Последний акт «симфонии»

Гнев судей был настолько суров, что никакие уверения несчастного в том, что он исповедался и причастился у самого патриарха Паисия и что тот, отпустив ему тяжкий грех, благословил его на дальнейшее служение во славу «Господа нашего», не были приняты во внимание.

Конфуз, который пришлось пережить царю по вине Паисия Иерусалимского и отголоски которого еще долго витали в столичном обществе, никак не повлиял на общий ход событий и не подвиг Алексея Михайловича быть более осмотрительным в выборе деловых партнеров.

ЦАРЬ АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ

***

История появления на свет второго царя из рода Романовых – царевича Алексея хоть и окружена ореолом таинственности, но при более пристальном рассмотрении по-житейски обыденна и проста. Отец Алексея – царь Михаил Федорович женился, по понятиям того времени, поздно. Ему было тридцать лет, когда после двух неудачных попыток создать семью, он, наконец-то, выбрал себе в жены дочь бедного можайского дворянина, девицу зрелую – Евдокию Стрешневу. Ей на ту пору исполнился двадцать один год. Евдокия была простой, покорной и не способной за себя постоять.

Судя по всему, робкая и неприметная молодая царица вовсе не подходила на ту роль, которую ей уготовила судьба. А, впрочем, от нее такой жертвы и не требовалось. Свекор Евдокии – патриарх Филарет и свекровь – великая старица Марфа, ограждая свое единственное и великовозрастное дитя от непосильного бремени государственных забот, вершили судьбу страны по своему усмотрению. И, к слову сказать, сам Михаил Федорович, не унаследовав от родителей и малой доли честолюбия, никогда не стремился к власти, представляя на троне фигуру скорее парадную, нежели авторитарную. Более того, природа, создавая царя Михаила для чего-то иного, но только не для хлопотного царского дела, была к нему не особенно щедра и не наделила ни глубоким умом, ни сильным характером, ни крепким здоровьем. Так еще будучи юным отроком, сосланным Борисом Годуновым вместе с родными тетками в далекий северный край на Белоозеро, он занемог страшным и неизлечимым недугом – камчугою в ногах и с тех пор маялся и боролся с тяжелой хворью без видимых успехов.

Не испытывал Михаил, сердце которого навсегда было отдано его первой любви – Марии Хлоповой, никакой особой нежности к своей молодой супруге и выбрал ее из числа многих представленных на смотрины красавиц более за кроткий и незлобивый нрав, чем за красоту лица и иные женские достоинства. Здоровая, статная, крепкая на вид Евдокия как нельзя лучше подходила на ту роль, которая ей отводилась при Дворе. Главной обязанностью государыни являлось вынашивание, рождение и воспитание здорового потомства и в первую очередь – наследника.

Десять детей подарила Евдокия Стрешнева своему супругу за девятнадцать лет безрадостного и не согретого взаимной нежностью и привязанностью супружества. Первой в 1627 году на свет появилась дочь Ирина, второй в семье в 1628 году снова родилась девочка, названная Пелагеей. Но, всякий раз принимая от повитухи новорожденных дочерей на руки, Михаил сожалел о том, что это не мальчик. Он ждал сына, Филарет и Марфа – внука, а государство – царевича!

В конце концов, утратив последнюю надежду обрести сына, супруги обратились за помощью к известному Соловецкому затворнику и чудотворцу – старцу Елеазару Анзерскому. Откликаясь на просьбу царской четы, Елеазар приехал в Москву и, как принято считать, вымолил у Бога для Михаила и Евдокии сына. Смущало во всей этой истории только то обстоятельство, что старец Елеазар не сразу был отпущен Михаилом Алексеевичем в свою обитель, а удерживался в Чудовом монастыре целый год до тех пор, пока предсказанное им пророчество не исполнилось.

Впоследствии этот и многие иные факты, связанные с появлением царевича Алексея на свет, породили в народе немало досужих сплетен. Но все они, в общем-то, сводились к одному весьма любопытному слуху, который, многие годы спустя, распространял один курский рассыльщик по имени Стенька Негин, будто «де государь царевич Алексей Михайлович – царевич подменный»!

