О рыцарях и лжецах

Невозможно предугадать, что именно ты услышишь от человека, сидящего напротив тебя. Но можно предположить, что сказанное им будет ложью. Меня с детства учили говорить только правду, и с самого детства я замечала это постоянное тихое и неприметное, ненавязчивое искажение действительности. «Вы отлично выглядите…», «Ты обязательно справишься…», «Он наверняка просто задержался на работе…». Если у человека нет причин врать тебе, он будет лгать самому себе. Почему? Каждый человек, занимая потрепанный, но очень удобный диванчик в моем кабинете, хочет быть немножко другим. Почти никто никогда не хочет быть самим собой. Включая меня.

Но лавка «обезьянника» – другое дело. Идеальное приспособление для психотерапевта.

– Лизавета, ты полная дура, поздравляю! С Новым годом тебя, – сказал мне мой «сокамерник» Вениамин. Потрепанный пьяненький мужчина лет пятидесяти. Взятый за кражу мобильника, он был как никто близок к истине. Я и была полной дурой. Двенадцать часов ночи наступило, если верить круглым кварцевым часам на противоположной стене в полицейском участке. Мы сидели в небольшой клетке, расположенной в тупике коридора, – две лавки, решетки, ни одного окна. Тут было тихо и тепло. Кислород сюда поступал, только когда кто-то случайно открывал двери, чтобы пройти на другой этаж, так что мы были сонными и вялыми. Лавки были жесткими. Вениамин ворочался на соседней, пытаясь устроиться поудобнее, что было решительно невозможно. В конце концов Вениамин раздраженно крякнул, приподнялся и подпер подбородок кулаком. – Хоть бы подушку дали!

– И тебя тоже, Веня, с Новым годом!

– Значит, куранты пробили. Интересно, чего там нам президенты пожелали? Счастья/здоровья?

– Куранты пробили, а я – ни в одном глазу, – вздохнула я. – Как же я хочу напиться вдрызг, не представляешь даже.

– Пьяная мать – горе семьи, – поучительно изрек мой сосед.

– Согласна. Но и трезвый муж-наркодилер в семье – это тоже, знаешь, не к удаче и процветанию. Как выясняется…

– Но ты же сама за него замуж шла, никто не тянул, – пожал плечами он. За долгие часы ожидания погоды у моря я успела рассказать Вениамину всю свою жизнь. В какой-то момент я резко заткнулась, разглядывая Вениамина через прищур. Он недовольно поежился и спросил, что со мной. Я ничего не ответила. Не спрашивать же у человека: «А не засланный ли ты казачок?» Так он и ответит. Может быть, он сидит тут, слушает меня, но на самом деле «прослушивает» меня «по диагонали», просто выясняя в интересах следствия, что мне на самом деле известно про моего сбежавшего от правосудия мужа. Если так – что ж, – мне жаль его самого и его пустой траты времени. О Сережиной преступной деятельности я не знала ровным счетом ничего. Наверное, у Вени уже завяли уши. Он бы давно уснул, если бы на двух наших лавках имелись подушки. Но покой нам только снился. Хотя – даже не снился.

– Тушакова? На выход! – Голос дежурного звучал отстраненно, но с ощутимой усталостью.

– Как – на выход? – возмутился Вениамин. – А я? А мне тут сколько торчать?

– А ты посиди еще, – отбрил его дежурный. – Спешишь в КПЗ?

– Какая такая КПЗ? Ничего себе, произвол! Невинного человека держат, а наркодилеров выпускают! Где ж это видано? Докатились. Взятки берете! Кругом коррупция! – Вениамин кричал грозно, но мне задорно подмигнул и усмехнулся. Я знала, до невиновного ему было, как от нашей Профсоюзной до Аляски. Теоретически – добраться можно, но кому в голову придет…

– Утихни, Веня, – ответил ему дежурный, впрочем, без злобы.

– А меня куда? – спросила я, несколько настороженная непонятным словом КПЗ. Ничего хорошего я от жизни не ждала. Дежурный не удостоил меня ответом. За окнами уже светлело – новый год начинал сереть, проступая в мире, как снимок на старой доброй фотобумаге. В комнате с мебелью-рухлядью меня ждал заспанный следователь. Я хотела домой, к детям, мне было необходимо знать, что с ними все в порядке. Я не могла понять, как мне добиться от этого чурбана бесчувственного хоть какой-то информации. Я приготовилась к долгому изматывающему противостоянию. Всю ночь, сидя в одной камере с Вениамином, я продумывала возможные вопросы и возможные ответы. «Где спрятаны наркотики?» – «В аптеке». – «Где партизаны?» – «А вот его шляпа!»

