Ильинский волнорез. О человеческом беспокойстве…

– А магазин поблизости есть? – спросил Стёпа, выгребая еду из холодильника. – Я быстро.

– Возьми деньги на полочке, слева от двери, – ответил Егор.

Пока Степан отсутствовал, хозяин налил Порфиру чай и стал расспрашивать его о том-о сём. Порфирий охотно отвечал. Чувствовалось, что он соскучился по участливому разговору. Говорил медленно, тщательно подбирая слова. То и дело сыпал прибаутками и какими-то глубокими стародавними поговорками. Но главное, что подметил Егор, – из рассказа выступала непростая и совершенно нелепая человеческая судьба. Одним словом и не назовёшь. Бедовая, что ли. Судьба не вела Порфира, а как бы вальсировала с ним то под раздольную мелодию сибирской оркестровой ложи, то вдруг начинала неистово кружиться в болезненном скерцо московских тёмных переулков и случайных ночлежек. И в том, и в другом случае Порфир с угрюмым послушанием принимал крутые житейские повороты. Егор слушал этого огромного сибиряка, которому было тесно даже среди улучшенной столичной планировки, и невольно примерял на себя одежды Порфировой судьбы. И, надо признать, не во все «тряпицы» мог укутать свои «фирменные недостатки» – гордость, самолюбие, воспалённое «эго» художника.

Конечно, с началом работы в храме он взял за привычку постоянно анализировать себя. Егор легко и с интересом примечал в новых церковных знакомых не только житейские немощи, присущие всякому человеку, но и приобретения, нажитые духовными упражнениями и желанием «угодить» Богу. Что-то принимал, что-то откладывал – не моё, что-то приберегал на потом, не имея сил с ходу взять высоту…

Тем временем вернулся Степан. Он торжественно внёс в кухню литровый пузырь анисовой водки и крохотный (насколько хватило денег) пакетик развесных малосольных огурчиков.

– А хлеб ты купил? – спросил Егор, оглядывая весёлого добытчика.

– Хлеб? – Стёпа сдвинул брови. – Так водку же из пшеницы делают! Я подумал и решил не дублировать. А если совсем честно, то в винном отделе хлеб закончился. Ну, думаю, ладно, когда привезут, тогда куплю ещё.

– Отличная история! – согласился Егор. – Главное – в ней много правды. Правда – это наш первейший хлеб. Верно, Порфир?

– То, что нет хлеба, – это правда, – Порфирий наконец улыбнулся, да так просто и широко, что Егор, а вслед за ним и Стёпа загляделись на сибиряка.

Тем временем приготовления к ужину были закончены. Егор включил тихо Свиридова, и три знатных человека, ещё мало знакомые, но уже не чужие друг другу, расселись за икеевским сухощавым столиком, рассчитанным на две некрупные скандинавские персоны.

– За что пьём, Порфир? – спросил Степан, разливая анисовую, – может, за Россию?

– Можно и за Россию. За ту, главную, – ответил Порфир, принимая стакан из рук Степана.

– Это как? – Стёпа застыл в наклоне.

– А так. Не встретилась Она мне нынче. Пол-России проехал, всё в щель вагонную глядел, думал, примечу на какой станции, – нет. Вроде то, и одёжка, и манер, а горячки сердечной нету. Крюка не слышу.

– Крюка? – Степан откинулся к спинке стула.

– Я полагаю, Порфир имеет в виду древнюю церковную нотопись. Знаменный распев, верно?

– Ну да, у нас так служат до сих пор. Крюк, он как зацеп для человека. Пустой человек не удержится, скользнёт и сорвётся. Знамо, туды ему и дорога. А вот ежели есть в нём душа Божья…

– Тады не скользнёт? – Степан облокотился на стол, глядя прямо в глаза Порфиру.

– Не скользнёт, – Порфир произнёс последнее слово как-то без желания. Затем опустил голову и замер, не говоря ни слова.

