Преодоление. Рассказы

Идти, если по берегу, было километра четыре. И солнце уже вовсю распалилось. Где-то в глубине души было жалко оставленных на произвол судьбы маму с папой – как они будут без меня? Весь отряд немного приуныл, но капитан марку держал, подбадривал, вселял надежду, и мы опять потихоньку возомнили себя отважными мореплавателями, и даже представляли, как через несколько лет, одолев все морские преграды, претерпев массу приключений, победив всех врагов вразвалочку ступим на родной берег и обнимем плачущих от радости родителей.

Идти под совсем уже раскалённым солнцем было всё труднее, но нами двигала идея мореплавания, и мы стойко преодолевали все трудности этого похода. Катер на берегу действительно стоял. Но он был настолько развалившимся, что одного взгляда на него хватило, чтобы понять: наше морское путешествие закончилось.

Но и здесь наш капитан проявил свою волю и смекалку. Не дав нам возможности горевать и проявлять слабость характеров, а среди нас слабаков и не было, он организовал лов ротанов из озерка, что раскинулось рядом, и пока команда ловцов дёргала прожорливую, как настоящие акулы, рыбу, мы развели костёр, вскипятили воду, в которую и побросали выловленную добычу. Уху сварили за несколько минут!

Наш опытный капитан умудрился припасти не только соли, но и даже несколько листиков лаврового листа, что сделало похлёбку невероятно ароматной и аппетитной! И пока кок (Валерка пояснил, что вместо поваров на море есть только коки, что вызвало смех) помешивал толстой веткой варево, мы все исходили слюной: есть хотелось неимоверно!

Уху слопали в считанные секунды! Обжигаясь, глотали эту вкуснотищу! А дальше навалились и на припасенные продукты – картошку с тушенкой, зеленый лук, варенные гусиные и куриные яйца, сало, хлеб и сухари и многого чего другого. Короче, обед был знатным!

Подкрепившись, все заметно повеселели. Тут же устроили игру в настоящий морской бой. Мне пришлось стоять за настоящим, (пусть и ржавым!) штурвалом и спасать наш боевой корабль и экипаж, подчиняясь командам капитана Валерки: «Право на борт! Лево на борт», уклоняясь тем самым от снарядов вражеской эскадры.

Куда-то отодвинулись невесёлые мысли о том, что ждёт дома – многие из нас оставили родителям записки, что мы уходим в большое морское путешествие, чтобы нас попусту не искали, что вернемся нескоро. Мы, конечно, понимали, что трёпки – и, пожалуй, очень серьёзной – не миновать… Но ведь это – потом!

Это – потом!

А пока наш капитан скомандовал: «Стоп, машина! Возвращаемся в нашу гавань!», и, собрав свой нехитрый скарб, мы побрели домой вдоль берега реки.

Солнце уже садилось, от воды спокойно веяло прохладой, мы только что одержали победу над вражеской эскадрой, и никого из нас даже не ранило, мы были еще совсем мальцами, и впереди была огромная, счастливая жизнь…

Сказ о чужом кошельке

На ежевечернем уличном Совете мои сверстники объявили мне бойкот. Они много и долго говорили о тех возможностях, которые были упущены из-за моей недальновидности. Да что там недальновидности – предательства по отношению к своим друзьям! По их мнению, я поступил совершенно необдуманно, наплевал на дружбу, как они меня посчитали, вообще оказался внутренним врагом!

Конечно, стоял вопрос о том, что бойкот надо объявить навсегда, но кое-кто высказывался в том смысле, что вообще-то Серега – парень свой, и на велосипеде дает покататься, и не «мамсик» какой, и вообще ему можно довериться, вот только в этот раз поступил не по-товарищески… И после споров было решено ограничить бойкот одним месяцем. Хотели поколотить, но с одной стороны знали, что спуску я не дам, а с другой – к концу сбора как-то и подостыли.

Приунывший от незаслуженной обиды, я возвращался домой, а в голове всё прокручивались события сегодняшнего дня.