Кого я хочу насмешить, я понятия не имела, что мне делать! Я вполне уже было решилась снова реветь и умолять, как вдруг услышала:

– Вы свободны.

– Что? – переспросила я, не веря своим ушам.

– Елизавета Павловна, вы свободны… пока, – кивнул следователь сухо, без тени улыбки.

– Под залог? Если что, у меня денег-то мало. Мы с детьми сами еле-еле концы с концами сводим. Муж мне вообще-то почти никогда денег не давал. Если бы я знала, что он зарабатывает продажей героина, я бы и те у него не брала. Мне-то он другое говорил. То одно, то другое. То торговым представителем, то по ремонту – типа муж на час.

– Торговым представителем кого? – из чистого любопытства спросил Максим Андреевич или Алексеевич, черт упомнит его отчество. И вытаращился на меня, словно пытаясь понять, совсем ли я идиотка. Потом покачал головой и склонился к бумагам. – Вы освобождаетесь из-под стражи в связи с тем, что следствие не предъявляет вам никаких обвинений. Вы проходите по делу как свидетель.

– Свидетель?

– Да. Свидетель, – подтвердил он. – И хотя в отношении свидетелей не применяется мера пресечения, то есть я не буду с вас брать подписку о невыезде, вы и сама должны понимать, что если вы попробуете скрыться от следствия…

– …с двумя детьми на руках… – за него договорила я. Максим Андреевич замолчал, затем начал заново:

– Прошу вас не покидать город без уведомления. Это в ваших же интересах. И не распространять никакую информацию. Также, если ваш муж вдруг попытается вступить с вами в контакт, незамедлительно связаться со мной. Я оставлю вам телефон. И еще…

– Свидетель чего? – заинтересовалась я вдруг. – Нет, я просто хочу понять, свидетелем чего именно я стала? Того, как меня выбрасывают из машины на землю? Это да. Что меня держат под прицелом? Не дают позвонить домой, разлучают с детьми? Всю новогоднюю ночь держат в клетке, словно я какой-то пингвинчик из зоопарка?

– Елизавета Павловна, я вас понимаю. У вас чувства.

– Да, Максим Андреевич, у меня чувства. У меня грудь от молока болит, – я махнула рукой, а следователь посмотрел на меня с опасливым изумлением, словно пытаясь понять, что общего может быть между мной и коровой, дающей молоко. Сережа, ну как же ты меня довел до жизни такой! Конечно, все могут ошибаться, но чтобы так!

– Но вы хотели, чтобы я проявил к вам сочувствие, чтобы я вам поверил, и я пошел вам навстречу…

– Про сочувствие я не говорила, – сказала я неожиданно и с твердостью, которой сама от себя не ожидала. – Только про то, что вы мне не верите. Потому что сочувствие – это для тех, кто в чем-то виноват. А я ни в чем не виновата, кроме разве что в том, что плохо разбираюсь в мужчинах и катастрофически ошибаюсь относительно того, на что они способны.

– Ох, Елизавета Павловна, если бы вы только знали, сколько проблем возникает у людей только потому, что они плохо разбираются в мужчинах или в женщинах, если уж на то пошло, – и следователь устало потер ладонями лицо.

Мне стало стыдно. В конце концов, чего я от него-то хочу? Мой муж, Сергей Тушаков, тридцати трех лет, телосложения атлетического, волосы светлые, коротко стриженные, глаза серые, предположительно был одет в синие джинсы, бордовый свитер, китайский пуховичок темно-зеленого цвета, на ногах чуть поношенные «саламандры», не вооружен, не привлекался, ранее не судим, – сбежал от полиции, оставив ударившую в грязь лицом жену и несколько килограммов героина. Ориентировка прилагается. Мужчина моей жизни. Моя утлая лодка любви.

– Вы его не поймали?

– Пока нет, – покачал головой следователь. – Быстрый он у вас.

– Он всегда заботился о своем здоровье, – зачем-то уточнила я. – Бегал по утрам. Какое-то время даже занимался сыроедением и нас с Вовкой пытался привлечь. Вы не представляете, какая это тоска – сыроедение. Только в теории все красиво, а на деле – замучаешься жевать все эти орехи и сельдерей. И все равно будешь голодным. Так что, я могу идти? И меня не пристрелят при выходе?

– Ну уж вы перегибаете, – оскорбился следователь.

