Черная дыра, или Три часа ночи

Доярка Любка…

Почему доярка? Все просто – потому что доила. Она открыла целый молокозавод и в бесперебойном режиме производила все существующие виды продуктов из молока. Выжимала творог, взбивала масло, отравляла шизоидными бактериями и прессовала сыр. Корова был одна, зато какая! Неповторимый Гриша. Он считал себя быком-производителем, но быком явно была Любка. Она доила Гришу сутками напролет. Дергала за его синие соски возможностей и желаний.

– Гриша, дай мне ласки, прижми, приголубь. Еще! Еще! Еще!

А Гриша тужился, скрипя огрубевшими сосками в тщетных попытках хоть что-то из себя выдавить. Ну не корова он! Он может купить колбасу и мясо, вбить гвоздь и съездить по роже соседу за то, что тот занял его место на стоянке. Но усюсюкать!

– А я красивая? А ты меня любишь? А что ты будешь делать, если я умру? Ну достань мне звездочку с неба, ─ хныкала Любка, привычно шаря по коровьим соскам.

– А хочешь, я для тебя пятак согну? ─ отвечал Гриша, намекая, что бык тут он.

– Нет. Хочу звездочку! Ну что тебе, трудно? Это же так просто! Смотри, вот тут у меня эрогенная зона и тут, и тут. Да я вся – эрогенная зона! Только пальцем ткни. Еще! Еще! Еще!

И он тыкал. Тыкал, как мог. Да он даже гвоздь мог вбить в точку «джи», чтобы не давить на нее постоянно. Но Любке было мало! Она хотела затягиваться Гришей постоянно, чтобы дурь разъедала ее изнутри, снаружи, везде!

– А ты меня любишь?

– Ага.

– Какой ты у меня романтичный!

– Не накручивай себя, я совсем не такой.

– Нет, такой! Тебе что, трудно сказать, что я красивая.

– Ты красивая.

– Вот! А говорил, что молоко кончилось!

Затем вдох и продолжение увлекательного диалога… Гриша всегда с упоением ждал ночи и ненавидел утро. Любка рано ложилась спать и быстро засыпала, правда так же рано просыпалась, вскакивала и бежала голышом к своей корове. Время утренней дойки настало!

– А что тебе снилось? Девки были? А я снилась? А ты меня любишь?

МЫ 3

Далеко не каждая история имеет хоть малейшее отношение ко мне. Но в некоторых явно есть зерно из моего амбара, например, доярка Любка.

Ты не умел признаваться в любви. Вернее умел как умел. Говорил просто и лаконично. А я хотела простыни слов с миллиардом ярких вензелей. Я, как и все ведьмы и феечки, с ног до головы напичкана бабскими уловками. Они настолько банальны и стремительны, что выстреливаются как из гранатомета. Вот один наш маленький диалог:

– Ты меня не любишь!

– Почему ты так решила?

И все! Зашкаливают датчики. Да ничего я не решила! Ты что, не понимаешь, что я выдавливаю нежные слова? А в результате выдавила обиду и разочарование.

Было и похлеще. Местами враждебный социум, местами равнодушный, но без единого моего верного оруженосца, надежного плеча и жилетки. А среди всего этого изобилия – мы. Такие счастливые, что аж противно. Липкие такие, сладкие. Фу, одним словом. Начинать с «а» и печально добираться до «я» не буду. Концовочка – вот та самая жемчужина. Взять бы, собрать весь этот долбанный жемчуг, нанизать на нитку, повязать кукле-Вуде на шею и истыкать иголками. Но я не могу, я же феечка!

Спектакль под названием «Вы так любите, что блевать хочется» набирал обороты. Ведьмы похватали свои метлы и начали устраивать демонический танец, подбивая меня на ответные действия. У меня всегда с собой портативная метла, на случай, если крылья залипнут. Ну что ж, полетаем! Итак, финальный аккорд.