Подозрения в законности новорожденного появились вскоре после его рождения в 1629 году, потому как после Алексея в семье царя Михаила до царевича Ивана, появившегося на свет в 1633 году, вновь рождались одни девочки. В 1630 родилась Анна, в 1631 – Марфа. Но, в отличие от крепких и здоровых девочек, мальчики, а в особенности Иван, представляли собой существа слабые, болезненные и нежизнеспособные.

Опасаясь за жизнь единственного наследника, царь Михаил Федорович ожидал от жены рождения других сыновей, но все его старания оказались напрасными. И следующими в семье снова появились дочери: в 1634 – Софья, в 1636 – Татьяна, в 1637 – Евдокия. Отношения между супругами расстроились настолько, что Михаил стал всерьез подумывать о расторжении брака с Евдокией. И вдруг, после долгих постов, молитв и пожертвований Богу, Евдокия Лукьяновна в 1639 году разродилась от бремени мальчиком, названным Василием! Но радость отца оказалась недолгой! Сердце новорожденного перестало биться едва он успел появиться на свет. А несколькими днями позже в возрасте неполных шести лет скончался и средний сын царя – царевич Иван. Вопрос о престолонаследнике приобрел еще большую остроту.

А между тем после не совсем удачных родов царевича Василия царица Евдокия до самой смерти царя в 1645 году оставалась бесплодной и между супругами, будто черная кошка пробежала. Между ними начались раздоры и долгие размолвки. И напрасно Евдокия Лукьяновна и Михаил Федорович самозабвенно молились, выказывая безграничную веру в святые мощи преподобного чудотворца Александра Свирского, которые своими руками уложили в богатую серебряную раку, накрыв плащаницей, вышитой золотом, серебром и жемчугом. «Бог не благословил этого благочестивого ходатайства».

Отныне все надежды царства Московского на благостное и стабильное процветание династии были связаны с единственным и законным престолонаследником – царевичем Алексеем.

***

Алексею Михайловичу едва исполнилось шестнадцать лет, когда он лишился сразу обоих родителей – и отца, и матери. Смерть самых близких и дорогих ему людей случилась неожиданно не только для него, но и для всей земли русской. И хоть все в государстве знали, что царь Михаил Федорович «скорбен ногами» и что его «до возка и из возка носили в креслах», но никто не считал его недуг опасным, а тем более смертельным. Определенный оптимизм, связанный с долгим царствованием первого Романова, внушал и молодой возраст царя – сорок девять лет. И объяснялся он тем одним, что его родитель – государь и патриарх Филарет покинул бренный мир восьмидесятилетним старцем.

Однако коварство такого, на первый взгляд, легко распознаваемого недуга, как подагра, состояло в том, что, нарушая солевой обмен в организме больного, он разрушал его исподволь, способствуя на первых этапах заболевания неполному и затрудненному выведению жидкости из организма, а со временем и ее чрезмерному накоплению. Больной буквально набухал на глазах и медленно и мучительно умирал, отравляясь собственными шлаками и нечистотами.

Но хуже всего в этом заболевании было то, что, передаваясь по мужской линии, оно неизбежно обрекало мужскую ветвь Романовых на скорое угасание.

Немногим чуть дольше месяца задержалась на белом свете после описываемых событий и Евдокия Лукьяновна Стрешнева, скорая кончина которой и вовсе повергла всех в полное недоумение. Хотя, чему тут было удивляться? Частые беременности, которые следовали одна за другой, осложненные роды, выхаживание слабых и уже пораженных тяжелых недугом мальчиков, и болезненных девочек, не оставляли молодой женщине никаких шансов на восстановление защитных сил организма. Мало способствовали расцвету ее красоты и те надрывающие материнское сердце утраты, которые ей пришлось пережить в своей жизни не однажды. Так только четверо детей Евдокии Лукьяновны – три дочери: Ирина, Анна и Татьяна, да сын Алексей дожили до зрелых лет, а шесть остальных – умерли в младенческие годы. Тридцать семь лет – таким недолгим оказался бабий век царицы Евдокии Лукьяновны Стрешневой.