– У меня, знаете ли, до сих пор все болит. Даже запястья – от этих ваших наручников. Не представляю даже, чего эти извращенцы находят во всех этих игрушках. Ладно – больно и унизительно, это еще куда ни шло. Но ведь дико неудобно двигаться с этими штуками, когда руки за спиной. Как какая-то корова, ни повернуться, ни обернуться, ни присесть, и баланс держать неудобно.

– Может, они тренируются? – пробормотал Максим Батькович после долгой паузы.

– Кто тренируется? – переспросила я.

– Ну… эти… извращенцы, – пояснил следователь, и мы оба хором замолчали, а затем засмеялись.

Через десять минут я вдыхала холодный влажный воздух улицы. Через двадцать минут я выходила, точнее, выбегала, как сумасшедшая при пожаре, из полицейской машины около собственного подъезда. Я открыла дверь в подъезд своими ключами – это было единственное, что мне вернули. Сумку, деньги, кошелек, даже телефон – все забрали на экспертизу, выискивать следы наркотиков или чего-нибудь еще. Как сказал Вениамин, «от свидетеля до обвиняемого всего один лист экспертного заключения». Я знала, ничего не кончилось, я понимала это. Все только начиналось, но мне было наплевать. Все, чего я хотела сейчас, – это обнять детей. Никогда не оценишь свободу лучше, чем когда ты ее временно потеряла. Я позвонила в дверь Майи на тринадцатом этаже, но там никто не отвечал. Я в три шага преодолела четыре лестничных пролета и подлетела к моей собственной двери на пятнадцатом этаже. Но не успела я ее открыть, как она распахнулась мне навстречу. В проеме стояла моя Майка – полная решимости уничтожить меня на корню.

– Ты издеваешься, да? – набросилась на меня с кулаками Майя. Это было даже забавно. Такая крошечная пчелка, нежная, как альпийский шоколад, и вдруг с кулаками. Но ведь ее можно понять! Остаться на весь Новый год с двумя соседскими детьми, когда младшей девочке Васе всего три месяца! Да такого в страшном сне не увидишь!

– Все живы? Все целы? Почему тихо? Почему никто не орет благим матом? – спросила я, влетая в свой дом, как смерч. Тишина никогда не была хорошим знаком. Василиса – девочка спокойная, если рядом мама и еда имеется в достаточном количестве. Ни того, ни другого у Майи в наличии не имелось. Как ястреб, я влетела в кухню – никого. Как коршун, я понеслась в Вовкину спальню, откуда мне навстречу вышла тяжелая артиллерия. Моя сестра Фаина с моей дочерью на руках. Я выдохнула. Все живы. Фая здесь – это плохо. Она должна была улететь в солнечный Таиланд сразу после Нового года. Не то чтобы Файка любила юга, пляжи и всю эту солнечную негу. Программисты – как и вампиры – лучше всего выживают в набитых консервами подвалах. Они живут в Интернетах. Они питаются терабайтами информации. Но Игорь ее Вячеславович Апрель настаивал на некотором человеческом отдыхе. Неужели из-за меня человеческий отдых отменился?

– Вот и ты! – говорит она.

– Вот и я. А у тебя когда самолет? Опаздываешь?

– Да только ночью. Ни черта я не опаздываю, – грустно отвечает она и смотрит вниз. За Фаину ногу цепляется мой четырехлетний сын Вовка, а за спиной у нее – Игорь, ее идеальный и наркотиками не торгующий Апрель. Оба они одаривают меня взглядами с плаката «Родина-мать зовет».

– Господи, Лиза, что случилось? Что у тебя с лицом? И с пальто? Ты где вообще была? – Сестра отдала Василису Игорю и подлетела ко мне, заметив мою ссадину на лице и грязь на одежде.

Представляю себе, чего только все они тут не передумали, когда я вот так исчезла. Я вдруг вспомнила, что именно сказала соседке, когда уходила. Я попросила ее приглядеть за детьми «на полчасика, пока я в магазин сгоняю». Черт, я же ей даже не сказала, что я сгоняю туда вместе с внезапно объявившимся Сережей. Если уж на то пошло, Майя уверена, что Сережа болтается неизвестно где, а я злюсь и мечтаю его бросить к чертовой матери. Ибо такое мое традиционное состояние. Значит, никто не знает, что я уехала с Сережей. И рассказать я им не могу – тайна следствия. И не хочу, я не хочу ничего говорить про то, что случилось. Стыд. Стыд-то какой. Получается, что Фая была права – всегда, с самого начала была права – в отношении моего Сережи… Нет уж.

