Полная версия
Здравствуйте. Я – любовница вашего мужа. Это правдивая история
Я фамильярность как явление презираю. С чего это я с человеком – не равным мне ни по статусу, ни по возрасту – буду общаться запросто, по-приятельски? Меня тошнит, когда кто-нибудь из осветителей, звуковиков, монтировщиков вставляет в разговорах: «А, Мишка Боярский? Нормальный такой чел, я с ним работал…»
«Разницу в возрасте хочешь подчеркнуть?» – пишет мне знаменитость.
Я смеюсь. Но «на ты» еще несколько дней не могу перейти. И за каждое «вы» получаю от него щелчок. С трудом себя пересиливая, говорю ему «ты»:
«У тебя все хорошо?» «Может, кофе тебе принести?»
И каждый раз меня передёргивает.
Мне преодоление этого барьера совсем неинтересно.
Моя заинтересованность – Иван. Каждый вечер, когда мы расстаёмся после репетиции, мне жаль, что закончился день. Он целует меня на прощание, и я думаю: как хорошо, что мы завтра снова увидимся. Каждый вечер он говорит мне: не забудь меня разбудить, Катюша. Каждое утро я звоню и говорю ему: доброе утро, Ванечка…
Он дотрагивается до моей руки и смотрит в глаза.
Господи, я и в восемьдесят лет буду покупаться на эти дешёвые трюки, если найдется какой-нибудь желающий их на мне проверять!
Отступать некуда
Я еду в метро после репетиции. Мне не хватило дня, проведённого с Иваном. Мне нужно больше. Больше нельзя? Больше, нельзя. Вернётся жена, приедут дети. Я влечу в этот утёс своей распахнутой грудью и опаду вниз ошалевшей от боли птицей.
Я это знаю. Но два месяца у меня есть. Я целый год жила без любви. Мужчины, которые у меня ночевали, были случайны и мне не нужны. Я целовалась с ними и думала: что бы такого поделать завтра, чем бы развеять скуку?
Я боялась, что по-другому уже не будет.
Два месяца любви. «Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец! Слава безумцам, которые живут себе так, будто они бессмертны!»
Мне очень хочется послать ему сообщение. Не по работе, просто написать что-нибудь теплое, чтобы он лишний раз подумал обо мне. Я торможу себя: нет.
Нельзя.
Прихожу домой. От усталости падаю. Сил не хватает даже ужин себе приду
мать.
Насыпаю корм коту в миску. Жую кусок хлеба, чтобы избавиться от голода.
Держу в руках телефон: написать или нет? Нет.
Дисплей в моих руках светится входящим сообщением: Иван.
«Катюша, ты в городе или уехала уже?»
Сердце выпрыгивает из груди.
«Дома. Котика кормлю. А ты как, согрелся?»
Весь день его знобило. После репетиции собирался пойти в баню с друзьями.
«Нет. И в баню почему-то не пошел».
«Почему?»
«Честно?»
«Только честно». Ставлю смайлик.
«Хочу, чтобы ты приехала, разбудила поцелуем, сделала кофе. Тогда, может, согреюсь».
Пауза. Я сижу, не двигаясь, пытаюсь взять себя в руки. Сердце колотится. Набираю текст.
«Я не смогу тебя завтра разбудить: мне в театре надо быть на час раньше».
Тут же приходит ответ.
«Давай я тебя заберу».
Точно понимаю уже, что не поеду. Нельзя. Нереально. Пишу:
«Ванечка, мне вставать завтра очень рано».
«Приезжай. До театра от меня ближе. Согрею, сделаю массаж. Обещаю холить и лелеять. Одни плюсы».
Я молчу.
Он ждет.
Я молчу.
Через десять минут:
«Давай я тебя заберу».
Не отвечаю. Дальше – тишина.
