Москва навсегда. О нелюбви и не только

Он продвинулся на два метра вправо. Сзади за спиной заканчивалась выемка окна, впереди начиналось самое опасное. Его правое плечо уперлось в метровый простенок между комнатными окнами. Ему стало страшно. «Может быть, вернуться…» Он глянул вперед, внизу и впереди стояли московские дома, в которых горели окна, теплые и уютные, они дышали обывательской, мирянской теплотой, спокойствием, гладким течением, размеренной, спокойной семейной жизнью. «Зачем мне это надо было?» Он посмотрел вниз. «Нет, это сразу смерть, без вариантов, но об этом лучше не думать. Как двигаться? Лучше вперед по выбранному ритму. Или выбить окно? Но что я скажу? Подумают, что я алкоголик, сумасшедший… Но останусь живым. Нет… А ведь все так хорошо началось в Москве. Аспирантура, работа… И что… Я эту женщину видел два или три раза в жизни, я ее совсем не люблю. Что я делаю?! Хватит думать. Надо что-то делать. Еще минута, и я примерзну, теперь тише и осторожней».

«Главное – точка опоры, не терять ее, не терять…». Он продолжил движение, преодолел половину простенка и правой рукой наткнулся на обледенелость. «А вот это, кажется, точно мой пиздец». Обледенелость на карнизе была не толстая, сантиметра полтора-два, но его правая рука не могла найти ее края справа. Наконец нашел. «Сантиметров тридцать… если выживу, брошу пить…» – загадал он. Самое опасное было въехать ягодицей на обледенелость, потому что невозможно просчитать, что будет дальше: удержится он на ней или съедет вниз. «Так, что же делать?», Золотарев уже лихорадочно обдумывал новый ритм движения. «Нет, только не назад. Если упаду вниз, я уже ничего не узнаю. Ничего уже не будет для меня. Все кончится быстро. Тридцать метров. Мать только жалко… Столько для меня сделала… Кто еще вспомнит? Друзья, Никитюк, Жилин… Серега Стариков… на могилу будут ходить… А из девчонок кто? Да никто. Эх, сестренка, тебя не было рядом со мной, удержала бы… Так, не о том. Не сиди. Что делать? По-другому, надо не наехать на нее, а как в детстве на турнике, сесть сверху. Точно». «Теперь так же. Не останавливаться. Пока штаны не прилипли». Он снова сдвинул руку вправо и снова перенес себя вправо, оказавшись в проеме окон комнаты 1112. Он начал двигаться вперед, преодолев три метра карниза, в междуоконье 12-й комнаты. В самом конце он снова остановился, почувствовав себя обессиленным. До него дошло попробовать постучать в окно комнаты: «Может быть, не спят?» Он начал колотить правой рукой в окно. Но все было бесполезно. И тут ему пришла в голову еще одна мысль: «А вдруг и Эли нет в комнате, и она просто забыла выключить свет?! Нет, не может быть. Надо двигаться и не думать об этом… Так, так, успокойся, возьми себя в руки, будешь психовать, тебе крышка. Успокойся». Показалось уже близкое Элино окно. «Вот тут только не заспешить, только не заспешить!». И он заспешил, не в силах удержаться. «Окна открываются внутрь. До окна совсем чуть-чуть. Окно, окно!» Торсом он еще не прошел простенок, но правая рука уже дотягивалась до окна. Он постучал в окно. И снова стал двигаться. Вправо. Постучал еще раз, сильней, и снова сдвинулся вперед. И, наконец, придвинулся к окну Эли, заглянул внутрь. Между шторами он увидел Элю, лежащую на животе в халатике и наушниках на большой, двуспальной кровати. Она болтала голыми красивыми лодыжками и смотрела телевизор, где шла какая-то рождественская сказка. Она совершенно ничего не слышала, продолжала смотреть в тиви. Тогда Владимир вплотную придвинулся к ее окну и изо всех сил забарабанил в окно. Эля испуганно дернула головой, грациозно соскочила с кровати, приблизилась к окну, отдернула штору и почти лицо в лицо, через стекло уперлась взглядом в страшный взгляд Золотарева. На мгновенье ее глаза испуганно расширились, но тут же она скинула наушники и растворила окно. В Золотарева ударил безумный, мускусный запах женского тела.

