Открывая глаза

– Неужто больных так много, что все врачи заняты? Мне кажется, это невозможно! Мы же не на войне!

– Видимо ты не знаешь, что у нас творится в городе, если так говоришь! С каждым днем увеличивается число иммигрантов, что влечет за собой много бед. Столкновения различных банд, болезни, которых становится всё больше по мере увеличения народа, причем многие болезни люди привозят с собой из Европы, – пытался разъяснить врач. – Но даже если закрыть глаза на все, что я сказал, вам бы всё равно пришлось ждать.

Видя немой вопрос стоящего перед ним человека, Нейтон произнес:

– Последнее время работающих в больнице врачей не так много. Большинство ездит на дом. К тем, кто может заплатить! Это, конечно, неправильно с той точки зрения, что лечить находящихся здесь, становится попросту некому, но кто же откажется от дополнительного заработка, когда здесь и условия не райские и платят не так много, как те, кого доктора лечат на дому.

– Да… я слышал об этом в школе. Ты тоже так зарабатываешь?

– Очень редко, в основном, когда больные впервые обращаются к нам. Большая же часть богатеев доверяет только опытным врачам. Это же практикуется не только у нас в больнице. Думаю, существует целая ярмарка докторов, предлагающих свои услуги, тем, кто может их оплатить.

– И какие меня ждут перспективы, если я приду к вам, как и ты, помощником? – решил поинтересоваться Пол.

– Если умеешь забивать скот, и стричь овец, то будешь жить в достатке, – серьезно ответил Оливуд. Недоуменный взгляд Пола заставил Нейтона от души рассмеяться. – Да подрабатываю я. На ферме, за городом, два-три раза в неделю. Поверишь, платят почти так же, как в больнице. А что касается дополнительного заработка от лечения на дому, то молодому врачу трудно вклиниться туда, где все ниши заняты. Все ведь хотят денег! Даже врачи!

Гудвину нечего было ответить. Поняв, наконец, что питать фантазии относительно своего будущего не стоит, молодой мужчина в задумчивости отвернул взгляд от собеседника и в очередной раз оглядел коридор больницы. Его глаза устали наблюдать одну и ту же картину: широкий проход, где может проехать небольшой экипаж, по одной стороне которого растянулись вдоль старых, частых, словно решето, окон весело беседующие студенты, а по другой – к стенам были прислонены шкафы с медицинскими баночками, колбами, флакончиками, названия которых были известны Полу ещё с подростковых лет, а между шкафами были двери, ведущие в палаты. На некоторых полках стояли микроскопы и собирали пыль всевозможные инструменты: акушерские щипцы, клизмы, инструменты дантиста; всё это было как-то хаотично расположено, что наводило на мысли либо о чрезмерной занятости врачей, либо об их неряшливости, мешающей разобрать внутренности мебели. Тускло-зеленого цвета стены давили на глаза, а слезавшая где только возможно краска придавала пространству коридора вид заброшенных трущоб. Все это вкупе отнюдь не поднимало настроения, отчего Гудвину полезли в голову определенные вопросы, которые рано или поздно встают перед каждым справедливым и настоящим человеком. Пол уже довольно давно был подвержен натиску душевных разногласий с самим собой, с одной стороны, чувствуя, что вопросы, которые в нем рождаются, никуда не уйдут, пока на них не будут найдены ответы, а с другой – страшно боясь ни то, что эти ответы искать, но даже позволять мыслям разгуливать в направлениях, как казалось, чуждых ему. Чтобы отвлечься, он повернулся в сторону своих сокурсников, которые стояли поодаль он него и Нейтона, о чем-то беседуя. Собрав вокруг себя товарищей, весельчак Салливан Росс рассказывал очередную глупую историю, а те не упускали возможность посмеяться над плоскими шутками, обычно не поднимающимися выше пояса. Пол иногда прислушивался к разговорам, но не находя их интересными, оставался с помощником хирурга. Среди присутствующих не было Сарита, что сильно напрягало Пола. Посещение больницы было обязательным, и не появление сына преподавателя наводило на скверные мысли. Размышляя над этим вопросом, Гудвин ещё больше злился, понимая по-своему причину отсутствия Уолсена и подводя себя к мысли, что он специально не пришел в больницу, так как знал, что сегодняшнее занятие не стоит и ломаного гроша.