Ложусь спать. В полудрёме слышу звук входящего смс. Как лунатик с полузакрытыми глазами встаю, иду на ощупь, спотыкаясь в темноте, в другую комнату, где оставила телефон, читаю от него сообщение:
«Прости, не хочу стоять в очереди среди твоих поклонников. Хотя ничем от них уже не отличаюсь».
Улыбаюсь. Кладу телефон. Иду спать.
***
На следующий день ведем себя, как ни в чем не бывало. Только чертики в глазах пляшут. Ближе к вечеру захожу к нему в гримёрку.
– Ваня, зовут на сцену.
Он закрывает за мной дверь. Стоим друг напротив друга в полутьме комнаты. Близко.
– Идём?
Он, глаза в глаза:
– А поцелуешь?
Пауза. Глаза в глаза.
Я делаю шаг.
Целую его в губы.
Он обнимает меня, я обнимаю его. Стоим, целуемся самозабвенно.
Слышно, как по трансляции в коридоре объявляют:
«Иван Кузнецов. Нам нужен Иван Кузнецов. Катя, где Иван? Он нужен на сцене!»
Я, пытаясь от него оторваться:
– Ваня, зовут, надо идти…
Он:
– Сейчас…
Целуемся. Я, решительно:
– Надо…
– Идем.
Смотрит на меня. Глаза сумасшедшие.
Я открываю дверь. Идём вместе по коридору, на сцену.
Конец репетиции. Все расходятся по гримёркам. Иван переоделся, стоит в коридоре. Я прохожу мимо. За мной – водитель Ивана, Лёня:
– Иван, машина стоит во дворе. Можем ехать.
Иван смотрит на меня, останавливает. Кивает Лене:
– Лёнь, ты иди пока. Мы тут с Катей еще пару вопросов должны решить.
Лёня послушно уходит по коридору. Иван за руку тащит меня в свою гримёрку, я не сопротивляюсь.
Заходим. Закрывает дверь. Не включая свет, целуемся в темноте.
Целуемся.
Целуемся.
Целуемся.
– Поехали ко мне, прямо сейчас. Я отпущу Лёню, возьмем такси…
Я из последних сил приказываю себе: «держись!».
– Я не могу, Ваня. Честно, не могу.
Поцелуй.
– Мне надо домой.
Поцелуй.
– У меня там кот.
– Давай сначала к тебе, потом ко мне…
– Я на Просвете живу, это час туда, час обратно… Поздно будет совсем.
– Когда ты ко мне приедешь?
– В выходной.
– Значит, послезавтра.
– Значит, послезавтра.
Дверь распахивается, мы отлетаем друг от друга. В дверях стоит Юля, костюмер, с фраком наперевес:
– Ой, я думала, Ваня, ты уже уехал, – замечая меня, – а чего это вы в темноте сидите?
– Лампочки перегорели… – отвечаю.
Выхожу в коридор. Слышу за спиной Юлин голос:
– Лампочки перегорели? Так надо электрику сказать…
Я иду от метро до дома под проливным дождем. Зонта нет. Мокрая насквозь. До краев наполненная счастьем.
Разбудить поцелуем
Наутро проснулась с жесточайшей простудой. Глаза слезятся, из носа текут ручьи. Набираю целые карманы салфеток.
Главная проблема: как я с ним сегодня целоваться буду?
Утром в театре Ивана нет. Все ждут. Ищут, звонят. Бесполезно, одни длинные гудки в трубке. Начали репетицию без него.
Через час, когда стало понятно, что без него не обойтись, ко мне подошел администратор:
– Кать, надо ехать будить Ваню.
– Это как?
– У Лёни, водителя, есть ключи. Ваня ему сам дал на случай, если его будет не добудиться.
– Так пусть Лёня зайдет и разбудит.
– Лёня зашел. Ваня его не слушает. Не хочет просыпаться.
– Как это не хочет?
– «Сейчас, сейчас», – говорит, и дальше спит. Бухал, видимо, всю ночь.
– А от меня ты что хочешь?
– Съезди, разбуди ты. У тебя получится.
