На все Твоя воля. Исторические новеллы

Вот и объявился сначала в Новгороде, а позже и в Москве некий монах-скитник, паломник по святым местам – Нил Сорский. В 1490 году Нил, призывая в своих проповедях духовную братию к самосовершенствованию, предложил служителям церкви добровольно отказаться от всех материальных благ, включая и земельные угодья. Последователи Нила Сорского со временем стали называться «нестяжателями».

Однако, как того и следовало ожидать, многие архиереи, отстаивая законное право Церкви на нажитую веками движимую и недвижимую собственность, встретили воззвание новгородского гостя в штыки. И хоть в пылу полемики никто не погиб, но и самому Нилу, и его сторонникам досталось изрядно.

Но прошло совсем немного времени, и вдруг выяснилось, что идеи Нила не канули в неизвестность вместе с ним, а очень даже живы, популярны и нашли живейший отклик как в среде служителей культа, так и при дворе Великого князя. Особенно они пришлись по душе Ивану III и его невестке Елене Волошанке.

Еще бы!

Ослабление Церкви, способствовало укреплению самодержавия.

Дальше – больше!

Идеи Нила Сорского были взяты на заметку и поддержаны главой Древнерусской Православной церкви митрополитом Зосимой. Противостоять таким сильным противникам было непросто!

И все-таки нашелся в Новгороде один закоренелый ортодокс по имени Иосиф Волоцкий, который не побоялся и вступил с «нестяжателями» в открытую борьбу. Сторонники Иосифа, отстаивающие имущественные накопления Церкви, стали называться «иосифлянами». Сам по себе протест Волоцкого ни Ивана III, ни его окружение не задевал до тех пор, пока в нападках «иосифлян» ни прозвучал вполне прозрачный намек на то, что в самом сердце княжества завелась крамола и что крамольники, являясь членами некоего тайного кружка, проповедуют многие ереси.

Тень подозрения пала на членов великокняжеского семейства и его близкое окружение.

Однако никому в Москве до этих ересей никакого дела не было! Москва 1492 год жила тревожным ожиданием нового апокалипсиса, нового конца света. Ведь, согласно древнерусскому летоисчислению, в 1492 году заканчивалась седьмая тысяча лет «от сотворения мира», а вместе с ней заканчивалась и сама жизнь на земле. Этим годом ограничивались и все расчеты церковных праздников («пасхалии»), потому как считалось, что далее они никому не понадобятся, не будут нужны, ибо мир навсегда погрузится в ужас, мор и мрак!

Но на следующий день – 1 сентября нового 1493 года, когда солнце снова взошло на небо и люди с радостью обнаружили, что они все еще живы, мир светел и ничего непоправимого не случилось, жизнь завертелась как обычно.

Первыми пришли в себя «иосифляне». Подогреваемые своим вождем Иосифом Волоцким, они развернули широкую компанию по искоренению в столице жидов и вероотступников. Но если для замаха на княжескую семью им не хватало пороха, то для митрополита Зосимы его оказалось в самый раз. Немало потрудились «иосифляне» и над сбором неоспоримых доказательств вины и недостойного служения архипастыря. Тем более, что в страшные времена средневековья обвинить человека в крамоле и ереси было делом обычным и никого особого труда не составляло.

В конце концов, избегая дальнейшего обострения борьбы с «иосифлянами», Иван III свел Зосиму с престола, сослав его сначала в Симонов монастырь, а потом и на Белоозеро – в духовную цитадель нестяжательства.

Но если бы докучливые «иосифляне» удовлетворились одной только этой жертвой! Так нет! Иосиф Волоцкий жаждал большой крови и искал еретиков повсюду, даже и в великокняжеской семье. Почувствовав в лице «иосифлян» ту единственную и необходимую поддержку, в которой она, развивая борьбу с Еленой, так давно нуждалась, Софья стала оказывать им посильное содействие.