И что мне теперь сказать им?

– Хорошо ль погуляла на Новый год? – спросила меня моя мама, которая, как оказалось, тоже была здесь – в ванной комнате.

– Да, Лиза! Хорошо ль погуляла? – фыркнула Майя, наваливаясь на меня с другой стороны. – Васенька вот не спала, все ждала тебя. Звала. Громко так звала, на весь дом. Соседи даже приходили, интересовались, чего это мы твою дочку пытаем. Грозили полицию вызвать и социальные службы всякие.

– Вызвали? – перепугалась я. Только социальных служб мне и не хватало.

– Нет, к сожалению. Передумали. Мы уже сами были не против! – отчеканила Майя.

– Весело у вас тут, – тихо сказала я.

– Весело? – прорычала Майя.

Я решила не продолжать этот разговор, с деловым видом изъяла свою дочь из сильных рук Игоря Апреля и сделала вид, что так и надо.

– Может, скажешь нам что-нибудь? Дашь хоть какое-то объяснение? – строго спросила мама.

Я прокручивала в голове все возможные варианты объяснений, и все они мне не нравились.

– Я была занята.

– Занята?!! – хором загалдели все, и только я стояла недвижимая, как памятник. Я решила молчать. Я решила – не стану я ни о чем таком рассказывать. У меня и подписка есть о неразглашении. Не знает никто о том, что Сережа приезжал, и не надо. Да, я могла бы рассказать об интересах следствия и о том, каково это – лежать на холодном асфальте под прицелом. Я знала, что молчать глупо, что все равно все вскроется – рано или поздно. С моим везением видеозапись нашего с Сережей задержания выложат в Интернете или покажут в ближайшей передаче «Чрезвычайное происшествие».

– Кое-что случилось, да, но я не могу вам ничего рассказать. Я не имею права. Это не моя тайна, – сказала я так, словно речь шла не об аресте, а о секретной операции спецслужб, в которой я принимала участие. Нет, которую я возглавляла.

– Тайна? – возмутилась мама. – Немедленно выкладывай.

– Я же сказала, это невозможно. Слово «тайна» как раз это и означает.

– Что случилось? Не молчи, Лиза! Ты меня пугаешь! – воскликнула мама.

– Ничего не случилось. Ничего.

– Но ведь это не так, – вмешалась Майя. – Ты не можешь утверждать, что ничего не случилось, после того как ты отсутствовала целую ночь. Ты просто не можешь ничего нам не сказать. Так не делают.

– Тише, тише, – примирительно зашипела мама. – Васю разбудите.

– И что? И разбудим, – кивнула Майя. – Она всю ночь не спала. Мы имеем право знать, из-за чего ты мне испортила Новый год. Разве нет?

– Разве да? – устало пробормотала я. – Майя, мама, простите.

– Я в порядке, можешь не извиняться передо мной, – устало произнесла мама.

– Да? – удивилась я. – Хорошо. В принципе… ну да, это же твои внуки.

– Я с ними не сидела, – невозмутимо покачала головой мама. – Благодари Майю.

– Не сидела?

– Нет.

– А почему? – заинтересовалась я.

– А почему, как ты думаешь, я должна менять все свои планы в последнюю минуту, когда никто меня не предупреждал? Я приехала, как только смогла, – заверила меня мама таким тоном, что добавлять мне лично ничего не захотелось. Кроме разве что одного.

– А какие у тебя были планы?

– Так где ты была? Расскажешь или нет? – перевела разговор мама, оставив вопрос о ее планах открытым.

Я кивнула.

– Вы имеете право знать, но я не имею права рассказывать. Майка, поверь, я бы и рада тебе все рассказать, но в данный момент я ужасно устала, мне нужно помыться, переодеться, покормить дочь. Поверь мне, если бы это было в моей власти, я бы не пропала на целую ночь. Ты же понимаешь, что если бы я могла…

– Главное, что все живы-здоровы, – вмешался вдруг Игорь, Файкин Апрель. Его спокойный приятный голос всегда действовал на людей успокаивающе. Игорь посмотрел на меня. – Я уверен, Лиза бы все объяснила, если бы могла. И рано или поздно все разрешится, но пока важно знать только одно – что такого больше не повторится. Ведь не повторится, да, Лиза?