Хорошо. Я даже не спрашиваю, почему у Лёни не получается, а у меня получится. Я быстро соглашаюсь.
– Дай мне машину.
– Она во дворе. Ждет тебя.
Выхожу во двор, сажусь в машину к водителю директора, едем к Ивану.
Приезжаем. У подъезда спит Лёня в машине. Я стучу ему по стеклу, он просыпается, выходит.
Вместе с ним мы заходим в огромный подъезд старинного дома. Поднимаемся на лифте. Лёня оправдывается:
– Я его будил, но ты пойми, я ведь тоже не могу там как-то резко… Я вообще-то по другому профилю.
– Совсем просыпаться не хочет?
– Совсем.
Подходим к квартире. Лёня достает из кармана ключи, открывает дверь.
Я прохожу, оборачиваюсь на него:
– Вы идите, Лёня, я сама…
– Хорошо, я в машине жду.
Лёня уходит.
Я оглядываюсь по сторонам.
Огромный коридор, уводящий вглубь квартиры. Гигантский зеркальный шкаф. Я снимаю обувь. Иду босиком по холодной плитке.
Заглядываю в гостиную, которая попадается на пути. Таких больших комнат в жилых квартирах я еще не видела. Метров пятьдесят, не меньше. Камин в стене. Раскинувший ветвями фикус на полу. Два кресла. Стеклянный столик с недопитой бутылкой коньяка. Все остальное пространство в коробках. Больших и маленьких, наставленных, взгромождённых друг на друга.
Холодно. Темно. Почему-то сыро.
Ивана тут нет.
Иду по коридору дальше. Сворачиваю направо.
Спальня.
На большой кровати спит в одежде, спрятав лицо в подушку. Осторожно сажусь рядом, на краешек. Глажу его по спутанным волосам. Поворачивает ко мне лицо, но продолжает спать. Откликается на ласку.
Я – тихо-тихо – целую его в губы.
– Ваня, вставай…
Открывает глаза. Увидев меня, подскакивает от неожиданности.
– Ты! Здесь! Ты как?
Обнимает, утыкается лицом мне в плечо.
Сидим так около минуты. Потом отодвигается, смотрит в глаза:
– Как ты здесь оказалась?
– Я приехала из театра. Меня послали с важным поручением тебя разбудить. Лёня будил-будил, ты не просыпался…
– Прямо из театра приехала?
– Ну да, прямо из театра.
– Бр-р-р-р!
Он пытается прийти в себя.
– Давай, Ванечка, умываться, чистить зубы и поехали.
– Да! – подскакивает с кровати – Поехали!
– А умыться?
– Так я уже умывался! Лёня, когда будил, просто я спать опять завалился…
Выходим с ним в коридор.
– Ты квартиру видела?
– Да я особо не смотрела.
– Ну, ладно, я тебе потом её покажу.
Замечает мои сапоги, стоящие в коридоре.
– Ты снимала обувь? Зачем? Здесь так грязно… так давно никто не убирался… Надо уезжать с этой квартиры. Плохо здесь.
Выходим с ним на лестницу. Заходим в лифт. Целует меня в губы.
У меня заложен нос, я делаю резкий вдох. Он отодвигается:
– Что такое?
– Я простужена. Вдрызг. Не боишься заразиться?
– Не боюсь. Я тоже простужен.
Целует меня. Двери лифта раскрываются. Мы выходим на улицу.
Пока мы едем до театра, Иван спит на заднем сидении.
Приезжаем. Никто ему слова не говорит: одевается, гримируется, выходит на сцену.
Вижу, как ему плохо. Глаза отсутствующие, руки дрожат, озноб перетряхивает плечи. А ведь надо ещё и текст какой-то произносить. И реакции какие-то отыгрывать.
Ловит меня в темноте за сценой, воспользовавшись минутной паузой:
– Катя, мне срочно нужно водки выпить. Мне плохо. Очень.
– Вижу, Ванечка, но где же я водку найду?
