Тайна Порфирия Иванова. Роман-исследование. Роман-игра

Вдруг Сашка не выдержал и, поднявшись во весь рост, с криком Ура! бросился в сторону врага, Порфирию делать было нечего, как поддержать Сашку, а за ними поднялись Костя с Иваном, тоже кричавших – Ура! Они успели сделать на бегу по два выстрела, с той стороны тоже стреляли и, вдруг, Сашка упал на землю, а Порфирий, добежавший до врага, уже в упор расстрелял двоих из пятерых, а на третьего бросился с ножом. Двое врагов побежали, но подоспели Костя с Иваном и прикончили ножами. Порфирий бросился к Сашке, а Костя метнулся к аэроплану. Там он нашёл мёртвого пилота – как видно граната, которую бросил Порфирий, всё-таки сделала своё дело.

Сашка лежал, уткнувшись носом в землю. Порфирий перевернул его и увидел расплывающееся бурое пятно на животе Сашки. Приложив ухо к груди, Порфирий услышал, что сердце ещё бьётся.

– Живой, слава Богу! Потерпи, Сашка, – сказал Порфирий, – потерпи маленький.

Подошли Костя с Иваном, увидели рану и покачали головами – плохо дело.

– Чёрт его дёрнул идти в атаку, – зло сказал Иван.

– Молодой, горячий, – сказал Костя.

Сашка открыл глаза.

– Пить, – застонал Сашка.

– Нельзя тебе, – пожалел его Порфирий, – ты потерпи. Домой вернёмся – напьёшься.

– Махорочки, – одними губами произнёс Сашка.

Порфирий скатал и раскурил козью ножку, дал затянуться Сашке. Сашка затянулся два раза и улыбнулся.

– Помолись за меня, Порфирий, – попросил он, – может есть он, Бог-то?

– Есть, есть… – Порфирий увидел, что Сашка уже ушёл. Он закрыл ему глаза и перекрестился. Костя с Иваном тоже перекрестились и опустили головы. Жалко было Сашку.

В это время из-за леса вылетел четвёртый аэроплан. Сделал круг над полем и скрылся за лесом.

– Эх, упустили, – схватился Костя за винтовку.

– Ничего, – сказал Порфирий, – трёх мы уничтожили, а этот тоже долго не пролетает.

Они подняли Сашку и понесли на опушку леса, там вырыли ножами неглубокую яму и положили туда Сашку. Забросали землёй и прикрыли еловыми ветками. Встали вокруг могилы и с минуту помолчали, опустив головы.

– Прощай, Сашка, Александр Абрамов, – сказал Порфирий, – счастливый ты человек, погиб за Родину, за свободу.

– Прощай, Махорочка, – сказал Костя и положил на могилу кисет, – кури, Сашка, на здоровье.

Они взорвали оставшийся аэроплан и через два дня снова были в отряде. Порфирий доложил командиру, как было дело.

– Стройся! – раздался голос командира, и все бойцы партизанского отряда поспешили на построение. Все уже были в курсе того, что произошло.

– Равняйсь! Смирно! За проявленную смелость и отвагу, за успешное выполнение задания по уничтожению вражеских аэропланов, объявляю благодарность следующим товарищам: Васильеву Константину, Животову Ивану, Иванову Порфирию, а так же… (командир сделал паузу) Абрамову Александру – посмертно!

– Служим трудовому народу!

– Взвод, товсь! – скомандовал капитан, – пли!

Пятеро бойцов нажали на курки и отсалютовали в честь погибшего бойца тремя залпами. Ура на этот раз не кричали. «Махорочка» был всеобщим любимцем и трудно было представить, что его уже нет и он больше не подойдёт, не толкнёт в бок и не попросит махорочки.

Ночью Порфирий убежал из отряда и вернулся к семье. Он больше не хотел никого убивать, а тем более терять своих товарищей.