Шел разговор, на что-то ты ответил, что, мол, этого не любишь. Неважно каким был вопрос, важно то, что речь шла совершенно не обо мне. Ведьмочка из твоего окружения ехидно перевела стрелки и задала вопрос:

– Ты ее не любишь? – небрежно показывая на меня.

Я повернулась к тебе и переспросила:

– Ты что, меня не любишь?

И ты ответил не задумываясь:

– Ты что, больная!

Вместо «больная» было другое слово, которое с учетом моих грязных словечек в этой книге, будет взрывом.

Спектакль не мог закончиться финальным аккордом, поэтому последовали мои бурные аплодисменты. Очень бурные! Я рукоплескала кулаками по твоим широким плечам, накачанному прессу и квадратному подбородку… с этой сексуальной ямочкой.

Что было? Меня спровоцировали. Я поддалась на провокацию. А ты…

Больно вспоминать такие моменты. Один твой ответ: «Очень люблю!» и одно объятие сделали бы меня счастливой. Ты защитил бы меня, ведьмы отступили и вечер был бы прекрасным. Я бы справилась с твоими ведьмами. Но ты меня бросил, унизил и отдал им на растерзание. После рукоплесканий – занавес. Все сонно расходились по домам и обсуждали, как я ни с того ни с сего полезла к тебе драться.

РАЗМЫШЛИЗМ 2

Три часа ночи. Время глубокого анабиоза. Я набираюсь сил там, где ничего нет. Там есть только пустота и мрак. Я думаю, что это хаос, просто его не видно. Что вот-вот все упорядочится: образуются новые связи и установятся системы координат. Начнет просачиваться свет, прокладывая дорожку к выходу. Но черная дыра не знает, что она так умеет. А я не ввожу ее в курс дела. Мне рано выходить. Мне не с чем выходить. Мне незачем выходить. Я лежу, укутанная своими мыслями, под листиком древа познаний и вынашиваю в себе бабочку. Надо переродиться. Как в детстве на игре «войнушка». Тебя убили, а ты еще не наигрался. Ты поднимаешься и со словами «А тут такой второй» бежишь сражаться дальше, пока мама не воззвала кушать.

Обои. Мой мир. Придуманный, притянутый за уши. Фантазийный абсурд одного актера. Зрителей нет. Но, бывает, заходят. Сядут в первом ряду, возьмут бинокли и рассматривают все гримасы моей боли.

– Это ж надо так играть!

– А я и не играю… Мне выпала роль быть настоящей.

Сегодня рисовала на обоях себя. Не образно, а так некрасиво и правдиво, как патологоанатом. Все внутренние органы, циркуляцию крови и брызги желчи. Зачем все это? Зачем был создан этот механизм? Ладно, создали. Пусть себе работает: жует травку и выводит ее естественным путем. Но зачем нужно было туда запихивать душу?! Было бы проще без нее. Вы только представьте. Рожает вас мамочка, тужится, потеет. И тут появляетесь вы, затем батарейки и детское место. И никаких печалек в жизни! Разлюбил, ушел, не понял, бросил…

– Это вы о чем? Что, батарейка негодная?

– Да нет, просто пора следующую вставлять.

– Ну вставляй. Я подожду. Заработает, потом травку пожуем.

Ты…

Ты поселился в моем сердце. Нет, не образно, а по-настоящему. Разложил свои вещи, занял мой диван и письменный стол. Пьешь кофе из моей чашки и смотришь в мое небо за моим окном. Поначалу меня это радовало. Наконец-то я обрела своего человека внутри себя. Теперь ты никуда не уйдешь. Не будет третьего лишнего и этой пресловутой неопределенности. Ты живешь в моем сердце. И так будет всегда! Счастье казалось объемным, даже выпуклым. Казалось, вот-вот оно лопнет от удовольствия и растечется розовым мармеладом по всему сердцу. И оно лопнуло, только мармелад закончился в небесной канцелярии и мне выделили серую паутину из проволок осознания.

