Интеллигентные люди. Сборник рассказов

А потом она стала болеть. И не то, чтобы что-нибудь конкретно болело, а как-то все сразу разладилось, не стало сил. Дважды по две недели была на больничном. Потом отпуск, который она провела, не выходя из дома. За два месяца она похудела, осунулась и превратилась из энергичной, полной сил женщины в слабенькую, неразговорчивую старушку.

На работе предложили перейти в отдел продаж. Там тихо и спокойно. Отсидел свои часы и ушел. Она согласилась: сил сопротивляться обстоятельствам не было. Работать не хотелось. Зачем?

Дочь пыталась лечить ее от всего сразу. Показывала разным врачам. Но состояние то оставалось прежним, то вновь ухудшалось. В ноябре появились явные признаки депрессии. Положили в больницу, просто пожалев измучившуюся дочь. Там через неделю Галина Александровна умерла. Ничего такого, что бы убедительно объясняло ее смерть, на вскрытии найдено не было.

Центр удовольствия

Мне с детства нравилось многоголосное пение. Еще когда впервые, учась в музыкальной школе, я в составе небольшого хора услышал выводимые голосами терции и сексты, возникло удивительное, идущее откуда-то изнутри, почти физическое удовольствие. С тех пор всегда, когда я слушал пение на два, три голоса, я испытывал такое же чувство. Еще большим бывало оно, когда я сам пел в составе хора или ансамбля. Качество исполняемой музыки при этом большого значения не имело.

Есть целые народы, в культурной традиции которых многоголосье – обязательный и хорошо развитый элемент. Например, баски в Испании, или грузины. Мне довелось многократно бывать в Грузии. Я видел и слышал, как поют во время застолья в отдаленной, богом забытой горной деревеньке. Полное, красивое, чистое четырехголосное пение народных песен. Да еще на фоне гор со снежными вершинами. Да еще выпив кахетинского вина из глиняного кувшина. Это настоящее чудо!

Существует такая теория, согласно которой музыка, и, в частности, голос поющего, оказывают простое физическое воздействие на слуховой аппарат, а в ответ на определенные частоты и длины волн организм выделяет те или иные биологически активные вещества, в том числе эндорфины. Эти эндорфины отвечают за ощущение нами удовольстия. Они же выделяются, когда приходит время любить. В общем, как сказал Пушкин, «из наслаждений жизни лишь любви музыка уступает, но и любовь – мелодия». А он знал толк в наслаждениях. Так вот, пение на голоса, по-видимому, обеспечивает максимальный выброс эндорфинов, по крайней мере, у меня. Подопытная крыса с вживленным ей в мозг электродом, расположенным в центре удовольствия, беспрерывно давит на педаль лапками, замыкая электрическую цепь, пока не упадет от переполняющего ее счастья. Полежит немного, а потом опять начинает все с начала. А люди?

В 1978 году я впервые оказался в Грузии. Я имею в виду настоящую Грузию. До этого я бывал в Абхазии, у моря. Но это совсем не то. Настоящая Грузия – это, прежде всего, Кахетия. Там живут настоящие грузины. Не те, что торгуют на российских базарах, не те, что тусуются без дела в столице, не те, что торгуют неизвестно чем и пристают с сальными шутками к толстым блондинкам, вызывая к себе неприязненное отношение. Там живут простые крестьяне, возделывающие виноградники, как и их отцы, деды и прадеды. Они много работают, пьют много виноградного вина и поют на три или четыре голоса.

Уже первое застолье, в котором мне пришлось принять участие, потрясло меня сильнейшим образом. И количеством выпитого вина, и необыкновенным вкусом национальных блюд, и, особенно, многоголосным пением. Все это обрушилось на меня сразу. Я считал себя подготовленным к новым впечатлениям, потому что прочитал полтора десятка книг грузинских писателей и поэтов, выучил несколько слов и предложений по-грузински и даже знал несколько грузинских песен из репертуара ансамблей «Орэра» и «Иверия». Такой подготовки оказалось совершенно недостаточно.