– Стёп, имей совесть! – вмешался Егор. – Дай человеку отдышаться.

– Откуда я знаю, о чём вы тут без меня разговоры вели, – вспыхнул Степан. – Им водку принеси, налей!..

– Ребята, – поднялся Егор, – нас действительно мало. Давайте выпьем за крюк, за корешок российский. Закатали Россию в асфальт, а он живёт себе. Вот Порфир его видел, а нам, городским, пока не довелось. Ну, с Богом!

Собеседники чокнулись над столом, и трапеза, как вечерний поезд, скрипя сочленениями, неспешно тронулась.

– Порфирушка, а возьми нас с собой в Сибирь? – Степан щурился от доброго десятка выпитых «чутков». Он то и дело отлучался к холодильнику за очередной порцией закуски и никак не мог задать Порфиру этот важный и, как он считал, очень наболевший вопрос.

– Ну да, я б тоже поехал, вот только роспись надо закончить, – подперев кулаком подбородок, мечтательно произнёс Егор.

– А чё, возьму, – Порфирий единственный из трёх собеседников казался совершенно трезвым и рассудительным, – вот только меня самого примут дядья, нет ли. У нас с этим строго, не санаторий.

– А почему не примут? – Егор взялся разливать чай.

– Потому. Подержи на руках волчонка да подкинь в стаю. Все матки обнюхают его, носами потычат. Может, примут и к титьке подпустят, а мож, и загрызут. У них свои законы.

– Так люди ж не волки! – Степан очнулся от задумчивости.

– Не волки, это правда. Только, случается, человек волчее волка бывает. И много гибели родится от такого человека.

– ?

Порфир приосанился.

– Ну, коли так, слушайте сказ.

Егор отставил чайник, а Степан облокотился поудобней на стол.

– Мал я был тады, годков на пять-шесть нарос, не боле, но говор отца и беглого Семёна в избе помню. Помню каждое слово до хрипотцы. Будто плёнку магнифонную сглотнул, до того всё помню…

Часть 7. Семёнова резня

…Семён провалился в глыбь у самого берега. На последних силах выполз из реки и откинулся на пригорок. Прислушался. За гулкими билами сердца он различил потрескивание валежника. Звук как будто удалялся. «Слава те, повернула, знать». Семён прикрыл глаза и скинул умишко вовнутрь. Там, в глубине собственного тела, бывало, прихлопнет он ставенку и млеет, как на перинке. Пущай наверху хоть что.

Семён был мужик молодой и сильный. Мог позволить себе рассупониться ненадолго. Эдак пересидеть, набраться сил, а там и годить неча – всплыл да пошёл дальше.

Минут десять он лежал с открытыми глазами и выглядывал в кронах береговых цокорей холодное ноябрьское небо. Чувствовал прикосновение мокрой, настылой на ветру одежды, но глухая радость о спасении жизни согревала его тело. Одежонка па́рила сырым тягостным дымком, будто саженая над костром на перепалку.

Семён медленно припоминал случившееся. Шёл себе поверх балки, но оступился и кубарем полетел в овраг. А там, на самом дне, у речки медведица в залёжке пригрелась. Он её-то и поднял. Ежели б ногой не впёрся в корень и рукой не ухватился за цокореву лапу – хана. Ещё чуть, и прям на башку ейную съехал бы.

Семён ухмыльнулся: «Случится ж такое! Оседлать голодного зверя, каковский монтаж!»

На минуту он прервал воспоминания.

– И всё ж почему медведица не пошла по воде, – гадал Семён, – непонятно. Чтой-таки её спугнуло, встревожило? Он-то давай прыгать, как заяц, по руслу, благо мелководье. А медведица мечется на берегу да ревёт в голос. Окрест птах подняла, энда с мазы тюремной воща сбрендила!..

