Дама с жвачкой

С допросом покончили довольно быстро. Надежда с соседкой рассказали все, как было, а на вопрос, почему они задержались на улице и не поехали вместе с Зинаидой, Мария Петровна ответила, что Тяпа, как всякая собака, не любит пьяных и стал бы лаять и рычать на Зинаиду, вот они и решили подождать. Описывая вышедшего из парадной парня, Мария Петровна и Надежда немного разошлись в показаниях. Соседка утверждала, что это совсем мальчишка, подросток, такой он был худенький и щуплый. А Надежде казалось, что парень постарше. Она толком не могла объяснить почему и надолго задумалась.

– Понимаете, походка у него была не мальчишеская такая разболтанная, а вот… вышел человек из подъезда и пошел с целью, а не просто так, уверенно пошел, по-деловому. Подростки так не ходят.

Опер с сомнением покачал головой, но ничего не сказал.

Дома муж ждал объяснений.

– Надежда! – строго начал он. – Почему ты опять возвращаешься с дачи затемно? Ведь я же просил тебя не ездить одной так поздно.

– Где же поздно, Саша? Мария Петровна с Тяпой гуляет в десять утра, в три и в девять вечера. Значит, было минут двадцать десятого, совсем не поздно. Это меня потом полиция внизу задержала.

– И потом, – продолжал он, – мы же договорились, что ты будешь звонить от метро, я тебя встречу.

– Я звонила, тебя дома не было, – быстро соврала Надежда и попала в точку. Муж поверил, но все равно рассердился.

– Ты понимаешь, что на месте Зинаиды могла быть ты! – закричал он. – Кругом такое хулиганство, разгул преступности, а ты ходишь одна в темноте.

«Возможно, он гораздо ближе к истине, чем думает», – пронеслось в голове у Надежды, а вслух она сказала ласково:

– Сашенька, не волнуйся, я же не пошла одна в парадную, а дождалась Марию Петровну, а Тяпа у нее хоть и маленький, но все же собака, гавкнуть может. И давай скорее ужинать, а то поздно уже.

Надежда проснулась среди ночи. На сердце было тяжело. Сначала она подумала, что это от съеденного накануне слишком поздно плотного ужина, но все было гораздо хуже.

«Это меня хотели убить! – металось в голове. – И убили бы, как Любу. Та же история – стукнули тяжелым по голове и затащили в лифт. Только у Любы в доме лифт старый, двери не автоматические, поэтому убийца должен был вместе с Любой в лифт сесть, а у нас двери лифта открываются автоматически, поэтому Зинаиду внизу стукнули, кнопку в лифте нажали, а сам он выскочил».

«Не может быть!» – ответила она самой себе.

«Все так и есть, – ответил невидимый оппонент в мозгу, – кто-то сидел между лестничными площадками у окна второго этажа и караулил, когда я пойду к парадной. Увидел меня и побежал вниз, к лифту, значит, в окно он в это время не смотрел и не заметил, как я свернула в кусты. А Зинаида шла прямо под домом, ее из окна второго этажа не было видно. Лампочка на площадке разбита, на мне была старая дачная куртка и капюшон надет, потому что дождик накрапывал. У Зинаиды тоже куртка с капюшоном…»

Мысли Надежды приняли совершенно другой оборот.

«Как же я одеваюсь, если меня можно перепутать с последней пьяницей?»

«Что же мне, по грязным электричкам в хорошем пальто болтаться? – огрызнулась она самой себе. – Сейчас осень, дожди, в поезде одни садоводы. Такие же, как я. Но вообще-то неприятно».

«Позвоню завтра Маше, Любиной дочке, узнаю, нет ли новостей о Любиной смерти, может, убийцу уже нашли? Хотя маловероятно, и того, кто Зинаиду убил, тоже не найдут».

– Надя, что ты сегодня такая беспокойная? – сонно пробормотал муж. – Вертишься, Бейсику спать мешаешь.