Из уважения к гостю, то есть ко мне, разговор за столом велся на русском языке. Но по-русски участники застолья говорили очень плохо, а некоторые совсем не говорили. Поэтому разговор все время перескакивал на грузинский, а хозяин, он же тамада, батоно Бидзина, красивый пожилой седой грузин в чохе и с газырями (специально для меня надетой), выступал в роли переводчика.

Долго говорили в тостах о дружбе наших народов, о благополучии семей, детей, внуков, отдельно пили за женщин, которых, кстати сказать, за столом не было согласно национальной традиции. Потом речь зашла о песнях. Тамада что-то сказал по-грузински, и они запели. Это, как я теперь знаю, была песня «Цин цкаро», что переводится «У колодца». Простая грузинская народная песня. Пели на четыре голоса, очень чисто и красиво. Потом были другие песни, и веселые и грустные. Кто-то постукивал по столу, как по барабану, выделывая сложные ритмические рисунки. Это был настоящий концерт, от которого я получил неописуемое удовольствие.

Следующий день начался в пять утра с хаши. Это такой незастывший холодец, который едят горячим, с большим количеством чеснока, а перед употреблением выпивают стаканчик чача-араки, то есть виноградной водки. Днем снова было застолье, уже в другом доме, но с теми же тостами и теми же песнями.

В таком ритме прошла неделя. Были, правда, и поездки в древние храмы, на развалины церквей, на мраморный карьер высоко в горах, в Цинандали на винный завод и в усадьбу Чавчавадзе. Но застолья и песни оставались неизменными. Я почувствовал усталость от такого однообразного отдыха.

Потом все кончилось, я вернулся домой. Началась работа, обычные ничем не примечательные будни. Моя обычная жизнь. А еще через месяц или полтора я услышал по радио грузинскую народную песню «Цин цкаро» в исполнении какого-то грузинского ансамбля. Я закрыл глаза и сразу же представил себе грузинское застолье. И то самое чувство, возникшее где-то внутри, опять захлестнуло меня.

С тех пор прошло уже много лет. Эндорфинов в организме, видимо, стало меньше. Но что-то во мне продолжает реагировать на многоголосное пение, будь то реквием Моцарта, русская народная песня или грузинская застольная. Наверное, некоторые импульсы, несмотря ни на что, все еще доходят до него, до центра удовольствия. Значит, живу.

Рыбалка

Мой бывший однокурсник Женя и я жили в гостях у нашего друга, Сан Саныча Чкалова, тоже когда-то нашего однокурсника, в его просторном новом доме в Севастополе уже три дня. Программа пребывания была очень интенсивной, так как Сан Саныч все продумал и даже, как настоящий бывший морской офицер, составил подробный письменный график, включавший все наши действия в течение недели – обеды, ужины, поездки, встречи, выпивки с точным указанием времени и места мероприятий. Серьезный документ. В первые три дня мы от него не отступили ни разу. Четвертый день должен был начаться в 4:30 утра. Предстояла рыбалка.

Ровно в половине пятого утра мы выехали из дома на старенькой и очень грязной «копейке» хозяина. Предстояло заехать за бывшим старпомом, с которым Сан Саныч служил на одном корабле, потом доехать до рыбацкого домика, расположенного в одной из бухт, взять снасти и оттуда уже выйти в открытое море на баркасе.

Бывший старпом Саша жил недалеко от центра, в новом районе. Ехали по пустым улицам. Настроение замечательное. Шутили. Смеялись. Вспоминали студенческие годы. Двор, в который мы заехали, был образован тремя многоэтажными домами. Остановились возле подъезда и стали ждать, когда он выйдет. В этот момент сработала охранная сигнализация в какой-то из квартир. Заревела сирена на весь квартал. Еще через 3—4 минуты во двор въехал маленький автобус- форд, из него быстро и организованно выскочили пять человек в камуфляжной форме с автоматами. Двое из них побежали к подъезду, а остальные мгновенно окружили нашу машину. Через приоткрытое стекло один из охранников (мы так поняли, что это охрана) спросил: – Кто такие? Приготовьте и предъявите документы!