Но сколько бы гонители еретиков не кружили вокруг Елены, а ничего существенного им выкружить не удалось. Все их обвинения сводились к одному, что Волошанка поддерживала знакомство с неким жидом по имени Схария, а значит, разделяла его еретическо – схоластические воззрения, которые получили распространение в обществе. Однако, обвинить княжну публично «иосифляне» не смели, понимая, что в таком случае в равной степени с ней виновным окажется и сам Великий князь Иван III. Как стало известно, он тоже неплохо знал Схарию, в течение многих лет вел с ним переписку и даже приглашал его к своему двору на службу.

***

Но был ли Схария на самом деле тем опасным еретиком и крамольником, каким его себе воображал Иосиф Волоцкий?

Многое из того, что сегодня известно о Схарии, свидетельствует о том, что он был по-своему выдающимся человеком своего времени. Сын знатного и богатого генуэзца Винченцо де Гизольфи Заккария-Схария пользовался большой известностью на Руси, но не только потому, что был генуэзцем. Так в своих письмах Иван III именует его всякий раз по-новому: то «фрязином» (то есть по-древнерусски итальянцем), то «черкасином» или «евреянином», то «жидовином» или «таманским князем».

И это не случайно!

Известно, например, что отец Заккарии, Винченцо, развивая торговые дела на Таманском полуострове, вступил в 1419 году в брак с черкесской княжной Бике-ханум, что и позволило их сыну, названному Заккарием, носить титул и занимать положение «князя Таманского».

Далее следы Заккария Гизольфи обнаруживаются уже в Константинополе, где судьба свела его с еврейским проповедником – раввином Коматяно, который и напичкал его голову всякой иудейской ересью.

Проведя в путешествиях по белу свету большую часть своей жизни, князь Таманский почерпнул немало разнообразных знаний как в Западной, так и в Восточной культуре. Так он приобрел славу всесторонне образованного человека. Существуют неопровержимые доказательства того, что Схария свободно владел несколькими языками: итальянским, черкесским, русским, латинским, татарским и еврейским.

На Русь в Великий Новгород Заккария прибыл в 1470 году вместе с литовским (ранее киевским) князем Михаилом Олельковичем, который, к слову сказать, был родным братом супруги Стефана Великого Молдавского, Евдокии Олельковны, а значит, родным дядей Елены Стефановны Волошанки. Можно с большой долей вероятности предположить, что, скорее всего, именно Стефан, «отрекомендовал» Заккарию своему будущему шурину Ивану III, как прелюбопытнейшего человека, и тот, в свою очередь, проявил к нему живейший интерес.

Как бы там ни было, но в Новгороде Схария-Заккария появился в качестве образованного и богатого аристократа международного уровня, а, может быть, даже и главы государства, имевшего немалое геополитическое значение, поскольку Таманский полуостров был узловым пунктом на одном из важных торговых путей из Европы в Азию.

Часто бывая в доме молдавского господаря и охотно демонстрируя его домочадцам и гостям свои обширные познания в различных областях знаний, Схария просто не мог ни впечатлить юную, очаровательную и жадную до всего необычного и нового дочь хозяина – Елену. Устоять и не восхититься чужестранцем, а, более всего, всем тем таинственным и запретным, о чем Схария умело и с большим изяществом говорил, было по силам разве что только безголовому истукану.

В изобретенной Схарией теории гармонично переплетались как оккультные, так и эзотерические науки, успешно сочетающие в себе мистику, многие элементы язычества, астрологию, чародейство, чернокнижье и гадание по звездам.

Поманили и увлекли за собой лукавые речи Схарии не только наивную и доверчивую княжну, но и умудренного жизненным опытом московского князя Ивана III, и его близких людей, из которых посольский дьяк Федор Курицын даже возглавил тайный кружок, исповедующий лжеучение Схарии.

Однако, до той поры пока, так называемые, вероотступники не затрагивали в своих увлечениях канонических основ христианства, Церковь поглядывала на их забавы сквозь пальцы. Но стоило только еретикам покуситься на имущественные права святых отцов, как те тут же ощерились и объявили им войну не на жизнь, а на смерть.

По сути дела, проповедь Нила Сорского, положив начало серьезному и глубокому конфликту между «нестяжателями» и «иосифлянами», предопределила на многие годы вперед целевую программу Царства по секуляризации церковной собственности.

