Туманы Авалона

– Мы едем в церковь, что на острове, тетя?

– В церковь мы не попадем, – невозмутимо отозвалась Вивиана, – хотя правда и то, что обыкновенный путник – или, скажем, ты сама, отправься ты на Озеро одна, – никогда не доплывет до Авалона. Смотри и жди и не задавай вопросов, таков твой удел на все время обучения.

Моргейна пристыженно умолкла. В расширенных глазах ее все еще плескался страх.

– Это как в сказке про волшебную ладью, что отплывает от островов к Земле Вечной Юности… – тихо проговорила она.

Вивиана словно не услышала. Она стояла на носу, дыша размеренно и глубоко, набираясь сил для предстоящего ей магического действа, на мгновение она усомнилась, достанет ли у нее мочи. «Я уже стара, – думала она, борясь с накатившей паникой, – однако ж мне должно дожить до тех пор, пока не повзрослеют Моргейна и ее брат. Мир всей этой земли зависит от того, удастся ли мне охранить и уберечь их!»

Жрица прогнала докучную мысль, сомнение пагубно. Она проделывала это едва ли не каждый день своей взрослой жизни, напомнила себе Вивиана, ныне заклинание приходит к ней так естественно, что она справилась бы с ним во сне или на смертном одре. Она застыла недвижно, словно зажатая в несокрушимых тисках магии, затем простерла вперед руки и воздела их над головою, ладонями к небу. Резко выдохнув, опустила руки, – и вместе с ними пали туманы, исчезла виднеющаяся вдали церковь, исчезли берега острова Монахов, и даже гора, точно их и не было. Ладья вошла в густое, непроницаемое марево, темное как ночь, в непроглядной мгле слышалось лишь частое дыхание Моргейны – ни дать ни взять перепуганный зверек. Вивиана заговорила было, намереваясь успокоить спутницу, объяснить ей, что бояться нечего, но намеренно придержала язык. Моргейна ныне – проходящая обучение жрица и должна привыкнуть обуздывать страх, так же как она справлялась с усталостью, тяготами и голодом.

Ладья заскользила сквозь туманы. Уверенно и стремительно – ибо иных лодок на этом Озере не встречалось – она прокладывала путь через густую, липкую хмарь; волосы и брови Вивианы пропитались сыростью, влага просачивалась даже сквозь шерстяную накидку. Резко повеяло стужей, Моргейна дрожала от холода.

И тут, словно отдернули завесу, туманы исчезли. Перед ними искрилась озаренная солнцем водная гладь, вдали виднелся зеленый берег. Там высился Холм, девочка взгляделась – и потрясенно охнула. На вершине Холма взгляд различал круг стоячих камней, что блестели и переливались под солнцем. К ним, спиралью поднимаясь все выше и выше, вела широкая дорога процессий и шествий. У подножия Холма приютились обители жрецов, в зелени притаился Священный источник, а чуть ниже серебром отсвечивала зеркальная заводь. Вдоль берега росли яблоневые рощи, а еще дальше – вековые дубы, золотые побеги омелы обвивали их ветви, повисая в воздухе.

– Как красиво… – благоговейно прошептала Моргейна. – Леди, это все… настоящее?

– Куда более настоящее, чем любое другое из виденных тобою мест, – отозвалась Вивиана. – Скоро ты все это узнаешь ближе.

Ладья подошла к берегу, днище тяжело заскребло по песку; безмолвные гребцы зачалили ее при помощи веревки и помогли Владычице сойти на твердую землю. Затем они свели на берег лошадей; Моргейне предоставили выбираться самостоятельно.

Так в первый раз глазам ее предстал Авалон в зареве заката, и зрелище это Моргейне не суждено было забыть до самой смерти. Зеленые лужайки полого сбегали к зарослям тростника у кромки воды, по Озеру беззвучно, точно ладья, величественно скользили лебеди. Под сенью дубов и яблонь укрылось приземистое строение, сложенное из серого камня; Моргейна издалека различила облаченные в белое фигуры, что медленно расхаживали по тропам между двойными рядами деревьев. Издалека донесся тихий перезвон арфы. Свет, падающий откуда-то сбоку, струился совсем низко – неужто это знакомое ей солнце? – заливал землю золотом и безмолвием. Моргейна чувствовала, как к горлу ее подступают слезы. «Я – дома», – подумала она, сама не зная почему, ведь все годы ее жизни прошли в Тинтагеле и в Каэрлеоне, а в этом чудесном краю она отродясь не бывала.