«Ему лишь бы Бейсику никто не мешал!» – в обиде подумала Надежда, но в глубине души она знала, что не права, что муж очень беспокоится за нее, потому что первая его жена умерла, он тогда очень переживал и знает, как это тяжело. А она, Надежда, вечно впутывается во всякие истории, как тогда на работе три с половиной года назад, когда в институте, где она проработала много лет, вдруг начали загадочно умирать люди. Конечно, Надежда со своим приятелем Валей Голубевым не могли остаться в стороне и сами взялись за расследование загадочных убийств. А в результате Надежда чуть не погибла у проходной собственного института. Тогда от страха она сделала огромную глупость – обо всем рассказала мужу. Муж ужасно за нее испугался и, как всякий мужчина в подобном случае, устроил грандиозный скандал. Поэтому Надежда дала себе слово никогда больше мужу ничего не рассказывать, а со своими неприятностями разбираться самой.

А сейчас надо скорее заснуть, ведь завтра рано на работу. И уже перед глазами, как всегда перед наступлением сна, поплыли какие-то образы, дома, люди, но вдруг одна страшная мысль заставила Надежду сесть в кровати.

Вера, Надежда, Любовь… Ведь это все взаимосвязано: сначала убили Любу, потом покушались на Веру, ведь именно для этого заложили в ее машину взрывное устройство. А потом наступила очередь Надежды. И кому же это интересно понадобилось убивать трех немолодых женщин?

– Чушь какая! – сказала Надежда вполголоса.

Муж проснулся и посмотрел на нее внимательно:

– Не спится? Болит что-нибудь?

– Так, мысли разные. Все Зинаида мертвая перед глазами стоит.

Сан Саныч взбил ей подушку, обнял, укрыл одеялом и даже – неслыханно! – выгнал с дивана Бейсика.

«Наконец-то сообразил», – успокоенно подумала Надежда и заснула, прижавшись к его теплому боку.

Назавтра вечером, когда муж Сан Саныч ушел читать лекции на курсы пользователей персональных компьютеров, Надежда позвонила Маше, Любиной дочери. Вспомнив о матери, Маша заговорила сквозь слезы. Конечно, никого из этих хулиганов не нашли.

– Голову ей разбили чем-то тяжелым. И ведь ничего не взяли, сволочи, – Маша замолчала, чувствовалось, что она борется с подступившими к горлу рыданиями. – Просто так, просто так ни за что убили человека… И откуда берутся такие подонки? Матерей у них не было, что ли? Господи, как жить! И таких случаев много, очень много. На работе у нас в роддоме так же бессмысленно женщину одну убили. Клавдию Васильевну, медсестру. Она уже на пенсии была, но подрабатывала. А тут не выходит на работу, ей звонят домой, дежурство у нее, если заболела – нужно предупреждать, чтобы подменили. А родственники сами волнуются, говорят, с дачи не вернулась. Искали-искали, только через неделю нашли в пожарном водоеме на полпути от дачи к станции… Сначала думали – плохо стало, упала, а вскрытие показало, что задушили ее, а потом мертвую в воду бросили. И тоже ничего не взяли, да и брать-то особо нечего было, но даже и кошелек с деньгами, уж какие там были, и то в кармане остался, не тронули.

– Клавдия Васильевна? Полненькая такая, роста маленького, голосок тонкий?

– Ну да, голос писклявый, маленькая, толстушка. А вы ее знали, тетя Надя?

– Да вроде как знала. Когда мы с твоей мамой в роддоме лежали, она у нас детской сестрой была. Клава, фамилию не помню, конечно. А доктор Алексей Иванович как поживает?

– Алексея-то Ивановича уже нету, лет пять назад как умер, мы с мамой и на похоронах были. Такой доктор хороший и человек редкостный… Инфаркт у него был.

– Да что ты? Жалко как, золотой человек был. Ты скажи, Маша, у вас в роддоме старые дела, истории болезни или как они там называются, долго хранятся?