Идея об изъятии у Церкви земельного и иного имущественного владения в пользу государства показалась Ивану III настолько привлекательной, что он ни под каким предлогом не желал от нее отказываться, а, значит, и не спешил выдавать своих сторонников «иосифлянам».

***

Борьба с еретиками, которая завершилась церковным собором, осудившим еретиков и саму ересь, выявила острые противоречия внутри политических группировок, которые сформировались вокруг великокняжеского престола.

С одной стороны это было окружение вдовой княгини Елены Стефановны, которая тяготела к расширению связей с Центральной Европой и стояла на позициях укрепления княжеской власти, а с другой стороны – окружение Софьи Фоминичны, которая, находясь под влиянием Рима, проявляла интерес к католической Германии и Литве, всячески способствуя усилению авторитета Церкви.

Затишье в борьбе с ересью наступило в сентябре 1494 года. Именно в это время князь, дабы пресечь разгоревшуюся кампанию по отлову и преследованию еретиков, отправляет думного дьяка Федора Курицына – руководителя московского кружка еретиков в Литву с поручением сосватать старшую княжескую дочь Елену Ивановну за Великого литовского князя Александра.

Подготовка княжеского двора к свадьбе, поумерив полемический пыл ортодоксов, позволила Ивану III немного передохнуть и переключиться на решение насущных проблем. Желая выказать себя перед будущим зятем примерным семьянином и, что более важно, христианином, исповедующим греческую – православную веру, князь восстановил прерванные после смерти Ивана Молодого супружеские отношения с женой.

В общем-то, сам по себе женский вопрос: «Какую из двух женщин предпочесть?» волновал Ивана III менее всего. В конце концов, он мог себе позволить и лишнее! Разногласия между супругами развивались не на почве ревности, как это можно было бы предположить, а на различиях во взглядах на многие государственные вопросы и в том числе на проводимую великим князем политику. И если Елена Волошанка, оставаясь правой рукой тестя, поддерживала его курс на усиление самодержавной власти Царства, то Софья, воспитанница папского двора, защищала автократию Церкви, выступая, в этом смысле, на стороне «иосифлян».

А между тем предстоящий брак великокняжеской дочери Елены и Александра таил в себе немало сложностей. По условиям брачного контракта, князь Александр, исповедующий католическую веру, должен был отказаться от любого противодействия супруге и не принуждать ее к измене православного закона. Для России этот пункт договора был очень важным, так как, превращая Елену Ивановну в своеобразный центр православия за границей, он еще и способствовал, по задумке Ивана III, объединению вокруг нее всех православных верующих Литвы. Конфликт между официальной католической церковью и самостийной православной диаспорой, который неизбежно возник бы по целому ряду причин, был нужен России как повод для развязывания новой войны за господство над Балтикой.

***

Однако, за долгим сватовством, трудными переговорами и звоном свадебных колоколов Иван III проглядел главное – разлад в собственном доме. Улучив удобный момент, Софья вместе с сыном Василием, опираясь на преданных им людей, подготовили государственный заговор, направленный как против внука-Дмитрия, так и против самого князя. Суть заговора сводилась к следующему: пока Василий, прихватив с собой великокняжескую казну, хранящуюся в Вологде и Кириллове, будет скрываться на Белоозере, Софья, отравив Дмитрия и используя захват казны, как козырь, продиктует супругу свои требования.

Правда, и план, и сама мысль о заговоре возникли в хитромудрой голове Софьи Фоминичны не вдруг, а под давлением сложных жизненных обстоятельств. Ведь, как ни старался князь сохранить в глубокой тайне от жены свое намерение венчать еще не достигшего совершеннолетия внука Дмитрия шапкой Мономаха, ей о том стало известно. В отчаянии Софья кинулась за помощью к колдуньям и знахаркам.

В декабре 1497 года злой умысел Софьи был раскрыт, и она вместе с княжичем Василием снова оказалась в опале. Заключив супругу и сына под домашний арест, Иван III не пощадил никого из ее сообщников. Особую немилость он проявил к ворожеям, тем, что приготовили для его внука ядовитое зелье. Обыскав лихих баб, он приказал утопить их в Москва-реке.