Не отправилась медведица по воде. Ушёл Семён. Ушёл, потрох иудин! Не сгрызла тебя мишка, жить оставила! А как жить, не сказала. Ни кола, ни двора, одни статьи прокурорские. Объяву нарисуешь – сей час пригребут погонники. Знамо, валить куда глаза глядят. Ну, да чё ещё?..

Видит Семён, деревня. Вокруг дворов делянки да огороды. Живут, значит. Пошёл он до крайней избы. Перелез оградку и тихонько постучал в окошко. Занавеска в окне мотнулась взад-вперёд. Через минуту лязгнула задвижка, и хозяин приоткрыл дверь.

– Чё надобно?

– Впусти. Вишь, обтрепался чуток, жрать подвело.

– Кто будешь?

Семён скрипнул зубами:

– Чё тут тайнить, беглый я, со Смолянки.

– Со Смолянки? Так, верно, они за тобой чешут?

– Не, не чешут. Сбил я их, путнул. Да кому я нужён! Медведь, и тот жрать не стал, отступился.

– Медведь?

– Ну да, тут недалече. Поднял я медведицу, еле от нея по реке сгрёб, вишь, мокрый.

– Ну заходи.

Хозяин прошёл в дом, и Семён за ним следом.

…Меня пробудил говор отца и какого-то мужика, мокрого от макушки до самых пят. С виду мужику было лет тридцать. Его одёжка па́рила в нашей топленой горнице, как гнилое сенцо поутру в поле. Мне сразу призналось, что дурной он был человек, беглый. С отцом говорил, как прави́ла, требовательно: «А подай, хозяин, хмель и табак!»

Отец ему:

– Ты что ж, парень, раскинулся тут? Я ж тебя как человека под образа впустил!

А тот сел на лавку спиной к молельне, ни креста, ни поклона, и отцу перечит:

– Не гунди, передохну часок и тронусь. Колись, батя, выпить хоца!

А отец ему:

– Кой я тебе батя! Ты вот что, ступай-ка с Богом. Неча мой дом перед Богородицей срамить!

Мужик-то сопит, будто серчает, а сам эдак лыбится щербато:

– Ты что ж меня, отец, на двор из избы гонишь! Нешто не признал, что мне теперя туды ходу нет.

Бугай он здоровый. Чай, раза в полтора покрепче отца будет. Гляжу, отец за вилы:

– Ступай, пришлый человек, подобру говорю. Не место тебе тута.

А тот рванул наперёд отца. Только и услышал я, как батя кликнул: «А-ах, Богородице Дево…» и повалился на лавку спиной. А мужик оглядел горницу, вытер об отца нож, похватал что со стола, и в дверь. Я лежу дрожу, кабы не увидел супостат.

Когда ж затихло, слез я с печи, подбежал к отцу, а он уж того, обелел весь, помер то бишь. Прикрыл я ему глаза и до дядьки Валентия пошёл на соседний двор.

Сбежалась деревня. Бабы воют. А мужики похватали топоры – и на огороды.

– Нашли? – не выдержал Степан.

– Не, не нашли. Всю ночь мяли заимку и вкруг. Пару медведей подняли, а его, иуду, не нашли. Канул. Вот такой сказ невесёлый. Егорушка, а налей чайку. Хоть нам, староверным людям, пить чаёк не положено, да привык я на волюшке, Бог простит. В горле ссохлось, вот оно как…

Часть 8. Как Порфирий оказался в Москве

Порфирий временно поселился у Егора и вместе со Степаном стал готовиться в дорогу. Впрочем, его роль в подготовке к сибирскому путешествию была проста. Ему предстояло вспомнить географические названия, которые встречались на пути из родной заимки в Москву, и нарисовать на случай непредвиденных обстоятельств пеший план, коим следовало идти по тайге вдоль Малого Енисея до поселения.

Это оказалось не такой уж простой задачей. Припомнить таёжные повороты и главные ориентиры спустя четырнадцать лет было под силу только крепкому, неповреждённому уму. Слава Богу, Порфирий шаг за шагом восстановил в памяти маршрут, которым он, двенадцатилетний пацан, прошёл один с пустой котомкой за плечами и не прощённой обидой в сердце.