– Хранятся-то они долго, да только и тут у нас ЧП было. Кто-то ночью в архив влез и часть документов украл. Понятия не имеем, зачем ему это понадобилось? Видно, шпана, хулиганье. Нянечка дежурная видела, как подросток оттуда убегал.

– А много документов пропало?

– Да все папки за один год.

– За какой? – Голос Надежды задрожал от волнения.

– За девяносто первый. А что? Ой, как раз год моего рождения…

– Да, твоего и Алены моей. Год, когда мы все познакомились, – я, мама твоя, Вера, Софа…

После разговора с Машей Надежда уже не сомневалась, что все трагические события последних дней взаимосвязаны. Любу убили, медсестру Клаву убили. Ее саму и Веру явно пытались убить, и по случайности, которую язык не поворачивается назвать счастливой, вместо них погибли два других человека. Правда, рассматривая все происшедшее с точки зрения «высшей справедливости», можно было бы сказать, что женщина, погибшая вместо Веры, наказана за собственную жадность и хищничество, а о пьянчужке Зинаиде никто особенно не горевал, но кто может взять на себя смелость решить, что один человек ценнее другого и более достоин жизни? Такая постановка вопроса может далеко завести, и от нее прямая дорожка ведет к печам концлагерей…

Но, так или иначе, погибли, по крайней мере, четыре человека, пропали документы, связанные с годом и местом рождения ее дочери Алены, и неизвестный убийца наверняка не остановится на достигнутом. Он уже ошибся один, нет, два раза, но будет продолжать начатое и, судя по тому, как обильно собирает он свою кровавую жатву, постарается добраться до них с Верой и до остальных.

Как бы то ни было, явно нужно было встретиться с Верой, вспомнить все события далекого девяносто первого года и подумать сообща, что же происходит, какие тучи над ними собираются и как им выпутаться из свалившихся на них неприятностей.

Не откладывая дело в долгий ящик, Надежда набрала телефон Веры.

– Вера, нужно встретиться, – сказала она не терпящим возражений тоном.

– Ну, приезжай завтра ко мне, – со вздохом согласилась Вера. – Угол Суворовского и Таврической, наискосок от музея Суворова. Подъезд прямо с угла, скажешь, что в пятнадцатую квартиру.

– Жди меня к пяти, я из института, тут рядом, пешком дойду.

Нужный дом Надежда нашла без труда – ведь весь этот район она знала как свои пять пальцев – ее институт находился на площади Растрелли, это десять минут ходу. Подъезд был впечатляющий, над дверью висела телекамера. Надежда нажала красную кнопку.

– Вы к кому? – сказала телекамера.

– В пятнадцатую квартиру.

Дверь открылась автоматически, и Надежда увидела охранника в камуфляже, он сидел в углу за столиком, перед ним светилось четыре или пять мониторов.

– Это же надо, как в кино, – усмехнулась Надежда.

По широкой лестнице, устланной малиновой ковровой дорожкой, она поднялась на второй этаж. Между этажами на площадке у красивой формы окна стояли два искусственных кипариса.

«И ничего такого! – подумала Надежда. – Дом старый, просто вернули все, как было до революции, только вместо швейцара в галунах охранник в камуфляже.

Вера открыла дверь сразу же, видно, охранник ее предупредил. Была она аккуратно одета и причесана, но в глазах виднелась такая тоска, что Надежда забеспокоилась.

– Ты здорова, Вера? Что-то мне твой вид не нравится.

– Так вроде ничего не болит, только ночами не сплю. Тише, Мак, не приставай!

Человечество испокон веков делится на два враждующих лагеря – владельцев собак и владельцев котов. Правда, есть люди, которые держат и кота, и собаку, мотивируя это тем, что их любимцы якобы очень дружат и жить не могут друг без друга. Надежда таких людей не одобряла и считала их двурушниками. И хотя она была ревностной котовладелицей, но светло-желтый Маклай с некупированными по последней боксерской моде ушами привел ее в умиление.

