День Суркова

– У меня такое ощущение, что я умер.

– Хм, – удивился судья, – а вы полагаете, что нет?

– А разве да?

– Что это за дебил?! – закричал судья. – Почему он корчит из себя идиота? Ну-ка прочтите мне тезисно.

– Сурков И. А. организовал преступную группу с целью извлечения материальных выгод путем создания обратных связей во времени. Его действия привели к тому, что правнучка в семнадцатой степени воспользовалась модуляцией Перенокиса – Бетолиса и передала информацию в двухтысячный год, что вызвало парадокс третьего уровня, приведший ко времетрясению пятой степени по шкале Хрониуса.

– Ничего я не получал, – сказал Сурков.

– Сурков И. А. заполнил билет Национальной лотереи с помощью знаков, переданных правнучкой в семнадцатой степени. Ими оказались: семнадцатый километр, автомобиль девятой модели, госномер, состоящий из региона и двузначного числа, знак ограничения скорости, время ожидания. Последнее число было передано через ангела-хранителя, который внедрялся в реальность под видом Эльзы Аппетитовны Таракановой специально, чтобы ограничить возможность осуществления преступных замыслов. Ангел-хранитель дематериализован и дедухолизован за служебное несоответствие.

– Так с этого надо было начинать, – возмутился Судья. – Сурков, вас что, никто не инструктировал?

– О чем вы говорите?

– Вам никто не рассказывал, что вы умерли, что попадете в Ад?

– За что?

– За то, что потревожили будущее.

– Но я не понимаю…

– У вас будет время и понять, и подумать.

Судья встал и торжественным голосом объявил:

– За нарушение законов физики, преступление против времени и потомков, создание парадоксов третьего уровня, властью, данной мне Вселенной и Богом, а также по ходатайству Комитета контроля над временем, приговариваю Суркова Игоря Алексеевича гореть в геенне огненной. Срок пребывания – вечность, исполнение наказания – немедленно.

Сурков слушал судью, брезгливо покачивая ногой, а в конце даже стал посвистывать. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

Судья ударил деревянным молоточком по круглой дощечке, и, неожиданно для себя, Сурков провалился в преисподнюю вместе со стулом.

* * *

Там не было голубого коридора и цвета нежнее коричневого. Все было либо черным, либо грязным.

Совершенно черный негр приказал Суркову раздеться и взамен белого смокинга, который он неаккуратно запихал в серый мешок, выдал тюремного вида синюю спецовку. Одежда оказалась на два размера больше, но это совсем не беспокоило Суркова. Он вдруг осознал, что весь кошмар, произошедший с ним, кошмаром не является. Есть жестокая реальность, в которой ему, Суркову, предстоит вечно находиться в Аду, и все это будет происходить невероятно долго. Но больше всего Суркова угнетало то, что он уже умер, и его жизнь бесславно закончилась на паласе в однокомнатной квартире, а он так и не успел сделать ничего значительного.

– Вы грешник, Сурков, ваш порядковый номер один четыреста шестьдесят восемь двести тридцать два. Если вас спросят номер, назовите три последние цифры, если спросят полный, назовите все число целиком. Вы направляетесь в мужской Ад сто тридцать семь на триста тридцать девятом уровне. Если вы потеряетесь, то должны обратиться к ответственному черту для препровождения до места наказания. Вам все понятно?

Сурков кивнул.

– Вот ваши бумаги, – негр сунул в руки Суркову серую папку, вверху которой красовалась эмблема в виде трезубца. – Дойдете до станции, поедете в сторону промзоны. Сойдете на «Котловой», пересядете и поедете к триста тридцать девятому уровню, ваша станция «Ад сто тридцать семь». Идите.

Сурков потянул за рычаг проржавевшей двери, которая достаточно легко поддалась и, переступив порог, оказался в проходе, прорубленном в скале. С неровных стен стекала вода и естественным потоком стремилась дальше. Ноги Суркова зачавкали по лужам. Красные языки факелов, висевших на стенах, отбрасывали тусклые тени. Сурков в очередной раз потешил себя мыслью о кошмарном сне, но когда сквозь ботинки проникла вода, двинулся дальше.