Ты живешь в моем сердце. В нем живу и я. Только живем порознь. Даже более того, ты даже не знаешь о моем существовании. Зазеркалье…

Я звала тебя, кричала, суетилась, строила глазки и причитала. Умоляла и обижалась. Нарочито не разговаривала с тобой и приставала с просьбами. Но ты меня не видел. Ты был по ту сторону, в зазеркалье. Мой крик был душераздирающим: «Я здесь, обними меня, люби меня!!! Пожалуйста! Сейчас, немедленно! Навсегда!». Но крик был лишь криком во сне – глухое мычание без жестикуляции и шанса на то, что тебя кто-то услышит наяву. Ты не знал, что тут живет еще кто-то кроме тебя. А я знала! И в этой маленькой разнице была вся правда, вся боль и вся жизнь.

Я разговаривала с тобой, ссорилась и мирилась, рисовала картины счастливого будущего, наряжалась и впадала в депрессии. У нас была бурная жизнь. А какие у нас были диалоги! Если бы ты только слышал, как ты умеешь дарить счастье словами. Ты успокаивал и поддерживал меня. Называл малышкой и всегда был рядом. Рядом… в моих мыслях. А по сути, ты просто спал на моем диване, пил кофе из моей чашки и смотрел в мое небо…

Со временем я стала занудой. Наши диалоги, как под копирку, одинаковые, нудные длинные. Вечный принтер работал, скрипел и выплевывал все то, что я пережевала, и не раз. До тошноты, до брезгливости. Я стала забивать внутренний голос книгами, стихами и песнями. Все было тщетно! Все что слышала, видела или читала – все было о тебе, обо мне, о нас. Я нудила себе сутками напролет. Мои дни отличались только снами. Хорошо, когда сны были хорошими, и плохо, когда… они снились. Мне не снились хорошие сны. В каждом из них ухищренное подсознание показывало мне ужасающие картинки. Ох и фантазия у него! Пробуждаясь в очередной раз ото сна, я думала, что это предел мрака. Ан нет, новая ночь, новый сон и новый ужас.

Потом я объявила тебе бойкот! Стала игнорировать тебя в себе. Смирилась, как с жильцом по уплотнению: разбавляла проточной водой твой суп, домешивала соль в сахар и даже намеревалась помочиться в твои тапочки. Вовремя остановилась. А смысл? Ты все равно об этом не будешь знать. А я хотела, чтобы знал! Проходили длинные месяцы, а ты так не узнал, что рядом с тобой живет твоя маленькая девочка, которой ты очень нужен.

Как-то после бойкота я с тобой помирилась. Решила все тебе простить и, наконец-то, стать твоей женой. Ты итак долго за мной ухаживал. Я же помню наши диалоги! Я надела свадебное платье, вплела васильки в косы и громко сказала: «Да!». Было торжество! О, как ты был счастлив! Жаль… что ты этого не знал.

Со временем это стало напоминать настоящий брак, как у всех нормальных людей. Жена говорит – муж не слышит. Жена просит – муж игнорирует. У мужа есть время на всех, а на жену нет. Вот оно! Теперь у меня как у всех! Как у всех? Значит, пришло время развестись! И я развелась. Решила собрать твои вещи и выставить за дверь моего сердца. Театрально, пафосно: всплакнуть на дорожку, вобрать воздух в грудь и четко решить жить без тебя, идти навстречу новым отношениям с широко растопыренными крыльями. «Не умоляй! Мы не можем больше жить вместе!»… Потому что никогда не жили вместе. Проклятое зазеркалье! Я даже не могла взять твою рубашку и бросить ее в чемодан на колесиках, спихнуть тебя с дивана, разбить чашку и вытолкнуть тебя за дверь. У меня не было тела, была только душа – маленькая, хрупкая, всего в несколько граммов… Она была призраком в собственном сердце.