Раннее сиротство царевича Алексея и его неготовность по младости лет принять на себя такую сложную и ответственную обузу, как управление государством, побудили его искать в своем близком окружении людей, способных не только поддержать его, но и разделить с ним нелегкую ношу царской власти. Одним словом, он, как и его отец, мало был приспособлен для царствования, а потому нуждался в правителе с сильным характером, за спиной которого мог бы укрыться и с честью нести звание царя и великого князя государства Московского.

Но если у его родителя – Михаила Федоровича таким человеком был родной батюшка – патриарх Филарет, счастливо соединивший в себе должности и светского, и духовного правителя, то Алексею Михайловичу, в этом смысле, приходилось прибегать к помощи чужих людей. Так, в решении светских вопросов он опирался на авторитетное мнение своего «дядьки» – боярина Бориса Ивановича Морозова, а в церковных делах – держал совет со своим духовником Стефаном Вонифатьевым.

Влияние Бориса Морозова на молодого царя трудно переоценить. Именно под его надзором Алексей с пяти лет начал учиться грамоте по букварю, а затем приступил к чтению часовника, псалтыри и деяний Святых апостолов. В семь лет Алексей освоил технику письма, а в девять приохотился к церковному пению. Среди книг, которые составляли его небольшую библиотеку, можно было обнаружить «учебники» лексики и грамматики, изданные в Литве, а также научные труды по космографии. Даже одевался молодой царевич в соответствии со вкусом своего наставника в немецкое платье.

Религиозная атмосфера, царящая в семье и создаваемая его родителями, развив в нем чувство долга и христианского смирения (по воспоминаниям современников он выглядел «гораздо тихим») не изменила его характера и нередко показная тихость, мягкость и добродушие царя сопровождались вспышками неконтролируемого гнева.

Как большой любитель соколиной охоты, к которой он пристрастился благодаря стараниям своего наставника, Алексей Михайлович даже сподобился составить свод охотничьих правил, которые издал под названием «Уложение сокольничья пути».

Неизвестно, каким бы еще житейским премудростям обучил своего воспитанника Борис Морозов, но ясно только одно, что все они мало способствовали превращению мальчика в государственного мужа. Таким неподготовленным и неприспособленным к управлению страной остался царевич Алексей по смерти своего родителя.

Но, как ни странно, именно «тихость» Алексея более всего пришлась по душе боярам и, полагая, что он во все времена таким и останется, Земский собор избрал Алексея Михайловича на долгое царствование. Дальше – больше. Покупаясь на кротость и незлобивость, проявляемые царевичем в обыденной обстановке, бояре, духовенство и служилые люди не потрудились даже истребовать с него письменные гарантии своей безопасности, как это сделали в свое время по отношению к его отцу – Михаилу Федоровичу. И, как показали события не столь отдаленного будущего, горько и не раз о том пожалели.

Что же касается царствования Алексея Михайловича, то, не имея личного опыта правления, молодой Алексей, следуя установившейся с древних времен традиции, правил страной по совету с боярами. О том насколько тщательно готовился он к заседаниям с Боярской думой, лучше всего свидетельствует обнаруженная в архивах и собственноручно им написанная записочка «о чем говорить с бояры».

Не меньший интерес вызывает и тот титул, который царь Алексей получил при коронации. А звучал он примерно так: «Великий государь царь и великий князь всея Великия и Малыя России, самодержец московский, киевский, владимирский, новгородский, царь казанский, царь астраханский, царь сибирский, государь псковский и великий князь тверской, югорский, пермский, вятский, болгарский и иных. Государь и великий князь Новгорода низовых земель, черниговской, рязанской, ростовской, ярославской, белоозерской, удорской, обдорской, кондинской и всея северных стран повелитель, государь иверской земли, карталинских и грузинских царей и кабардинской земли, черкасов и горских князей и многих иных восточных, западных и северных государств и земель отчина, дедича».

Последние два слова в этом длинном списке – «отчин» и «дедич», указывали на предков царя – отца и деда, завоевавших и присоединивших к Руси новые земли.