– Найди. Мне очень нужно. Буквально сто грамм.
Иду к декораторам:
– Ребята, у вас водки нет? Сто грамм всего нужно…
– Похмелье, Катенька?
– Да ну вас, я серьезно! Очень надо!
– Откуда? Сухие сидим третий день…
– А где достать можно?
– Зайди к монтировщикам.
Иду к монтировщикам.
– Ребята, сто грамм водки нужно позарез! Достаньте, а?
– А в магазинах что, уже не продаётся?
– Да мне из театра не выйти, я всё-таки работаю, как ни странно…
– И что, без сугрева уже не работается?
– Это не мне.
– А, бедолаге синему?
– Он не бедолага. Подумаешь, с кем не бывает.
– С кем не бывает, только не с ним. Каждое утро у него бывает. На, для болящего не жалко.
Протягивают мне бутылку, на донышке плещутся остатки.
– Спасибо большое, вы очень выручили!
– Куда ты по театру с бутылкой? На вон, пакет возьми!
– Ой, спасибо большое, честное слово, очень помогли!
Иду по театру с бутылкой, завёрнутой в пакет. Чувствую себя шахидкой, проносящей бомбу в салон самолета. Захожу в его гримёрку, открываю тумбочку, ставлю бутылку на полку. Закрываю. Выхожу.
Иду на сцену, он стоит за кулисой, стаканчик кофе пляшет в руках.
Подхожу, говорю тихо:
– У тебя в гримёрной, в тумбочке.
– Спасибо.
Горячая благодарность в глазах, легкое касание руки, быстро уходит в сторону гримёрной.
Вот такая теперь у меня любовь.
Не думай, а прыгай
На следующий день – выходной.
Мне нужно успеть переделать тысячу дел, в том числе доехать на велосипеде до подружки Аньки, отдать ей ключи от квартиры, чтобы вечером она пришла ночевать к моему коту: меня ведь не будет.
Кот сходит с ума от моей работы: сидит один дома по четырнадцать часов. Когда я прихожу, он ходит за мной следом и кричит, а у меня разрывается сердце, но нет сил даже погладить его лишний раз. Я не могу оставить его одного больше чем на сутки.
Я прошу Аньку приехать к нему: у меня любовь.
Все последние дни я хожу такая шальная, что в редкие минуты возвращения к реальности удивляюсь, насколько она идет вразрез с моим существованием в ней.
Приезжая к дому Аньки в тридцать второй раз в своей жизни, я вдруг включаюсь, что забыла, где она живет.
Кружу на велике по дворам, не могу найти ее дом.
Понимаю, что голова моя болеет всерьёз, потому что и дворы эти, и Анькин дом, я знаю преотлично.
Наконец, созвонившись с ней и получив конкретные инструкции, выруливаю к нужному месту. Отдаю ключи, объясняю про замки.
Анька смотрит на меня:
– Сама на себя не похожа. Студентка какая-то на велике…
Я даже не улыбаюсь, настолько всё происходящее кажется мне серьёзным.
Почему?
Потому что понимаю: делаю шаг в пропасть. Падать – долго, возможно, с кайфом, с иллюзией полета, но разбиваться о землю – придётся. Будет больно, дышать не смогу. Плевать. Я делаю шаг.
«Только о двух вещах мы будем жалеть на смертном одре. Что мало любили и мало путешествовали».
Марк Твен.
***
Мы созваниваемся, Иван говорит мне:
– Катюша, бери такси. Так будет быстрее. Приезжай в центр, к отелю «Новый Свет», я тебя встречу, мы пообедаем. Здесь прекрасная кухня.
– Хорошо.
– Позвони мне минут за десять как будешь подъезжать, я выйду к тебе.
– Хорошо.