Началось с того, что я увидел на земле кошелек. После истории с укусившей меня пчелой и шишкой на лбу отец освободил меня от обязанности возить воду, зато мама поставила задачу ездить на отцовском велосипеде в магазин за хлебом и продуктами тогда, когда это потребуется. И вот подъехал я к продовольственному магазину, приставил велик к забору, наклонился, чтобы снять прищепку со штанины, глядь, а прямо передо мной на земле – кошелек! Самый обычный, невзрачный, из потертой черной кожи с выпуклыми боками, далеко не первой молодости. Конечно, меня заинтересовало содержимое кошелька, и я поднял его.

Правда, вначале убедился, что к нему не привязана нитка или веревочка, – бывало, мы с дружками подшучивали таким образом: бросали кошелек с нарезанной бумагой на дорогу, а когда кто-нибудь из прохожих пытался на радостях украдкой поднять, мы, спрятавшись за какое-нибудь укрытие, дергали за нитку, и кошелек «убегал» от протянутых рук! Пристыженный неудачник, чертыхаясь, уходил, а сзади до него еще долго доносился наш торжествующий смех.

Открыв кошелек, я увидел сверху несколько скомканных рублевых купюр и, судя по тяжести понял, что в нем были монеты. К этому времени я был пионером, и, как требовали законы юного ленинца, должен был быть честным, о чем, кстати сказать, мне всегда говорили мать и отец, наставляя никогда не брать чужого.

Взяв кошелек, я вошел в магазин и спросил, чья это потеря. Все покупатели, а их было десятка два – они стояли в очереди за только что привезенным из пекарни хлебом, – стали лихорадочно ощупывать свои карманы и сумки, проверяя, не их ли кошелек потерялся. Но среди покупателей растерях не обнаружилось.

Тогда я подошел к продавщице тете Клаве, положил находку на прилавок и попросил ее отдать тому, кто обратится за пропажей. Толпа расступилась: за мой Поступок мне позволили купить продукты и хлеб без очереди.

Все стали спрашивать у продавщицы, сколько в кошельке денег, и тётя Клава, заглянув, внесла ясность: много, на бутылку хватит.

Купив продукты, гордый совершенным Поступком, я покатил домой. Происшедшим поделился с родителями, и они похвалили меня, сказав, мы хоть и не богаты, но от чужого добра богатым не будешь. Конечно, я загордился еще больше.

К вечеру отправился к нашему месту уличного сбора, и когда все парни собрались, торжественно рассказал, что нашел кошелек с деньгами и отдал его тёте Клаве, как сейчас помню, фамилия ее по мужу была какая-то интересная – Ефхуто.

Парни тут же стали выпытывать, много ли было денег, на что я ответил точно так же, как и тетя Клава, мол, много, на бутылку хватит. Вот тут-то ребята и стали возмущаться, ругали, что не принес кошелек на Совет улицы, именно на Совете нужно было решать, каким образом поступить с находкой.

Предложений, надо отметить, было не очень много, но все имели интерес для нашей компании: например, можно было купить общественный велосипед (слова «общественный» тогда у нас в ходу не было, говорили просто «общий»), а если не велосипед, то спокойно хватило бы на пачку папирос… Да мало ли на что полезное хотелось бы истратить чуть ли не с неба свалившиеся деньги. А тут Серёга взял, да и предал интересы улицы. Я начал отстаивать свою правоту, доказывал, что поступил правильно, по совести, по-пионерски. Тут-то мне и объявили бойкот.

Домой вернулся расстроенный. Действительно не понимал своих друзей, готовых поступить неправедно. Все мы в то время жили бедно, а найденные деньги могли оказаться у кого-то последними.

Утром по дороге в школу меня остановил Иван Киселёв – он проезжал мимо на своем «Ижаке» и специально притормозил возле меня. Жил он неподалёку на нашей улице, работал радистом в аэропорту. Даже не поздоровавшись, Иван попер буром: «Ты, что, Серега, кошелек с тысячей нашел, и не поделился! Да еще и Клавке отдал, а она небось себе оттопырит! Дурачок ты – дурачок, можно было тебе с батькой и братанами такой же, как у меня, мотоцикл купить, а может даже и машину!»

Мотоцикл у Ивана был новенький, сверкал никелем; зеленоватая, как на военных машинах, краска так и играла на солнце. Глушитель был тоже никелированный и немного приподнят кверху. Что и говорить, загляденье! На миг я даже представил себя сидящим за рулем подобного мотоцикла! И аж дух захватило!