В психушке (продолжение)

Прошло два месяца, и Философ каждый день выполнял урок, заданный Порфирием. За эти дни они обсуждали только ощущения Философа от выполнения процедур. Потом Философа снова потянуло на более обширные темы.

О Природе. О питании. О будущем

Ф. Вы знаете, Порфирий Корнеевич, я, когда начал обливаться, очень слабо верил, что это как-то поможет, но вот уже два месяца я обливаюсь, и замечаю, что кашлять стал меньше. И сплю уже лучше.

П. К. Молодец, Философ, на правильную дорогу вышел. Только одного обливания мало. Природа ждёт, когда ты по всем статьям здоровым станешь. Гордыню свою усмиришь. Вот ты на санитаров, да врачей злишься, а это не хорошо. Это тот же холод – плохая сторона жизни. И её надо принимать.

Ф. Вы хотите сказать, что это тоже часть Природы? Как же вы понимаете слово – Природа?

П. К. Природа – это народ, мы, люди. Природа – она же наша Мать, она же нас родила. Она же нас представила на белый свет для того, чтобы мы вот именно жили, а раз она нас представила, мы должны её, как таковую Мать благодарить. А мы ей не доверяемся. Даже не хочем понять, что в Природе есть такие силы, которые могут всё сделать. Природа есть всему дело, у неё есть всё: у ней есть воздух, у ней есть вода, у ней есть земля – самых три главных тела, которые в одно прекрасное время нам всё дадут. Мы, таковые люди, всё получили, всё сделали, но вот одного мы не сделали – естественного характера в Природе получить – это здоровье. Мы с вами в бою нашей жизни, нашего труда, нашего дела. Мы, народ, часть Природы. Мы воюем, и Природа воевать начинает. Меняются социальные условия в обществе, и Природа меняется. Если мы хотим, чтобы Природа нас любила, то веди себя в Природе вежливо. У человека же есть Совесть, Разум и Любовь! Абсолютная сила – есть общество. В общих силах преобладает жизнь и здоровье, Любовью вся жизнь покрыта, без Любви нет жизни, она неизменная, чистая, сознательная, как дева, это есть идея, которая заключает в себе все исторические идеи.

Ф. Да, глубоко вы копнули. И вас, такого борца за Любовь, в психушку засадили… хотя куда им до Любви!

П. К. Да, я борец и меня за это гонят, но я борюсь не за то, чтобы мы вот именно свои тела теряли на фронте своей борьбы. Я борюсь за то, чтобы обязательно нам пришлось жить так, как никогда не пробовал человек. А наши люди, те, которые живут, так сказать, «цивилизованно», то есть те люди, которые вооружённые живут, технически самозащищённые, они говорят: нам это не нужно. У нас есть, чем самозащищаться.

Ф. Да, таких у нас большинство. Они уж лучше умрут в своих дворцах, квартирах, но лить себе ведро холодной воды на голову – не будут.

П. К. Я никого не заставляю, но прошу, это же надо хоть немножечко попробовать этими путями пойти, а раз попробовать, значит надо делать. Моё дело такое – любить Природу.

Ф. А вы знаете, что я вспомнил – ведь Христос тоже пример показывал – 40 дней постился и говорил, что Он есть Путь. А кто из нынешних священников может 40 дней ничего не кушать?

П. К. И в христианской вере есть подвижники, только они не в храмах жируют, а в уединении и тоже многое могут. А 40 дней поститься – это не предел. Я у Природы спрашивал – может мне совсем ничего не есть? А она отвечала – рано ещё. Не мне рано, я-то могу, а для всех людей ещё время не подошло.

Ф. Вот про это вы мне ещё не рассказывали. Значит человек и без пищи может обходиться?

П. К. Может и без пищи, и без воды. Надо только свой организм настроить и подготовить.

Ф. Позвольте, а за счёт чего он будет жить? Откуда энергия возьмётся?