Наблюдая за товарищами, Гудвин невольно стал вспоминать свое появление в школе. Он поступил сразу на третий курс, причем в середине учебного года, случилось это потому, что Пол очень хорошо сдал вступительные экзамены, заставив поверить преподавательский состав, что он обладает достаточными знаниями, чтобы не проходить заново всё обучение и не ждать нового учебного года. И так как группы уже давно были распределены, ему позволили выбрать в какой он будет учиться! Группы не делились по роду занятий: все студенты знали, что они учатся быть универсальными врачами, и если нужно, они станут принимать роды или ампутировать конечности, лечить катаракту или туберкулез; те же, кто намеревался углубленно изучить какую-либо дисциплину, после четырех лет должны были остаться в школе ещё на два года. Поэтому, особо не разбираясь, к кому примкнуть, Пол присоединился к тем медикам, которые сейчас весело коротали время, словно томительному ожиданию приглянулся лишь Пол.

Гудвина встретили довольно сухо. Мало кому понравилось появление многообещающего молодого человека в большой группе студентов, где почти каждый был уверен, что при хороших обстоятельствах он сможет лучше всех сдать выпускной экзамен. К тому же Пол был иммигрантом, что ещё больше отдаляло его от новых знакомых, которые в большинстве своем плохо относились к тем, кто каждый день сотнями приплывал в их город и оседал здесь на долгие годы, забывая, что все их предки сами приплыли когда-то на континент. И хотя сейчас Пол мог с легкостью назвать молодых студентов хорошими знакомыми, поначалу с ним вообще почти никто не говорил.

– Пол, ты чего тут стоишь? Пойдем к нам, Салли такие смешные анекдоты рассказывает! – улыбаясь, сказал подошедший Грегг. Он был весел, как и остальные медики, значит, шутили сейчас не над ним, что бывало очень редко. Грегг был единственный, кто с самого начала нормально общался с Полом, что было одной из причин, по которой студенты стали друзьями.

Ответить Гудвин не успел, так как из кабинета, расположенного напротив них, вышел пожилой мужчина, который, если бы на нем не было больничного халата, скорее походил бы на пациента, нежели на врача, так он был болезненно некрасив. Улыбнувшись кривыми зубами, почти не заметными за густой бородой вокруг рта, мужчина произнес:

– Вы, наверное, заждались! Неужели Нейтон вас даже не смог развлечь?

– Мистер… – хотел возмутиться Оливуд, старания которого не были замечены, но врач только махнул рукой, засунутой в карман халата, и обратился к Греггу.

– Ну что, вы готовы? Меня зовут Мартин Донуэлл, я главный терапевт, а иногда и акушер, этой больницы. Нейтон проведет вам небольшую экскурсию по больнице, а я по мере возможности буду присоединяться к вам и помогать ему.

– А что будет после? – решил уточнить Пол.

– Что вы имеете в виду, молодой человек?

– Что будет после экскурсии?

– Знаете, я не волен распоряжаться вашим временем, но вы можете сходить в театр, здесь неподалеку! – легко ответил доктор.

– Подождите! Что это значит?! Мы надеялись на полноценную недельную практику! Я думал, мы начнем сегодня же! – возмутился Пол, хотя в глубине уже понял, что надеяться ему было не на что. Врач помялся на месте, обдумывая слова студента.

– Преподаватели уверяли нас, что ожидается недельная практика в вашей больнице!

– Да, такие разговоры велись, но мы не пошли на просьбы вашей школы, сейчас в городе не совсем спокойная ситуация, поэтому мы не можем возлагать на себя такую огромную ответственность, позволяя неопытным студентам лечить больных; у нас просто нет людей, которых можно приставить к вам, для постоянного контроля или помощи.

– Но мы бы могли разделиться и небольшими группами пристали бы к докторам, наблюдая за их работой и, по возможности, пытаясь помочь! – не останавливался Пол. Окружившие их студенты тоже были недовольны ситуацией. Даже самым плохим ученикам группы было обидно, что недельный выходной уходил из под носа.

– Мистер…

– Гудвин.

– Мистер Гудвин, не я решал эти вопросы, поэтому предлагаю скорее отправиться по палатам, пока не наступил обед, тогда здесь будет не до вас, – криво улыбнулся доктор Донуэлл, пытаясь тем самым взбодрить приунывших студентов. – Поверьте, вам не будет скучно сегодня. Возможно, немного попрактиковаться у вас получится. Пройдемте вот в эту палату. Я только что провел осмотр нескольких пациентов, больных горячкой, они сейчас спят, поэтому прошу не шуметь.