Вивиана распорядилась насчет лошадей и вновь обернулась к Моргейне. В лице девочки отражалось благоговейное изумление, так что она воздержалась от замечаний до тех пор, пока Моргейна со всхлипом не перевела дыхание, точно пробуждаясь ото сна. Вниз по тропе к ним спускались женщины, одетые в темные платья и верхние туники из оленьей кожи, у некоторых между бровей красовался вытатуированный синий полумесяц. Одни были миниатюрны и смуглы, как Моргейна с Вивианой, явно из народа пиктов; несколько – высоки и стройны, со светлыми или рыжевато-русыми волосами; а в двух или трех отчетливо ощущалась римская кровь. В благоговейном молчании все они преклонили колени перед Вивианой, и та воздела руку в благословляющем жесте.

– Это моя родственница, – промолвила Вивиана. – Ее зовут Моргейна. Она станет одной из вас. Отведите ее… – Владычица оглянулась на девочку, что стояла там, дрожа от холода, – солнце садилось, и сгущались серые сумерки, – и завороженно упивалась фантастическими красками ландшафта. Дитя устало и напугано. Впереди ее ждет немало испытаний и тягот, незачем начинать прямо сейчас.

– Завтра, – обратилась она к Моргейне, – ты отправишься в Дом дев. То, что ты мне родственница и принцесса, там не имеет ни малейшего значения, там у тебя не будет никакого имени и никаких отличий, кроме тех, что ты сама сумеешь заслужить. Но на эту ночь, не больше, ступай со мной, в пути у нас почти не нашлось времени поговорить.

Моргейна почувствовала, как колени ее подгибаются от внезапно накатившего облегчения. Эти женщины, такие чужие и странные, в чудных платьях и с синими отметинами на лбу, внушали ей больше страха, нежели весь двор Утера, вместе взятый. Еле заметным жестом Вивиана отпустила женщин, и жрицы – а кем им и быть, как не жрицам? – развернулись и ушли. Владычица протянула девочке руку, и Моргейна ухватилась за нее, успокаиваясь от одного лишь прикосновения к прохладным крепким пальцам.

И вновь Вивиана превратилась в знакомую ей родственницу, но при этом осталась грозной колдуньей, призвавшей туманы. И опять Моргейне отчаянно захотелось перекреститься: интересно, сгинет ли весь этот край, ведь отец Колумба уверял, что крестное знамение способно развеять все дьявольские наваждения и колдовские чары.

Но Моргейна не перекрестилась. Она вдруг поняла, что никогда больше не прибегнет к крестному знамению. Тот мир навсегда остался позади.

На опушке яблоневой рощи, между двумя зацветающими деревьями, притулился маленький домик, сплетенный из прутьев и обмазанный глиной. Внутри пылал огонь, и молодая женщина – в темном платье и тунике из оленьей кожи, как и все прочие, – приветствовала вошедших безмолвным поклоном.

– Не заговаривай с ней, – предупредила Вивиана. – Ныне она связана обетом молчания. Она – жрица на четвертом году обучения, звать ее Врана.

Врана молча сняла с Вивианы верхнюю одежду и заляпанные грязью, поношенные башмаки, по знаку Владычицы она сделала то же самое и для Моргейны. Затем она принесла воды для умывания, а потом – еду: ячменный хлеб и сушеное мясо. Из питья там была лишь студеная вода – свежая и восхитительно вкусная, ничего похожего Моргейне пробовать не доводилось.

– Это вода из Священного источника, – объяснила Вивиана. – Другую мы здесь не пьем; она проясняет ум и наделяет прозорливостью. А мед – с нашей собственной пасеки. Ешь мясо и наслаждайся им, пока можно; еще много лет тебе не доведется его вкушать, жрицы не берут в рот мяса, пока не закончится срок обучения.

– Но почему, леди? – Моргейна не могла заставить себя произнести «тетя» или «родственница». Между нею и привычными обращениями стояло воспоминание о грозной колдунье, что, подобно Богине, призывает туманы. – Разве мясо есть дурно?

– Конечно, нет, настанет день, когда ты сможешь вкушать любую снедь. Но стол, в который не входит плоть животных, способствует обострению понимания, а без этого не обойтись, пока ты учишься пользоваться Зрением и управлять своими магическими способностями, не давая им подчинить тебя. Подобно друидам, на первых годах обучения жрицы вкушают только хлеб и плоды и иногда – немного озерной рыбы, а пьют лишь воду из Источника.