П. К. Человек не паровоз, ему твёрдой пищи не нужно. В воздухе есть всё, в Природе. У меня адское терпение на то, чтобы всё на себе испытать лично и понять, а потом на себе и других применить, чтобы от всего этого была польза.

Ф. Да вы просто учёный!

П. К. Это ты про каких учёных, которые всё на мышах, да на собаках испытывают? Нет, я другой учёный, я всё на себе испытываю. Всё делаю постепенно, аккуратно и осторожно с режимом пищи сознательно, чтобы жить за счёт условий воздуха, воды и земли. Три тела, которые имеют в себе азот… В чём причина болезни – клетка твоя мёртвая. Чем поднимешь? Пробуждением… Живое качество холода все клетки поднимет. Это самое главное в жизни – холод. Тело неумирающее, а при холоде жизнь раскрывается. Живое тело никогда неумираемое, его надо воспитать… Надо бы давно бросить кушать, но не приходило такое время, такое уверенное качество.

Ф. Чем больше я вас узнаю, тем всё больше вы меня удивляете. Хочу подобрать название сему феномену, но никак не получается. Может быть вы жрец Природы?

П. К. Я не жрец, не поп, не знахарь и не врач – я практик Природы. Моя закалка-тренировка – это Эволюция Святого Духа. Святой Дух находится в Природе – в воздухе, в воде и в земле.

Ф. Да, наверно, это так и есть. Вы знаете, я в своё время занимался мифологией. Очень интересная тема. И вот к какому выводу пришёл – в глубинах, изначальных пластах любого мифа лежит какое-то рациональное зерно. В то время, когда эти мифы создавались, эти зёрна для людей были также реальны, как для нас, скажем, электричество. И в реальную (но, увы, не всегда постигаемую нами) истинность мифа можно верить, как в любой факт земного бытия. И на основе этих мифов была культура! Отправление культа считалось такой же необходимой работой, как выпас скота или обработка хлебного поля. К чему я это? Ах, да, суть в том, что до эпохи «цивилизации» человеческая культура была предельно связана с жизнью, с Природой, по-вашему. И когда люди жили в гармонии с Природой, во время Праздников они объединялись с силами Природы – с солнцем и водой, воздухом и землёй. Они для них были такими же живыми, как для нас с вами, скажем, рыбы, птицы и звери. И, судя по фактам истории, люди болели намного меньше, чем сейчас.

П. К. Правильно говоришь, философ. Наше тело – жизненный цветок, а его окружило мёртвое и с краю и изнутри. Запаха такого, как хотела Природа, нету на человеке, от него внешняя и внутренняя вонь полилась рекой, он плохое, вонючее несёт…

Ф. Да, я заметил, что ваше тело издаёт, я бы сказал, приятный аромат. И цвет вашего тела бронзовый. Вы всегда такой загорелый были?

П. К. Не всегда, а постепенно стал… от холода всё это изменилось. Моё тело только с виду такое же, как у всех. На самом деле оно уже совсем другое. Я своей закалкой-тренировкой построил новый дом для Святого Духа, чтобы ему было хорошо. Моя плоть совсем другая, неумираемая, она пересоздала себя для новой жизни без потребления.

Ф. Да, были в истории такие случаи, когда человек, чаще всего святой, умирал, а плоть его не разлагалась. И таких святых очень почитает церковь.

П. К. Да, церковники это любят, но таких святых единицы, да и к церкви они во время жизни никакого отношения не имели.

Ф. Согласен. Достоевский в своём романе «Братья Карамазовы» об этом очень хорошо пишет: «А старец-то твой провонял, Алёша, говорит ему брат Иван.» А Алёша думал, что он святой.

И что же дальше? Вы как-то прогнозировали будущее человека?

П. К. В будущем человек станет невидимым.

Ф. Как это невидимым?

П. К. Плотное тело ему уже не нужно будет. А голос направит – себя покажет. По воде пойдёт, как ваш Христос, своим лёгким зонтом в воздухе себя поднимать станет. А я ему покажу иные миры и иного творца, дающего душу всему тому, что любит жарким сердцем всё сущее на земле: будь то камень или цветок, человек или червяк.