Все зашли в просторную палату, казалось, такую же длинную, как и коридор. В помещении блуждал легкий неприятный запах. Пол не сразу нашел его источник; медицинские утки незамысловатой формы спрятались под кроватями. В голове у Гудвина закралась мысль, что санитария в этой больнице отсутствует, а заметив, какая пыль скопилась на оконных рамах, и на каких грязных полам они стоят, он только сильнее её подтвердил. Множество кроватей располагались друг рядом с другом, и практически все они были заняты. Несколько пациентов спало, остальные вели беседы или же читали.

– Ещё раз прошу вас не шуметь! – попросил доктор Донуэлл, и направился к одной из пациенток: – А вот, например, Сара, которая пришла к нам сегодня утром. У неё… ну, впрочем, вы сами можете определить, что у неё, если внимательно осмотрите. Сара, вы позволите?

Женщина лет тридцати пяти, с нездоровым внешним видом быстро кивнула. Её сухие губы слегка дрожали, выглядела она очень худой и бледной, но доктор успокоил студентов, которые не решались подойти к больной: – Не бойтесь, ей уже ничего не угрожает, скоро она пойдет на поправку.

Грегг подошел к женщине первый, взял лежащий на тумбе стетоскоп и стал слушать её сердце, прислонив инструмент к груди пациентки. С другой стороны кровати стал Пол, чтобы поближе рассмотреть больную. Аткинсон очень быстро стал проводить осмотр, точно ему первому хотелось блеснуть своими знаниями.

– Посмотрите на меня, – сказал он, взгляну в глаза Саре, – Голова болит? Жар? Аппетит понижен?

Женщина отвечала короткими кивками. Грегг, прослушав ещё раз пульс, обратился к доктору.

– Мистер Донуэлл, это лихорадка. Учащенный пульс, жар, головные боли и, насколько я могу судить, чрезмерная худоба, это всё говорит о повышенном обмене веществ. Из чего я могу сделать вывод, что это лихорадка, которая до сегодняшнего дня прогрессировала. Я прав? – он улыбнулся.

– Сара, а почему вы не говорите? – спросил Пол, которого насторожило молчание женщины.

Она поднесла руку к горлу и потерла его.

– Откройте рот.

Сара повиновалась. Пол внимательно рассмотрел её язык, пересчитал зубы, кинул взгляд на нёба и наконец, увидел то, что и хотел. Её миндалины были красными. На одной из них были небольшие белые пятна.

– Грегг, открой рот, – обратился он к товарищу.

– Зачем это ещё?

– Ну, открой, открой! – и, ещё не получив согласия, Пол потянулся руками к его челюсти.

– Вы видели, что у неё во рту? – спросил он у доктора, – Её миндалины красные.

Грегг не верил, что его обошли, как будто это было в первый раз. Он повернулся к Саре и сам посмотрел на её миндалины.

– Но все симптомы говорят о лихорадке.

– При воспалении миндалин симптомы практически такие же, плюс боль в горле, что может привести к ангине и воспалению, – ответил Гудвин Аткинсону. Мысленно он был рад, что самый сильный студент иногда тоже ошибается. Но они с Греггом всё-таки были друзьями, поэтому он никак не показал свою радость.

– Очень хорошо! Всё абсолютно верно. Вы прекрасно справились, мистер Гудвин. Ну что, кто-нибудь ещё хочет испытать себя?

Хотели все. Хоть и хлипкая, но всё же это была возможность проверить свои знания на практике. Доктор ещё раз приказал, чтобы никто не шумел и не мешал больным отдыхать и, дав Нейтону указ проверить поставленные всеми диагнозы, откланялся. Студентам не нужно было повторять по два раза, они сразу же ринулись в бой, выбрав себе каждый по бодрствующему пациенту.