Проход расширился, вильнул и вышел в большую пещеру, соединявшую несколько штреков и проездов. По импровизированным дорогам катились электрокары, обливая путь синим неоновым светом. По дорогам, сходившимся к небольшому перрону, шли люди, одетые в основном в спецодежду или серых тонов платья, покрой которых не вызывал положительных эмоций. «Обычные люди, обычная одежда – все, как на стройках метрополитена, только работают здесь одни негры», – подумал Сурков. Но тут же увидел белого, одетого в такую же, как у него, синюю робу и прижимающего к груди серый скоросшиватель. Зеленые глаза молодого человека по-кошачьи блеснули. Он сделал неуверенный шаг навстречу, но тут же остановился и воровато оглянулся.

– Кого боимся? – спросил Сурков нарочно громко.

– Еще не знаю.

– Тогда держи хвост пистолетом, хуже уже не будет.

– Наверное, да, – согласился молодой человек, – а ты здесь давно?

– Давно, – ответил Сурков брезгливо.

– Тогда, может, подскажешь? – замялся парень.

– Что?

– Ну, как себя вести, есть ли тут дедовство, можно ли дать деру?

– Ха! – ухмыльнулся Сурков, – Не дрейфь, парень, расскажу, но сначала ты. Кто ты? Как сюда попал?

Парень с недоверием посмотрел на скоросшиватель в руках Суркова, но все же решил не выяснять то, чего ему было не положено, и начал:

– Я – Билый. Бандит из Белой Церкви, это в Украине.

– Хорошо, – похвалил Сурков.

– Сам понимаешь, грешил… Не так, чтобы очень… Как все…

– Все бандитами не становятся.

– Так ведь и я не хотел, но делать нечего: семью кормить надо.

– А что же, у тебя дети голодали?

– Да не было у меня детей, во всяком случае, у моей жены. А на заводе денег не платили, устроиться куда-то очень тяжело, тут дядька предложил организовать мафию.

– Что за мафия?

– Дальнобойщиков стричь, которые на ночлег останавливались. Люди чужие, местных никто не знает. А я подходил и спрашивал по десять долларов, дядька сзади с ружьем стоял. Нам не отказывали.

– Что же, так ни разу и не отказали?

– Один раз, – вздохнул Билый, – местная какая-то гадина, то ли меня узнал, то ли дядьку, – возьми да и пальни. В дядьку не попал, я на пути оказался. Дядька ответил, но я тогда еще упасть не успел. Меня дробью под колесо кинуло, а пока гадина разворачивалась, пару раз по мне проехала.

– Деру дал?

– Вряд ли. Скорее всего, за дядькой погнался, но только не догнал. Во всяком случае, я его в очереди не видел.

– Ясно, – сказал Сурков, слушая, как из тоннеля доносится звук приближающегося поезда.

Три фары вынырнули из темноты, и, гремя вагонами, к перрону подошел электропоезд, с зияющими темными проемами окон и дверей. На облезлых стенах вагонов черной краской были набрызганы разномастные буквы из латиницы и кириллицы. С большой долей грамматических ошибок сообщалось: «Здесь был черт Лютый», «Дьявол – дурак», «На Котловой открылась пивная», «Гастроли группы „Квин“ с завтрашней ночи и вечность».

– Тебе куда? – спросил Сурков.

– До «Лифтовой», затем на тысяча двенадцатый уровень. Ад семьсот два.

Сурков скользнул в дверной проем, и, взявшись за поручень, стал внимательно изучать то, что напоминало карту-схему. Она была аккуратно нацарапана гвоздем или другим острым предметом, но несмотря на примитивный уровень исполнения, содержала четкие линии, схемы переходов и названия станций все на том же смешанном языке латинскими и русскими буквами.

– Осторожно, двери закрываются, – объявил неизвестный машинист. – Следующая станция «Геенна огненная».

Поезд резко дернулся и помчался в туннель. В вагоне стало совсем темно.

– Что значит «двери закрываются»? – пытался перекричать шум колес Билый.

– А, – махнул рукой Сурков, – не обращай внимания.

– Так что ты мне посоветуешь?

– Не ссы никого, – уверенно сказал Сурков.

– И все?

– Все! Лучшего совета ты не услышишь. Пойми, что самое страшное произошло.

Сурков не видел лица Билого, но мог поклясться, что он сейчас плачет, как несправедливо обиженный ребенок, шмыгает носом и растирает кулаками слезы.

Прошло достаточно много времени, прежде чем за проемами окон колыхнулся первый отсвет, и поезд вылетел на станцию.