Вызываю по телефону такси. Насыпаю коту в миску двойное количество корма, проверяю воду: вдруг Анька забудет и не придет к нему? Или не сможет открыть дверь? Или случится что-то ещё, и мой котяра, моя барбацуца, останется один. По крайней мере, голодать не будет…
Я еду в такси. Я нервничаю. В очередной раз напоминаю водителю:
– Вы мне только не забудьте за десять минут сказать, что мы подъезжаем…
Украдкой от него смотрюсь в зеркало: хороша ли? Подкрашиваю губы.
– Через десять минут будем.
Я набираю номер:
– Я подъезжаю. Буду через десять минут.
– Понял тебя, Катюша. Жду.
Подъезжаем через три минуты. Иван уже стоит на улице, тревожно высматривает мою машину.
Вот так просто, стоит на дороге кинозвезда, лауреат госпремии, мечта школьниц и студенток, ждёт, когда я приеду.
Замечает. Подбегает. Спешит, чтобы я не успела достать кошелек:
– Сколько?
– Пятьсот рублей.
– Спасибо.
Дает водителю семьсот.
Подает мне руку. Я выхожу из машины, падают все мои сумки, пакет с бумагами, пьесой, документами, завтра же мне на работу, все так нелепо, неловко, я ведь королевой должна к нему приехать, а не менеджером с бумажками.
– Ух ты, сколько у тебя всего…
Чувствую себя тёткой с кошёлками.
Идём в гостиницу. Проходим холл с администраторами:
– Здравствуйте!
– Здравствуйте.
Сияющие улыбки. Только меня они все тут и ждали.
Гостиница маленькая, почти домашняя. Но очень дорогая.
Иван проводит меня на террасу, где размещена часть ресторана. Потолок и стены из стекла, диковинные пальмы, комната залита предзакатным солнцем, не хватает только пения заморских птиц.
– Пообедаем здесь, ты не против?
– Нет, конечно, здесь хорошо.
Кроме нас в зале никого нет. Садимся. Девушка с лицом фотомодели несет меню. Вторая фотомодель приносит пледы: на террасе не топят. Иван заботливо меня укрывает. Листаю меню: цены заоблачные. Заказываю какой-то несусветный салат, бокал вина, Иван просит принести ему пельмени…
Пока нет еды, ведёт меня по гостинице, показывает причудливые интерьеры.
Все очень дорого, сделано с отменным вкусом.
Каждый маленький зал – отдельная страна, со своей стилистикой, красками, полутонами. Вот Италия, дальше – Англия, Германия, Испания…
– Нравится?
– Очень!
– Я здесь часто бываю. Мы тут жили два месяца, когда с квартиры на квартиру переезжали.
Про себя думаю: неплохо вы жили…
– Меня тут все знают, я часто сюда обедать приезжаю…
Возвращаемся за столик. Садимся рядом.
Вместо несусветного салата мне приносят много-много травы в тарелке, слегка приправленной креветками и черри.
Сижу, пережёвываю траву.
Запиваю вином. Иван смотрит на меня, глаза – светятся.
Тянусь к нему сама, он меня целует.
Целоваться неудобно: официантки-фотомодели мимо шарятся.
Обнимает меня, сидим как престарелые супруги на пенсии: в клетчатых пледах, обнявшись, с видом на природу.
Неожиданно стало не о чем говорить друг с другом.
Какие-то натяжки возникают.
Рассказывает мне что-то.
Не понимаю ничего.
Думаю про другое.
Киваю и улыбаюсь.
Давай, уедем ото всех
– Давай уедем на день раньше? – говорит мне Иван.
Через несколько дней мы едем на гастроли в Череповец. Везем антрепризу, спектакль режиссёра Андрея, который Иван со знаменитостью играют уже несколько лет.
Помреж, ведущая эту постановку, неожиданно слиняла в Таиланд. Ещё две недели назад ко мне подошел продюсер спектакля и попросил ее заменить.
Я согласилась.
– Зачем – на день раньше? – спрашиваю я Ивана.
– Сбежим от всех. Только вдвоем. Поедем на моей машине.
– А как я это объясню директору?