– Ты с ума сошел?!!

– Ты не открывала дверь!

Она обхватила его за шею своими длинными красивыми руками и неожиданно сильно дернула на себя, прижала его голову к своей груди, втащила на подоконник.

– Ты сумасшедший! Ты что, это ради меня сделал? Ты сумасшедший! – Она прижимала его голову к своей маленькой груди, а он увидел ее красивые стройные ноги и белые трусики, там, где-то в начале халатных пол. Он сидел на подоконнике и чувствовал и видел ее тело, а она прижимала его к себе и гладила его обледеневшие волосы.

– Просто ты не открывала дверь! – выдохнул он, проникнув холодными руками в самую горячую часть женского тела, в угодья ее рук и подмышек, сжав их и ощутив, как Элино тепло входит в него, приблизил ее к себе.

Поезд, миновав Екатеринбург, въезжал в Зауралье, в Сибирь. Резко похолодало. На стеклах плацкартного вагона мороз вовсю разрисовал сказочный лес. «Такое только у нас может быть, на Урале и в Сибири», – думал Золотарев. Он лежал на верхней полке, смотрел вниз, на сидящего на нижней полке молодого киргиза. Прошлым вечером они поговорили с ним, киргиз рассказал, что мечтает завести отару овец в тысячу голов, а сейчас мотается курьером, возит товар. Какой, он не стал говорить, но обмолвился про травку. «И надо нам эти границы открытые, – думал Золотарев. – Ну ладно травка, а ведь и героин возят…» Потом его мысли вернулись к последним двум московским дням уходящего года. К Эле, к их безумному двухдневному роману.

Двое суток они почти не выходили из Элиной комнаты, и только Золотарев бегал к метро, к продавцу узбеку, торговавшему курицей-гриль, да за шампанским.

– У меня никогда не было так хорошо с женщинами, Эля, – откровенничал с ней Золотарев. А она нежилась в кровати в пеньюаре, черных шелковых чулочках, мурлыкала и покуривала ментоловые сигареты.

– Ты такой неутомимый и такие ласки делаешь, немногие мужчины на такое способны, – отвечала Эля. – Вот только худенький, тебе бы поправиться килограммов на десять. Хотя это и хорошо, на мой живот своим пузом не давишь, – смеялась она и хитро раскосыми серыми глазами поглядывала на Золотарева. – А я тебе нравлюсь?

– Да, конечно, у тебя отличная фигура!

– У меня грудь маленькая, – жеманно мурлыкала Эля.

– У меня 70 килограмм, уже давно вес не меняется. Я в 18 лет вытянулся, до 180, и не поправился. Как отец. Он тоже худой был. Уже после сорока стал поправляться.

– А тебе сколько лет?

– Мне двадцать три.

– Жаль, такой молоденький, – отвечала Эля.

– Почему жаль?

– Мне уже тридцать пять. Пора заводить ребенка. Было бы тебе лет тридцать. Ну, хотя бы двадцать восемь, а 12 лет разницы – много. Ну, хватит болтать, иди ко мне, – она поманила его пальчиками обеих ног к себе. – Иди ко мне, мой ласковый…

Золотарев, зажмурившись, вспоминал ее и думал о ней. «Нет, надо что-то делать. Наверное, надо жениться. И на ком?» Он вспомнил своего старшего дядю, дядю Сережу, отцовского брата. Он жил в Ульяновске и года четыре назад приезжал погостить в Томск. Была гулянка, где собрались многочисленные золотаревские родственники, они вышли с дядькой покурить. Дядя Сережа стал расспрашивать Золотарева.

– Да, есть девушка, да, – отвечал второкурсник Золотарев.