– Уважаемые черти и гости Ада, – сообщил машинист, – выходя не забывайте свои вещи.

Сурков поискал глазами Билого, но в вагоне находились только негры. Лежавший на полу серый скоросшиватель наводил на мысль, которая казалась Суркову ужасной и забавной одновременно.

* * *

– Грешник Сурков, вы ехали в противоположную сторону, – высокий негр неторопливо перелистывал скоросшиватель.

– Извините, – сказал Сурков, – этого больше не повторится.

– Ваш штрафной талон был оторван.

– Ехавший со мной грешник выпрыгнул с поезда.

– Вижу, что вы не совсем понимаете, что является оправданием. Мне придется наказать вас.

– Каким образом? – Сурков чувствовал, что спрятанный в ботинок паркервот-вот перепрыгнет в руки негра, но расставаться с авторучкой, которую по каким-то причинам до сих пор не отобрали, чертовски не хотелось.

– Я накажу вас, и наказание не покажется вам забавным. Ничего не хотите предложить?

– Никого не наказывать сегодня, – сообщил Сурков.

– Как угодно, – сказал негр. – Я мог бы сделать для вас исключение, тем более что до конца смены осталось сорок минут, но раз вы упрямитесь.

Он сообщил коллеге, что грешник Сурков направляется на наказание. После чего другой негр препроводил Суркова в помещение раздевалки с высокими металлическими шкафчиками вдоль стен. Раздевалка ничем не отличалась от аналогичной в какой-нибудь авторемонтной мастерской, там так же пахло гарью и промасленной спецовкой. Сурков даже покрутил головой в поисках плаката по технике безопасности и тут же его нашел. На серой картонке, очевидно, угольным стержнем было выведено:

«Otvetstveнный za poжar – chert Вялый».

– Четко тут у вас все, – попытался пошутить Сурков.

– Советую раздеться.

– Зачем? – изумился Сурков.

– Просто советую.

В словах негра не было ни издевки, ни угрозы, ни сарказма. Он сказал это так, как говорят избитую тысячелетиями фразу, и Суркову это не понравилось еще больше. Он снял с себя спецовку и повесил в свободный шкафчик с нацарапанным номером тринадцать.

– Пошли, – скомандовал негр.

Сурков подумал, что негр не такой уж здоровый, и при желании он мог бы поспорить с ним в рукопашной схватке.

– Негров здесь нет, – сообщил негр.

– Как? – удивился Сурков.

– Так вот. Меня зовут черт Вялый, тот, кто вас отправил на наказание – черт Паркер, вы ему не отдали одноименную авторучку, которую спрятали в ботинок, теперь он вас будет опекать.

– Ничего себе, – не сдержался Сурков. – Так вы тот самый ответственный за пожар?

– Советую думать потише, – приказал Вялый и открыл железную корабельную дверь, за которой оказался большой зал с низким сводом.

Сурков невольно остановился, его челюсть безнадежно отвисла, а колени подогнулись. Насколько он мог видеть, свободное пространство занимали низкие печи и жаровни, на которых сквозь красные отблески огней виднелись огромные емкости и сковородки. Вокруг них деловито расхаживали черти, некоторые из которых были вооружены трезубцами. Они помешивали своим орудием варево, состоящее из смеси масла и грешников. Масло было таким густым, что невозможно было понять, где кончается и начинается грешник. Бесформенные кляксообразные тела вздымались над поверхностью и тут же исчезали в бурлящем месиве. Время от времени один из грешников пытался выбраться из котла, за что тут же получал оплеуху трезубцем и сваливался обратно. Зрелище на сковороде было еще отвратительнее. Абсолютно голое тело извивалось на промасленном противне. Покрытые румяной корочкой ягодицы мелькали в сумасшедшем ритме, припадая к промокшей сковороде, взвивались с новой силой, от них шел густой серый пар.

– О, Боже! – выдохнул Сурков.

– Раньше надо было думать о Боге, – сказал Вялый и зашагал между котлами.

Сурков невольно сделал шаг за ним, но поскользнулся в разлитом масле и упал, ударившись головой о сталактит. Вялый оглянулся, но возвращаться не стал; он ушел и через несколько секунд привел помощников – крепких рослых чертей, которые подхватили Суркова под руки и поволокли на возвышение, примыкавшее к свободной сковороде. Они усадили его на большую совковую лопату, ловко связали запястья мелкой цепью, после чего один разорвал серый бумажный мешок и высыпал на Суркова ошметки стекловаты.