– Но в Каэрлеоне ты пила вино, леди, – застенчиво промолвила Моргейна.

– Разумеется, что и тебе позволят, как только ты научишься понимать, когда должно есть и пить, а когда – воздерживаться от еды и питья, – отрезала Вивиана.

Моргейна пристыженно умолкла и принялась за хлеб с медом. Но хотя девочка изрядно проголодалась, кусок не шел ей в горло.

– Ты наелась? – спросила Вивиана. – Вот и хорошо, тогда пусть Врана заберет посуду, а тебе, дитя, неплохо бы выспаться. Но сперва посиди со мной у огня, мы потолкуем немного, ибо завтра Врана отведет тебя в Дом дев, и меня ты более не увидишь, разве что на обрядах, пока для тебя не завершится срок обучения и ты не займешь место среди старших жриц, что по очереди спят в моем доме и ухаживают за мною, точно прислужницы. А к тому времени очень вероятно, что и ты свяжешь себя обетом молчания и не сможешь ни говорить, ни отвечать. Но на сегодня ты всего лишь моя родственница и еще не посвятила себя служению Богине, так что спрашивай, о чем хочешь.

Вивиана протянула руку, и Моргейна присела рядом с нею на скамеечке у огня. Жрица повернулась к девочке.

– Не вытащишь ли у меня из волос шпильку, Моргейна? Врана ушла спать, и мне не хочется снова ее тревожить.

Моргейна послушно вытащила резную костяную шпильку, и длинные темные волосы немолодой уже женщины волной рассыпались по спине. На висках ее уже серебрилась седина. Вивиана вздохнула и вытянула босые ноги к огню.

– До чего славно вновь вернуться домой… За последние годы мне пришлось немало попутешествовать, – вздохнула она, – а силы у меня уже не те, чтобы находить в этом удовольствие.

– Ты сказала, я могу задавать тебе вопросы, – робко напомнила Моргейна. – Отчего у одних женщин на лбу есть синий знак, а у других – нет?

– Синий полумесяц означает, что они посвятили себя служению Богине и отныне их жизнь и смерть – в ее власти, – объяснила Вивиана. – А те, что просто обучаются здесь Зрению, таких обетов не приносят.

– А мне надо приносить обеты?

– Это ты решишь сама, – отозвалась Вивиана. – Богиня скажет тебе, желает ли она простереть над тобой свою руку. Только христиане используют монастыри как мусорную кучу, отсылая туда нежеланных дочерей и вдов.

– Но как я узнаю, требует ли меня Богиня?

Вивиана улыбнулась в темноте.

– Она позовет тебя, и ты не сможешь не распознать ее голос. Если ты услышишь ее зов, то нигде в мире от него уже не спрячешься.

Моргейна полюбопытствовала про себя, связана ли обетом Вивиана, но спросить побоялась. «Ну конечно же! Ведь она – Верховная жрица, Владычица Авалона…»

– Я связана обетом, – тихо ответствовала Вивиана, в который раз прибегая к излюбленному трюку: отвечать на незаданный вопрос. – Но знак со временем стерся… если ты приглядишься повнимательнее, думается мне, ты разглядишь то, что от него осталось, вот здесь, под самыми волосами.

– Да, чуть-чуть видно… а что это значит – посвятить себя служению Богине, леди? Кто она, эта Богиня? Однажды я спросила отца Колумбу, есть ли у Господа другие имена, и он сказал: нет, есть лишь одно Имя, которым все мы можем спастись, и это – Иисус Христос, но… – Девочка смущенно умолкла. – В таких вещах я ужас как невежественна.

– Сознавать собственное невежество – это начало мудрости, – отвечала Вивиана. – Тогда, когда ты начнешь учиться, тебе не придется забывать все то, что, как тебе казалось, ты знаешь. Бога называют многими именами, однако везде Бог – Един, так что, когда ты обращаешься с молитвой к Марии, матери Иисуса, сама того не ведая, ты молишься Матери Мира в одном из ее бесчисленных обличий. Господь священников и Великий Бог друидов – одно; вот почему мерлин порою занимает место среди христианских советников Верховного короля, он-то знает, даже если советникам о том неведомо, что Бог – Един.

– Мама рассказывала, будто твоя мать была здесь жрицей прежде тебя…

– Это так, но дело не только в кровном родстве. Скорее я унаследовала от нее дар Зрения и по доброй воле посвятила себя Богине. Но ни твою мать, ни Моргаузу Богиня не призывала. Так что я отослала Игрейну с острова, чтобы она стала женою твоего отца, а потом и Утера, а Моргаузу – чтобы она вышла замуж, как назначит король. Брак Игрейны сослужил службу Богине, над Моргаузой Богиня не властна и нужды в ней не испытывает.