В путь до Москвы Порфир отправился внезапно. Прослышал окольным случаем, что один беглый зэк похвалялся братве, мол, срубил неучтивого старовера-хозяина. Порфирий стал дознаваться. И дознался. По описаниям зэк точно походил на убийцу отца. И ещё дознался Порфир, что ушёл он с таёжной лёжки. Вроде как на Москву подался, там, мол, народищу тьма, кто признает! И решил Порфир за отца отомстить, найти иуду, обязательно найти.

Однажды проснулся он до рассвета, собрал из съестного, что было, поклонился Богородице – и огородами на погост. Присел чуток на могилке батяниной, и в путь. «Не дойдёшь ты! – кричало в страхе подростковое сердце. – Пропадёшь в тайге, пропадом пропадешь!» «Пусть пропаду, – отвечало сердцу что-то другое, коренное, – не могу я жить подле отцовской могилки и радоваться! Будто склонился надо мной тот подлый человек и лыбится щербато, мол, как я тебя да батьку твоего кровушкой забрызгал! Вы у меня теперича упокойнички. Так и твердит – упокойнички».

Пошёл Порфир медвежьими тропами по берегу порожистой речки Каа-Хем, то бишь Малому Енисею, и вскоре понял, отчего старики говорят: «Чем выше по Енисею, тем крепче вера».

Всё чаще стали попадаться ему людишки пришлые да беглые. У каждого свой соблазн на уме. И каждый мальчонку-то по-своему определить норовит, пряниками и конфетами зазывает, как в петельку затягивает. Один, помнится, такой обходительный был. Всё гладил юнца да приговаривал. А как полез до мерзости, так-те, слава Господи, попалась Порфирию под руку розетница каменная. Он той розетницей поперёк морды слащавой и пропахал. Аж кровь брызнула в сторону! Пока чухался пакостник, Порфирий бежать. Бежит, а в спину ему ор поганый, мол, найду малолетку, убью суку. Э-э, да кто ж таёжного охотничка сыщет!

Добрёл Порфир таки до Эржея. Вспух от голоду, обтрепался, все силы по сопкам разбросал. Благо, попалась ему добрая женщина. Полоскала она бельё в реке и видит: лежит парень на сырых камнях, привалившись к валуну. А как подошла, поняла: беда с парнишкой, еле живой. Приласкала она Порфира и в дом отвела. У самой-то пятеро по лавкам сидят. Мужа нет, год назад медведь задрал. Одна она горюет да детишек растит. Многие мужики за год сватались к ней, женщина видная, никак, мол, одной нельзя на Каа-Хеме жить. Только всем она отказала. Иль по мужу память хранила, или вовсе одна жить надумала. Бабье сердце не разгадаешь.

– И по что ж ты, дружок, в эту бесову Москву собрался? – качала она головой, слушая рассказ Порфира. – Пропадёшь, пропадёшь ни за что! Нет на Москве, поди, ни веры, ни совести. Слышала я, по утрам-то они голые из домов выбегают на свою зарьядку, так у них это бесовское развлечение называется. Нет чтоб по воду сходить или дров подрубить к субботе. Бегают, прыгают, как козлы, прости Господи. Вот уж сраму наглядишься! Не ходи.

– Не могу я, мама Вера, – отвечал Порфир, – вот отыщу супостата, и назад.

– Да коли найдёшь, он же, милый друг, здоровей тебя, что ж ты ему скажешь?

– Да я и говорить-то не буду.

– Ужель на смертное дело решишься? Грех-то какой! – воскликнула женщина.

– Не знаю я, мама Вера. Как Бог вразумит да святой Николай шепнёт. Их и послушаю.