– Маслом, маслом надо было полить, – посетовал другой.

– Не учи ученого, – огрызнулся первый, схватил черенок лопаты и опрокинул его так, что Сурков кубарем полетел на сковородку.

В голове его мелькнула Эльза, снимающая с себя лицо, прячущий в сливной бачок шампанское Людмирский, работники банков, страховых компаний, незнакомые люди, здоровающиеся на улице, голубое небо, белый снег, рыжее вечернее солнце.

Глава 4

Суркову очень хотелось заплакать, но комок в горле катался как горошина и никак не хотел становиться тугим. Его обожженное тело больше не горело, острая боль перешла в тупую, жжение – в нытье, а пронизывающий страх – в глухую усталость.

– Долго ты здесь будешь корячиться? – спросил обрюзгший лысый грешник.

– А-а? – скорее простонал, чем спросил Сурков.

– Я сегодня дневальный, будешь копаться – останешься со мной на заплыв. Понял?

Сурков ничего не понял, но схватил квадратный кусок мыла и похромал в душевую. Освещенная догорающим факелом комната была оснащена рядом согнутых труб. Кран у душа оказался один. Как догадался Сурков, горячая вода грешникам не полагалась. Даже после сорока минут на сковороде его грудь сдавил стальной обруч холода.

– Брр, – сказал Сурков первую осмысленную фразу.

Он потихоньку стал смывать с себя остатки масла. Как и положено, мыло ело ожоги, оставляя зуд.

– Не может быть, – пожаловался Сурков, – этого не может быть! Этого не может быть!!

Кран громко хрюкнул, плеснул на Суркова последнюю порцию воды и замолчал.

– Эй, новенький, – услышал Сурков. – Давай быстрей, сейчас воду отключат.

– Уже отключили, – тихо сообщил Сурков.

Возникший в проходе толстяк осмотрел покрытого мыльной пеной Суркова. Очевидно, это было жалкое зрелище, потому что он ухмыльнулся и, сплюнув на пол, сказал:

– Вот что, новенький, ты здесь надолго, так что послушай моего совета: не будь чмом.

– Как это?

– Так. Сопли не распускай, не ори, когда тебя жарят, не стой «раком» в раздевалке. Поджарился, масло смыл – и на нары. А если ты вздумал свои игры играть, знай – здесь таких не любят.

– Какие игры?

– Такие. Ручку Паркеру отдай и не думай, что он о ней не знает.

– Как он узнал?

– А ты как думаешь? Мысли прочел, придурок. Неужели непонятно?

– Они умеют читать мысли?

– Все читают мысли, в том числе и ты. Или думаешь, здесь все русский изучали? Все на мыслях. Говорить – воздух трясти, да и воздуха здесь почти нет, – толстяк помахал короткими руками вокруг себя.

– Чем же мы дышим?

– Узнаешь, – пообещал толстяк, – когда в котел попадешь.

Сурков закрыл глаза и опустил голову.

– Не ной, баба, – фыркнул грешник презрительно. – Пообгоришь, привыкнешь, лет через триста могут на верхние уровни перевести, там полегче да почище, а если с головой – можешь и до черта дослужиться. Но до черта – это надо лет семьсот обгорать, чтоб до черноты.

– А в Рай кого-нибудь переводили?

– В Рай? – толстяк схватился за бока. – Ха! Новенький в Рай захотел, ёкарный бабай.

Сурков отряхнулся как собака и, обойдя развеселившегося толстяка, прошел к тринадцатому шкафчику. Стараясь не потревожить ожоги, он накинул спецовку и аккуратно застегнул пуговицы. Обуваться было особенно больно. Немного поколебавшись, Сурков засунул руку в ботинок и извлек злополучную авторучку. Блеснувшее в полумраке золотое перо показалось нереальным.

– Интересно, – сказал Сурков, – а почему ее никто не отнимет силой?

Суркова поразило, что такой простой вопрос не возник раньше, ведь если черти обладали реальной властью, могли читать мысли, чинили беспредел и кого-то опекали, то логично было предположить, что они распоряжались и имуществом грешников.

– Эй, дневальный, – позвал Сурков, – как вас там?

– Ты меня задерживаешь, – напомнил толстяк.

– Еще минуту, – и, не дождавшись ответа, спросил, – А почему черти не применяют силу?