– Получается, что жрицы, призванные Богиней, так и не выходят замуж?

– Обычно нет. Они не дают обетов мужчине, кроме как в Великом Браке, когда жрец и жрица соединяются как воплощения Бога и Богини; дети, рожденные от такого Брака, считаются детьми не смертного мужа, но Богини. Это таинство, в должный срок ты о нем узнаешь. Так родилась я, и на земле отца у меня нет…

Глаза Моргейны изумленно расширились.

– Ты хочешь сказать, что… что твоя мать возлежала с Богом? – прошептала она.

– Нет, конечно же, нет. Только со жрецом, на которого пала тень Бога, возможно, имени этого жреца она никогда и не узнала, ибо в тот миг и в то время Бог вошел в него и овладел им, так что смертный мужчина был позабыт и до поры исчез. – Лицо ее сделалось отчужденным: Вивиана вспоминала непостижимое и неведомое; Моргейна видела, как по челу ее скользят тени мыслей. Ей вдруг померещилось, будто в огне рождаются картины… вот появилась гигантская фигура Увенчанного Рогами… Девочка задрожала, точно от холода, и плотнее запахнулась в плащ.

– Ты устала, дитя? Тебе нужно выспаться…

Но Моргейну по-прежнему снедало любопытство.

– Ты родилась на Авалоне?

– Да, хотя воспитывалась я на острове Друидов, далеко на севере. А когда я созрела и возмужала, Богиня простерла надо мною свою руку: кровь той, что рождена жрицей, была во мне крепка и, думается мне, в тебе тоже, дитя. – Голос ее звучал словно издалека. Вивиана встала и замерла, глядя в огонь.

– Я все пытаюсь вспомнить, сколько лет назад я пришла сюда со старухой… луна тогда светила южнее, ибо была пора урожая, и близились темные дни Самайна, и старый год клонился к закату. Суровая выдалась тогда зима, даже на Авалоне, ночами мы слышали волчий вой, все завалило снегом, мы голодали, ибо никто не смог бы добраться до острова сквозь снежные бураны; несколько грудных младенцов умерло, ибо им не хватало молока… А потом Озеро замерзло, и нам привезли еду на санях. В ту пору я была совсем юной девой, и грудь у меня еще не округлилась, а теперь я стара, совсем старуха, карга… столько лет минуло, дитя мое!

Моргейна, почувствовав, как дрожит рука Вивианы, крепче стиснула ее в своей. Спустя мгновение Вивиана привлекла девочку к себе и выпрямилась, обнимая ее за талию.

– Столько минуло лун, столько летних солнцестояний… а теперь мне чудится, будто Самайн сменяет праздник Белтайн куда быстрее, нежели в пору моей юности народившаяся луна становилась полной. Вот и тебе суждено со временем стоять здесь, у очага, вот и ты состаришься, как состарилась я, разве что у Матери есть для тебя иные повеления… ах, Моргейна, Моргейна, маленькая ты моя, лучше бы я оставила тебя в материнском доме…

Моргейна исступленно обняла жрицу.

– Я бы там ни за что не осталась! Я бы лучше умерла…

– Я это знала, – вздохнула Вивиана. – Думаю, Матерь простерла свою руку и над тобою, дитя. Но, уйдя от жизни праздной и легкой, ты вступила в жизнь тяжкую, исполненную горечи, моя Моргейна, и, возможно, я изыщу для тебя испытания не менее жестокие, нежели те, что Великая Мать назначила мне. Сейчас ты думаешь лишь о том, что выучишься пользоваться Зрением и заживешь на прекрасном острове Авалон, но исполнять волю Керидвен непросто, дочь моя; ибо она не только Великая Мать Любви и Рождения, но еще и Владычица Тьмы и Смерти. – Вивиана со вздохом пригладила мягкие волосы девочки. – А еще она – Морриган, посланница войны, и госпожа Ворон… ох, Моргейна, Моргейна, хотелось бы мне, чтобы ты приходилась мне родной дочерью, но даже тогда я бы не смогла пощадить тебя, я должна использовать тебя в ее целях, как некогда использовали меня. – Вивиана на мгновение склонила голову на плечо девочки. – Поверь, Моргейна, что я люблю тебя, ибо придет время, когда ты возненавидишь меня так же сильно, как любишь теперь…

Моргейна порывисто бросилась на колени.