Я смотрела, как ты любуешься моим небом. Тем небом, которое я придумала для нас, чтобы летать вместе. В котором нас никогда не было и не будет. Смотрела, смотрела, смотрела…

Дни за днями превращали меня в изгоя. Кто-то стал паразитом в моем сердце. Нет, не ты, а я. Ты хороший, любящий, верный… Я же помню наши диалоги! И нашу свадьбу…

Паразитом стала я. Маленький паразит в собственном сердце. Тогда решила уйти я. Но куда? Пробовала прижиться в печени. Травила ее слезами, соплями и водкой. Сидела в печенках, такая нудная и ненужная. Потом перебралась в легкие и травила их зловонным ароматом невостребованной любви: вдыхая и выдыхая табачный дым, раскачиваясь на батутах двух подушек и втыкая окурки в почерневшую землю. Поднималась в гортань и становилась костью поперек – ни сглотнуть, ни проблевать. Спускалась в кишечник – чувствовала себя отходом, переработанным и выброшенным на помойку. Пробовала залечь в желчный пузырь и аппендикс – вдруг вырежут, и дело с концом. Убегала в почки, туда, где живут дочки и сыночки. Строила дом из камней до почечных коликов. Опускалась в пятки и чистила их до розового поросячьего тельца. Скользила по кончикам пальцев рук – мастерила все подряд из всего подряд, хваталась за перо и книгу рецептов.

И каждый раз, перемещаясь по себе, боялась влиться в поток крови. Не дай Бог опять засосет и выкинет в сердце. А там ты… живешь и не знаешь, что я рядом, я есть! И это сердце на двоих, а не одноместная мягкая комната в лечебнице для душевнобольных.

Блуждая по себе, я тщетно пыталась найти дорогу в мозг. Вот где нужно жить! Но злые языки нашептывали, что у блондинки его нет, что это всего лишь выдумка вселенной. А я верила, что есть! Мне надо было во что-то верить. Верить в спасение. Мне очень надо было первой туда добраться и занять все пространство, пока ты не опередил. И я это сделала!

– Ну здравствуй, мозг, я так долго тебя искала…

– Живи, мой любимый, в моем сердце!!! Теперь это твоя чашка, твой диван, твое небо и твоя одноместная камера.

Теперь я живу в своем мозге. И все, чего я хочу – чтобы сердце остановилось. Чтобы я смогла избавиться от тебя, хотя бы на те несколько минут, которые проживает мозг после остановки сердца. Прожить в себе чуть дольше, чем ты… Здравствуй, свобода! Дай тебя пощупать, всосать, глотнуть, вобрать… Чуть помедленнее, прошу… У меня есть всего несколько минут жизни, без него…

Зависимость 3

Поговорим немного о мужчинах, а то чувствую, как безбожно их обделяю. А они еще те зависимые! Подсаживаются на грейпфрутовый эль и сосут его суткам напролет.

– Горчит?

– Горчит.

– Сам хотел. Еще налить?

– А можно?

– Тебе все можно!

Петр Иванович…

Он любил звезду. Любил как умел – был зависим от своего кучерявого Косячка. А как иначе? Звезда экрана. Вот только говорили в этих фильмах на немецком языке и без перевода. Она танцевала и пела, вернее, извивалась и стонала. Это слышал весь двор. Петр Иванович не слышал – он был глух и слеп. Его звезда звездила оголтело. Она была неким отделом кадров при заводе – сразу проверяла всех знакомых мужчин на пригодность, а после разрешала работать, то есть бухать с ее суженым пивко в гараже. Доступ был через ее звездное тело.

Петр Иванович нервно кашлял в кулачок и удивлялся, что он – такой тихий мальчик в детстве – вдруг стал таким популярным в зрелости. К нему – такому удивительному, собутыльники со всего города тянулись. Чередой, кавалькадой, гвардией.

Но иногда в его жизни наступали серые дни. Бывало так, что один из его верных друзей возьмет да и соврет о его звездочке: мол, шалава она подзаборная.

─ Не, ну вы видели?! Где они забор-то нашли!