Через два дня окреп Порфир. Проводила она его на сплав. Упросила брата мужниного взять мальца с собой ну хоть до Усть-Бурена, а случится, и прямиком в Дерзиг-Аксы, до дороги. Всплакнула мама Вера, наложила еды полну котомку и говорит:

– Ступай, Порфирьюшка, веру нашу не оброни! Храни тебя Господь!..

Порфирий к труду привычный, как отплыли, встал на багры наравне с другими. Феодор, брат мужний, поглядел на мальца («добрый парень!») и оставил на сплаве до самого Кызыла. Ох, пришлось им потрудиться на порогах! Тут уж точно, лишний багор лишним не бывает.

Так Порфирий оказался в огромном городе Кызыл. Со сплавщиками (те передали лес другой команде по Верхнему Енисею) расположился он в общежитии для сезонных рабочих. Большинство мужиков старой веры. Знать, раненько на молитву встают, и в вечор по сорок поклонов положить надобно. Он с ними первый. А через три дня собрались мужики в обратный путь, стали зазывать и его, но Порфир поцеловал Феодору руку и сказал: «Отец благой, подсади меня на Москву, надобно мне туда». Тот пожал плечами, и утром следующего дня гружёный КамАЗ-лесовоз умчал Порфирия из Кызыла.

– Веру не растеряй! – крикнул сплавщик Порфирию сквозь облако поднявшейся пыли. Да тот, поди, за рёвом мотора и не услышал.

В Абакане случай помог. Подсел Порфирий к туристам в старенький автобус и к вечеру доехал до Ачинска. Прознав, что парень с заимки староверов, туристы (в основном москвичи) засыпали его вопросами: почему стога в Сибири называются зародами, почему староверы чая не пьют и медвежатину не едят и, конечно, про веру – кто они, поповские или беспоповцы, признают ли новые иконы или только древлеписаные. Порфир всё, что знал, отвечал любопытствующим, а сам ёжился от неудобства. Всю свою маленькую жизнь он прожил, не задумываясь о том, как и почему он делает то, что делают взрослые. Теперь же, отвечая на вопросы москвичей, он поневоле вслушивался в свои ответы и старался понять: почему всё так, а не иначе.

А вот о причине своего путешествия в Москву Порфир умолчал, отнекиваясь и обрывая разговор. Туристы же, пресыщенные тувинскими впечатлениями, мотали разговор от одного Мало-Енисейского порога к другому, многому удивлялись и Порфирия не переспрашивали, ну едет парень и едет. Более того, купили ему из общака билет до Москвы. Пришлось, правда, малость повозиться с одной формальной проблемкой – у Порфира не было никакого удостоверения личности. И лет ему было двенадцать, правда, выглядел он постарше. Ну да всё сладилось.

В полночь проходящий поезд «Красноярск-Москва» остановился, подхватил Порфирия и понёс сквозь таёжные выселки в Кемерово, Омск, Екатеринбург, Казань, Арзамас, Муром… до самой Москвы, под самый горизонт, в глубь незнакомую…

Глава вторая.

Крутые повороты

Часть 1. Спонсор Сергей

…Когда все приготовления были завершены и оставалось за малым – сесть наутро в поезд, друзья до полуночи засиделись на кухне у Егора. Что-то пили, смотрели карты и обсуждали детали предстоящей встречи в Кызыле. Договорились, что Егор закончит роспись, произведёт расчёт со спонсором, рассчитается с помощниками и тотчас отправится вслед за Степаном и Порфирием. А те будут ждать его в Кызыле, где и гостиница подешевле, да и новости енисейские поточнее.

– Слушай, Егор, – Степан вдруг развернулся на стуле и внимательно посмотрел в глаза товарищу, – может, торопимся мы? Расчёт – штука серьёзная, помощь какая, чай, потребуется.

– Нет-нет, поезжайте, я разберусь, – ответил Егор и улыбнулся, – ну что, на посошок – и спать!

Друзья поднялись и церемонно чокнулись стаканами.