Ф. Да вы – поэт, батенька. Стихи писать не пробовали?

П. К. Почему же, писал! Вот к примеру:

Навеки запомню, пока существую,Как в зимнее время, в погоду лихуюС одним человеком Природа сразилась,В борьбе, побеждённая им отступилась,И в ноги босые ему ПОКЛОНИЛАСЬ!

Ф. Это из вашего личного опыта?

П. К. Так оно и было. Только не с Природой я сражался, а со своими страхами да болячками, но тут в стихе для красивости так написал. В молодости ещё не всё понимал, вот и написал, что с Природой, а на самом деле кто же со своей Матерью воевать станет?

Ф. Да, вы говорили, что Природа – это Мать наша, поэтому эти стихи меня удивили.

П. К. Потом я уже другие стихи писал.

Ф. Что-то помните?

П. К. Я всё помню, что когда-то писал.

Вся сила, сыночек, в огромном желаньеВсё слить в единое слово – дерзанье.Зазнайство, капризы, гордость – порокиТы все побори в кратчайшие сроки.Будь вежливым всюду со старым и малым,Всё это послужит, сыночек, началом.Здоровье тебе даст уход за собою.Ты должен быть в дружбе, сыночек, с водою.С Водою холодной, водой ключевою,Тогда ничего не случится с тобою.Простуды любые и прочие хвориТы всё уничтожишь сознанием воли.В сознанье, – терпенье, в труде твоём слава.Не думай, что жизнь – это просто забава.Всех слабых Природа крепко стегает,Запомни, а разум всегда побеждает.А в разуме сила. Кто ею владеет,Тот смело без страха по жизни шагает.

Ф. Это вы своему сыну писали?

П. К. Для меня любой человек, как сын или дочь, хотя и моему тоже.

Ф. А сколько у вас детей?

П. К. Двое сыновей.

Ф. И что? Они тоже, как отец, закаляются?

П. К. Да нет, они в мать. Та холода боится.

Ульяша

Порфирий замолчал. Видно было, что это очень болезненный для него вопрос. Он вспомнил постоянный разговор со своей женой:

– Пашечка, да чего же ты нас позоришь. Живи, как все.

– Ульяша, если я это дело брошу, то сам умру и все люди погибнут.

– Я не буду, как куропатка, в сугробе спать.

– Ульяша, чтобы спать в сугробе – это надо у Природы заслужить.

– Да кто ты такой? Почему не хочешь жить, как люди живут?

– Я тот, кто во мне. Сам бы я тысячу раз умер.

– Может ты Бог?

– Это ты сказала.

– Мало тебя в психушках держали. Возомнил себя Богом, а дети в обносках ходят.

– Дак запретили мне за калитку выходить. Людей ко мне не пускают.

– И правильно сделали. Может образумишься.

После этого Порфирий выходил в сад и разговаривал с Природой.

– Природа, матушка, ты меня родила, ты меня поставила на это место. Я от этой тяжести не отказываюсь. Но что же мне делать, если меня не понимают?

И Природа отвечала: Твоё терпение – мать учения. Стерпишь – победишь, не стерпишь – погибнешь.

– Значит терпеть много придётся?

– Тебе по силам. Ты сделаешь всё, что сможешь, а потом настанет очередь за людьми. Кто поверит в тебя и путь тобой указанный, тот будет жить.

Шёл 1918 год, Порфирий возвращался домой. В прошлом году его, по собственному желанию, забрали в армию, и он поехал на фронт, но революция поменяла все планы и Порфирий, так и не доехав до фронта был подхвачен революционным ветром. Он почти год искал своё место в революции, то примыкал к большевикам, то к анархистам, то к каким-то бандитам, но никак не мог найти того, что было бы ему по душе. В конце концов решил вернуться домой, а уж там решить – что делать и чем заниматься. Ему уже исполнилось двадцать лет, и он чувствовал себя очень взрослым, прошедшим огонь и воду, человеком. По дороге домой он оказался в Сулине, или как его теперь называли – Красном Сулине. До дома оставалось совсем немного, но доехать туда было сложно при всей той неразберихе, что случилась в Российском государстве.