В такие дни он хмурился на серый день, на неблагодарных и завистливых людей, поджимал хвост и несся к цветочному ларьку за вяленьким букетиком самых дешевых цветов.

– Ларочка, это тебе, моя дорогая.

Ларочка брала цветы, томно поднимала одну бровь, выбрасывала старый букет и вставляла в вазу новый.

Такой день был хмурым всегда только до тех пор, пока цветы не делали свой стандартный круговорот в вазе. Дальше начинали петь свирели. Ларочка распахивала халатик, спускала бретельки комбинации и разрешала липким губам Петра Ивановича присосаться к груди, ляжкам… Короче, ко всему, к чему он хотел присасываться. И он хотел! Как он хотел! Он вбирал ее жадно, вдыхая запах других самцов, фильтруя его своими легкими, оставляя грязный налет чужаков в своем сердце. И молчал.

Петр Иванович был глух и слеп, ну что ж тут поделаешь. Не по врачам же его водить за ручку. Его кудрявый Косячок никогда не позволит ему убедиться в том, в чем он совершенно не хочет убеждаться. И даже если он будет физически стягивать с тела Ларочки очередного ухажера, то это будет точно не то, о чем он подумает.

Христофор…

Он имел жену и любовниц. Одну из чувства долга, которое отмечено печатью в паспорте, всех последующих – по любви. Иногда любви он хотел так много, что обменивал ее на деньги. Он пробовал экзотику, совмещал несовмещаемое, бросался в крайности. Но ему всегда чего-то не хватало. Ну не было той глубины, о которой пишут в любовных романах. Нет, он не читал. Он их смотрел. Фильмы, в которых почти нет слов, много звуков, удачное начало, чудесное продолжение и оглушительный финал. Но, чего-то все-таки не хватало. Но чего? Он открывал и открывал Америки, но оказывалось, что это очередные спальни в многоэтажках.

А потом его сглазили. И заклятье наложили на самое бесценное место. На сердце. Он влюбился. И влюбился так жадно и безоглядно, что выпал из большого секса. Чувство нахлынуло внезапно, только стоило бабке-гадалке в мантии провести ритуал и вынести решение. Его развели. Развели с той, на которую он, как оказалось, подсел. И подсел сразу же, еще в институте. Он так тщетно совершал попытки спрыгнуть. Наркотики – это зло! Так его научили родители. Она уходила быстро: собрала все самое ценное и важное, захлопнула чемодан и выставила его за дверь.

– Ступай, Христофор, открывай свои Америки.

– А последний косячок?

Она прижала его голову к себе и поцеловала в лоб. Никогда еще Христофор не оргазмировал в такой ситуации. Вот оно! То, чего ему так не хватало. А поздно…

РАЗМЫШЛИЗМ 3

Три часа ночи. Не спится. Привычно встаю с кровати и плыву по коридору в кабинет. Тут те самые обои. Те самые! Хорошо, что сюжет всегда разный, а то в черной дыре было бы скучно. А так подсознание крутит мне сериал за сериалом. Без реклам и длинных пауз. Правда и без попкорна и кока-колы. Но это к лучшему. Мой дзьоб не дзьобает. Пища не пролазит, хоть пальцем проталкивай. Нет ни жевательного, ни глотательного рефлекса. Зато поблевать и поикать могу от души. Просто осточертел вкус желудочного сока, пропитанного никотином. Лучше бы от березового сока. И не из пака, а из березки. Присосаться бы к стволу сухими губами, вгрызться новыми титановыми зубами и выгрызть себе слез российской плакальщицы. Ладно, у женщин нет национальности, расы и вероисповедания. Они все феечки, но мало кто из них об этом помнит.

Почему люди не помнят себя грудничками? Почему первые воспоминания начинаются с назидательного тона, угла наказаний и слова «нельзя»? Мы не помним, как самозабвенно нас любили и радовались тому, что наши какашки не черно-зеленые, а бежевые. Как мало нам надо было уметь, чтобы вызывать колоссальный восторг у взрослых. Вот-вот! Именно в это чудное время все девочки знают, что они вовсе не девочки, а феечки. А потом, пройдя круг ада от «нельзя», угла наказаний и до укоризненного взгляда, у феечек наступает пожизненная амнезия. Теперь они просто девочки, потому что мальчикам феечки не по зубам.