– Значит, ещё раз: ежедневно смс-имся и знаем друг о друге всё. Так? – Степан теребил Егора, когда они, прощаясь, вышли в прихожую. Уже в дверях Стёпа крикнул Порфиру, который допивал на кухне чай:

– Порфир, я забираю тебя в семь. Не проспи!

Наутро, ровно в 7—00, Степан позвонил в домофон. Порфирий, подхватив котомку, хотел проститься с Егором в дверях, но тот оделся и вышел с ним на улицу.

– Может, вас до вокзала проводить? – спросил он Стёпу.

– Мы что, девочки? Нас провожать – себе дороже будет! – весело ответил Степан и обнял Егора. – Попомни, Егорчик, регулярные смс ежедневно, не реже. Я знаю братков, с них мзду получить – большое искусство!

– Ладно, ребята. С Богом! – ответил Егор, обнимая Порфира.

Проводив товарищей, Егор вернулся в квартиру, сел за компьютер и стал одним пальцем набивать записку для спонсора Сергея.

Сергей Колдовский, 31 год, подданный государства Израиль. Бизнесмен, ранее судим за финансовые махинации с оффшорами, разведён, воспитывает сына.

Официальная версия: московский благотворитель, член попечительского совета Фонда святого апостола Андрея Первозванного, художественный меценат.

Год назад настоятель храма о. Викентий представил Егору этого Сергея со словами:

– Вот, Егорушка, благодетель Сергий. Хочет поспособствовать нашему стенописному начинанию. Благословляю вас сообща и начать.

Поначалу спонсор, или, как принято в храме величать, ктитор Сергий показался Егору человеком лёгким в общении и твёрдым в слове. Небольшой аванс, который запросил Егор на начало работ, Сергей сам принёс в храм и выдал со словами «Ну-с, с почином!» Взял расписочку для бухгалтерии, всё как положено. На предложение Егора заключить договор ответил вежливым отказом. Мол, зачем прописывать наличку, мало ли что. Твёрдое купеческое слово – вот и весь договор. А сколько чего требуется – говори заранее, нет вопросов, всё будем решать в течение одного рабочего дня.

Егор впервые взялся за большую работу не только как художник, но и как руководитель проекта. Он даже порадовался: не надо вести бумаги, работай и получай деньги, что ещё.

Первые полгода всё шло нормально. Сергей исправно платил, брал расписки и с настоятелем придумывал всё новые способы совместного приложения сил на благо храма. Отец Викентий на Сергея не мог нарадоваться. «Вот ведь послал Господь человека великодушного!»

Как-то раз Сергей не выдал Егору очередной, как говорят, транш, объяснив невыплату определёнными сложностями на работе. Егор попал в очень неприятное положение перед помощниками. Благо о. Викентий покрыл из храмовой казны недополученную сумму и сказал: «Ты продолжай работу, Егорушка. Серёжа – человек надёжный, всё образуется».

Однажды днём, когда в храме были только дежурный и регент, вошли два человека. По-хозяйски оглядев полумрак трапезной, они показали удостоверения ФСБ и спросили настоятеля. Записав номер телефона о. Викентия, ушли.

Бедный батюшка с неделю места себе не находил. «Это что за позор-то мне такой! Ничего они не объяснили?» – расспрашивал он дежурного. «Да нет, сказали „вот оно как“ и ушли». «Вот оно как?! Да что ж это такое „вот оно как“? – вздыхал о. Викентий. – Господи, в чём я пред Тобою провинился-то?»

Звонка от непрошеных гостей не последовало, отец-настоятель понемногу успокоился и за чередой церковных дел забыл о досадной необходимости самого себя в чём-то подозревать.

Время шло. Сергей долгое время в храме не появлялся и на звонки не отвечал. Но вот в один из дней он подкатил к храму на новеньком мерсе, вошёл с букетом роз – и прямиком к иконостасу. Долго шептался возле иконы святого Николая. Потом попросил позвать Егора, и когда тот спустился с лесов, вручил ему должок со словами: «Божий человек, ты знал, что я вернусь. Слава Богу за всё!»