– Не все так просто, – глубокомысленно вывел толстый. – Когда-нибудь сам догадаешься.

Суркову ничего не оставалось, как нести свои ботинки по полутемным коридорам туда, где его мучения начались. Дорогой он думал об авторучке, о наказании и о чертях, но не смытая стекловата так зудела за шиворотом, что мысли Суркова путались.

– Долго ходите, грешник Сурков, – вместо приветствия сказал черт Вялый. – А я вас поджидаю.

– Зачем? – спросил Сурков безрадостно.

– А вы не догадались?

– Скажите, Вялый, – не выдержал Сурков, – почему вы мне выкаете?

– А что вас смущает?

– Меня просто бесит ваше вежливое отношение.

– Это моя работа.

– Вы хотите сказать, что издеваетесь надо мной?

– Сурков, здесь Ад, и церемониться с вами никто не обещал.

– А если я вам съезжу по физиономии?

– Да будет вам известно, что у черта нет физиономии, а вышеобозначенная часть тела называется мордой.

– Вышеобозначенная часть тела, по моим представлениям, должна иметь рога.

– Это уже мифология, – махнул рукой Вялый, – бабушкины сказки. Но вы мне, Сурков, зубы не заговаривайте.

– Вы тоже хотите получить паркер?

– Хочу, – ответил Вялый после продолжительного раздумья.

– Зачем? – спросил Сурков.

– Идемте.

Вялый направился по проходу, миновал несколько галерей и остановился возле узкого входа в пещеру.

– Будете расширять вход, – пояснил он.

– Чем? – спросил Сурков.

– Чем угодно. Будете работать здесь вместо отдыха до тех пор, пока размер пещеры не превысит размер грота. Затем получите право на восьмичасовой отдых.

– Это распоряжение Паркера?

– Паркера, – согласился Вялый. – Но я мог бы его ослушаться и заставлять вас работать меньше или перевести в другое место, если, предположим, получил бы от вас кое-что.

– Прощайте, Вялый, – уверенно сказал Сурков. – Идите, отдыхайте, у меня много работы.

Сурков двинулся к входу, пробуя руками куски горной породы. Он твердо решил, что ручка останется у него не столько в силу природного упрямства, сколько из-за очевидных рассуждений. Раз вещь кому-то очень нужна, значит она представляет собой определенную ценность.

* * *

Сурков очень быстро понял, что лучшим в данной ситуации было бы сойти с ума. Умереть, не думать, не существовать он не мог. Теперь он вынужден терпеть, пребывать, мириться и, самое страшное, осознавать, что это будет продолжаться и продолжаться. Сложнее всего было не думать об этом, потому что мысли тошнотой подступали к горлу и кружили голову, как только Сурков не успевал от них отмахиваться. Что может быть неприятней навязчивой мысли? Может быть, теща? Или сварливая жена? Нелюбимая работа? Болезнь? Старость? Бедность? Собственная глупость?

Сурков подумал, что все это вместе и образовало бы тот феномен безрадостного прозябания, безысходности и страха, который испытывал он. И что удивительно: никто не пугал его, не угрожал и не обещал вечных мук, мысль эта приходила сама, так, как приходят друзья – не вовремя и без приглашения. Сурков специально заставлял себя вспоминать жизнь, друзей, работу, книги и кинофильмы. Как назло, бездумная работа по расширению грота способствовала появлению глупых мыслей. Сурков попытался сделать свою работу творческой, но отсутствие инструментов и любых других приспособлений этому не способствовало. В конце концов Сурков бросил свое занятие и направился бродить по Аду. Вялый не появлялся, да и сам Ад в ночное время казался другим. Сурков понял, что видит его по-новому: как неминуемо он превращается в то, что привычно называется домом. Это открытие не приносило хорошего настроения.

Сурков увидел двух грешников, играющих с чертями в карты. Подошел и сел на грубую скамейку, ожидая, что его тут же погонят, но черти, поглощенные игрой, не обратили на него никакого внимания, а один из грешников даже пододвинул к нему бумажный кулек с сухариками.

Сурков впервые видел, как едят в Аду, да и на еду это было не похоже. Грешник брал в рот парочку заплесневелых, посыпанных грубой солью сухариков, хрустел ими, после чего сплевывал под стол. Весь моцион заключался в грубом сплевывании, и вкус сухарей грешника нисколько не смущал. Сурков уже понимал разницу между духовной и телесной оболочкой, поэтому потянулся к пакету только из любопытства. Он выбрал наименее заплесневелый сухарик, положил его в рот и погонял языком, прислушиваясь к ощущениям. Определенно, он был соленым. Вкус соли перебивал устойчивый привкус пыли, ничего интересного он больше не заметил.