Мальчики берут девочек, упорно пробуждают в них темные воды и удивляются смене образа. Пробудил? Бери! Она вся твоя. И не только она, а со своей метлой и шабашем таких же, как она. Не по зубам была феечка? Теперь придется укрощать ведьмочку. Ну, удачи тебе, в борьбе с полтергейстом.

МЫ 4

Один мудрец сказал:

– Если человеку плохо, лечите его лаской и заботой.

Его спросили:

– А если не помогает?

– Увеличьте дозу.

Было бы хорошо, если бы один мудрец говорил, а другой мудрец внимательно его слушал, внимал и воплощал совет в реальность. Но в жизни все не так. Крылатые фразы так и остаются крылатыми – как влетели, так и вылетели. Конечно тяжело, когда у тебя внутри все клокочет, а ты расплываешься в улыбке и говоришь няшности. Тяжело. А кто обещал легкости на крутых поворотах? Преодолевать препятствия, побеждать превратности судьбы и выходить из положения героем – удел мужчин. А сражение с женским плохим настроением, тем более, когда виновником «торжества» являешься сам, – обязательная программа по сохранению отношений.

Когда у меня внутри разгорался пожар, все, чего я хотела, чтобы его скорее потушили. Один поэт сказал, что нельзя огонь потушить огнем. Прекрасно! Хоть кто-то об этом знает. Ты не знал. Поэтому тушил огнем.

Мои желания и твои поступки устраивали рыцарские бои. Порой доходило до схватки горцев – в живых должен остаться только один.

Ты наотрез отказывался делать мне приятности, потому что был зол. Зол на то, что я обижалась на твои поступки. Да, приправила обиженность неказистыми словечками. Литератором с нелитературными словами я была знатным. Ты отвечал тем же или превращался в молчаливого кита и падал на дно. А я злилась еще больше – мало того, что не осознал плохой выпад в мой адрес, так еще и не тушил пожар водой.

Костер разгорался. Каждый из нас с рьяной отвагой подбрасывал новые бревна. Гори! Сильней! Разрастайся! Уничтожай все вокруг!

– Тю, я не этого хотела!

– А чего?

– Любви, ласки, нежности, заботы…

Порой у нас был прогресс, и ты подходил и прижимал меня к себе. Получив толчок в грудь, сразу бежал за новыми бревнами, со словами, что на меня ласка не действует. Действует! Просто пожар уже большой, а ты пришел с одним стаканом воды. Вылил и ждешь, что в миг все устаканится, успокоится и даже дыма не будет. Будет еще и пожар, и дым, и мы все в золе. Не я изначально играла со спичками. Ты. Детям спички не игрушки!

Как легко пробудить в девочке феечку, еще легче пробудить ведьмочку.

Я писала инструкцию к себе. С юмором, сарказмом и неразборчивым почерком. На самом деле инструкция ко всем феечкам и ведьмочкам существует, причем одна и та же. Одинаковая. Делаешь это – получаешь феечку, не делаешь – ведьмочку.

Несколько строк из инструкции к феечкам

Если начал он – совершил нечто, на что она обиделась.

Нельзя на женскую истерику отвечать мужской.

Нельзя забывать с чего все началось и помнить лишь конечные матерные всхлипы.

Нельзя допускать, чтобы разгорался пожар.

Нужно делать выводы – убрать или снизить до нуля то, с чего все началось.

Надо умножать и умножать дозу ласки до тех пор, пока пожар не потухнет.

Надо всегда помнить о том, как больно было феечке, и что ты сам являлся источником этой боли.

Нужно всегда при себе иметь ведро с водой.

Надо делать все, чтобы ее крылышки как можно чаще были светлыми, яркими, прозрачными, а не в золе.

