Три колодца

Сплетаем беседу легко и умело,

И челка твоя, как на склоне трава,

От летнего зноя слегка пожелтела.

А я из метелей приехал вчера,

Где только в июне снега исчезают,

И все мне приятно, и даже жара,

Которая всех под навес загоняет.

И лето вдыхаю поверхностью всей,

Пьянею от запаха трав, торжествую,

Сижу, отдыхаю от белых ночей,

О прелести белых ночей повествуя!

ПОГАДАЙ МНЕ, ЦЫГАНКА

Погадай мне, цыганка, по белой руке!

Я поверю легко в твой нехитрый обман.

Я по жизни пущусь, как по вольной реке,

С головой окунусь в столь желанный туман!

Как забавны сплетенья чарующих слов,

Счастье близкое вновь побеждает беду,

Полыхает под солнцем январский покров,

Но вот-вот соловей разольется в саду!

И навстречу мне выйдет в весеннем платке

Золотая девчонка с улыбкой простой.

Погадай, мне, цыганка, по белой руке

На червонную даму, забытую мной.

СТАРЫЙ АЛЬБОМ

В ладонях старого альбома

Стучится пойманной пчелой

Былого времени обломок,

Умелой схваченный рукой.

Шелк белый по ветру развеян,

И счастье плещется в глазах,

Жених испуганно-растерян,

В костюме новом, и в цветах.

Свидетель холостой смеется,

Подружка верная грустит..

В ладонях время бьётся, бьётся,

А жизнь стремительно летит.

ПОЭТ

Много ль, мало ль тому, жил несчастный поэт.

В каждом вымысле место есть правде,

Стол на кухне и стул – вот его кабинет,

И стопой голубые тетради.

Он любую из них раскрывал наугад,

Сигарету притиснув губою,

И в мечты погружался, как в зреющий сад

С восхищеньем и давней тоскою.

Его критик суровый в статьях не ругал,

И NN не хвалил по причине:

В рифму он и двух строк за всю жизнь не связал,

Никому не известен поныне.

А поутру привычно бранилась жена,

Улыбались взрослевшие дети..

Так и умер поэт, в том не наша вина,

Может, самый счастливый на свете..

СТИХИ

Надежд перебирая черепки,

Готовлю себя к новому сраженью,

И для победы или пораженья

Ввожу стихов резервные полки.

Они пойдут по скошенному полю

Газетных нечитаемых страниц.

Невозмутимость равнодушных лиц

Меня пронзит давно знакомой болью.

На свете все ругая и кляня

Я захлебнусь в её слепой лавине,

Но если вдруг меня она покинет,

Где силы взять для нового огня?

ПЕГАС

Поэты – самоеды, дикари.

Они живут, свои терзая раны.

И душу истязают до зари

За пару слов. В заботах неустанных

Заезжен конь крылатый, сбился с ног.

И что ему, свидетелю облавы,

Прозрачная упругость ваших строк,

Мишурный блеск непостоянной славы.

Собравшись в путь, не забывают шпор,

И он, хрипя, выносит вас к вершине!

О, сколько взял он неприступных гор,

И скольких сбросил вниз на половине!

ЧУДАК

Друзья считали чудаком,

Жена стучала у виска,

А он, когда уснет весь дом,

Тетради синие листал.

Он гладил белые листы,

Как дочерей по головам,

И плавил робкие мечты

В стихи негромкие, как сам.

Текла за строчкою строка,

В окно царапался рассвет,

Безвольно падала рука,

И понимал он – песни нет..

И, словно чувствуя вину,

Весь день ходил он, вниз глаза,

И слушал сердца тишину,

И ждал, когда придет гроза..

НЕ РЕШИЛСЯ…

Художник краски растирал,

Художник кисти разминал,

И, соблюдая ритуал,

Пил корвалол и люминал.

Он видел в сером полотне

Живые проблески ветров,

Сиянье голубых снегов,

И небо в зоревом огне.

Он мира цвет и глубину

Постиг душой и был готов

Один за тысячу веков

Явить желанную весну.

И каждый нерв его звенел,

Кровь волновалась горячо,

Удача терлась о плечо!

Он кисти взял!.. и не посмел..

НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО

«Я к Вам пишу…» Простите плагиат,

От классиков всесущих нет спасенья,

Измученный невзгодами и ленью,

Я Вашему вниманью буду рад.