Однако на Западе никто первых Романовых за царей не признавал и в дипломатических депешах, умышленно опуская титул «Великий государь царь», величали их как обычных бояр по имени и отчеству, добавляя «великий князь» и далее по протоколу. И только последний из Романовых – Петр 1, как реформатор и завоеватель, был признан Европой и Востоком великим русским императором и получил право присовокуплять к имени и цифровой индекс.

***

Пережив горькое чувство потери отца и матери, восемнадцатилетний царь Алексей Михайлович, вскоре после окончания траура по родителям в 1467 году, надумал жениться и даже присмотрел себе в супруги дочь польского шляхтича – Рафа Всеволжского. Но дело до свадьбы у молодых так и не дошло. Во время смотрин, устроенных, как это было принято, во дворце, юная красавица, представленная царю среди прочих достойных конкурсанток, неожиданно при всем честном народе грохнулась в обморок. Несчастную тут же привели в чувство, но никакие ссылки на то, что виной всему тесный корсет и туго стянутая в узел прическа, ей уже не могли помочь. Объявив возлюбленную царевича хворой, бедняжку тут же выдворили из дворца.

Но нашлись такие, которые ни одной минуты не сомневались в том, что «хворь» невесты была подстроена «дядькой» царя, присмотревшего для своего подопечного барышню попроще – из московских девиц на выданье.

И в самом деле, уже в следующем 1648 году по настоянию Бориса Морозова царь женился на бедной и доброй нравом дворяночке – Марии Ильиничне Милославской. Следует заметить, что Милославская так же, как некогда и царица Евдокия – незабвенная матушка царя, будучи девкой, хаживала в доме своего отца в «чеботах» и промышляла тем, что продавала на рынке собранные своими руками грибы да ягоды. Отец Марии – Илья Данилович Милославский был до такой степени беден, что находился в услужении у посольского дьяка Ивана Грамотина. И хоть не все царя Алексея в своей суженой устраивало, невеста была на три года старше жениха, да и не очень ему полюбилась, но прямо заявить «второму родителю» о своем недовольстве невестой он не посмел. А через неделю после царской свадьбы на родной сестре царицы – Анне Ильиничне женился, и «дядька» царя, осуществив свою давнюю мечту, породниться с царским домом.

Так без особых затей верховная власть в государстве оказалась в руках двух, мало что смыслящих в политике, экономике и дипломатии людей – боярина Бориса Морозова и дворянина Ильи Милославского. Не питая особой душевной привязанности к жене, царь не ценил и не уважал ее отца, обращаясь к нему при всем честном народе не полным именем, а просто «тесть» или Илья. И когда в 1660 году боярин И. Д. Милославский вызвался возглавить войско для похода на Литву, с бахвальством заявив, что сам пленит польского короля, то царь, не сдерживая гнева, обрушился на него без всякой пощады:

– Как ты смеешь, – кричал Алексей на своего тестя, – ты, страдник, худой человечишка, хвастаться своим искусством в ратном деле! Когда ты ходил с полками, какие победы показал над неприятелем?!

Не довольствуясь сказанным, царь, плохо владея собой, сначала влепил старику пощечину, а затем, надрав ему еще и бороду, вытолкал хвастуна из палаты.

Но все знали, что царский гнев скор и отходчив и что уже в следующую минуту он с готовностью шел на мировую, прося у потерпевшего прощения и спеша загладить свою вину.

Легко поддаваясь новым западным веяньям, царь Алексей Михайлович во многом отступал от заведенных исстари порядков, вызывая недовольство и порицание со стороны, так называемых традиционалистов. Но, мало обращая внимание на их укоризненные взгляды, он нарочно устраивал публичные выезды в немецкой карете, брал с собой на охоту жену и нередко водил ее и своих детей на иноземную потеху – «комедийные действия» с музыкой и танцами, что в народе считалось верхом безнравственности. Большой любитель расслабиться и повеселиться, царь Алексей обожал шумные пития, на которых какой-нибудь приезжий «немчин» играл на «адском» инструменте – органе и трубил в трубы, а сам государь, напиваясь до одури, требовал того же самого от своих вельмож.