Пояснил Ивану уже привычными словами, что денег в кошельке – по словам продавца – было на бутылку.

– Заливает она! – как-то зло произнес Иван и добавил, что разберется с нею.

После чего довез меня до школы и разрешил немного покрутить ручку газа. А потом, сказав, что заставит Клавку выплатить проценты за находку, развернулся и уехал. В школе и в классе меня все расспрашивали про кошелек, про то, сколько в нем было денег, на что я всем отвечал, что денег было много. А про бутылку уже не добавлял. Одноклассники-мальчишки смотрели немного с завистью – все-таки, разговоры велись вокруг меня, а девчонки украдкой стреляли глазками, как на героя. Я эти взгляды чувствовал. И, конечно, действительно ощущал себя героем.

Вечером, вернувшись из школы, переступив порог дома, увидел тетю Клаву с мужем. Видимо, у них с моими родителями был какой-то тяжелый, серьезный разговор. Судя по всему, пар они выпустили, и теперь, возбужденные, сидели молча на кухне. Мать подносила к столу разносолы, а отец откупоривал бутылку «Московской». Вероятно, взаимопонимание было достигнуто.

Увидев, как я вошёл, тётя Клава сразу засыпала меня вопросами, мол, что это я наплёл с три короба, будто в кошельке была большая сумма денег?! Я немного растерялся от такого напора, но и не смутился, потому что скрывать было абсолютно нечего: пояснил, что всем отвечал словами самой тёти Клавы: «Денег много, на бутылку хватит».

– Тогда почему же Иван Киселев приехал в магазин и при всем честном народе требовал проценты за находку тысячи рублей?! – возмущалась тетя Клава. Оказалось, как она пояснила, Иван опозорил ее при всех, утверждая, что она присвоила крупную сумму денег и даже сообщил руководству Райпо о свершившемся преступлении.

И в это время в дом, постучавшись, вошел сам Иван. Вид у него, признаться, был весьма взъерошенный, сам он казался очень взволнованным и смущенным. До него все-таки дошло, что разговоры о том, что «денег много» имели шуточную подоплёку. Прямо с порога он начал извиняться перед Евхутами и моими родителями.

– Ну ты, Серега, и подвел меня со своим кошельком, я ведь и вправду подумал, что денег много, раз кошелек был толстым. – Бубнил он, прижимая руку к сердцу и боясь поднять глаза на тётю Клаву и ее мужа, недобро смотревшего на Ивана.

Оказывается, в кошельке всего-то было три рубля и платочек с завернутыми в него шестьюдесятью двумя копейками. Столько и вправду стоила бутылка водки. Продавщица нисколько не лукавила, говоря, что денег много, на бутылку хватит.

На следующий день в магазин пришла работница с кирпичного завода по фамилии Юрьева. Она описала кошелек с точностью до щербинки и правильно назвала сумму денег, в нем лежащую. Кошелек ей отдали, и она рассказала, что послала мужа за водкой по случаю получения зарплаты, – такой вот был праздник в семье. И дала ему денег ровно столько, сколько стоила самая дешевая поллитровка. Но муж вернулся домой пьянющий до бесчувствия и без покупки. За что она, подумав, что он единолично пропил эти деньги, крепко его побила. Утром, проснувшись с «фингалом» под глазом, тот рассказал, что потерял кошелек, и с горя напился, встретив на обратной дороге своих друзей. Те, в знак сочувствия, угостили его горькой.

Вот такая совершенно банальная, простая, житейская история.

Бойкот с меня через месяц сняли, и я вновь влился в уличную стайку ребят, опять стал полноправным членом команды. Но те санкции (выражаясь сегодняшним языком), что были применены в отношении меня, не смогли изменить моего мнения, что брать чужое – нельзя, и что человек, совершивший нечестный поступок, достоин осуждения со стороны товарищей.

С этим убеждением я и входил постепенно во взрослую жизнь…

Тверже шаг, ребята!

Конец 60-х – тревожное время: в разговорах взрослых только и было, что о «наших отношениях с китайцами». Все полушёпотом, полунамёками говорили о том, что «а вдруг, как хлынут! Не остановишь!». Те, кто бывал в областном центре, рассказывали совсем страшные вещи: и о том, что на сопредельной стороне, как раз напротив Благовещенска, стоят огромные портреты Мао Цзэдуна, и что в маленькой деревеньке Хэйхэ день и ночь дымят заводские трубы, а их там – собьешься со счету! Значит, готовятся к войне, огромные запасы делают.