– Как ее звать?

– Танька с экономичес…

– Никогда не называй так женщин, – тут же оборвал его дядька.

– Ну, ее же нет с нами, в лицо я ее только Таня называю.

– Даже если ее нет, никогда так не называй, и даже про себя и самому себе. Только Таня. Всегда будь ласков и уважителен к женщинам, – поучал его дядька.

– Понял.

– Сколько ей лет?

– Моя ровесница.

– Нормально. Плюс-минус два-три года – это нормально. Даже лучше, когда женщина постарше, как у твоего отца или у меня. Вот у меня Люда на три года старше. Она мудрей, всегда советом подскажет. Но и ровесницы тоже, в общем, нормально. Смотри только за молодыми школьницами не бегай, проблем не оберешься, будешь ревновать, как наш дед бабку. И лучше землячку выбирай, а то видишь, куда меня Люда увезла. Жили в Томске, учились, а ей на Волгу снова приспичило. Увезет, женщина всегда увезет туда, где выросла, – густо улыбался сквозь усы дядя Сережа.

– Тетя Оля же уехала в Москву и в Томск не собирается, – ответил Володя.

– Ну, брат, тетя Оля у нас одна на сто тысяч такая женщина! Она уникальная! Ты ее в расчет не бери! – отвечал дядька о родной сестре.

Поезд остановился, объявили Тюмень, Золотарев, как был в свитере и джинсах, надев новые, купленные перед приездом в Томск зимние модные ботинки, выскочил на перрон. Проводник, одетый по-сибирски на полную катушку: в дубленке и шапке-ушанке с завязанными на подбородке ушами, подмигнул Золотареву:

– Гляди остудишься!

– Ничего, я недолго, голову освежить.

Он помахал руками, глянул на часы. Было четыре вечера. На перроне местные торгаши предлагали пирожки и пиво. Купив пару пирожков с картошкой, Золотарев задумался взять пива. «Я же водку решил не пить. Нет, не буду».

Он с остывшей головой, освежившийся вернулся в вагон. А в вагоне прибыло народу. Прибавилось пять вахтовиков, шумных радостных мужиков, которые ехали домой на отдых, на Новый год, они галдели и радостно кричали, что, наконец, возвращаются в свои семьи.

Двое из них разместились в плацкартном купе по соседству с Золотаревым. Один, невысокий, коренастый, черный, больше похожий на цыгана, чем на русского, с печальными черными глазами, расположился на верхней полке напротив Золотарева. Второй с нижней полки сразу же пропал в соседнем купе, где разместились остальные трое. «Чернявый, видать, у них за бригадира, – подумал Золотарев. – Сторонятся».

– Саня, – первым представился чернобровый.

– Володя.

– Далеко едешь?

– До Тайги, а там на электричке до Томска. Томск в аппендиксе находится от Транссиба.

– Да слышал, а мы в Усолье-Сибирское. Усольчане, вахтовики.

– Понятно, а у себя как с работой?

– Плохо, пять лет мотаемся на вахту в Нефтеюганск.

– А ваши, похоже, в карты играют? – сменил тему Золотарев.

– Ну да, деньги мне отдали, вот и режутся в карты.

– А ты что?

– Я третий год не пью, вожу их деньги, чтобы не пропили, – махнул головой в сторону земляков в соседнем купе чернявый Саня.

– Я тоже не пью, – похвалился Золотарев. – Бросил.

– А ты что? Молодой же. Пока не женатый, что не выпить? Это потом женишься, детей заведешь, бросишь… – Саня как-то тоскливо замолчал. – А пока молодой-то, что не выпить.

– Посмотрим, в Томск приеду, с друзьями, наверное, и выпью немного.

Замолчали. Вечер загустел, за окном было темно, а вагон протоплен был основательно. Было жарко, Золотарев задремал, забыв расправить постель. Потушили большой свет. Внезапно он проснулся от сильного шума и веселого крика. Он поднял спросонья голову и вгляделся в проход. В проходе приплясывал и орал разухабистую песню здоровенный детина, вахтовик, лет тридцати-тридцати пяти.