И без раздумий и черновиков

Вверяю мысли веренице слов.

Давным-давно, а кажется вчера,

Мы растворялись в каждой нашей встрече,

День на посту менял лиловый вечер,

Ночь засыпала с нами до утра.

И стрелки замирали на часах,

И нам неведом был разлуки страх.

И соловьи завидовали нам,

Цветы стелились мягкими коврами.

Но море жизни вздыбилось волнами

И разнесло по разным берегам.

Я Вас искал по свету много лет

И не нашёл, когда б не интернет.

Как Вам живётся в солнечных краях,

Где не бывает ласковых метелей?

У нас снежинки с неба полетели,

И детвора резвится на санях.

Как передать за множество границ

Мороза звон и теньканье синиц?

Наш скверик постарел, но также мил,

Грустят в снега упавшие аллеи,

И я грущу, но вовсе не жалею,

Чего жалеть – я с Вами счастлив был.

Я обрываю торопливость строк…

Вы счастливы в Майами? Дай Вам Бог.

ПРОСТИТЕ, В ДОМЕ НЕТ ВИНА

Простите, в доме нет вина,

А водку предлагать не смею,

Садитесь в кресло у окна.

Вот плед, укройтесь потеплее.

Ещё вчера курился зной,

Сегодня ветрено и пусто,

Сентябрь в кольчуге золотой

Берёзки тискает до хруста.

Вам чёрный кофе или чай?

Берите в вазочке печенье.

Нахальный кот Черезвычай

К Вам снова лезет на колени.

Его зовут так неспроста,

Где он, там бой и суматоха,

Посуды звон и треск холста.

А впрочем, с ним не так уж плохо.

Его погладишь – он споёт,

И дом наполнится уютом.

Скажите, Вам не нужен кот,

Чтоб грусти скрашивать минуты?

Я рассмешил Вас невзначай?

Всегда в прекрасном настроении?

Ах, юность, юность… Пейте чай,

Берите в вазочке печенье.

ПОЭТОВ НЕ ПУСКАЮТ В РАЙ

Поэтов не пускают в рай:

Они грешили с юной Музой.

И в ад для них закрыты шлюзы,

Бдит шестикрылый вертухай.

Зачем проблемы Сатане?

Он стар, ни к чёрту стали нервы,

И этих пасынков Минервы

Ему не видеть бы во сне.

Кривятся чёрных губ углы,

Давно наскучили картины,

Как будут лезть они по спинам,

Пенять и драться за котлы.

И даже тощий графоман,

Пускавший слюни в «поэмбуке»,

Кричит, заламывая руки,

Что заслужил особый чан.

Но что-то есть в них, что-то есть

Что удивить способно Бога-

И беспокойство и тревога,

И, вдруг, достоинство и честь.

ЧТО ТЕБЕ С СЕВЕРА В ДАР ПРИВЕЗТИ

Что тебе с севера в дар привезти?

Зимнее небо в мерцающих каплях,

Ленты сияния в косы вплести,

Острых хвоинок волнующий запах?

Может, мороз, распилив как стекло,

Звоном реки обрамить и доставить?

Может быть, выкрасть метелям назло

Песню печорского ветра на память?

Что тебе с севера в дар привезти?

Но в многолюдье кипящем перрона

Что же ты плачешь, лицо опустив,

И не проводишь меня до вагона?

БЕСПЕЧНОЕ

Я выйду из леса, а может войду,

Присяду с подругой у речки,

Стихи сочиняю, играю в дуду,

Пляшу и танцую от печки.

Я волен в поступках своих и мечтах,

В своих покаяниях волен,

И ангел довольный кружит в небесах,

И дьявол чертовски доволен.

Пока мне повестку на божеский суд

Усталые мчат почтальоны,

Данаи из белых ромашек плетут

Венок в поредевшую крону.

ВЫХОДНОЙ БЕЗДЕЛЬНИКА

Вновь не деньги сторублёвка:

Не пропить, не потерять.

Ты судьба моя, подковка,

Моя мачеха и мать.

Кореша у магазина,

Предприимчивый народ,

День – разбитая дрезина,

Хоть убейся, не везёт!

Жёны – пушки заряжёны,

Раскалились добела,

Обсуждаем мы под клёном

Наши скорбные дела.

Но копеечка к копейке…

Принеси стакан, Илья.

Ах, судьба моя, злодейка.