Так стоит ли удивляться тому, что столь откровенная разнузданность, проявляемая царем в повседневной жизни, в которой безошибочно улавливалось нарочитое пренебрежение к патриархальным традициям домостроя, возмущала народ и невольно подталкивала к мысли о том, что царь не русских кровей, а подменный.

По описанию одного из биографов царя А. И. Заозерского, государь Алексей Михайлович начал свое царство весело. Им даже была изобретена специальная тактика, позволяющая ему избавляться от докучливых челобитчиков. Не имея ни малейшей охоты входить в курс управленческих дел, он большую часть времени проводил в развлечениях и удовольствиях. Добиться аудиенции у царя было практически невозможно. Так некий иностранец по имени Родес в своих донесениях писал: «царское величество большей частью развлекается вне города в нескольких верстах то в одном, то в другом месте вместе с супругой».

За все время царствования Алексея Михайловича, вошедшего в историю с прозвищем «тишайший», не было ни одного года спокойного от смут и мятежей. Недовольство политикой Морозова было всеобъемлющим: служилые люди тяготились военными походами, посадские – пошлинами, крестьяне – крепостной зависимостью, а все остальные – растущей дороговизной и внове изобретаемыми повинностями.

Так только за один двухлетний период с 1648 по 1650 годы в стране вспыхнула более тридцати восстаний.

***

Царь желал заниматься чем угодно, но только не государственными делами. В своем подмосковном хозяйстве Алексей Михайлович, как истый мичуринец, пытался развести в суровых климатических условиях средней полосы России такие редкие насаждения, как виноград, хлопчатник и даже тутовое дерево. Разумеется, что все эти эксперименты с экзотическими растениями южных стран завершились полным провалом. Не желали переселяться на плотные Подмосковные черноземы и такие солнцелюбивые культуры, как шемахинские и астраханские арбузы, финиковое дерево, миндаль и венгерские дули.

Однако все эти неудачи с посадками нисколько не отвратили царя от любимого занятия. С не меньшим энтузиазмом взялся он и за свой новый проект – разведение под Москвой шелководческого хозяйства, для чего выписал из-за границы «шелковых заводчиков», тех, что «умеют червей кормить и шелк делать».

По распоряжению царя послы привозят ему из Англии, Голландии и других стран разнообразный посадочный материал, начиная от семян и заканчивая черенками и кореньями. Возглавляли садоводческое предприятие царя два немца – Григорий Хут и Валентин Давид.

Обращает на себя внимание и то, какой странный сумбур, замешанный на религиозных верованиях и языческих суевериях, творился в голове царя. Так перед августовским севом он посылает своего сокольника к архимандриту Троице-Сергиевой лавры с послание: «ведомо мне стало, что урожаю способствует окропление полей освященным маслом и водой с ног больных монахов, желаю применить это средство у себя в Измайлове. Ты бы, богомолец наш, – продолжает царь Алексей пояснять свою просьбу, – сотворил и прислал тайно священного масла великого четвертка в сосуде и воды с ног больнишних братий, умыв сам тайно, и воды из колодезя Сергия чудотворца, отпев молебен у колодезя, три ведра за своею печатью».

Многие распоряжения царя, такие как «велю выписать подкопщиков самых добрых, которые б умели подкоп вести под реки и под озера, и сквозь горы каменные», или «промыслить в Англии трав, которые растут, где бывает серебряная руда», наводят на грустные размышления о его умственной ущербности. К разряду целого списка таких же нелепых просьб относится и следующая – «прошу прислать мастеров таких, чтоб умели сделать так, чтобы всякие птицы пели, и ходили, и кланялись, и говорили, как в комедии делаетца».

И эти и другие странности царя, которые произрастали не на пустом месте, а на почве мистического суеверия в то, что заграница – страна чудес и безграничных возможностей, а Россия – дикий край с варварскими обычаями, утвердили народ во мнении, что царь Алексей Михайлович родом не от родительского корня, а самый что ни на есть чужак.