– Никогда, – зашептала она. – Я – в руках Богини… и в твоих руках…

– Да позволит Богиня, чтобы ты вовеки не раскаялась в этих словах, – отозвалась Вивиана, протягивая руки к огню: миниатюрные, сильные, со вздувшимися от старости венами. – Этими руками я помогала детям появиться на свет, с этих рук однажды стекала кровь мужчины. Некогда я предательством заманила мужчину навстречу смерти, мужчину, что лежал в моих объятиях и я клялась ему в любви. Я нарушила мир и покой твоей матери, а теперь вот еще и отобрала у нее детей. Разве ты не ненавидишь и не боишься меня, Моргейна?

– Я боюсь тебя, – проговорила девочка, не вставая с колен, ее смуглое, напряженное личико озарял отблеск пламени. – Но возненавидеть тебя я никогда бы не смогла.

Вивиана глубоко вздохнула, гоня прочь предвидение и ужас.

– Это не меня, но ее ты страшишься, – промолвила она. – Мы обе – в ее руках, дитя. Твоя девственность посвящена Богине. Смотри сохрани ее до тех пор, пока Мать не объявит свою волю.

Маленькие ладони Моргейны легли на руки жрицы.

– Да будет так, – прошептала она. – Клянусь.

На следующий день Моргейна отправилась в Дом дев, там суждено ей было провести много лет.

ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА

«Как написать про обучение жрицы? То, что не самоочевидно, хранится в глубокой тайне. Те, что прошли по этому пути, все знают и так; те, что не прошли, никогда не поймут, хотя бы я и записала все то, что запретно. Семь раз наступал Белтайн и семь раз оставался позади, семь раз зимы терзали нас всех жестоким холодом. Зрение приходило ко мне легко, ведь Вивиана говорила, что я рождена жрицей. Куда труднее оказалось сделать так, чтобы Зрение проявлялось по моей воле, и не иначе и закрывать врата Зрения, когда видеть мне не подобало.

Труднее всего давались мелкие волшебства, ведь так непросто в первый раз направить мысли по непривычному пути. Вызывать огонь и управлять им по своему желанию; призывать туманы и дожди – все это несложно, но понять, когда следует вызвать дождь или туман, а когда предоставить это воле Богов, гораздо сложнее. Были и другие уроки, где владение Зрением ничем не могло мне помочь: свойства трав, и целительство, и бесконечно долгие песни, ни единого слова из которых нельзя записать, ибо можно ли знание о Великих доверить пергаменту, созданному руками человека? Одни уроки дарили чистую, незамутненную радость – мне позволили выучиться играть на арфе и даже сделать свою собственную из священного дерева и внутренностей принесенного в жертву животного; а другие уроки заключали в себе неизбывный ужас.

Кажется, труднее всего было заглядывать в себя под воздействием снадобий, что освобождали разум от телесной оболочки; тело оставалось во власти дурноты и рвоты, а освобожденный дух устремлялся за пределы времени и пространства и читал страницы прошлого и будущего. Но об этом я не скажу ни слова. И наконец, настал день, когда меня изгнали с Авалона, одетую лишь в нижнюю рубашку, оставив мне из оружия лишь маленький жреческий нож, – чтобы я возвратилась, если смогу. Я знала, что, если сил у меня недостанет, меня оплачут, точно мертвую, но никогда более не отворятся передо мною врата, разве что я сама открою их своей волей и пожеланием. И вот туманы сомкнулись вокруг меня, и долго блуждала я по берегам чужого Озера, слыша лишь колокольный звон и скорбное пение монахов. Но наконец я сумела разорвать пелену туманов и воззвала к Богине – ноги мои упирались в землю, а голова касалась звезд, – и, заполнив собою весь мир, от горизонта до горизонта, я прокричала великое слово Силы…

И туманы расступились, и я увидела перед собою знакомый, залитый солнцем берег, куда привезла меня Владычица семь лет назад, и я ступила на твердую землю своего родного дома, и зарыдала, как в тот день, когда впервые оказалась здесь перепуганным ребенком. И тогда мне между бровями рука самой Богини начертала знак полумесяца… но это – таинство, о коем писать запрещено. Те, что ощутили на своем челе обжигающий поцелуй Керидвен, поймут, о чем я говорю.

На вторую весну после этого, когда меня освободили от обета молчания, Галахад, уже отличившийся в битвах с саксами под началом своего отца Бана, короля Малой Британии, возвратился на Авалон».