Продемонстрировав еще раз и Боярской думе, и Церкви свое твердое намерение продолжать политику укрепления великокняжеской власти и государственного управления, Иван III 4 февраля 1498 года торжественно венчал в Успенском соборе Кремля своего внука Дмитрия на царство. Церемония венчания молодого пятнадцатилетнего князя во всех подробностях повторяла обряд коронации византийских императоров.

Пышные праздничные торжества, устроенные Иваном III, привлекли в Москву многих важных особ как из числа духовенства, так и светских лиц – бояр, князей, дворян, зарубежных гостей и послов, а более всего зевак – простого московского люда.

Да, и посмотреть было на что!

В истории Российского государства венчание самодержца на царствование так широко и шумно отмечалось впервые! И, быть может, не случайно именно Дмитрий – внук двух великих современников, наследник двух великих дедов, которые вошли в историю под именами Стефана III Великого и Ивана III Великого, положил начало новой традиции, которой будут придерживаться в будущем все последующие правители России.

Казалось, что с коронацией Дмитрия, долгий поединок двух великих женщин завершен, и лавры победительницы справедливо достались молодой и красивой Елене Волошанке.

Внешне все именно так и выглядело.

Но уже в следующем 1499 году многое в их позициях переменилось.

***

Немало усилий прилагал Иван III к тому, чтобы скрыть от своего литовского зятя истинный характер отношений, которые сложились на тот момент между членами его семьи. Но прошло время и правда, не без участия Софьи, открылась. Принимая во внимание то обстоятельство, что великая княгиня Софья и ее сын Василий отстранены от участия в государственных делах, а сам великий князь, уклоняясь от фундаментальных основ православия, замешан в какой-то грязной истории с еретиками, Александр Каземирович посчитал себя вправе усилить давление на жену и принудить ее к принятию католичества.

Подобный поворот событий не устраивал Ивана III.

Загнанный в угол прозвучавшими в его адрес обличениями со стороны Александра, Иван III вынужден был на них правильно отреагировать. Выпустив Софью и Василия из-под домашнего ареста, князь, повинуясь эмоциональному порыву, отдал распоряжение о разгоне тайного общества. Более того, повинуясь желанию князя, в Москве были устроены показательные казни самых активных его участников, в число которых попал и Федор Курицын. Но в глубине души Иван III еще надеялся, что ему удастся избежать радикальных политических перемен и кадровых перестановок.

Совсем иное мнение на этот счет было у Софьи Фоминичны. Выйдя на свободу и правильно оценив расстановку сил в русско-литовских отношениях, Софья с прежней энергией принялась за мужа. Внушая Ивану изо дня в день одну и ту же настойчивую мысль о том, что интересы царства требуют того, чтобы их сын Василий занял в государстве приличествующее ему высокое положение, она запросила для него полцарства.

Имелся у Софьи в запасе и еще один не менее убедительный довод. Знала она, что согласно державной традиции, великий князь, передавая престол наследнику, должен был позаботиться и о других сыновьях.

Как?

Отписать им в управление удельные княжества. А коли так, то почему бы не отдать Василию в удел города Псков и Новгород со всеми прилежащими к ним землями, тем более, теперь, когда репутация князя подмочена и нуждается в реабилитации.

Князь понимал, что Софья права, но его мучил вопрос, как на это посмотрят бояре. Ведь в своей речи во время коронации внука он сам провозгласил, что «благословляет при себе и после себя великим княжеством Владимирским, Московским, Новгородским и Тверским своего внука Дмитрия», которого ему Бог дал вместо сына. Нет, не мог, не имел права Иван III Васильевич отказаться от своего княжеского слова и отнять у наследника титул великого князя Новгородского. На соблюдении правовой этики настаивало и руководство Боярской думы. Понимая, что миром вопрос о разделе государства не решить, князь приказал арестовать главных своих противников – министра иностранных дел князя Патрикеева, двух его сыновей и зятя.