После пожара нужно взять свою феечку, выкупать, надеть на нее чистенький сарафанчик и поцеловать в носик.

Если спичками первой начинает играть она.

Подождите, пока чуток разгорится пожар.

Спокойно вылейте ведро воды.

Отправьте ее самостоятельно мыться и переодеваться.

Одарите ее пристальным взглядом, когда она выйдет из ванны с опущенными глазами.

Улыбнитесь и предложите горячий чай с плюшками.

Бороться с женской природой бесполезно. Феечка всегда найдет причину полетать на метле. Ну, надо ей порой облететь свое государство и убедиться, что ее любят и такую. Не обсасывайте ее слова, ищите причину их возникновения. Она дерется как умеет – словами. И в этом ей нет равных. Она всегда знает куда бить. И бьет наверняка. Почему бьет? Чтобы вы уяснили, наконец, что причинили ей боль.

У женщин нет плохой погоды, все проявления любви – благодать.

Потребительство 1

Потребительство – это, так сказать, разновидность любви, которая и не любовь вовсе. Это топка на Титанике. Чем больше узлов, тем быстрее ход корабля по волнам жизни. Чем больше узлов, тем больше кочегаров. Мужчин! С голыми накачанными торсами, которые подбрасывают и подбрасывают уголь в жерло жаждущего вулкана. Правда и мрут они быстрее мух поздней осенью. Ну и пусть! Конвейер – дело вечное.

– Незаменимых у нас нет! Правда, девочки?

– Есть, – хором подпевают мотыльки, – незаменимы мы.

Кинолог Верка…

От нее можно было узнать все. Но это «все» лежало исключительно в области классификации мужских членов. Она, как сертифицированный кинолог, измеряла двуногих псов на родословную. Длина рук говорила о длине хозяйства, плотность ног о его толщине, залысина о патологическом желании секса, длинный нос о длительных актах… Дорогие мои, эта книга короткая, поэтому не буду приводить всю классификацию. Хотите узнать больше? Ищите Верку! Хотя, стойте на месте, она сама вас найдет.

Для нее человечество делилось на три части – она, другие бляди и членистоногие. Ее мало волновало качество. Цель – количество. Она, как жадный Париж, хотела, чтобы в ней побывали все. Увидеть Верку и умереть! Так все и было – кто хоть раз побывал в ней, для нее умирал. Правда, был там один неотесанный чурбан, который не мог догнать, что нельзя войти в Верку дважды.

Что ей было нужно на самом деле? Да черт ее знает. Она, как алкоголик, проверяла себя на прочность. Вливала в себя разную гадость и удивлялась, что выжила. Она смешивала в себе разную сперму, в надежде надуться как шарик и лопнуть. Лопнуть, разлететься кусками и, наконец-то, простить членистоногую треть человечества за насилие, причинное ей в детстве. Как говорится, не видеть Эйфелеву башню в Париже можно только одним способом – это быть внутри нее. По сути, это Верка и провернула со своей ненавистью к членистоногим псам.

Элеонора…

Она любила деньги. Банально и просто. Вы скажете, что деньги любят все? Ошибаетесь, так как Элеонора, никто. Это для нормальных людей, деньги – их покупательная способность. Для нее деньги – шелест, хруст, запах и… вкус. Не вкус жизни, а в буквальном смысле слова – вкус. Она представляла, через сколько рук они прошли. Липких, жадных, страстных. Она гладила себя купюрами и представляла миллиардера, который проводит своей мощной, волосатой лапой по ее бедрам. Она вдыхала страсти, впитанные в банкноты. Лизала воротнички президентов и чувствовала себя кошечкой с шершавым язычком. Денег, купюр должно быть много. А, так как она – интеллигентка по маминой линии, то нищеброд ее бесил. От запаха купюр с мизерным номиналом у нее начинались желудочные спазмы. Вот и выбирала себе богатеньких ухажеров, щедрых на страстные ладони купюр.