– Какой красавец!

– Последнее время стал меня больше любить, а то все к мужу ластился. Вот так и сидим с ним целыми днями дома одни, – вздохнула Вера, – скоро разговаривать разучусь.

– Квартиру можно посмотреть? – перевела разговор Надежда.

– Смотри, а я пока там на кухне все приготовлю.

Квартира Надежду потрясла. Она долго ходила по комнатам и мечтала, как было бы здорово всем поселиться в такой квартире. Алена приехала бы из Северодвинска, где зять все равно собирается увольняться из флота и они все впятером зажили бы в такой квартире. Четыре комнаты и огромная кухня – фантастика! Она заглянула в кухню. Увидев ее лицо, Вера криво улыбнулась:

– Ну скажи, как все «И что вам не жилось в такой квартире»!

– И верно, – засмеялась Надежда, – вертится на языке эта фраза. Здорово ты тут поработала, уютно очень.

Вера промолчала. Они сели за стол, уставленный разными вкусностями. Но все было из магазина, ничего самодельного. Чувствовалось, что хоть Вера и сидит дома, готовить ей абсолютно не хочется. Они поели молча, причем Вера только поклевала, у Надежды же, наоборот, несмотря на неприятности, аппетит был хороший, как всегда.

– Вот что я тебе скажу, Вера, – начала Надежда, отпивая кофе. – Ты, как я погляжу, в таком состоянии, что еще одна плохая новость хуже тебе не сделает. Так вот, я тут поразмыслила вчера ночью и пришла к выводу, что эта Людмила Шитова, твоего мужа хахальница, заняла, так сказать, твое место. Это тебя хотели в машине взорвать.

– Ну уж! – усмехнулась Вера. – И с чего ты так уверена?

– Во-первых, я не очень-то пока уверена, – призналась Надежда, – а во-вторых, вот послушай, что вчера вечером со мной произошло.

Надежда подробно пересказала Вере вчерашнюю историю с Зинаидой и с похожей курткой.

– Тебе это ничего не напоминает?

– У Любы так же было.

– Верно! И вот стала я думать: конечно, возможны совпадения, но все же, с чего это вдруг на нас троих такая напасть одновременно? Что нас всех связывает, раз именно в это время мы кому-то помешали?

– Ты считаешь, это один и тот же человек орудовал или группа? Почему же тогда такие сложности со мной – бомбу в машину подкладывать?

– Потому что в лифте тебя никак не убить! – Надежда решила отбросить всякую дипломатию и называть вещи своими именами. – Дверь железная, внутри этот тип в форме, вся лестница светом залита – прямо первый бал Наташи Ростовой! Музыки только не хватает. Где уж тут тебя по голове стукнуть! И на улице тоже через каждые сто метров полицейский попадается, уж такой у вас район. Пришлось пойти сложным путем, привлечь технику.

– А зачем?

– Что – зачем?

– Ну, раз уж ты все знаешь, то зачем ему нас убивать? – ехидно спросила Вера.

– Вот! – обрадовалась Надежда, – очень правильно мыслишь. Значит, на чем мы остановились? Что нас связывает? И получается, что связывает нас роддом, потому что там мы все познакомились и две недели вместо положенных шести дней провели. С Любой мы еще потом несколько лет дружили, пока я из того района не переехала, с тобой долго встречались, а с остальными связь потеряли. Значит, звоню я вчера Любиной дочке Маше, она медсестрой работает в том самом роддоме на Огородникова, теперь это Рижский проспект, а я никак не привыкну. И сообщает она мне удивительные вещи. Во-первых, кто-то влез к ним в архив и украл все папки с медкартами за 1991 год.

– Интересно!