Гудвин подошел к окну рядом с кроватью Сары. Настроение, несмотря на правильно поставленный диагноз, не появилось; Пол не мог поверить, что за пациентами здесь никто не следит, разводя антисанитарию. Гудвин протер рукой запыленный подоконник, мысленно посмеявшись над собой за пустую надежду, что это хоть как-то исправит положение. Из окна был хороший вид на внутренний двор больницы, где в беспорядке росло несколько пожелтевших деревьев и где сейчас происходило странное движение. Двое мужчин то появлялись, то скрывались за углом здания и, выходя, выносили большие мешки, бросали их на телегу, запряженную лошадью, и вновь повторяли свои действия. Мужчины делали свою работу так грубо и быстро, что Полу стало интересно, чем же они нагружают телегу.

– Пол, – к нему подошел Грегг. – Но симптомы воспаленных миндалин немного другие.

– Смотри, – не слушая друга, указал пальцем на мужчин Пол. – Как ты думаешь, что это?

Грегг приблизился и окну и, взглянув вниз, произнес: – Что-то ненужное выносят, а что? Я плохо вижу так далеко, даже в очках, – он прищурил глаза, и снова посмотрел на улицу. – Пол, ну я все-таки хотел бы разобраться, как ты понял, что это именно воспаление миндалин?

– На мусор это мало похоже. Грегг, извини, давай потом. Нейтон, можно тебя? – тихо позвал Гудвин врача, как только Грегг замолчал. Тот сначала не хотел идти, показывая, что проверяет сокурсников Пола, но закончив с одним из них, подошел к молодым людям.

– Что делают те люди?

– Тихонько, вам нельзя вставать, – произнес Нейтон, поднявшейся было на локти Саре и её соседу, которым стало интересно происходящее на улице.

Уложив людей обратно, Оливуд взял Пола за плечо, отведя его в сторону. Он даже не посмотрел на то, что было во дворе. К ним подошел и Аткинсон, споткнувшись о плохо спрятанную утку. Жидкость расплескалась по его штанине. Он тихо выругался, но тут же замолчал, услыхав смешки своих сокурсников. Нейтон прошептал: – Лучше не подходите туда и не задавайте вопросов, чтобы у пациентов на фоне болезни не разыгралась бурная фантазия. Это просто умершие; их тела увозят прочь. Это бедняки, оборванцы, мигранты, которых было не спасти, и у родственников которых нет денег на похороны или у которых вообще нет родственников. Вы можете не беспокоиться, тела просто сжигают.

– Эти тела из морга? – негромко поинтересовался Грегг.

– Морг уже давно забит. Нет, большинство из этих людей даже не вскрывают, так как это не кому делать.

– И таких, я вижу, не мало, да? – заметил Пол и, закрыв глаза, стал качать головой. – Как же противно на это смотреть. Но многие же из них имеют родных, разве нет? Как быть с ними, что вы им говорите!

– Говори потише! – зашипел молодой доктор. – Я не веду подсчеты. Прошу, не кричи. Нам не нужно, чтобы об этом знали пациенты! Что же касается родственников умерших, то это не наше дело. Если мужчина приводит к нам жену и она вскоре умирает, а он ждет всё то время, пока её пытаются спасти и потом подходит и говорит, что хочет забрать тело, мы не можем ему воспрепятствовать и после морга, или же без него, сразу же отдаем ему тело его жены, ну, а когда компания бездомных приводит такого же, больного пневмонией, то с очень большой вероятностью эту компанию мы больше не увидим.

– Почему же меня это не успокаивает! – тихо произнес Гудвин, начиная злиться. Находиться в этом месте у него не было больше никакого желания, но понадеявшись, что остальная часть экскурсии пройдет более удачно, сказал Оливуду:

– Я подожду остальных в коридоре.

– Пол, поверь, что врачи здесь делают всё, что могут, а порой и больше. Мы принимаем любых больных, хоть с малярией, хоть с чумой. А то, что ты видел, это вынужденная мера, без которой наша больница уже давно бы превратилась в морг, потому что мертвые вытеснили бы живых с их кроватей.

Пол вышел из палаты, ничего не ответив. Нейтону оставалось лишь глубоко вздохнуть и продолжить проверку студентов.

– А это родильное отделение, – произнес Оливуд вошедшим медикам. Сил у него не осталось никаких; трехчасовой экскурс по больничным палатам с непрерывными рассказами о болезнях и лечении пациентов оказался не такой легкой работой. Палата с беременными женщинами была последняя в списке.