– А я Коля-Николай, а я вышел погулять! Эх мать, вашу мать, а я вышел погулять! А ты девица красна! Не бывала ты ясна! – приплясывал и орал во весь голос, детина. – Эх, ух, люблю двух! А я, Коля, люблю двух!

Он внезапно прекратил песню и припляс. Засмеялся во все горло, а потом заговорил: – А эх, Саня, дай мне тысячу из моих денег! Душа просит! Слышишь, Саня!

Золотарев глянул на своего соседа. Тот лежал на боку, подперев голову тыльной стороной большой, натруженной мужицкой ладони, и спокойно, без тени нервов смотрел на своего пьяного товарища.

– Не дам, Коля, иди, ложись спать. Проспись, – ответил он.

– Это мои, мать твою ити, деньги! Верни их мне! – взъярившись, закричал здоровенный детина Николай, так, что сонный Золотарев испугался за соседа Саню.

– Верни, я сказал!

– Не дам! – ответил Саня.

– Ах ты ебтить! – детина замахнулся и попытался стукнуть своего товарища, но промахнулся. А тот в секунду соскочил на пол вагона, оказавшись на полторы головы ниже пьяного Николая, врезал ему в печень, а потом заломил руку за спину.

– Спать, сука, я сказал!

Молодой сонный киргиз, ничего не понимая, испуганно глядел на дерущихся вахтовиков, а Золотареву стало весело и захотелось помочь Коле. Вовсю смеялся и товарищ Сани с нижней полки.

– Аа, отпусти! – заревел Николай, но Саня вместо того врезал ему свободной рукой по правой почке и, вырубив, покантовал в соседнее купе, на свое место. Через пару минут Саня вернулся.

– Ну как тот, Коля, успокоился? – спросил Золотарев.

– Да вроде успокоился. Третий год не пью, вожу их деньги, и каждый год одно и то же, – устраиваясь спать, как-то совсем уже спокойно, будто и не было драки со своим приятелем, ответил Саня.

– А где он напился-то?

– Да кто-то напоил, поезд-то большой. Или схоронил на дорогу, да все выжрал.

– Аа, понятно. Ну, спокойной ночи.

– И тебе спокойной…

Наутро Золотарев проснулся от баса того же Николая, который стоял в проеме купе.

– Это, как его, Саня, извини меня. Я не хотел. Сам понимаешь, выпил маленько, ну что там, еще захотелось, бывает же. Спасибо, что это, как его, успокоил, – басил Николай.

– Да пошел ты, Коля. Иди лучше рожу умой, пьянь ты! – ответил Саня.

– Спасибо, спасибо! – обрадовано заулыбался Николай и исчез.

Так, с неспешными разговорами и рассказами о своих городах, с веселыми картами в козла или дурака, Золотарев доехал с усольчанами до станции Тайга.

– Привет Усолью! – на прощанье сказал Золотарев.

– Привет Томску, – ответил Саня. Он вышел проводить Золотарева на перрон. Хлопнули по рукам. Золотарев махнул Сане и зашагал в сторону станции.

Было два часа дня, вовсю светило низкое сибирское декабрьское солнце. Мороз хватал Золотарева за нос и уши. «Узнаю, узнаю», – радостно шел навстречу ему Золотарев. Он купил билет на электричку. «Наконец-то дома. В Сибири, в Тайге, вот он уже, Томск. Черт побери, скоро увижу родных, своих друзей, сестру. Наконец-то дома! Уже скоро дома», – радостно думал Золотарев.

Глава 6. Ссора в кафе

Накануне Рождества 2000-го Золотарев сидел у Жилина в гостях. Тот переехал в центр Томска, на Фрунзе, сняв 12-метровую квартирку в малосемейном общежитии. Жилин, как и Золотарев, поступил в аспирантуру, но, разочаровавшись в ней, устроился работать редактором на телевидение. Разочаровавшись и в работе на тиви, грядущей весной собрался служить лейтенантом в армию. Еще раз вспомнив и обсудив уход Ельцина в новогоднюю ночь, сменившего его молодого Путина, замолчали.