– Молчи пока. А во-вторых, помнишь детскую сестру Клаву, она на нашем отделении больше всего работала. Помнишь, мы еще в ужас приходили, как она новорожденных носила – по трое на одной руке, все боялись, что она их уронит?

– Конечно, помню!

– Вот, недели три назад нашли ее убитой за городом. Возвращалась она с дачи, ее задушили и бросили в пожарный водоем. Убийцу, естественно, не нашли.

– Ужас какой, что ты говоришь, Надежда!

– А доктор Алексей Иванович…

– Что – тоже убили?

– Нет, умер он своей смертью лет пять назад, пожилой уже был. И вот я тебе сейчас предлагаю посидеть спокойно и вспомнить, кто еще вместе с нами эти две недели в палате лежал, и что такого серьезного могло тогда случиться, что теперь через двадцать шесть лет так страшно откликнулось.

– Да что можно вспомнить через столько лет? – вяло возразила Вера. – И к тому же, знаешь, Надя, мне уже все равно.

– А мне не все равно! – вскипела Надежда. – Я жить хочу, хочу по улицам спокойно ходить, не оглядываясь. Внучку хочу вырастить, с мужем мне жить еще не надоело! Вера, ну скажи, неужели тебе неинтересно выяснить, что за сволочь на тебя покушалась, и доказательства твоему благоверному в физиономию бросить, чтобы он точно знал, что не ты его девицу взорвала?

Расчет Надежды был верен, Вера оживилась, глаза ее заблестели, но ненадолго.

– А что потом? – вздохнула Вера. – Ну, докажу я ему, что ни при чем, а толку? Все равно никому я не нужна.

– Потом уедешь спокойно к тете Варе. Или разменяешь эту квартиру, жизнь свою устроишь худо-бедно. Муж ее бросил – что ж теперь, повеситься? У тебя хоть детей маленьких нет, а я когда с мужем развелась, Алене шесть лет было. И ничего, прожили как-то. Поживет твой муж один, через месяц грязью зарастет, желудок заболит от полуфабрикатов и прибежит за тобой как миленький с извинениями! Привык на всем готовом, избаловала ты его. Все мужчины одинаковы! – присовокупила Надежда, самодовольно подумав в глубине души, что, конечно, верная мысль, что все мужчины одинаковы, за исключением ее мужа Сан Саныча, который все умеет – и убирать, и готовить, и вообще он очень умный и хороший, а самое главное – очень любит ее, Надежду, и никогда не поступит с ней так, как поступил с Верой ее муж.

Они сели с Верой за удобный стол в кухне и, попивая кофе, стали вспоминать все события, которые произошли с ними в роддоме номер 17 двадцать шесть лет тому назад.

В роддоме было два послеродовых отделения, первое и второе – для нормально родящих женщин, у которых дети появлялись на свет как положено, без осложнений, а в третье, послеродовое, попадали бедолаги со всевозможными отклонениями. И держали там рожениц не менее двух недель.

Надежда попала туда потому, что у нее плохо заживали послеродовые швы, у Веры девочка шла не головкой, а ножками, поэтому Вера промучилась родами чуть ли не двое суток, у нее считались трудные роды. Любиному ребенку занесли легкую инфекцию и две недели лечили гноящиеся глазки.

– Вера, нас в палате было шесть человек. Мы попали туда одновременно и ушли все в один день. Там была еще Софа, помнишь, доктор Алексей Иванович все шутил про Веру, Надежду, Любовь и мать их Софию, а Софа обижалась, она и постарше нас была всего-то лет на семь-восемь.

У Софы тоже была девочка, второй ребенок, держалась она от их троицы особняком, она вообще была сдержанна, суховата и казалась старше своих тридцати лет. В третье отделение Софа попала из-за повышенного давления, ее кололи лекарствами две недели, а с ребенком у нее было все в порядке. И дальше, еще две соседки по палате – Эльвира, Эля и…

– Вера, как звали ту девочку?

– Кажется, Маргарита, – неуверенно вспомнила Вера.