В сущности, ничем особенным родильное отделение не отличалось от обычной палаты, если не считать штор, которые висели над каждой кроватью и чересчур яркого освещения от ламп накаливания, висящих под потолком. Пол впервые видел такие лампы. Стеклянные, сферической формы, они напоминали солнце в миниатюре, только внутри них горела тонкая нить. Что это было за новшество, Пол не знал, надеясь потом у кого-нибудь поинтересоваться.

Беременные женщины стонали, ворочались, у некоторых временами были схватки. У Пола узлом стянуло живот. Напряжение, витавшее в палате от одновременного пребывания там двух десятков агонизирующих женщин, можно было потрогать руками.

– Ну как вам экскурсия? Многим удалось поставить правильные диагнозы? Надеюсь, вы не пожалели, что пришли сегодня.

– Мистер Донуэлл, – обратился Вандерсон, сокурсник Пола, к подошедшему доктору, который только что закончил осмотр одной из беременных женщин в дальнем конце палаты. По виду парня было ясно, что ему не по душе слушать, как надрываясь, кричат и стонут женщины. – А роды вы принимаете в этой палате?

– В большинстве случаев здесь, закрывая каждую роженицу шторой, но если роды долгие или какие-то осложнения, то мы переносим женщину в отдельную палату, где и ей будет легче рожать и врачам удобнее работать. Сейчас у нас просто какой-то подъем рождаемости, поэтому обе родильные палаты полностью забиты. А когда не сезон, – он улыбнулся. – Одна рожает в одном конце палаты, вторую перекладываем в другой. Хотя, я даже не помню, когда такое было последний раз!

Стоило ему закончить свою небольшую речь, как послышался истошный женский крик. Подбежав к беременной, врач спросил, что она чувствует и, получив ответ, заставил согнуть и раздвинуть ноги. Студенты с Нейтоном во главе подошли к кровати. Женщина стонала и тяжело дышала, ее лицо от частых схваток принимало ужасное выражение. Пол старался не смотреть на процедуру осмотра, но одно он заметил отчетливо, возмутившись до глубины души. Он хотел подойти и остановить доктора, но поначалу решил дождаться, когда Донуэлл освободиться, чтобы не пугать остальных женщин. Теперь Полу стало ясно, что пока сами врачи не станут следить за собой, условия в больнице ничуть не улучшатся – доктор не вымыв руки, не продезинфицировав их, стал осматривать женщину. Ей, само собой, было сейчас всё равно, грязными это делают руками или чистыми. А Гудвин, однажды узнав о том, что в Европе силами хлорной извести и обычного мыла уменьшили количество послеродовых смертей во много раз, в одночасье стал на сторону нового метода борьбы с инфекциями. И теперь Полу казалось, что такое антимедицинское поведение было недопустимым. Вдруг передумав дожидаться окончания осмотра, Гудвин подошел к врачу, и тихо произнес ему на ухо:

– Мистер Донуэлл, разве не нужно хотя бы помыть руки перед осмотром, тем более таким!?

Доктор резко поднялся. Не ожидавший, что неопытный мальчишка обвинит его в какой-то глупости, врач возмутился, лицо его стало пунцовым; бросив осмотр женщины, он надрывающимся голосом проговорил:

– Мистер Гудвин! Здесь я доктор, и не смейте мне указывать, что делать!

Женщина снова застонала.

– Нейтон, зови санитаров, у неё большое раскрытие, вот-вот родит, – чуть ли не прокричал терапевт.

Оливуд пулей полетел из палаты, а Донуэлл, всё ещё красный, зло сказал, на этот раз, обращаясь ко всем студентам:

– Покиньте помещение, не мешайте работать врачам! Окружили её, как будто на представление пришли! Вон-вон отсюда! – девушка вновь истошно закричала. – Дыши глубоко, не бойся, скоро всё закончится! – не обращая больше внимая на выходивших из палаты студентов, говорил рожавшей Донуэлл.

Гудвин хотел остаться, помочь женщине, ему казалось, что он сделает это гораздо лучше, чем опытный доктор, но в палату вбежали два санитара, намереваясь увезти роженицу, и Полу ничего не оставалось, как последовать за остальными студентами.

Приятные впечатления от посещения больницы, которых так ожидал молодой человек, не появились, их с легкостью подменило презрение к увиденному – не профессионализму врачей и условиям нахождения людей в палатах. Пол надеялся, что он ошибается и доктора в этой больнице знают свою работу, но глубоко посеянные зерна сомнения не давали ему покоя. Выйдя на улицу, Гудвин прошелся вдоль здания к тому месту, где недавно следил за ошеломившей его картиной нечеловеческого обращения с мертвыми; двор был пуст. Широкая дверь в больницу была закрыта, и только лишь глубокие следы на грунте от колес телеги говорили о недавнем присутствии здесь картины, на которую нельзя было смотреть без отвращения.