На вокзале толпилось много народа. Все куда-то ехали: кто домой, кто, наоборот, из дома. Кто по делам, а кто в поисках какого-либо заработка. Мужики, бабы с детьми, юноши и девушки, старики и старухи – все томились на вокзале.

Вот в этой толчее и встретил Порфирий свою Ульяшу. Как только он её увидел, то внутри у него как будто что-то щёлкнуло: вот человек, которому я могу помочь. Привлекла она Порфирия своим жалким видом и покорностью. Это была девушка, почти девочка, лет семнадцати-восемнадцати. Одета она была в чёрное платье, которое было ей велико и волочилось по полу, и в чёрном платке.

– Видно сирота, – подумал Порфирий и сердце его сжалось от сострадания.

Она ходила от одной группы людей к другой, низко кланялась и просила подать ей хлеба. Некоторые подавали монеты, но большинство гнали её и она, ссутулившись, сжавшись, как от ударов, шла дальше. Так она дошла до Порфирия, который расположился на полу около стены. Она поклонилась и попросила хлеба. Порфирий развязал свою котомку и достал четвертинку буханки хлеба. Взвесил её на руке и протянул девушке. Она вспыхнула, но протянув руку, отклонила хлеб.

– Это много… – тихо сказала она.

– Бери, бери, – настаивал Порфирий и она взяла хлеб, спрятала его за пазухой и снова поклонилась Порфирию.

– Спасибо, буду за вас бога молить, – сказала и пошла быстро из зала.

Порфирий поднялся и решил проследить – куда пойдёт девушка. Она вышла из вокзала, перешла улицу и скрылась за углом дома. Порфирий пошёл за ней. Он завернул за угол и снова увидел её. Она торопливо жевала хлеб, который ей дал Порфирий. Увидев его, она повернулась и побежала по улице.

– Постой, – крикнул Порфирий, – постой, тебе говорят!

Но девушка не останавливалась, и Порфирию пришлось тоже перейти на бег. Вдруг девушка остановилась, повернулась к нему лицом и вытянув руку с хлебом, крикнула:

– Берите! – в глазах её был ужас.

– Не бойся ты меня, – мирно сказал Порфирий, – и хлеб мне твой не нужен. Я поговорить с тобой хочу. Ты где живёшь? Мне переночевать негде – пустишь?

– Нету у меня дома и никого нет.

– Я так и подумал – сирота значит?

Девушка кивнула.

– А звать-то тебя как?

– Ульяна я.

– А меня Порфирием зовут. Я из Ореховки. Мне туда ещё добраться надо, к родным. А где же ты ночуешь?

– А где придётся. Часто на вокзале.

– Сама-то откуда?

– От сюда, из Сулина.

– Почему же домой не идёшь?

– Не могу, там только мачеха осталась, – сказала Ульяна, и вдруг разрыдалась.

Порфирий подошёл к ней, обнял и сказал:

– Отец, небось, на фронте погиб?

– Да, – сказала сквозь слёзы Ульяна, – а вы откуда знаете?

– Нетрудно догадаться. Сейчас таких сирот, как ты, ужас сколько.

– Возьмите меня с собой, я вам пригожусь, – вдруг сказала Ульяна и посмотрела Порфирию в глаза.

– А и возьму, – просто ответил Порфирий, – я как тебя увидел, то сразу понял – вот человек, которому я могу помочь.

– Правда?

– Правда. Завтра поезд будет, может быть уедем. Да ты хлеб-то доедай, у меня ещё есть.