– Поехали со мной к сестре, Рождество встретим, Света рада будет, – собираясь уходить, предложил Золотарев другу.

– Не… Останусь дома, Володя. Буду вам своей кислой рожей праздник портить. Давай завтра к Никитюку сходим.

– Как хочешь. До завтра.

Золотарев вышел из подъезда в похолодевший зимний вечер. До Академгородка, где второй месяц жила его родная сестра со своим будущим мужем, надо было добираться на маршрутном автобусе. Золотарев отправился к остановке, скользя на тротуарных наледях.

«Что Света нашла в этом энергетике? Сейчас приеду к ним, наверняка, будет мне о преимуществах политеха над универом рассказывать… ладно хоть Маша Севостьянова будет…», задумался он, подходя к автобусной остановке. В новогоднюю ночь сестра приехала с Анатолием, своим будущим мужем, на его праворульной «Тойоте» поздравить родителей и брата.

– Свет, а он не скучный? – куря на балконе с сестрой, негромко спросил Золотарев, кивая в залу, в сторону праздничного стола, за которым с их родителями сидел плотный, одетый в праздничную белую рубашку и пуловер Анатолий.

– Ну, есть немножко, – ответила сестренка.

– Вы же с Серегой с первого курса встречались, и теперь он, – брат кивнул в сторону комнаты.

– Да как-то все шло к тому, что разойдемся с Сережкой… а потом он появился.

– И что у вас случилось-то?

– Володь, давай не будем сейчас…

«И все-таки Света зря бросила Серегу, – размышлял Золотарев, стоя на остановке. – А может, так и надо, за скучных замуж выходить…»

Его взгляд упал на новое здание, судя по всему, недавно выросшее на остановке, с высоким цокольным бетонным этажом и стеклянной надстройкой. Вход был с торца здания. Это было новое, на вид дешевое кафе, за толстыми стеклами которого вовсю двигались люди, по лестнице поднимались и спускались небольшие, по два-три человека, компании молодых ребят и девчонок 18—20 лет.

«Заглянуть, перед тем как к этому инженеру энергетических работ ехать, что ли? – подумал Золотарев. – А пойду пива выпью, настроение подниму себе». Он поднялся по лестнице, над входом висела небольшая вывеска: «Кафе „Бабочка“». «Нда, придумают же название», – ухмыльнулся он и вошел внутрь. Навстречу сразу пахнуло запахом дешевого алкоголя, сигарет, запахом веселой бойкой атмосферы, когда несколько десятков молодых парней и девчонок сидят в молодежном кафе, пьют дешевый алкоголь, закусывают и запивают его дешевыми напитками и закуривают сигаретами. Золотарев в прифасоненных новых джинсах, новом пуховике и новой толстовке выглядел странновато среди рабочей молодежи, одетой в спортивные олимпийки и зимние штаны с начесом, но он чувствовал себя как дома среди молодых пьянеющих и веселых лиц, среди громко звучащей российской попсы.

«Иногдааа я ждуу тебя, как звездааа, веду тебя, иногдааа пою тебя, знаешь, я ищу тебя, ищу уже давно…», – грустно пела из динамиков Алсу. Он заметил единственный свободный столик, добравшись, сел за него. Сняв пуховик, повесил на спинку стула, отправился купить две бутылки «Балтики 9». Вернувшись с пивом и пластмассовым пол-литровым стаканом, налил, с удовольствием потянул с добрых полстакана, закурил, тут же допил первый стакан, принялся за вторую бутылку, в голове помутнело… «Без тебяааа нет меня, протяни навстречу руку, не грусти об этом дне, обещает нам разлуку…», – кричали динамики.

– Можно к вам? – перед ним стояли две совсем молодых девушки, лет 16—17.