Снова пьяным буду я.

ОДНОКНИЖНИК

Написал «эскаватор» – ошибка.

Написал «экскалатор» – опять.

Говорят: «Вы неграмотный шибко,

И стихов лучше Вам не писать».

А ещё запятых миллион

Кружат стаей прожорливых птиц,

И грозится Брокгауз Ефрон

Непрочитанной тонной страниц.

В сельской школе седой педагог

Мне вручая букварь навсегда,

Говорил: «Он единственный Бог,

Путеводная в жизни звезда».

Я молился ему одному,

В нём про маму и раму завет,

И теперь не пойму почему,

Мне к писательству полный запрет.

Вы прочтите мой скромный релиз,

Дайте добрый совет, господа.

Быть писателем – это каприз,

А дилектором – просто беда.

ПРОЗА

ВНУК МОЙ, СЕНЬКА

3 ноября 2017

Полгода между жизнью и смертью. И вот – первые шаги!

Смелее, Сеня!

УТРО

9 февраля 2018 в 11:01

«Деда!» – тянет меня за штаны внук. Ему скоро два года и он наслаждается свободой, дарованной спящими родителями. Сажаю Сеньку в своё кресло, и пневматика легко возносит его на должную высоту. Два-три удара по клавишам, и исчезает результат моих ночных бдений. Сенька смеётся. Что же ты стёр, маленький озорник? А так ли это важно?

СЕМЕЙНЫЙ ГАМБИТ

18 февраля 2018 в 12:53

Выходной. Смотрю лыжную эстафету. Сенька пытается отнять пульт, но я не уступаю. Маленький шантажист ложится на пол, угрожая закатить истерику. «Плакать будешь?» – спрашиваю. – «Да!». Досмотреть гонку хочется, и я, скрепя сердце, отдаю внуку пятиметровую рулетку. Слёзы тут же высыхают. Пока он обмеряет все углы, я ещё и хоккей посмотрю!

30 мая 2018 в 7:59

Сенька растёт на глазах

Заметил на комоде забытую родителями конфету. Достать он её не может и оглядывается, что можно пододвинуть? Но мама затеяла уборку и стулья вынесла на кухню. Честное слово, я бы до такого не додумался! Он выдвигает два нижних ящика и, как по ступенькам, карабкается к своему призу. Аплодирую.

СНОВА СЕНЬКА

20 мая 2018 в 6:26

Сеньке родители купили дорогущий велосипед-каталку. Он побибикал, поиграл светом, но на улицу желает идти пешком. На уговоры мамы не поддаётся. Я злорадствую и горжусь внуком.

Утром, когда заботливые родители ещё спят, Сенька приходит ко мне в комнату, берёт за указательный палец и тянет к выходу.

«Айда домой»

Домом он называет улицу.

КАРИНКИ ИЗ ПАМЯТИ

СЛАВКА

Славке далеко за семьдесят. Ногой двигаю стул:

– Садись.

– Я своё отсидел.

Расставляем шахматы. Славке всё равно, каким цветом играть.

Он похож на большую старую птицу. Крючковатый нос, спутанные серые волосы. Пальцы рук не гнутся: то ли военная контузия, то ли колымские лагеря. Обыграть его позиционно невозможно. Отодвигаю доску: – Партия г…

– Совершенно верно!

Бросаю на стол журнал «Юность»: – «Приключения Чонкина»

читал?

– Ещё бы нет. Фуфло!

– Почему? Смешно же?

– Именно. Мы за этот смех кровью платили.

Спорим за Симонова «Живые и мёртвые».

– вот она правда о войне.

– Не согласен: струсил, сука. Мы от него большего ждали.

Дал ему свои стихи. Полистал: «Не пиши больше никогда!»

Прости, Славка…

ПРО ТЕСТЯ

Мой тесть был человеком весёлым и открытым. Про таких в деревне говорят: «Негорюха».

В сорок шестом году он окончил школу механизаторов и по распределению отправился в елховский колхоз. В колхозе не кормили, а семья, в которой его поселили, к столу не приглашала.

Промаявшись с неделю, он ушёл к маме в Кошки. Мама хоть и не купалась в роскоши, но пару картофелин единственному сыну нашла. Старшие братья и отец погибли на войне.

Через два дня пришёл участковый с конвоиром. Пятнадцатилетнему дезертиру дали год.