Вспомнил народ вдруг и то, что у царя Михаила в браке рождались только дочери и что сын появился на свет не чаяньями царя и царицы, а молитвами призванного на Москву старца Елеазара Анзерского. Особо дерзновенные и прозорливые не боялись даже утверждать, что не все в этой истории было чисто, если царь Михаил более года не отпускал Елеазара в свою обитель, а держал в Чудовом монастыре, как заложника, до тех самых пор, пока наследник ни появился на свет.

Как бы там ни было все на самом деле, а только и эти, и иные нелепые слухи, спровоцированные самим царем: отчасти его возмутительными поступками, а отчасти чрезмерной скрытностью, привели к созданию новой структуры, так называемого, Тайного приказа. Тайной были окутаны и все личные дела царя, которые он вел самостоятельно. Освоив «тайную азбуку», изобретенную его родным дедом – патриархом Филаретом еще в ту пору, когда он находился в польском плену, Алексей стал использовать ее повсеместно как в своих дневниковых записях, так и для секретных поручений.

Как метко заметил близкий друг и ближний постельничий царя Федор Ртищев «оставаться в тени было житейской привычкой» царя Алексея Михайловича.

И оказался на все сто процентов прав!

Весь ход дальнейших событий, связанный с государственной деятельностью царя, убедительно это наблюдение доказывает. И в самом деле, его нарочитая пассивность, которую он так мастерски разыгрывал, и мнимая «тишайшесть» его натуры, которую он так искусно выставлял напоказ, позволили Алексею Михайловичу на протяжении длительного времени, подставляя для отражения агрессивных атак общественного мнения отдельных честолюбцев, успешно проводить в вопросах государственного устройства свою линию.

И, кто знает, быть может, именно те неконтролируемые приступы гнева, которые порой так обескураживали окружающих, и были проявлением его истинной сути, о которой сегодня мы можем только догадываться.

***

Необходимо отметить и тот факт, что в окружении царя Алексея Михайловича было немало новых людей, выдвинувшихся в шеренгу первых лиц государства благодаря исключительно светлому уму и деловым качествам. Все они, как правило, были выходцами из дворянского сословия и проявили себя кто на поле брани в смутные годы лихолетья, кто на поприще мирного строительства, работая в земщине, выводящей страну из разрухи и политической изоляции.

И первое место среди них, бесспорно, принадлежало Борису Ивановичу Морозову.

Морозов Борис Иванович вел свою родословную от древнего боярского рода, который на протяжении многих десятков лет состоял в родственном свойстве с Романовыми путем заключения браков между дальними родственниками.

В 1613 году двадцатитрехлетний Борис вместе со своим старшим братом Глебом одними из первых подписались под грамотой об избрании царя Михаила Федоровича на царство. Собственно, с этого момента их карьера и пошла вверх. В 1615 году Морозовы появляются при дворе, а с рождением в 1629 году царевича Алексея в жизни Морозовых случился новый поворот – оба брата получили повышение в чине и были назначены спальниками или, говоря иначе, «комнатными людьми» наследника, в прямую обязанность которых входило – оберегать спокойный сон подопечного.

В 1633 году, едва царевичу Алексею Михайловичу исполнилось четыре года, царь Михаил Федорович, разогнав бесчисленную свору тетушек и нянюшек, окружающих его сына и оказывающих на него дурное влияние, назначил к нему «дядькой» Бориса Ивановича Морозова. К чести Бориса Ивановича, произведенного в 1634 году в чин боярина, надо отметить, что он, не имея собственных детей, настолько привязался к своему воспитаннику и так искренне и предано любил его, что Алексей Михайлович всю свою жизнь считал Морозова своим вторым отцом.

Страстный охотник, Борис Морозов немало времени проводил на охоте и не жалел денег на дорогое удовольствие, имея для этого в своем хозяйстве все необходимое: и соколов, и охотничьих собак, и целый штат охотничьей прислуги. Приучил он к этой азартной забаве и царевича. К слову сказать, охотничьи хозяйства тогда были в большой моде и имелись у многих знатных людей. Причем, ловчих птиц: кречетов и соколов специально выписывали с Кавказа, обучали и только потом проверяли на деле, превращая охоту в многолюдное выездное представление. Так в летний сезон Двор с огромным штатом прислуги отправлялся охотиться на птицу, а зимой – на волка или медведя.