До поезда надо было чем-то заняться. Сначала они пошли домой к Ульяне и она собрала свои вещи. Мачеха, упёршись руками в бока, молчаливо наблюдала за происходящим. Собрав вещи, Ульяна поклонилась мачехе и сказала:

– Прощайте, больше вы меня не увидите.

– Напугала! – крикнула им вслед мачеха. – Скатертью дорога. Совет, да любовь! – это было уже сказано тихо и с издёвкой. Она демонстративно хлопнула дверью.

Дверь дома захлопнулась и Ульяна с Порфирием пошли по улице. Пока было светло они бродили по городу, заходили в дома и просились на ночлег. Хозяева смотрели на них, как на врагов и тупо отказывали, отказывали, отказывали. Уже начало вечереть, и они уже отчаялись найти ночлег. Повернули к вокзалу. По пути им попалась церковь. Они поглядели друг на друга и не сговариваясь вошли. Церковь была пуста, почти все иконы были сняты, везде валялся мусор и только каким-то чудом уцелевшая икона божьей Матери светилась, подсвеченная тремя свечами. Порфирий с Ульяной подошли к иконе. Богородица ласково на них смотрела и как бы приглашала в другой мир, где нет войны, нет разрухи.

– А давай обвенчаемся? – вдруг предложил Порфирий.

– Давай, – согласилась Ульяна.

Они взяли в руки по свече.

– Повторяй за мной, – велел Порфирий и начал говорить, а Ульяна повторяла его слова.

– Перед лицом Божьей Матери беру в жёны (в мужья) Ульяну (Порфирия) и клянусь – не разлучаться с ней (с ним) ни в горе, ни в радости. Чтобы ни случилось в нашей жизни, я буду верен (верна) моей жене (моему мужу). О, пресвятая Богородица, соедини наши руки и наши сердца навеки и дай нам силы выдержать все испытания, посланные нам Всевышним. Аминь!

– Аминь! – прошептала Ульяна, и они с Порфирием, поглядев друг другу в глаза, поцеловались. Ульяна взяла Порфирия под руку, и они совершили круг по пустой церкви, потом поцеловали икону, поставили свечи и вышли из церкви.

В самые тяжёлые дни своей жизни, когда Ульяна досаждала Порфирию своим «материализмом», Порфирий вспоминал это венчание и старался держать слово данное Божьей Матери. Ульяна же само венчание помнила, но что она говорила и что обещала вспомнить не могла. Для неё это событие было завешано туманом. Да и в словах ли дело? Главное, что она всю жизнь была верна Порфирию, а «материализм»… Что с ним поделаешь? Такова была её природа.

Через два дня они, наконец, добрались до дома. Порфирий вошёл в дом отца и представил Ульяну.

– Вот, отец, моя невеста, Ульяной зовут.

– Ну раз невеста, значит скоро свадьбу сыграем, – одобрил отец, – слышь, мать, Порфирий-то невесту на фронте добыл.

Вышла Матрёна, обняла сына, посмотрела на Ульяну, и сказала:

– Вроде справная девка, молодец Паршек. Ну проходите, закусите чем бог послал, небось с дороги-то оголодали.

Вот так Ульяна стала женой Порфирия.

Порфирий посмотрел на Философа и мягко улыбнулся. Философ почувствовал, что сейчас Порфирию не до разговоров, встал и отправился к себе в палату. А Порфирий вспоминал свою нелёгкую жизнь.

Ещё лет тридцать назад, когда со всех сторон стекались люди, и Порфирий всех принимал и многие благодарили его за помощь и науку, случилось с Ульяной вот что: проснулась она как-то ночью и чувствует, что правая рука её не слушается – лежит, как мёртвая, и шевельнуть ей Ульяна не может. Испугалась Ульяна, но Порфирию ничего не сказала. Уснула с мыслью – утром пройдёт.

Утром поднялась – рука, как плеть висит. Попробовала другой рукой поднять её и такая боль пронзила её, что она закричала благим матом и страх охватил её.