Год, не десять, и в Воркуту не сослали, а пристроили на Красную глинку к военнопленным.

Немцы что-то копали, а он на лошадке отвозил грунт. Работа – не бей лежачего. Кормили три раза в день, да ещё лошадке полагался овёс, и тесть бессовестно приворовывал. Был большой соблазн продлить райскую жизнь года на три, но старшие отсоветовали. За мелкую кражу или поломку инвентаря могли дать очень серьёзный срок.

Через двенадцать месяцев, с буханкой хлеба от администрации и тремя кусочками сахара от немцев, он оказался за воротами лагеря. Но главной своей удачей в жизни всегда считал справку об освобождении.

С ней он устроился в лесничество и получил паспорт. Тёща, пожизненная колхозница, получила паспорт в 59-ом, когда родила мою жену.

ТРИ КОЛОДЦА (маленькая повесть)

1

Дед Боряй пришёл к отцу в тёплый июльский вечер. Молча достал из внутреннего кармана пиджака бутылку самогона и поставил её на клеёнчатую скатерть стола. Отец принёс из сеней свежих огурцов, шмат пожелтевшего сала и хлеб. Выпили.

– У Бамбурихи брал?

– А у кого ещё?

– Наглеет сучка. Гольная сивуха.

Похрустели огурцами. Отец порезал на газете сало и хлеб. Плеснули ещё.

– За чем пожаловал, дед?

– Уезжаю я, Сашка. В город, к дочке.

– Слышал, да не верил. Как же твои больные теперь? Ведь со всего Союза едут.

– Помочь я им больше не могу. Сила в траве исчезла. Как семь лет назад карьер открыли, так и стала она чахнуть да сохнуть. Одни бастылы остались.

– Траве-то что? Копают и копают. Её не трогают.

– Земля обиделась. Видать её за живое задели. Вспомни: сколько ягоды, грибов, орехов было. Где это всё?

– Да-а. Карася в озере и того не стало. Прогресс, мать его.

Разлили остатки. Отец пошарил в тумбочке и достал бутылку водки. Дед одобрительно хмыкнул.

– Старуха пристала, – заторопился он, боясь захмелеть раньше времени, – колодец надо выкопать для новых жильцов. Сам знаешь, за водой в улицу ходим чуть не версту.

– А вам-то что? Пусть они и думают.

– Не хочется, чтобы зло держали. Пусть добром поминают.

– Ты дом за сколько отдал? За четыреста? Вот и колодец столько встанет. Там вода глубоко, если она вообще есть.

– Бог с ними, с деньгами. Я с людей денег не брал, но ведь давали. И по почте присылали и соседям оставляли. Вот пусть они на благое дело и пойдут.

Боряя я провожал за полночь. Когда вернулся, отец ещё не спал. Курил у окна и стряхивал пепел в цветочный горшок.

– На мотоцикл ещё копишь? – спросил меня, не поворачиваясь.

– Коплю.

– Сколько осталось?

– Пятьсот.

– Яву, что ли?

Я промолчал. Вишнёвая красавица снилась мне ночами. В начале лета удалось подработать на кирпичном заводе, а в августе обещали взять дорожники. Жаль, каникулы короткие.

– Пойдёшь со мной на колодец?

Я уже прикидывал такой вариант. Отец платит подсобнику десять рублей в день. Если колодец глубокий, метров двадцать, то можно срубить рублей пятьдесят. Где ещё за неделю столько заработаешь?

– Пойду, если возьмёшь.

– А чего не взять? За неделю рук не отмотаешь. У меня заночуешь или к своим пойдёшь?

– Останусь.

– Не зачитывайся.

Отец снял с вешалки старое пальто и ушёл в сени. Летом он никогда не ночевал в избе.

Утром рано отец толкнул меня в плечо:

– Просыпайся. День на дворе!

– Днём петухи не орут, как оглашенные, – возразил я, но ноги с постели свесил. На пол упала книжка, которую я по привычке открыл перед сном, но так и не прочитал ни строчки.

Траву в саду густо облепили тяжёлые капли росы. Солнечный свет, пробиваясь сквозь листву яблонь, жадно слизывал утреннюю прохладу. Пока я умывался у бочки с водой для полива, отец приготовил классический завтрак: десяток сваренных вкрутую яиц, всё тоже старое сало и чай в кружке. Завершали натюрморт пучок зелёного лука и соль в спичечном коробке.