Я прикинул, что дела наши складываются не очень хорошо, так как документов у нас с Женей при себе не было, да еще мы граждане другого государства. Вся надежда на Сан Саныча: у него есть права, он офицер в отставке, да и живет здесь, в Крыму. Но Сан Саныч повел себя как-то странно. В ответ на требования предъявить документы, он сказал:

– Документы у меня в багажнике.

– Почему в багажнике? – спросил охранник, удивившись, как и мы с Женей.

– А ваше какое дело? Мои документы, где хочу, там и держу.

Сан Саныч разговаривал, как мне показалось, излишне уверенно и даже грубо. Охраннику тоже так показалось. Он снял с предохранителя автомат и громко, проговаривая каждое слово, приказал:

– Медленно выходите из машины, что бы я видел Ваши руки. Резких движений не делать!

Сан Саныч спокойно и медленно вышел из машины. Так же медленно подошел к багажнику своего автомобиля. Два дула были направлены на него и одно, между прочим, на нас с Женей. Что он затеял? Что у него там в багажнике? Ничего мы не поняли, только страшно было: вдруг эти ребята занервничают? Что тогда будет?

Тем временем Сан Саныч открыл багажник. В нем, в грязи и мусоре, под пыльным ковриком лежал пакет. Из этого пакета он извлек водительские права и другие документы. Охранник посмотрел их, быстро вернул и пробормотал невнятные извинения. Сан Саныч вернулся в машину.

– Вы бы, товарищ майор, все-таки возили документы в кабине, – сказал охранник на прощание.

– Не твое это дело, где я документы вожу, – резко ответил Сан Саныч.

Тут появился старпом Саша, сел к нам в машину, и мы поехали в рыбацкий домик. По пути произошло знакомство.

– Так вы с этим типом учились в институте? Сочувствую. А я проходил с ним по разным морям почти десять лет. Имею право на бронзовый памятник на исторической родине.

После упоминания исторической родины я пригляделся к Саше повнимательнее. Национальность его определить невозможно. Немного от армянина, немного от еврея, немного от остальных некоренных национальностей. Я спросил его:

– Ты аид?

– Почти. Преподаю иврит для местных евреев, желающих уехать на историческую родину. Самого не выпустили. Говорят, что я слишком много знаю.

Выяснилось, что Саша еврей по матери, армянин по отцу. Решил после увольнения в запас эмигрировать в Израиль. Выучил иврит, пока собирал необходимые документы. Не выпустили. Так он стал преподавателем иврита в Севастополе. Не пропадать же знаниям! Саша все это рассказывал, пока мы ехали к рыбацкому домику, а у меня из головы не шел эпизод с документами.

– Сан Саныч, – наконец, не выдержал я, – а чего ты с документами придумал? Почему в багажнике возишь?

– Это у меня привычка такая после Польши осталась. Обижали меня там часто.

– Расскажешь?

– Да. Только давай сначала в море выйдем, а то забудем чего-нибудь.

Похоже, мы ничего не забыли – так много всего пришлось тащить на себе до баркаса. Там нас ждал еще один бывший сослуживец Саши и Сан Саныча – стармех Петрович. Он запустил двигатель, и мы стали выходить из бухты, двигаясь мимо пришвартованых военных кораблей. Одни были под украинскими желто-голубыми флагами, другие – под российскими трехцветными. Петрович, загорелый, крепкий, седой, лет под шестьдесят, перехватил Женин взгляд, когда тот внимательно разглядывал сторожевой корабль, и с грустью сказал:

– Да, грохнули флот. Теперь и за полвека не соберешь. А хохлы че удумали, Сань? Устроили на своих кораблях вместо ленинской комнаты «Рiдну хату». Внутри все стены из глины, расшитые занавески на картонных окнах, рушники вышивальные, а на столе муляж шмотка сала и бутыль настоящей горилки. Придэ матрос до ридной хаты, вспомнит тятьку да мамку, утрет рушником слезы, потеребит муляжное сало (а шо его пробовать, сало оно и есть сало) и вернется служить як тiльки народiвся.