– Нет, – подтвердила я. Конечно же, теперь я десять раз подумаю, прежде чем сесть в машину к Сереже. И – да – рано или поздно все разрешится, и все узнают, в чем дело, а пока – пока я с видом утомленного, но исполнившего свой долг перед Родиной бойца невидимого фронта ушла в душ. Там я прислонилась лбом к двери и несколько минут стояла, просто вдыхая и выдыхая. Затем я сняла грязную одежду и потерла запястья – яркие полосы от наручников напоминали мне о том, что произошло. Дыши, Лиза, дыши. Фаина говорит, что медленно и глубоко дышать полезно. Что в этом случае префронтальная зона коры головного мозга насыщается кислородом, а это такая доля, которая отвечает за принятие нами разумных решений, за то, чтобы оставаться спокойными и адекватными в ситуациях, когда хочется кричать и убегать. Я вдыхала, выдыхала, слушая, как льется вода, но ощущение порядка и покоя не пришло. Напротив, я с пугающей ясностью увидела, насколько абсурдна и ненормальна наша ситуация. Сережа в бегах. За моей квартирой, вполне возможно, следят. Мои телефоны, скорее всего, прослушивают. Мои близкие даже не знают, что их сейчас будут «отрабатывать» на предмет возможных потенциальных связей с наркокартелем. А я – «хорошая» дочь, «прекрасная» подруга и «еще лучшая» сестра, – вместо того чтобы хоть как-то предупредить своих близких о надвигающейся лавине, наврала им с три короба. Зачем? Защищая Сережу? В миллионный раз защищая Сережу, в отношении которого, надо признать, Файка была столько раз права?

Иногда мне кажется, именно поэтому моя сестра меня так бесит. Потому что она часто права.

Стоя в ванной, я стерла паровую завесу на зеркале и посмотрела себе в глаза. Нужно быть честной хотя бы с самой собой. Я сделала это, защищая себя. Я включила воду и принялась мыть руки с неторопливостью и тщательностью хирурга, собирающегося на операцию.

– Я расскажу вам, что случилось, – сказала я, выходя из ванной комнаты. За моей спиной клубился горячий пар. Моя префронтальная зона коры работала, как часы. Я точно знала, что делаю, я понимала последствия, я видела все четко и ясно, как в погожий летний день. Я решилась. Правда – лучшее лекарство. Мне нечего стыдиться, я ни в чем не виновата. За исключением того, что я чувствую себя виноватой.

– Ты уверена? – нахмурился Игорь. – Ты же сказала, что не можешь? Мы не настаиваем…

– Я настаиваю, – вмешалась мама. Нашей маме не прожить и дня, если она не в курсе всего, что происходит с ее дочерями.

– Я расскажу то, что могу, – кивнула я, собираясь с силами. – Надеюсь на ваше понимание и на то, что не станете меня осуждать. Вчера по дороге в магазин кое-что произошло. Кое-что плохое. На самом деле очень плохое.

– О господи, – выдохнула чувствительная Майка. – На тебя напали?

– Что? – тут пришла моя очередь удивляться ее прозорливости. То, как меня выкинули из машины, вполне напоминало нападение, и я была его жертвой. – С чего ты взяла?

– Ты пришла вся в грязи, да еще и с разбитой губой, – пожала плечами Майя. – Что еще это могло быть?

Я сцепила пальцы на руках, невольно натягивая рукава банного халата так, чтобы скрыть следы от наручников. Я хотела все рассказать, но слова застряли у меня во рту. Меня жгло так, словно бесы растапливали адскую печку прямо у меня в животе. Черт возьми, я просто не хочу слушать очередную проповедь от моей сестры, не хочу читать в ее глазах сакраментальное «я же говорила». Я не могу сейчас еще иметь дело с этим многотонным прессом Фаиной правоты. Она никогда не ленилась говорить, что Сережа – это одни сплошные проблемы. Но жизнь состоит из выборов, которые мы делаем с завязанными глазами и заведенными за спину руками. Нас подталкивают к этим выборам – толкают в спину наши желания, наши гормоны, наши страхи. Нас ведут ложные идеи и несоразмерные ожидания. Вымощенная желтым камнем дорога в ад.

Что еще это могло быть?

– Не нападение, если уж на то пошло, но близко. Я не могу раскрыть подробностей, просто поверьте, событие было очень, очень серьезным. Я оказалась, как бы это сказать, в эпицентре этого события. Я не хотела этого, но так вышло. Я просто оказалась не в том месте не в то время.

– Что?

– Как?

– Вот так, – развела руками я и кивнула, принимая сочувствие, которого не заслуживала. – Я стала свидетелем преступления.

– Случайного преступления?