– Никак. Мы никому не скажем.
– А где мы ночевать будем? Гостиницу нам раньше не дадут.
– Мы сами снимем номер. Соглашайся, устроим своё небольшое путешествие.
Своё путешествие. Я и Иван. Сутки вместе. Мне снится всё это, что ли?
– Хорошо, – улыбаюсь ему, – поехали.
Он целует меня.
Любовь, болезнь и новые трудности
Расплатившись за обед, выходим на улицу.
Оба простужены до соплей.
Течёт из всех щелей, хлюпаем, сморкаемся, пытаясь делать это как можно незаметнее.
– Знаешь, куда мы теперь поедем?
– Куда?
– В аптеку. Купим нам с тобой лекарства.
Не такая уж плохая мысль, думаю я. Очень даже романтично.
В аптеке девушка-провизор тут же обалдевает от присутствия звезды. Теряется, роняет медикаменты, всё время возвращается глазами: действительно, он?
Иван покупает нам лекарства: капли от насморка, перцовый пластырь, таблетки, порошки, сироп от кашля, леденцы, микстуры… Все в двойном количестве.
Я пытаюсь сопротивляться: куда мне столько? – Бери, лишними не будут.
Получив деньги, аптекарша, краснея, просит автограф.
Иван улыбается: лишний рубль в его копилку.
Едем к нему домой.
Я сижу в его белом джипе и чувствую себя супер-женщиной. С целым пакетом лекарств в руках и кинозвездой на соседнем сидении.
Еще бы высморкаться как следует…
Квартиру, в которой я уже была, теперь мне показывают вдумчиво и подробно.
Огромная, бессмысленная, холодная площадь. Как здесь можно было жить два года? Только уезжая со съемок на гастроли и с гастролей на съемки. Успокаиваю себя тем, что разгуливаю не по семейному гнезду, а по уже оставленному жилищу.
В какой-то момент Иван меня обнимает, разворачивает к себе.
Глаза в глаза.
Губы в губы.
Сшибая попадающиеся на пути коробки, мы движемся к спальне.
Мне неловко, как всегда это бывает в первый раз. Я преодолеваю застенчивость.
В моих действиях больше механики, чем чувства.
Он что-то прекрасное шепчет мне на ухо, я улыбаюсь.
И тем не менее, неловко.
Даже сейчас, когда вспоминаю.
Ближе к утру просыпаюсь от того, что его колотит. Просто трясёт в ознобе рядом со мной. Осторожно целую его лицо, оно мокрое, точно его поливали из лейки. Он не просыпается.
Иду на кухню, ставлю чайник, размешиваю в чашке лекарство, остужаю, несу в спальню. Бужу его, прошу выпить.
Пьёт как ребенок, потому что надо, потому что сказали, пообещали, что станет легче.
Пьёт и через секунду засыпает. Проваливается в небытие.
Через два часа звонит будильник.
Встаю, иду под душ, выхожу, одеваюсь, крашусь, иду на кухню. В холодильнике – бутылка водки и черствая горбушка хлеба. Не густо. Нахожу на полках пачку кофе, сахар, чашки. Не пропадём. Варю кофе в кастрюльке.
Потом возвращаюсь к нему. Бужу осторожно, боясь испугать спросонья.
– Ванечка, вставай, милый. Пора в театр.
Открывает глаза. Глаза больные.
– Я сделала кофе. Есть у тебя нечего, позавтракаем в театре.
– Хорошо.
Глажу его тихонько по плечу. Какая страсть? Только нежность…
– Как ты себя чувствуешь?
– Я сейчас встану.
– Может, отменим репетицию? Ты заболел…
– Нельзя. Я сейчас встану.
Встаёт. Идёт в душ.
Пьём кофе на кухне. Молчим. Тягостно.
Вызываем мне такси.
За Ваней заедет Лёня. Мы должны приехать в театр на разных машинах.
Уезжаю раньше. Целую его:
– Увидимся через двадцать минут.