– Точно, Маргарита Зеленцова. А эта Эля… нет, не помню фамилии.

Опять они замолчали, вспоминая Элю. Очень худая высокая женщина с ввалившимися глазами. В первые дни прошел слух, что ребенок у Эли в тяжелом состоянии. Его не приносили кормить, и Эля во время кормления выходила в коридор, не в силах выносить воркования мамаш, лицезреющих своих чмокающих сокровищ. И вечерами, когда уходили врачи, Эля все ходила и ходила по коридору, не вступая ни с кем в разговоры, а ночью стонала во сне.

Надежда вспомнила, что ни разу за две недели с Элей не разговаривала. Эля избегала их, молодых, счастливых и беспечных. Они общались втроем или с такими же как они молодыми мамашами из других палат.

Как-то вечером, когда Эля опять монотонно ходила по коридору, к ним в палату забежала детская сестра Клавочка. Люба угостила Клаву фруктами, которые ей в изобилии приносил муж, но доктор Алексей Иванович Любе их есть временно запретил, потому что у ее девочки началось расстройство. Клава съела грушу, яблоки и гранаты забрала с собой, а в благодарность рассказала им все сплетни об Эле, что этот ребенок у нее третий, что остальные двое умерли – один в утробе на шестом месяце беременности, а второй родился и прожил два дня. И теперь это у Эли последний шанс родить ребенка. Клава слышала, как Эля приходила к доктору Алексею Ивановичу и умоляла его сделать все, что в его силах, чтобы ее девочка выжила, на что доктор ответил, что все уже сделано и теперь можно надеяться только на бога.

Клаву позвали в детское отделение, они все втроем поахали, посочувствовали Эле, а потом выбросили ее историю из головы, не потому, что были такими жестокими или равнодушными, а просто принесли детей на кормление, и все проблемы отступили на задний план, кроме одной: возьмет ли ребенок грудь, и не мало ли ему молока?

И была еще одна у них соседка по палате – девочка пятнадцати лет, Маргарита. Это сейчас пятнадцатилетние мамы никого не удивляют, а тогда это была редкость. Девчонка была хорошенькая, и глазки умные, но вот пошла по кривой дорожке. Про отца ребенка не было ни слуху ни духу. Родила она тоже с какими-то осложнениями и сразу же сказала врачам, что от ребенка отказывается и чтобы кормить не приносили. Нужно было вызывать юриста и оформлять документы, но Алексей Иванович все тянул, надеясь, что Маргарита одумается. Приходила ее мать или тетка и скандалила в ординаторской, чтобы не принуждали девочку и не давили на психику, так что Алексей Иванович рассердился и сам закричал на тетку, что надо было раньше девчонку держать в ежовых рукавицах, чтобы не шлялась черт-те где и в подоле не приносила.

Вся их троица Маргариту презирала, та это чувствовала и откровенно хамила, так что прямая Люба однажды не выдержала и назвала Маргариту неприличным словом. Та побледнела, вскинулась было, но тут вмешалась Софа и с трудом погасила скандал.

На следующий день в палату пришел Алексей Иванович и сухо сказал Маргарите, что оформлять отказ от ребенка не нужно, так как ее дочка ночью умерла. Он принес какие-то справки и документы и сказал, что сама Маргарита здорова и ее выпишут хоть сегодня. Та молча собрала вещи и вышла из палаты, ни с кем не попрощавшись. Все, кроме Эли, опять поахали и немножко посудачили на тему, что дети, хоть и новорожденные, чувствуют, когда они никому не нужны, а потом снова выбросили все из головы.

А еще через день Эле впервые принесли кормить ее дочку. Все очень радовались за Элю, что кризис миновал, что девочке лучше, и все наладилось. Эля тоже выглядела счастливой, но все равно была малоразговорчива. Так прошло время и их всех выписали, только Элю оставили еще ненадолго.