Родители мои, когда я ложился спать, все время считали своим долгом напомнить, чтобы одежду укладывал прилежно, всё по порядку, чтобы при случае, мог быстро-быстро одеться. Я и без того был аккуратистом, ничего не разбрасывал, но родители все равно каждый вечер повторяли свои наказы, и в этом тоже проявлялась тревожность времени.

Школьные политинформации были посвящены, в основном, рассказам о претензиях китайского руководства на наши земли, нам рассказывали о различных мелких провокациях на границе, а еще мы узнали о том, что на китайских картах вся наша территория до Уральских гор, считается принадлежностью КНР.

На уроках НВП (начальная военная подготовка) нас серьезно обучали обращению с оружием и противогазом, учили метать гранаты, ходить строем. Приходившие к нам сотрудники военкомата рассказывали, что международная обстановка очень напряженная, Китай ведёт себя недружественно по отношению к Советскому Союзу, что нужно добросовестно готовить себя к защите Родины.

Тягучая, тревожная неопределенность прорвалась в марте 1969 года: китайские воинские подразделения вторглись на территорию острова Даманский с целью его захвата. Пролилась первая кровь. Самые первые сообщения, несколько противоречивые, не проливали полностью свет на то, что происходило. Но уже назвали имена первых ребят-пограничников, павших в тех боях, мы услышали имя сержанта Юрия Бабанского, получившего потом звание Героя Советского Союза, умело сдерживавшего натиск противника до подхода своих товарищей.

Во всех домах радио постоянно было включено на полную громкость – все ждали очередное сообщение ТАСС и правительства. Телевизор тогда был еще не в каждой семье.

Буквально через день-другой после начала боевых действий нас, допризывников из 8—10 классов, по установленной схеме оповещения военный комиссар района майор Михаил Михайлович Башкирцев повестками обязал явиться на сборный пункт – в спортивный зал Увальской средней школы, которая находилась в квартале от военкомата.

В зале встречали военрук школы Юрий Иванович Морщаков и сержант военкомата Иван Киселев, бывший радист аэропорта, к тому времени перешедший на сверхсрочную службу. Нас всех построили по росту и разбили по отделениям, – получился целый взвод. К этому времени в зал вошли директор школы А. Г. Артеменко и военком.

Лица взрослых были напряжены, я бы даже сказал, хмуры. Да и мы, ребята, не обменивались обычными шутками, не толкались и были совершенно серьезны: чувствовали ответственность момента.

Военком произнес речь, отметив, что китайская военщина нарушила границу, что кровопролитный бой не прекращается, что сейчас всё внимание руководства страны приковано к месту боев, и что туда подтягивают серьезные силы армии, то есть, военный конфликт может затянуться и наша задача – оказать помощь стране.

– В боевых действиях, – отметил военком, – вам сразу участвовать не придется, для этого нужна более серьезная выучка, но до поры до времени будете нести службу в тылу.

– Сынки! – сказал он в заключение, – не подведите своих отцов, честно служите Родине и защищайте ее от врагов – это почетная ваша обязанность. Сейчас вы повторите строевые команды с военруком и прапорщиком, а потом – в военкомат за получением оружия с последующей отправкой на сборный пункт в город Белогорск, где пройдете медкомиссию, а потом вас распределят туда, где вы будете нужны.

Киселев после этих напутственных слов, скомандовал:

– По отделениям в военкомат бегом – марш! – И наше мирное детство вдруг закончилось.

Началась суровая воинская пора. В военкомате нам на каждое отделение выдали противогазы и по зеленному ящику с карабинами СКС. Приказали всё перенести в спортзал.

Мы, гордые, что нам доверили боевое оружие, несмотря на его тяжесть, бегом перенесли ящики к месту нашей дислокации.