Порфирий в это время был на дворе – зарядку свою делал. Услыхал он крик, пошёл в дом. Видит сидит Ульяна на постели белая, как снег, руку висячую гладит, а из глаз слёзы текут.

Подошёл Порфирий к жене и, ни слова не говоря, повалил её на постель, на живот перевернул, а сам начал своими руками по позвоночнику бегать. Побегал, побегал, нашёл точку, да как надавит на эту точку. Из глаз Ульяны искры посыпались. Боль страшная всё её существо пронзила.

– Да что ж ты делаешь-то, ирод проклятый, – завопила Ульяна. Порфирий отошёл от неё и говорит:

– В последний раз помогаю тебе по своей воле. Боле не притронусь, пока не попросишь.

Сказал и пошёл на двор продолжать зарядку делать. А Ульяна села на постели и с удивлением и страхом стала «больной» рукой двигать. А та двигается и даже памяти о той боли, что только что была, не оказывает. Будто и не болела вовсе. И не висела только что плетью.

И вот сейчас, по прошествии тридцати лет, лёжа в постели, и уже полгода не вставая, Ульяна вспомнила тот случай. И вспомнила она не чудесное излечение руки, а ту страшную боль, что предшествовала выздоровлению. И страх этой боли затуманивал её разум. Соседка, что ухаживала за ней, сколько раз просила её усмирить гордыню.

– Попроси Паршека – он тебе поможет, – говорила она.

Но не гордыня тут руководила Ульяной, а страх, животный страх перед болью. Да и всю жизнь, пока она жила с Порфирием, никак она не могла взять в толк – чего это люди к нему идут, да ещё и благодарят за здоровье и науку. Сама она, так же как боли, как огня боялась холода и всегда уходила, чтобы не смотреть как муж её своих пациентов водой обливает. Да ещё на снегу и на морозе.

Как страшно выйти во двор, набрать ведро воды и вылить его на себя, стоя босиком на холодном снегу, точно также страшно забыть себя и целиком отдать себя людям или своему самому близкому человеку. Эгоизм основан на страхе потерять себя, страх заболеть после обливания сродни эгоизму. Всю жизнь Ульяна была благодарна Паршеку за спасение, за заботу о ней и детях, но благодарность это не Любовь. А Любить, то есть потерять себя и слиться в единое целое с другим человеком, – очень страшно.

Так всю жизнь и не смогла она переступить ту черту, за которой её ожидала Любовь. Страх потерять себя был сильнее. И так за всю жизнь она не поняла, что жить в Любви намного лучше, чем в Страхе. Такова её природа, такова её судьба. Жалко её было Паршеку, но он ничем не мог ей помочь. А передать свой опыт, рассказать о том прекрасном чувстве, о той прекрасной стране, в которой он жил, он не мог. Переступить эту черту может только сам человек! И Порфирий никак не мог понять этого её упрямства. Ему невдомёк было, что Ульяна, выросшая в городе, оказывается до мозга костей была пропитана городской отравой, где каждый сам за себя. Не случайно фамилию она носила – Городовиченко и не захотела сменить её на Иванову, когда они свой брак с Порфирием регистрировали. А городские люди, испорченные и развращённые благами «цивилизации», ни в какую не желали быть здоровыми по системе Иванова. И Ульяна умом-то понимала, что Порфирий прав и видела результаты его работы, но семейная, глубоко уходящая психология, не давала ей преодолеть этот барьер.

– Не хочу я, как куропатка, в сугробе ночевать, – говаривала Ульяна.

– Так это у Природы ещё заслужить надо, – отвечал ей Порфирий.

– А мне это надо? – парировала Ульяна, когда ещё была здорова, – я и так, без твоего холода, проживу.

И действительно, Ульяна и сыновья болели очень редко. Она думала, что это её заслуга, а на самом деле Порфирий каждый день просил у Матушки Природы здоровья не только себе, но всем своим родным и близким. И Природа выполняла его просьбу.