Арест таких важных вельмож, как бояре Патрикеевы, напугал и заставил остальных членов Боярской думы быть посговорчивей.

Весной 1500 года Иван III отдал Василию в удел и Псков, и Новгород. Правда, что касается Пскова, то права Василия на этот город так и остались на бумаге. Решение Москвы о разделе государства на уделы и о передаче Пскова Василию, взбунтовало горожан, которые уже успели принести присягу на верность Дмитрию. Город отправил в Москву послов, чтобы они, призвав великого князя «соблюдать свою отчизну в старине», объяснили ему и то, что посадники и вече признают только одного государя, того, который сидит на московском троне.

Принимая во внимание то, что Псков является важной стратегической областью и стоит на стыке границ двух государств Ливонии и Литвы, Иван III поостерегся накануне подготавливаемой им войны осложнять с послами отношения.

***

Перестановка политических сил, которую Иван III произвел при дворе, давала непонятливым понять, что западный вектор во внешней политике князя становится преобладающим и что политико-династический брак, заключенный между Москвой и Литвой, целью которого являлось сохранение мира между двумя странами, не выполнил своей задачи. И хоть в грамотах великого князя, мобилизующих мужское население державы на войну, все еще упоминалось имя Дмитрия, но это уже почти ничего не значило. Время триумфа Елены Волошанки неуклонно катилось к исходу и, отправляясь на войну со своим зятем Александром, Иван III взял с собой не внука, а старшего сына Василия. Именно он должен был продемонстрировать православному населению Литвы, что все слухи о разногласиях в княжеской семье ложны и что Москва никогда не уклонялась от веры своих отцов и дедов.

В этом аспекте всякое упоминание о Елене Волошанке и Дмитрии внуке, а тем более их присутствие во дворце компрометировали князя и уличали в лицемерии. Каждый понимал, что в случае победы великий московский князь Иван III Васильевич должен будет предстать перед гонимым и униженным православным населением Литвы не только освободителем и защитником, но и примерным православным христианином, мужем и отцом!

В ноябре 1501 года русские войска одержали первую крупную победу под Мстиславлем, а на рубеже 1501—1502 гг. начали успешные военные наступления на территории Ливонии. Демонстрируя Западному миру силу и мощь русской армии, Иван III, опасаясь за свой авторитет и заботясь о том, чтобы сведения о его личной жизни не просочились через границу, приказал 11 апреля 1502 года взять Елену Волошанку и ее сына Дмитрия под стражу.

А еще через три дня, благословив Василия на «великое княжество Владимирское и Московское», Иван III провозгласил его самодержцем всея Руси.

Однако, наслаждаться победой над своей соперницей Софье посчастливилось недолго, она умерла ровно через год в апреле 1503 года. А в 1505 году не стало и Ивана III. Но перед своей кончиной он не только успел попросить у своей невестки и внука прощения, но и выпустить их из заточения на свободу. Правда, уже на следующий день после погребения деда, Дмитрий был по приказу Василия арестован и заключен в темницу, теперь уже до конца своих дней в 1509 году.

Но, должно быть, долгая и напряженная война за власть, а если смотреть глубже, то и за будущее России, обескровила всех ее участников.

Елена Волошанка покинула этот мир в 1505 году.

Потомки Софьи Палеолог постарались и сделали все для того, чтобы ее имя, канув в глубины истории, было надолго, а то и навсегда забыто.

Но, принимая во внимание все то немногое, что скоротечное время бережно сохранило для нас, можно с полной уверенностью заявить, что Елена Волошанка была женщиной исключительной и, находясь в самом центре политической, культурной и интеллектуальной жизни Древней Руси, занимала в ней не последнее место.

И даже тот факт, что как только Василий III Иванович, узурпировав престол и избавившись от соперника, привлек на свою сторону в 1510 году всех тех, кто уцелел от партии Елены – сторонницы укрепления самодержавия свидетельствует в ее пользу.

По сути дела, Елена Волошанка, вдохновленная духовным подвигом и проповедью великого подвижника Нила Сорского о «нестяжательстве», превратила его идеи в прогрессивную государственную программу.