Ящики были опломбированы. При их вскрытии мы увидели сложенные в два ряда, по пять штук в каждом, густо смазанные солидолом новенькие карабины. Поступила команда за десять минут произвести их чистку и предоставить к осмотру. Не у всех получалось, но сержант и военрук подходили к тем, у кого особой сноровки не было, и помогали. Мы работали с подъемом – быстро, чётко, и, несмотря на неопределенность будущего, испытывали некий восторг, который запросто можно было назвать щенячьим. Все-таки переход из детства во взрослость, толком еще не закончился, и отношение к настоящему оружию было по-детски восторженным. Страха, во всяком случае, у меня, да, думаю, и других, не было.

После осмотра оружия, нам раздали карабины под роспись о получении в соответствии с заводским номером.

Затем поступила команда всему взводу по отделениям построиться у входа в школу. Когда построение закончилось, первому отделению директор школы вручил красный флаг, и мы, по команде Киселева, стараясь не сбиться, стройной коробкой двинулись к военкомату. С флагом, чеканя шаг, прошли мимо зевак у стадиона и стали подходить к военкомату, и в это время Киселев скомандовал:

– Запевай!

Мы, не сговариваясь, грянули:

– Тверже шаг, ребята, по земле Советской мы идем! – Этот марш десантников был очень популярен после выхода фильма «Прыжок на заре», его знал каждый мальчишка, да и на уроках НВП, когда мы отрабатывали приемы строевой подготовки, частенько пели этот марш всем отделением.

У ближайших домов на лавочках сидели старушки, и когда мы с песней проходили мимо, они запричитали:

– Ох, родненькие, вы ж еще мальцы! Какая ж вам война!

Но ни у кого из моих однокашников не дрогнули губы: мы уже считали себя полноправными защитниками Родины. Все-таки, патриотическое воспитание и со стороны школы, и со стороны родителей, было тогда на очень высоком уровне!

У военкомата стояли две военные машины ГАЗ-51, крытые брезентом; на «гражданке» подобные тогда называли «грузовые такси». И действительно: машины использовались для перевозки грузов, но при необходимости за считанные секунды в кузове устанавливались деревянные скамейки, на которых можно было уместить большое количество людей. У военкомата, когда мы остановились, нам выдали фляжки и котелки, а также суточные сухие пайки.

Сержант зычно скомандовал:

– По машинам!

Мы дружно, по отделениям, ринулись на погрузку. Быстро расселись. Молчали. Каждый переживал в душе, что нам не позволили проститься с родными, что не успели сказать на прощание каких-то добрых слов. Хотя, конечно, и понимали, что во время войны – не до сантиментов, что, если поступил приказ, и обстановка весьма серьезная – нужно очень быстро принимать решение. Опять же, война – не шуточки, а значит, на первое место выходит секретность. Разве можно было всем рассказывать о том, что нас отправляют в зону боевых действий!

Понятно, что у некоторых из моих однокашников были уже симпатии, и эти ребята представляли себе, как их, героев, встретят потом нравящиеся им девочки.

И я тоже представлял себе такую картину. Она во многом была навеяна рассказами родителей о том, как они встретились на паромной переправе. Так и я видел себя с солдатским вещмешком за спиной, в запыленных сапогах, в уже выцветшей гимнастерке, на которой позвякивали ордена и медали, и я уже видел, как мне навстречу бросилась…

Но в это время на крыльцо военкомата вышел майор Башкирцев и с радостью на лице и торжественностью в голосе громко, с надрывом объявил:

– Всё, отбой орлята, война закончилась!

При этом он пояснил, что китайцев выдавили с острова, отогнав на 40 км от границы, они понесли большие потери. Но и среди наших есть тоже и убитые, и раненые, правда, намного меньше, что мы должны помнить этих солдат и офицеров. Потом военком скомандовал сдать оружие и всю остальную нехитрую выданную нам солдатскую амуницию, оставив солдатские пайки.

После этого мы вновь смазали карабины солидолом, сложили в ящики и отнесли в военкомат, где их опечатали и заперли в оружейной комнате.

– Дембель, хлопцы, вы молодцы, не подвели школу, родителей, – приговаривал военком, принимая у нас оружие.

– Никто из вас ни дрогнул, ни заскулил. Вы настоящие защитники и честно исполнили свой долг!

По домам мы расходились уже совсем не теми мальчишками-пацанами, которыми проснулись утром, а повзрослевшими, за несколько часов возмужавшими парнями, прикоснувшимися, пусть только совсем чуть-чуть, но уже к настоящей суровой взрослой жизни, подразумевающей ответственность и за своих близких, и за всю нашу страну.