– Играть будешь? – спросил грешник.

– Во что играете?

– В дурака.

– В дурака? – удивился Сурков.

– А что? Умником себя считаешь?

Сурков попытался проглотить сухарик, но тот почему-то не хотел проглатываться, а напоминал жвачку. Решив, что с сухариком он разберется позже, Сурков ответил:

– Да нет.

– Так да или нет?

– Нет, я же говорю.

– Ты не сказал «нет», – настаивал грешник.

– Че пристал? – спросил тот, что предложил сухарик.

– А че он в попу лезет? Да… Нет…

– Ударьте его по лицу, Федор Абрамович, – предложил один из чертей.

Грешник, которого назвали Федор Абрамович, не долго думая воспользовался советом и залепил оплеуху по левой скуле Суркова. Сухарик тут же пролетел внутрь, а Сурков увидел свои ноги, взметнувшиеся вверх. Ощущения боли в Аду были такими же яркими, как и при жизни. В них было что-то металлическое, резиновое, ненастоящее, вроде как от сливочного масла попахивало бензином, но то, что это было масло, сомневаться не приходилось. Сурков больно ударился, кувыркаясь по камням.

Два черта и два грешника залились смехом. Суркову захотелось подскочить, прыгнуть на обидчика и разорвать его в клочья, но неожиданно для себя он ощутил ужасную усталость. Он лежал на камнях, приятный холодок давал ощущение покоя, которое может ощутить путник, взявший непосильную ношу и случайно присевший отдохнуть. Он начинает понимать, как он устал, сколько прошел и как же далеко до конца. От этого знания становится невыносимо тяжело.

Сурков подумал, что досчитает до десяти, поднимется и набьет морду обидчику, но когда досчитал до восьми, уже знал, что будет считать дальше. После двух с половиной тысяч он перестал. Через полчаса ярость прошла, и драться уже не хотелось. Вскоре грешники окончательно продулись и залезли под лавку кричать «гав-гав». Федор Абрамович проиграл двенадцать миллионов «гав», грешник, угостивший Суркова, – чуть меньше. Они добросовестно изображали собак под смех чертей, пока у них не сели голоса, после чего черти пошли отдыхать, а грешники, полаяв для приличия несколько минут, вылезли из-под стола.

Федор Абрамович ушел сразу, а грешник с сухариками подошел к Суркову и протянул обожженную пятерню.

– Сухарик проглотил? – спросил он.

Сурков кивнул в знак согласия.

– Надо было сразу тебя предупредить.

– О чем?

– Утроба – отхожее место души.

– Да? – не поверил Сурков.

– А ты не чувствуешь? Теперь будешь таскать за собой, а для грешника это нелегко.

– И что же мне делать?

Грешник пожал плечами:

– Скажи своему черту, он тебя в медпункт отправит.

– А там? – зачем-то спросил Сурков.

– Там сделают рентген и вырежут.

– Без наркоза? – предположил Сурков.

– Послушай, парень, я вижу, ты здесь недавно. Запомни несколько вещей, которые тебе пригодятся: здесь Ад, и все, что происходит, делается не для твоего удовольствия. Если здесь вырезают совесть, то делается это самым тупым скальпелем, без наркоза, да еще и зеркало поднесут, чтобы ты все видел.

– Мне показалось, что черти к вам неплохо относятся.

– Показалось. Черти здесь, чтобы нас наказывать. Черти – это отборные, обгоревшие грешники. Они не подвергаются наказанию, потому что готовы служить Сатане.

– Зачем же вы с ними играете?

– Мало того, что играем, еще и всегда проигрываем. Черт в Аду – и бог, и царь, и генеральный секретарь, запомни.

– Но ведь чертями не все становятся.

– Не все, – согласился собеседник. – Только самые отборные мерзавцы.

– А остальные?

– Остальные варятся. Некоторым послабления дают, некоторые даже до ангелов дослуживаются. Впрочем, врут, наверное, – он зачмокал губами, очевидно, что-то представляя, но тут же сделал искаженную гримасу на лице. – Думать здесь нельзя, поймешь скоро.