– Да, конечно, присаживайтесь.

Одна из них была симпатичная, среднего роста темно-русая девица с заметным бюстом, в короткой юбке. Она сняла с себя плюшевую искусственную шубу. Вторая, маленького росточка, но в джинсах, девица. Золотарев обратил внимание на симпатичную, она оглядывалась в сторону барной стойки, словно ища знакомых.

– Давайте я закажу, – начал Золотарев. – Будете пиво?

– Лучше водки, – за двоих ответила некрасивая. Симпатичная кивнула. Они познакомились. Золотарев пошел к стойке, сразу по-новому вслушиваясь в попсу. «… Я отрываюсь от земли, я от тебя на полпути, и мне так важно, что ты думаешь об этом… Солнышкооо в руках, мне так хорошо с тобой мечтать об этом…»

Он заказал графин водки, на закуску строганину из стерляди, водку захватил с собой. Вскоре принесли строганину.

– За знакомство! – произнес короткий тост Золотарев, не чокаясь выпил. Девицы не оценили дорогой закуски, попросили заказать обычных котлет. Выпили еще. И еще.

– Вы томские?

– Нет, я с Шегарки, – ответила симпатичная и виновато опустила глазки в стол.

– Я с Парабели, – ответила некрасивая и нагловато посмотрела прямо в глаза Золотареву.

– Учитесь или работаете?

– В медучилище учимся, она вон в анатомке дежурит, – кивнула нагловатая в сторону симпатичной. Та в ответ улыбнулась и с надеждой в глазах посмотрела на Золотарева. «Наверное, и нужно искать такую вот, простую и деревенскую, из Шегарки, с красивой грудью, которая в анатомке работает. Будет мне по гроб жизни благодарна, что вытащу ее из деревни. А если еще и в Москву…».

– Хотела бы в Москве жить? – обратился он к одной только симпатичной. Но она не ответила, посмотрела на подружку. Та молчала.

– Хотели бы? – поправился Золотарев.

– Да отчего бы не жить, – ответила некрасивая. – А ты что, из Москвы?

– Нет, я местный, – ответил Золотарев. – С Иркутского тракта.

– Как тебя на Фрунзе занесло? – спросила некрасивая.

– К другу заходил.

– А где друг-то?

– Да так, не пришел пока.

Принесли котлеты, под них еще выпили. Некрасивая, быстро съев свои котлеты, закурила.

– А ты куришь? – спросил симпатичную Золотарев.

– Да, иногда, когда хочется. Сейчас не хочу.

Она все больше и больше нравилась опьяневшему Золотареву. «Такая вот и нужна в женах, не наши университетские, фригидные и закомплексованные, которые Канта с Достоевским обчитались, и не поймешь, что хотят от жизни, а вот такая спокойная, из медучилища, из деревни. Наверняка готовит хорошо и откачает, если что… Что же дальше-то? Надо с симпатичной на завтра договориться. В кино ее сводить, или в театр, театр-то есть на праздники?» – думал Золотарев.

– Какие книги нравится читать? – спросил он обеих подруг.

– Какие еще книги, их в училище полно, – ответила толстая.

– Я больше сериалы люблю смотреть, – ответила симпатичная и виновато улыбнулась.

«Ну и к лучшему, зато в постели с ней будет хорошо», – все больше пьянел Золотарев. Ему казалось, что в симпатичной девице из медучилища он нашел свою будущую жену, и теперь стремительно пьяными мыслями обдумывал завтрашний день, следующий месяц, перевод симпатичной девицы в Москву, их женитьбу. «В общаге, в ДАСе, есть блоки для женатых, отдельно будем жить, – думал Золотарев, наливая водки. – О чем бы еще с ними поговорить? Куда им ходить нравится? Наверное, сюда…»

– Я присяду? – прервал его мысли бойкий паренек в адидасовской олимпийке, державший в руках графинчик водки.

– Да, конечно! – обрадовался Золотарев новому лицу.