Вот только претворить эту программу в жизнь ей так и не удалось!

КУЧЕНЕЙ ТЕМРЮКОВНА

Немало страшных и драматических страниц нашей отечественной истории связано с именем черкесской горянки Кученей – дочери кабардинского князя Темрюка. Она была еще совсем маленькой девочкой, когда адыгские князья, ища защиты и покровительства у Москвы, впервые в 1552 году прибыли ко двору Ивана Грозного. Низко склонив голову перед московским государем, гордые горцы, целуя ему крест, униженно просили, чтобы он «взял их себе в холопи» и «оборонил» от крымского хана. А за это они обещали Ивану, что всею землей черкасскою будут верно служить России, не щадя живота своего. Однако, учитывая сложившуюся на тот момент политическую обстановку, Грозный вынужден был отказать адыгскому народу в защите.

Прошло три года, и в 1555 году в Москву прибыло второе посольство от северокавказских народов. Теперь оно насчитывало порядка 150 человек, и возглавляли его жанеевские князья. Но и это посольство покинуло столицу московского княжества ни с чем.

И только третья попытка горцев, предпринятая верховным князем Кабарды – Темрюком Идаровым в 1557 году, оказалась удачной и завершилась заключением взаимовыгодного военно-политического союза между Кабардой и Россией. Один из пунктов этой устной договоренности гласил, что Кабарда берет на себя обязательства ежегодно доставлять в Москву тысячу породистых кабардинских лошадей-аргамаков, а в военное время поставлять в русскую армию 20-тысячную конницу.

Следует заметить, что адыгские посольства 1552—1557гг. представляли не только племена кабардинцев, но и жанеевцев, бесланеевцев, абазин и других народностей. А если принять во внимание, что Кабарда в середине ХVI века состояла из ряда обособленных феодальных княжеств, то можно заключить, что союз России с Кабардой, представлял собой не что иное, как союз между русским правительством и по-прорусски настроенной кабардинской феодальной знатью.

Как бы там ни было, а накануне войны с Ливонией, планы которой Иван Грозный уже вынашивал в своей голове, этот союз оказался более чем своевременным.

Однако по причине большой раздробленности Кабардинского княжества и серьезных разногласий между удельными князьями, никакого официального документа о вхождении Кабарды в состав России на тот момент не существовало, да и не могло существовать, поскольку даже границы этого территориального образования были никому неизвестны! Просто Темрюк, как наиболее влиятельный из адыгских владетелей, принес России присягу и признал свою вассальную зависимость от нее, а в качестве залога и доказательства верности, отправил русскому царю своих детей – сына Салтанкула (названного в святом крещении Михаилом) и дочь Гошаней (в русском произношении Кученей).

***

Приезд молодых Темрюковичей в Москву совпал по времени со скорбным событием – царь Иван Грозный носил траур по своей первой и горячо любимой жене Анастасии Романовне Захарьиной-Юрьевой, умершей 7 августа 1560 года. Вот только скорбь эта имела настолько необычный характер, так как уже на восьмой день после погребения царицы, митрополит Макарий, не одобряя буйной и разгульной жизни своего воспитанника, обратился к царю с просьбой поскорее жениться вторично. Настаивала на этом и близкая родня вдовца со стороны его первой жены – бояре Романовы. Рассчитывая сохранить свое первенство при дворе, они посоветовали Ивану взять невесту не из боярских домов, а поискать ее в иных землях, нашептывая при этом, что жена-иностранка не только возвысит авторитет царя в глазах мирового сообщества, но и внесет свежую струю крови в династическое потомство.

Так оно было на самом деле или нет, но в один из дней Иван IV поставил митрополита в известность о том, что отправил посланников для выбора подходящей спутницы жизни в три государства: Литву, Швецию и Кабарду. Более всего Грозный склонялся к литовскому браку, который бы способствовал решению многих дипломатических проблем и, главным образом, успешному завершению Ливонской войны, превратившейся из победоносного блицкрига в затянувшееся на годы военное предприятие, высасывающее из страны огромные людские и сырьевые ресурсы.