– Вот, Вера, все, что могли, мы вспомнили. И хоть убей, я не пойму, что же мы такого знаем, за что нас надо убивать? Надо искать координаты Софы, если и с ней что-то не так, тогда в полицию пойдем.

– Типун тебе на язык, Надежда, еще накаркаешь про Софу-то!

После ухода Надежды Вера машинально вымыла посуду, вытерла стол, потом переоделась, прошлась по квартире и наметанным хозяйским глазом увидела, что покрывало на кровати с одной стороны изжевано Маком, что занавески на кухне некрасиво провисли и на кафеле у плиты появились какие-то странные разводы, и сама плита давно не мыта.

– Господи, как же я запустила квартиру!

Вера вымыла плиту, вылизала пол в кухне, перетрясла собачью подстилку в коридоре, прошлась пылесосом по коврам на полу. В комнатах был относительный порядок – в гостиной, у дочки, в спальне, где спала теперь одна Вера.

Она приоткрыла дверь кабинета. Со времени гибели своей любовницы муж ночевал в кабинете и вообще проводил там все вечера и выходные. Первый раз Вера решилась туда зайти. Она встала на пороге и ужаснулась. Разобранная постель на диване, кругом пыль, валяются галстуки и носки, пахнет дымом, потому что муж много курит и не проветривает. На письменном столе липкие пятна от кофе и спиртного, после случившегося муж много пил и не скрывал этого.

«Как он может существовать в таком свинарнике!» – Вера ощутила прилив энергии и взялась за работу.

«Вера, запомни: от всех неприятностей спасайся работой, главное – не сидеть и не жалеть себя», – учила ее бабушка, и Вера твердо усвоила это правило.

Она открыла форточку, вытерла пыль, выбросила окурки и пустые бутылки, неодобрительно покачав головой. Виктор никогда не увлекался спиртным, зачем же сейчас он так невоздержан… Переживает, но ничего, время все лечит.

Виктор Петрович Вересов сидел в кабинете следователя и тоскливо ждал. Следователь разговаривал по телефону, потом повесил трубку и машинально сказал:

– Слушаю вас.

– Нет, это я вас слушаю! – начал Виктор Петрович, постепенно закипая. – Прошло уже три недели, а вы ничего конкретного мне не можете сообщить. Отчего погибла моя… женщина, на которой я собирался жениться? Кто ее убил? Кто подложил в машину взрывное устройство? Если моя бывшая жена, то сделайте же наконец что-нибудь! Дайте определенный ответ на все мои вопросы.

– Успокойтесь, Виктор Петрович, – мягко сказал следователь, – чтобы дать ответ на ваши вопросы, я должен задать вам свои. Вы в состоянии сейчас отвечать?

– Задавайте, – угрюмо пробормотал Вересов.

– Когда и где вы познакомились с Людмилой Шитовой?

– В июне этого года, я уже говорил. Это случилось в Париже, я был там с коллегой в командировке, ну и в воскресенье мы гуляли на Монмартре и у церкви Сакре-Кер, там такие ступени и вечно молодежь тусуется. Так вот, слышим вдруг крик и видим, что какие-то арабы, черные в общем, сумочку выхватили у женщины и бегут. Там вообще-то часто такое бывает, место неспокойное, нас предупреждали. А женщина кричит по-русски «Паспорт, паспорт!». Мы подошли к ней, все-таки соотечественница, неудобно. Тут из-за угла люди бегут, несут ее сумочку, те арабы деньги взяли, а сумку с документами выбросили. Она и плачет и радуется – паспорт цел, осложнений на границе не будет, а деньги все взяли, да у нее и было-то их впритык. Она сама небогатая, накопила денег, хотела Париж посмотреть. Купила путевку в «Селене» и поехала. Вот так мы и познакомились с Людмилой, – грустно заключил Вересов. – А потом домой вернулись, здесь встретились, она мне хотела деньги вернуть, что я ей одолжил, ну, так все и пошло…