На следующий день в школе к нам как-то по-особому относились учителя, а наши одноклассницы поглядывали на нас с восторгом: защитники…

Скелет из кабинета биологии

Деревья и кустарники в Клубном саду были так густы, что даже днем там было сумрачно, поэтому, когда я вдруг увидел самый настоящий, казалось бы, идущий навстречу скелет, издающий бледное свечение, то ощутил на спине мурашки. На самом деле, скелет, понятно, никуда не шёл – разве может двигаться скелет, крепко привязанный к дереву телефонным проводом?

Отдышавшись и осмотревшись, я понял, что близок к разгадке, и мысленно прибросил план дальнейших действий.

Это было первое раскрытое лично мною преступление.

Трудно поверить, но я тогда даже еще и не был профессиональным сотрудником правоохранительных органов, меня только-только определили техником по сигнализации в отделе милиции.

Дело в том, что ранее я работал заворгом райкома комсомола, и был, скажу, не хвастаясь, на хорошем счету у своих руководителей. И всё-таки, мне очень хотелось работать в прокуратуре или в милиции: и книг я много на эту тему читал, и знакомых было много из этих ведомств, и, тут тоже не буду лукавить, все равно в глубине души не чувствовал себя комсомольским и партийным работником. Мою голову чаще всего занимали мысли об увлекательной, полной опасностей и приключений, работе следователем или опера, особой разницы тогда я не видел. Просто ощущал себя человеком, борющемся с преступностью и бандитизмом. Именно так – вполне искренне и без компромиссов!

С большим трудом оставив комсомольскую должность, процедура не самая простая, поскольку в ней хватало бюрократических препон, в ожидании назначения на должность следователя, прозябал в милиции, занимаясь сигнальными системами, завидуя тем, кто занимался настоящим делом.

Наступила осенняя дождливая пора. В ту пору в селе не было ни одной заасфальтированной улицы, а тротуары, по большей части, представляли собою труднопроходимые тропинки.

После очередного дождя можно легко определить – кто, когда, в какой обуви и в каком направлении перемещался по селу. Так было и в тот день, о котором пойдет речь.

В дежурной части отдела милиции раздался звонок. Звонил сторож Увальской средней школы Василий Кван – человек глубокого пенсионного возраста, продолжавший работать во вневедомственной охране. Он сообщил, что на него, угрожая ножом, напал неизвестный ему молодой человек, связал его, забрал ключи и поднялся на второй этаж. Что он там делал, пострадавший не знал, не видел, но когда тот уходил, то обрезал провод телефона, забрал телефонный аппарат, уложил все в целлофановый пакет и, угрожая расправой, ушел.

Поскольку за мной на службе был закреплен новенький мотоцикл «Урал» с милицейской сине-желтой окраской, с сиреной и мигалкой, мы вместе с начальником отдела вневедомственной охраны и оперуполномоченным уголовного розыска на этом мотоцикле приехали на место происшествия.

Это была моя родная средняя школа, которую я закончил шесть лет назад. Тревожная группа и следователь милиции были уже на месте; вызваны директор школы и учитель биологии, чей кабинет был вскрыт.

Сторож давал показания. Он пояснил, что напавший был коротко стрижен и обут в резиновые сапоги с высокими голенищами.

Происшествие для отдела охраны было чрезвычайным: ответственность за объект лежала именно на нём, а потому преступника надлежало найти любой ценой, иначе, возмещение школе ущерба – за отделом охраны. И, что более существенное – осознание недочета в работе, «плохая» статистика, недовольство руководства, сами понимаете.

Учитель биологии Валентина васильевна Кобзарь, оглядев помещение, сказала, что из кабинета биологии похищен скелет человека, а из кабинета химии – фосфорные карандаши.

Пока следователь проводил осмотр, а оперативники показывали сторожу альбом с фотографиями лиц совершавших преступления, либо склонным к их совершению, я вышел из школы. Мне это преступление показалось каким-то алогичным и, несмотря на то, что оно относилось к категории тяжких, даже немного смешным. Двор школы граничил с Клубным садом. В воскресный день занятий не было, после прошедшего дождя земля была словно пограничная следовая полоса.