Глава 12

Поднявшись до определенной ступени, жрицы по очереди прислуживали Владычице Озера, а этой весной, когда Вивиана была постоянно занята, готовясь к празднеству летнего солнцестояния, одна из жриц даже спала в маленьком, сплетенном из прутьев домике, чтобы при Владычице кто-то находился неотлучно и днем и ночью. Ни свет ни заря, когда солнце еще пряталось в тумане у края горизонта, Вивиана вошла в комнату, смежную с ее собственной, где спала ее прислужница, и безмолвным жестом разбудила ее.

Прислужница села на постели и поспешно натянула тунику из оленьей кожи поверх нижнего платья.

– Вели гребцам приготовиться. И пойди позови ко мне мою родственницу Моргейну.

Несколько минут спустя Моргейна уже почтительно застыла у входа. Вивиана, стоя на коленях, разводила огонь. Появилась девушка совершенно беззвучно: после девяти лет обучения искусствам жрицы передвигалась она так бесшумно, что о приближении ее не возвещали ни звук шагов, ни даже дуновение ветерка. Однако ж после стольких лет обучения Моргейна так привыкла к обычаям жриц, что ничуть не удивилась, когда, едва она встала на пороге, Вивиана обернулась и молвила:

– Входи, Моргейна.

Вопреки обыкновению Вивиана не пригласила родственницу присесть, но окинула изучающим взглядом.

Моргейна была невысока и в росте вряд ли прибавит, за годы, проведенные на Авалоне, она уже выросла до отведенного ей предела – на какой-нибудь дюйм выше Владычицы. Темные волосы, заплетенные в косу, перехватывал ремешок из оленьей кожи. На ней было темно-синее платье и кожаная верхняя туника, как носят жрицы, а между бровями загадочно поблескивал синий полумесяц. И тем не менее, притом что спокойная, уверенная в себе девушка ничем не выделялась среди прочих жриц, в глазах ее виделся стальной блеск под стать тому, что отличал взгляд Вивианы, и Вивиана знала по опыту: даже будучи миниатюрной и хрупкой, при желании девушка может облечься в чары и явиться не только высокой и статной, но и исполненной величия и могущества. Уже сейчас она казалась вне возраста и времени, Вивиана знала, что внешне она почти не изменится даже тогда, когда в темных волосах ее пробьется седина.

«Нет, она некрасива», – подумала Вивиана не без облегчения и тут же задумалась, а почему для нее это так важно. Не приходилось сомневаться, что Моргейна, подобно всем прочим девушкам – и даже будучи жрицей, посвятившей себя служению Богине, – мечтает быть красавицей и остро переживает, что это не так. «Вот доживешь до моих лет, девочка, – подумала Вивиана, презрительно скривив губы, – и тебе будет все равно, красива ты или нет, ибо все вокруг сочтут тебя ослепительно прекрасной, ежели ты того пожелаешь, а ежели нет, ты сможешь устроиться в уголке, притворяясь никчемной старухой, что давным-давно уже ни о чем таком и не помышляет». Более двадцати лет назад Вивиане самой пришлось выдержать мучительную внутреннюю борьбу, когда на ее глазах подрастала и расцветала Игрейна, обретая яркую, рыже-каштановую красоту, за которую Вивиана, тогда еще совсем молодая, охотно продала бы и душу, и все свое могущество. Порою, в минуты сомнения и неуверенности, Вивиана гадала, а не выдала ли она Игрейну за Горлойса лишь для того, чтобы прелесть молодой женщины не стояла вечно у нее перед глазами, словно в насмешку над ее собственной суровой смуглостью. «Но ведь я привела Игрейну к любви того самого мужчины, что был предназначен ей еще до того, как воздвигли круг камней Солсбери…»

С запозданием осознав, что Моргейна все еще стоит неподвижно, дожидаясь приказаний, Владычица улыбнулась.

– Воистину, я старею, – промолвила она. – На мгновение я ушла в воспоминания. Ты уже не дитя, что привезли сюда много лет назад, но порою я об этом забываю, моя Моргейна.

Моргейна улыбнулась, и улыбка эта чудесным образом преобразила ее лицо, обычно несколько мрачное. «Как у Моргаузы, – подумала про себя Вивиана, – хотя ни в чем другом они не схожи. Это кровь Талиесина».

– Сдается мне, ты ничего не забываешь, госпожа.

– Пожалуй, что и нет. Ты уже завтракала, дитя?

– Нет. Но я не голодна.