По дороге отец ещё раз предложил мне кирзовые сапоги вместо открытых сандалий: «Земля набиваться будет, вытряхивать устанешь».

– Ерунда, вытряхну.

– Как знаешь.

Дед Боряй поджидал нас на крылечке. Его крошечный домик располагался на большой поляне между двух улиц.

Раньше здесь были огромные огороды, на которых сеяли картошку, подсолнечник, свёклу и даже коноплю, но постепенно они исчезли. Сначала советская власть озаботилась «чрезмерными» доходами крестьян, а затем и сами крестьяне перестали заморачиваться с огородами. Есть пятнадцать соток, куда воткнуть пару яблонь и разбить грядки, да и ладно.

Создать путный колхоз в селе не удалось: в округе не было пригодной земли для посевов. Холмы, овраги и перелески тянулись на многие километры. Не заладилось и с овцеводством. Хохлы не казахи и ремеслом чабанов не овладели. Точку этой возне поставили геологи. Просверлив несколько дырок, они объявили о несметных залежах серы, которую можно добывать открытым способом. Срочно построили комбинат по переработке и бесхозные крестьяне пополнили ряды самого передового класса рабочих. Правда, ещё через три года выяснилось, что сведения о залежах серы сильно преувеличены, но это другая история.

Встречать нас выскочила и Боряиха, крошечная сухонькая старушонка в переднике и калошах на босу ногу.

– Бессовестные, – набросилась она на отца и деда. – Без бутылки уже и договориться не можете. Пьяницы горькие!

Мне стало смешно. Все знали, что дед Боряй выпивает только по большим церковным праздникам и «по случаю», когда надо было договориться с мужиками что-то сделать: перекрыть крышу или поправить крыльцо. Сам он занимался исключительно травами и лечением. Бабулька под его руководством собирала и сушила травы, готовила мази и настои. Ни скотины, ни огорода у них не было.

– Не шуми, тётка, – попытался урезонить её отец. – Лучше место поищем, где колодец копать.

– А что его искать, – старушка соскользнула с крыльца и засеменила по тропинке, – Вот здесь, – указала она, отойдя от дома метров на восемь.

Отец ошалело посмотрел на неё: – Здесь воды нет!

– Как это нет? Везде есть, а здесь нет?

– Где это везде? До ближайшего колодца почти километр!

– Вот и выкопай рядом!

– Я выкопаю, но воды не будет.

– Копай глубже, она и появится.

– Дед! Хоть ты её вразуми, – взмолился отец.

Но Боряй только боязливо поёжился и пролепетал: – Сашк! Может, правда, поглубже.

Сердце моё ёкнуло: сейчас отец психанёт, и плакал мой полтинник.

Но отец с минуту постоял в растерянности и махнул рукой: – Мне ваших денег не жалко!

Он поплевал в ладони, взял укороченную штыковую лопату и вырубил на месте указанном бабкой ровный квадрат. Поделив квадрат на части, аккуратно снял дёрн. Я тут же унёс его в сторонку и, прихватив вёдра, поспешил к намеченной яме. Отец, вкопавшись с угла, насыпал землю в вёдра, а я относил их и высыпал подальше. Постепенно вошли в рабочий ритм, внешне неторопливый, но «убористый».

На глубине около метра пошла глина. Резалась она ровными пластами и почти не крошилась. Отец вылез из ямы, взял длинную верёвку и, прикинув расстояние, привязал один конец к столбу. Пока не поставим ворот, спускаться и подниматься из колодца он будет при помощи этого нехитрого приспособления. Закурив папиросу, глянул на солнце: день едва начинался.

– До завтра свободен. Метра четыре пройду один.

Это отцовская фишка. Выбрасывать грунт с такой глубины мог только он.

«Свои» сидели за столом и пили чай. В большой алюминиевой чашке лежали варёные яйца, в другой – огурцы. На обложке старого журнала горкой насыпана соль.

– Сидай з нами! – засуетилась бабушка, обмахивая полотенцем чистую скамью и доставая из шкафа мой любимый бокал. – На дачи з молоком издыли, печь не топила, не стряпала!

Бабушка говорила на собственном языке, коверкая украинские и перевирая русские слова.

– Гуцулка! – смеялся над ней дедушка.

– Богато ты разумиешь!

– Мне бы помыться, – попросил я, с отвращением снимая тяжёлые от набившейся грязи сандалии.