Тот присел, быстро налил.

– Предлагаю выпить за знакомство! Я Юра.

Познакомились и выпили.

Юра, не раскачиваясь долго, зацепил кусок подтаявшей строганины, закусил.

– Предлагаю за праздник, за Рождество Христово!

– За Рождество!

Все снова выпили. Девицы с приходом Юры оживились. И вообще все сразу стало совсем хорошо. Золотарев отправился к барной стойке, заказал еще графин водки и котлет для девиц. «Ты здесь, прикосновение рук… прикосновение губ, прикосновение души к душе, ты рядом со мной ужеее! Как электрический ток, из позвонка в позвонок проходит нежно волна тепла! О как долго тебя я ждала! Ты здесь!» Золотарев пытался вспомнить, откуда взялся Юра, кажется, сказал, что приехал с Урала… «Ты здесь! Только не уходи, все у нас впереди! Только не уходи! Чувствую я тебя, радуясь и любя! Ты здесь!» «Как его в Томск занесло? Надо же. Как здорово, славный парень этот Юра, позову его в гости к себе, в Москву, на свадьбу… как же ее зовут?..» «Ты здесь! Я знаю точно, ты здесь!»

Он вернулся с графином, выпили.

– Ты из Москвы, Володька, это круто! Вот эта песня – «Я московский озорной гуляка!» Помнишь, да? Вот эту песню пойдем в караоке споем, я заказываю!

– Пойдем, Юрка, конечно, помню, это моя любимая песня!

– Девчонки, мы сейчас! – провозгласил Юра.

Народу в кафе все прибавлялось, был уже настоящий шалман, все кричали и курили. Объявляли тосты, всем было весело. В караоке стояла очередь, но Юра всем быстро объяснил про Володьку из Москвы, заказал «Гуляку».

– Вот это песня! Вовка! Вот это песня! – тыкал пальцем Юрка в экран караоке.

– Каждая задрипанная лошадь

Головой кивает мне навстречу!

Для друзей приятель я хороший,

Каждый стих мой душу зверю лечит!

Я московский озорной гуляка!

По всему Тверскому околотку

В переулках каждая собака

Знает мою легкую походку! Да-да-да!

Они спели, им зааплодировала вся очередь в караоке. Довольный Золотарев всех пригласил приезжать к нему в Москву.

– Особенно тебя, Юрка, жду!

– Конечно, приеду, о чем речь, мы там такого шороха наведем! Вся Москва запомнит! Слушай, у меня презервативы есть, – почему-то перешел на шепот Юрка. – Тебе твоя в юбке, мне толстую в джинсах, есть где?

– Да постой, какие презервативы, – громко ответил Золотарев. – Я на ней жениться хочу, ты что!

– Тихо-тихо, – зашептал Юра, подходя к столику. Пока они пели, к ним за столик, приставив стул, подсел молодой, невысокого роста парнишка.

Они познакомились, разговорились.

– Не, я не пью, – отказался парнишка. – Завтра тренировка. Вообще не пью.

– О, молодец, – похлопал того по плечу Золотарев. – И что за спорт?

– Да бокс, – ответил тот.

– Это здорово! – ответил за всех Юрка. – Бокс – это такого шороху можно навести! Давай с нами, 50 грамм не помешает, а только усилит!

– Да не, хотя давай, пятьдесят, – согласился парнишка, поглядывая на симпатичную девицу.

Юра в минуту нашел рюмку, выпили.

Всем стало совсем весело, а Золотарев совершенно пьяными и счастливыми глазами смотрел на застолье, ковырялся вилкой в остатках растаявшей стерляди.

– Слушай, ну как ты там движешься вообще, в боксе? Такой маленький? Ничего в ринге, нормально?

– 30 секунд, и ты будешь лежать, – ответил парнишка.

– Да ладно, где же ты там, тебя ведь не найдешь, – засмеялся Золотарев.

Симпатичная девица, не отрываясь, смотрела на молодого парнишку, боксера.