– Це ж добрэ. Мне нравится эта идея. Надо поднимать боевой дух личного состава, – отреагировал Саша. – Надо бы и в армии, и на флоте ввести еще обязательное владение приемами боевого гопака.

– А это что такое? – спросил Женя.

– Новый вид боевого искусства. Бойцы в шароварах, с чубами. А движения, как в гопаке, – и Саша показал движение, сначала присев, а затем высоко выкинув прямую ногу. – Сейчас очень популярен на Украине. Вам, москалям, не объяснишь. Это ж целая философия.

– Мы видели вчера в магазине любопытную штуковину, – включился в разговор Женя. – Глобус Украины называется. На нем ни одного государства, кроме Украины, нет. Полезная вещица. По нему хорошо политзанятия проводить. Но пятьдесят гривен за него жалко отдавать. Я пожалел.

Тем временем мы уже вышли из бухты в открытое море. Берег все удалялся. Когда отошли от него километров на пять-шесть, заглушили двигатель. Размотали снасти, так называемые самодуры, и начали ловить пикшу. Бывалые моряки поглядывали на нас Женькой искоса: дали нам удочки с плохими катушками, перышек на многих крючках не было вовсе. Решили, что все равно от нас проку не будет, только снасть запутаем. Но мы-то опытные рыбаки. Уже через пятнадцать минут стало понятно, что мы наловили больше, чем они, и делаем это грамотно. Отношение Петровича и Саши к нам, как к рыбакам, изменилось к лучшему.

Сан Саныч рыбу не ловил. Он стал доставать из сумок водку, закуску, что-то нарезал, наливал, и когда все было готово, предложил прерваться для первого тоста.

– За тех, кто в море, то есть за нас, – сказал он, и мы с удовольствием выпили.

Потом несколько часов мы продолжали ловить рыбу и выпивать одновременно. К полудню все вместе мы поймали полведра мелкой пикши. И выпили немногим меньше. Несколько раз искупались, так как становилось жарко. Потом Петрович запустил двигатель, и мы пошли назад в бухту. По пути Саша и Петрович мастерски и очень быстро вычистили рыбу. Настоящие моряки.

Дальше в графике Сан Саныча значилась уха из пойманной рыбы в рыбацком домике. Варил ее Петрович каким-то особым методом, не так, как принято на Оке и Волге. Но получилось очень вкусно. Еще выпили. Послушали историю, как Саша во время одного из походов сварил и съел черепаховый суп из любимых Сан Санычевых черепах, которых тот вез домой и к которым от тоски сильно привязался.

– Он тогда со мной неделю не разговаривал, – сказал Саша.

– Сволочь ты. Никогда не прощу, – вяло ответил Сан Саныч. Видно было, что простил.

Было еще несколько морских воспоминаний, в том числе история о легендарном футбольном матче с островитянами и обманутых надеждах. Я опять вспомнил про утренний эпизод с документами в багажнике и напомнил Сан Санычу, чтобы он рассказал.

– Это я придумал, когда гонял машины из Польши. Там появились такие бандиты, которые работали под полицейских. Останавливали на трассе, далеко от города, требовали предъявить документы, а когда отдашь им документы, начинали вымогать деньги. А как их отличишь от настоящих-то? Вот я и придумал. Еду как-то на «мерседесе». Останавливают. Встаю. Требуют предъявить документы. Я им говорю, нету мол, ни денег, ни документов. Обыскали, но документов и правда нет. Начали совещаться, что делать. А я говорю, поехали, мол, на контрольный пункт, там у нас старшой должен подъехать, а у него все документы. Отпустили. А следующие полицейские – действительно повезли на контрольный пункт. Там я из багажника все вынул и предъявил. Они посмеялись, но оценили изобретательность.