– Да, – кивнула я, надеясь не покраснеть сильнее, чем это объяснимо для того, кто только что вышел из душа. Врушка.

– Ты не пострадала? – хор вопросов ожидаемо обрушился на меня.

Я закатила глаза и покачала головой с покорностью скромного героя на покое.

– Я почти не пострадала, но мне пришлось – пришлось – поехать и… дать показания. Я не могу, я правда не имею права говорить больше. Я несу ответственность по закону.

– По закону? – ахнула мама. – Это опасно? Тебе не нужен адвокат?

– Не нужен мне адвокат, ты что? – выпалила я. И прикусила губу. Вообще-то адвокат мне не помешал бы. – Но больше я не могу сказать.

– А больше ничего говорить и не надо, – тут же вмешался Игорь. – Сказано достаточно. Верно, Фая?

– Да, да, конечно, – растерянно бормотала моя сестра, обеспокоенно оглядывая меня. Я была противна самой себе. Теперь я была – пострадавшая, теперь я была – свидетель, теперь я была – в центре событий. И никакого тебе «я же говорила, я же предупреждала». Призрак сбежавшего Сережи навис надо мной. Злой и жестокий клоун хохотал у меня за спиной. Глупая, какая же я глупая. Чего я хочу добиться своим враньем? Если мне стыдно за своего мужа, нужно не врать, а подумать о своей жизни, но я не хочу этого делать. Не хочу. Фая несет мне чашку с ароматным чаем и бутерброд с вишневым вареньем. Странно, что это делает она, а не наша вечно заботливая, уютная, как новогодняя елка, мама. На этот раз мама, вместо того чтобы носиться со мной, жалеть меня, кормить меня и помогать мне с моими детьми, тихо, по-быстрому слиняла. Странно. Какие у нее, у пожилой женщины, могут быть срочные дела. Она кинула на меня заговорщицкий взгляд, ее глаза горели, выражение лица было как у виноватого нашкодившего школьника. Я даже не успела спросить, куда это она намылилась. Я подумаю обо всем завтра. А сейчас – отдыхать. Пока Сережа не вернулся.

Глава третья. Двое из ларца

Я еще ничего не сделала, а уже чувствовала, что безумно устала. Ожидание конца света утомляет больше, чем сам конец света. Я попыталась сконцентрироваться. Работа. Я работаю. Я зарабатываю на жизнь.

Он сидел напротив меня и требовал – да, именно требовал, гневно, обиженно, – чтобы я сделала так, чтобы его повысили на его работе. А я гадала, что на самом деле привело его ко мне. Люди идут к психологам, потому что хотят сделать свою жизнь лучше. Может быть, даже изменить ее. Выглядеть лучше, производить впечатление, сводить с ума, зарабатывать втрое, вчетверо больше… Чтоб наконец их поняли, оценили. Чтобы в отпуск. Чтоб не бросали носки по всему дому. Чтобы не пили или хотя бы СТОЛЬКО не пили. Все, что угодно, но только чтобы все не оставалось так, как есть. Есть что-то фундаментально неправильное в человеческой природе, что мешает большинству из нас принимать жизнь такой, какая она есть. Какова бы ни была жизнь, человек смотрит мимо нее, смотрит куда-то еще – в будущее, в прошлое, в выдуманные миры. Человек не желает чувствовать то, что чувствует, и хочет чувствовать что-то другое. Стыд, страх, бессилие – демоны, от которых люди бегут сломя ноги.

И это довольно забавно, учитывая, что на самом деле люди панически боятся что-то менять. В основном они приходят ко мне, чтобы жаловаться на других людей.

Евгений Иванович. Среднего роста худощавый мужчина тридцати восьми лет, одинокий, в свитере и джинсах, курит, практически не пьет, много работает на какой-то сложной инженерной работе. Некрасив, но по-своему привлекателен. С возрастом, возможно, стал даже привлекательнее, чем был в ранней молодости, ибо явно никогда не обладал той щенячьей красотой, что с годами сгорает, заставляя старых знакомых восклицать: «Надо же, а ведь был так хорош!» Евгений Иванович хотел, чтобы мы звали друг друга по имени и отчеству, отчего дистанция между нами только удлинилась. Доверие со стороны клиента для психотерапевта – обязательное условие, однако Евгений Иванович никому не желает доверять.

И тем не менее он продолжает ходить ко мне домой, сидит на моем диване, пьет мой чай, платит мне деньги. Когда он кидает на меня свой пожароопасный взгляд, мне становится не по себе.