Настроение было, словно Полу сказали, что ему осталось жить пару месяцев. Ничего не хотелось делать, никуда не хотелось идти. Гудвин сидел на берегу одной из бухт Нью-Йорка, неподалеку от пристани, откуда до него доносились голоса рабочих, выносивших ящики с грузом из трюмов недавно приставших кораблей. В ящиках, скорее всего, была рыба, так как запах обитателей морей нельзя было спутать с каким-либо другим. Пытаясь забыться, Пол наблюдал за неспешным приближением мелких лодок и кораблей покрупнее к берегу, белые паруса которых старались уловить едва появлявшиеся потоки ветра, решившего, видимо, сделать себе выходной. Посидев немного и поняв, что отвлечься не выйдет, мужчина поднялся и неспешным шагом стал удаляться от пристани.

Любая мысль, приходящая ему в голову, любые рассуждения – всё, рано или поздно сводилось к увиденным днем картинам, к новой злости, к непониманию тех вещей, которые он видел, к желанию изменить то, что так его ужаснуло сегодня. А осознавая, что он ничего не может изменить, Пол даже пытался и вовсе не думать, но у него это не выходило. В нем начала закипать злость; злость на себя, на свою слабость, на отца, на бездарных врачей, на школу, где он учился, на преподавателей, на Хованьского. Найдя, наконец, предмет, на который он мог бы переключить свое негодование, Гудвин стал вновь вспоминать свое появление в медицинской школе – в мельчайших подробностях, каждую деталь, лишь бы не думать о людях, вынужденных ждать помощи от врачей, которым наплевать на них.

Молодой парень сразу же после своего пребывания удивил преподавателей школы огромными знаниями в области физиологии и анатомии. Это заметили все, на чьих лекциях он побывал, но только не Хованьский. Так, по крайней мере, Гудвину показалось сначала; это уже потом, после многих встреч он пришел к выводу, что профессор просто не хотел показывать своего удивления, а тем более одобрения знаниям Пола. Даже после тяжелых занятий по хирургии, на которых Пол отвечал на все вопросы так же верно, как это делал всегда Грегг, который поначалу переживал из-за появления соперника, Хованьский, словно лишенный чувств, не говорил никаких одобрительных слов в адрес студента. Но однажды профессор попросил Пола зайти к нему в лабораторию после лекций, где, как полагал молодой человек, Хованьский наедине оценит знания студента, возможно, не решаясь высказаться при всех. Осознание истинной причины его вызова пришло к Полу гораздо позднее.

– Проходите, мистер Гудвин, – складывая на высоком длинном столе лекционные материалы в папку, произнес Хованьский, – я вас не задержу.

Двигаясь между рядами столов со всевозможными медицинскими неаккуратно разбросанными инструментами, с наполненными химикатами колбами, со множеством бумаг, исписанных заметками и формулами, с макетами человеческих органов, Гудвин бесцеремонно рассматривал лабораторию, находя в ней много интересного и весьма занимательного.

– Я вижу, вам приглянулась моя лаборатория! Это весьма и весьма кстати! – улыбнувшись, заметил профессор; Пол, стоявший спиной к нему, не видел улыбки, но ему показалось, что была она вовсе не добродушная, хотя значения тогда этому он не придал.

– Вы говорите, ваша?

– Да, собственными усилиями я смог выбить себе два кабинета под исследования и несколько лет оборудовал их. Только два года назад начал полноценную работу, – серьезно и как показалось Гудвину, с гордостью ответил Хованьский.

– Чем вы занимаетесь?

– Если вкратце, то поиском причин различных заболеваний. Оборудования у нас не много, да и работает нас всего семь человека, кстати, один из моих помощников – Грегг Аткинсон, вы наверняка уже познакомились с ним – очень умный молодой человек, – профессор и по отношению к Греггу, который всегда был на хорошем счету у преподавателей, держал себя сдержанно, даже не намекнув, что Аткинсон лучший студент на курсе, из чего Пол сделал вывод, что его-то хвалить сегодня уж точно никто не станет.