– Увидимся.
Выхожу из квартиры.
Тревожно
Выхожу и понимаю: меня саму колотит в ознобе. Только не из-за простуды, а из-за осознания: случилось. Ну-ну. Шаг сделан. Звоню Аньке. Кричу ей, сонной, в трубку:
– Попадос! Аня… По-па-дос!
Она подскакивает в моей кровати:
– Что случилось?
– Все случилось! Я влюбилась, дура!
– Сама дура, я испугалась! Разве так можно? Девять утра…
– Я и говорю, что я дура! Ужасная дура, но как прекрасно, Анька, хоть иногда позволить себе быть ужасной дурой…
…
Весь день ему плохо. Я готовлю для него горячий чай, растворяю порошки от простуды, напоминаю, что пора пить таблетки…
Сегодня они репетируют сцену объяснения в любви с Ниной Заречной. Нину играет молодая симпатичная актриса. Меня примиряет с ней то, что она – замужем и любит своего мужа.
Актриса и сама по себе недурна, но над ней работает целая команда профессионалов. Её одевают в чудесное платье, два часа укладывают волосы, штукатурят щеки и красят глаза… А ты тут носишься целый день взмыленной лошадью по коридорам, в зеркало-то взглянуть некогда, а надо держать конкуренцию. Это что, честно?
Как он плачет на сцене от любви к ней! Прямо сердце разрывается. От ревности. Что это он разыгрался сегодня? Никак из-за температуры?
Вот надо же, чтобы такая сцена репетировалась после первой нашей с ним ночи! А на меня он сегодня почти не смотрит…
На меня смотрит московская знаменитость:
– Что-то ты сегодня грустная какая-то, да?
Надо же, заговорил человеческим голосом, заметил кого-то рядом с собой…
– Да, поругалась с начальством…
– Вот я и вижу: что-то с тобой не то…
С благодарностью смотрю на знаменитость.
Это важно, когда рядом кто-то чувствует, что с тобой происходит.
Вечером разъезжаемся по домам. Сталкиваемся с Иваном в коридоре.
– Ну ты как?
– До дома бы доехать…
Ранним утром у него самолёт. Улетает на съёмки в Москву, завтра его не будет.
– Держись, давай. Не проспи завтра, а то не улетишь…
– Я уже попросил Лёню, чтобы он меня растолкал…
– Ну, ладно, пока.
– Пока.
Сухо целует меня в щёку.
Я слегка раздосадована. Во-первых, что с собой не позвал. Во-вторых, что в щёку поцеловал, а не в губы. И вообще, попрощался не так как нужно. Плохо попрощался.
Но он болеет. Что с него взять.
Отпустите, у меня любовь
Возвращаюсь домой поздно вечером, застаю у себя дома Аньку. Открываю бутылку вина, меня трясёт, мне надо выплеснуть всё то, что во мне накопилось за прошедшие сутки.
Анька вина не пьёт. Она сидит на кухне, за столом, напротив, и меня слушает.
Я говорю, говорю, говорю, я просто фонтанирую эмоциями. Останавливаюсь, когда вино у меня заканчивается. Я выпила всю бутылку.
– Анька, – кричу, – мне надо ехать к нему! Он там сейчас один в этой страшной, холодной квартире! Он больной! Ему надо, чтобы рядом с ним был кто-то! Я поеду!
Анька останавливает меня:
– Ну куда ты, в ночь? На часы посмотри…
– Я поеду! Просто буду рядом! Нельзя, чтобы больной человек оставался один! У него температура 39!
– Никуда тебе ехать не надо. Когда человек болеет, ему меньше всего нужно, чтобы рядом с ним крутился кто-то, требующий внимания…
– А я не буду требовать внимания, – почти прошу её я, – я просто рядом полежу… Вдруг ему плохо станет?
– Успокойся уже. Сама спать ложись. Смотри, сколько времени, а у него самолёт завтра рано, дай ему выспаться…