Именно в этот день Егор поздно вечером и возвращался из храма по пустынной Ордынке. Именно в тот вечер приключилась с ним история, с которой и началась наша повесть.

Часть 2. Вот оно как…

Егор нутром чувствовал, что с Сергеем могут быть проблемы при окончательном расчёте. И в то же время, зная натуру Степана, прекрасно понимал: случись заварушка, его друг пойдёт напролом. А с такими мутными оппонентами, как Сергей, идти напролом нельзя. Конечно, Егор надеялся, что всё как-то разрешится, и окончание росписи не омрачат склоки и пагубное выяснение отношений. Однако всё случилось несколько иначе.

Егор закончил набивать докладную записку и стал торопливо собираться в храм. Сегодня в 10 часов ему предстояло встретиться с Сергеем и подытожить огромную работу. Роспись состоялась. Напряжённый годовой труд четырнадцати человек вот-вот, как голубок, вылетит в мир и начнёт жить своей самостоятельной жизнью. «Эх, не задурил бы Сергей Львович! – думал Егор, прикрывая дверь квартиры. – Да что ж я так растревожился? Дела-то у него поправились. Чего ради Стёпка наехал, мол, знаю я этих новых? Мнительный ты стал, Егор, ох, мнительный. Пора, пора отдохнуть и привести себя в порядок. На Енисей! Срочно!..»

Без пяти минут десять Егор вошёл в храм, приложился к иконе на аналое и поспешил в кабинет настоятеля. Следует уточнить: не имея разрешения на строительство хозяйственных построек, настоятель вынужден был все административные и бытовые нужды содержать в храме, выгородив для этого часть богослужебного помещения.

– Молитвами святых отец наших, Господи, Иисусе Христе, помилуй нас! – проговорил Егор у двери в кабинет настоятеля.

– Аминь. Заходи, Егорушка, – послышался тихий голос о. Викентия.

Егор вошёл, поклонился иконам и присел на свободный стул.

– А Сергея Львовича нет ещё? – спросил он.

– Видишь ли, Егор, тут такое дело, – словно смущаясь каждого сказанного слова, заговорил настоятель, – полчаса назад позвонил Сергей и сказал, что в нашей с ним встрече нет никакой необходимости. Он ещё год назад оплатил приобретение художественных материалов. А те суммы, которые выдавались тебе, Егор, под расписки, он давал… в долг. И теперь требует вернуть деньги полностью. Я тут записал даже, в размере двухсот пятидесяти четырёх тысяч рублей. Никакими договорными обязательствами он ни со мной, ни с тобой не связан. Так и сказал, а на возврат денег положил… три дня.

Минут пять о. Викентий и Егор молча глядели то друг на друга, то на рабочий стол, заваленный бумагами, поверх которых развалился, как на перине, чёрный сотовый телефон.

– Ведь ты же писал в расписках, что получал деньги за роспись храма, а не в долг, как он сейчас говорит!

– Нет, отец Викентий, не писал. Сергей просил меня не указывать причину платежа. Так, мол, проще проводить по бухгалтерии…

– Что ж нам теперь делать, Егорушка? – чуть слышно прошелестел губами священник, отводя глаза (Егор привык к его прямому восторженному взгляду). – Тебе и с людьми надо рассчитаться, и вообще. А сколько он ещё должен отдать?

– Сорок две тысячи. Я тут всё посчитал.

Егор положил перед настоятелем распечатанную записку для Сергея.

– Что же он нас в грех-то вводит! – сверкнул глазами о. Викентий. – Нешто управы мы на него не найдём?..

Часть 3. Жил да был чёрный пёс за углом

– Ты, Егорушка, иди домой и ни о чём не беспокойся. Я этого Сергея на тебя взвалил, я с твоих плеч его и сниму. Ты иди. А мне обмозговать надобно. С твоими помощниками я поговорю, успокою, попрошу подождать.