Олигофрен

Гали Манаб

Олигофрен

«Есть бытие; но именем каким

Его назвать? Ни сон оно, ни бденье;

Меж них оно, и в человеке им

С безумием граничит разуменье».

Баратынский ЕЛ.

Миша

Из воспоминаний детства я хорошо помнил переход; длинный коридор, который казался нескончаемым и красивым, с красивыми тюлевыми шторками.

Как мне запомнилось, нас привезли на машине скорой помощи, высадили у входа в интернат, а потом мы долго-долго шли по этому переходу. В конце этого перехода нас заселили в большую комнату, впоследствии я узнал, что эта большая комната служила изолятором для вновь поступивших детей. Кто тогда в изоляторе работал, я не помню. Зато запомнилось как я, как и все мальчики из нашей группы, за время пребывания в интернате несколько раз попадал в изолятор. Один раз я болел желтухой, а еще несколько раз болел ангиной, или просто простужался, и у меня поднималась температура, и я попадал в изолятор. Мы все любили попадать в изолятор. Там нянечки часто менялись, поэтому, если сегодня, допустим, попадала злая нянечка, то завтра ее могла сменить другая, добрая.

А еще я, как и все ребята из нашей группы, любил когда меня брали на всякие занятия. В этих кружках все тетки были добрые, никто не ругался, не ставил в угол, не наказывал. Но на этих занятиях надо было что-то делать. У меня ничего не получалось. Рисовать я не умел и не любил совсем, поэтому учительница по рисованию после одного раза не стала меня больше брать. Злая тетка. Она, я помню это отчетливо, привела меня в группу и сказала воспитательнице:

– Я его больше не буду брать, он совсем не имеет желания рисовать. Он битый час зря просидел в классе, с таким же успехом он может посидеть и в группе. Мне такие дети не нужны.

А потом меня на занятие взяла другая тетка. Она со мной больше разговаривала, показывала картинки, буквы, спрашивала все больше обо мне самом, ну, там, что я помню из своей жизни, есть ли у меня мама, папа или сестры, братья.

У нее в кабинете много было всяких интересных игр. Она мне разрешила поиграть с мозаикой, затем дала мне ножницами порезать картиночки, дала какие-то недорисованные рисунки, чтобы я их дорисовал, но у меня ничего не выходило, как бы я ни старался. Но тетка почему-то все равно похвалила меня, дала мне конфетку и привела обратно в группу. Эта тетка была очень добрая, прямо как мама. В ту ночь я совсем не спал, так мне понравилась эта добрая тетка. И мне казалось, что я ей тоже понравился, она же меня похвалила, даже целую конфетку дала. Шоколадную. Я ее ждал каждый день. Она приходила к нам на этаж, я бежал ей навстречу и просил ее, чтобы она меня опять взяла к себе в кабинет. Но она почему-то тоже больше не брала меня, она брала других детей, а меня нет.

И тогда я обиделся, мне было плохо, и я, затаившись, плакал. И плакал каждый раз, когда она, приходя на этаж, брала на занятия других детей. Однажды воспитательница в группе увидела меня плачущего, как она сказала, без причины, и наказала меня, поставила в угол. В углу мне пришлось стоять долго, почти до самого обеда. И я понял, что плакать нельзя. И пожаловаться мне было как будто не на что и некому.

А когда я подрос немного, меня распределили в учебную группу. В учебном классе я пробыл только первые три года. Это были самые тяжелые годы моего детства, как тогда я думал. Учеба мне давалась тяжело, я жуть как не любил эти книжки читать. А считать и подавно. Мне не давались ни буковки, ни циферки. Учителя меня не любили, часто наказывали за плохое поведение. А мальчики, которые лучше, чем я, учились, постоянно меня обижали, били, иногда даже избивали ни за что. Они часто отбирали у меня печенье и прочие сладости, которые нам давали на полдник, и которые я очень любил. Заступиться было некому. Однажды я попытался пожаловаться воспитателю на мальчиков, которые меня обижали, но воспитательница меня же закрыла в спальне на весь день, чтобы меня никто не бил, не обижал. После этого я перестал жаловаться, перестал плакать, выжидая, что когда-нибудь может все измениться в моей жизни. Может, вспомнит про меня мама. А мама у меня есть. Где-то. Воспитательница говорила, что у всех детей обязательно есть мамы. По-другому не бывает.

А на четвертый учебный год меня перевели в трудовую группу. Вот где было хорошо. Здесь учиться не заставляли. Мы, дети из трудовой группы, время убивали тем, что помогали нянечкам по этажу, ну, там, полы помыть, постирать вещи, почистить обувь для группы. А за это нянечки нам разрешали вечерами телевизор посмотреть, вместе с ними.

Однажды пришел к нам на этаж один дядька и выбрал несколько мальчиков на занятия. Среди них был и я. Дядька привел нас в мастерскую, где было много всяких железяк, досок, станков, топоров, молоточков. Усадил всех за стол и сказал:

– Меня зовут Николай Николаевич. Можно просто дядя Коля. С сегодняшнего дня у нас с вами начнутся мальчиковые, а вернее, мужские занятия. Чтобы вырасти хорошим хозяином, надо многому вам научиться. Начнем с самого малого. Кто мне скажет, что нужно, чтобы собрать стул?

– Доски, – крикнул с места я.

– Молодец, – похвалил меня дядя Коля, – это минимум, что потребуется. А что еще нужно, кроме досок.

Мальчики все молчали, озираясь по сторонам.

– А еще нужно вот эта штука, и вот эти штуки, – ответил я, показывая на молоток и гвозди.

– Правильно, молодец. Как тебя зовут? – заинтересованно спросил дядя Коля. Мне понравилось, что я отличился и что хвалят меня одного. Меня, кроме той доброй тетки, никто никогда не хвалил. Я почувствовал себя хорошим учеником, осмелел и ответил:

– Я – Мишка Бабичев из 6-ой группы.

– Сегодня у нас ознакомительный урок. Все вещи имеют названия. Вот эти штучки, как говорит Миша, называются гвозди, а это – молоток, им забивают эти гвозди.

И начались у нас мальчиковые занятия. Мне, как никому из мальчиков, понравились занятия дяди Коли. И дяде Коле я понравился, и с тех пор дядя Коля постоянно стал брать меня на занятия. Итак, наконец-то, мечта моя сбылась, я стал любимчиком дяди Коли и теперь не боялся больших мальчиков, я всегда мог пожаловаться дяде Коле. А большие мальчики меня не трогали, потому что я теперь целыми днями пропадал у дяди Коли в мастерской, и все мальчики знали об этом и завидовали мне.

Но был один мальчик, Вася Капустин, из 5-ой группы. Он был старше всех и умел хорошо драться. Его не только мальчики боялись, почему-то за него были все воспитатели и нянечки. И учителя его постоянно хвалили, он хорошо учился и ходил в любимчиках у учителей. И вообще, он пользовался большим авторитетом у всех. Даже директор интерната его ни за что не наказывал, потому что у него родители были какие-то большие шишки. Они у него часто ездили по заграницам, там, в Америку, еще куда-то, были денежные и, как я слышал, спонсировали интернат. Ну, там, покупали для интерната всякую аппаратуру и т. д. И дядя Коля мне как-то рассказал, что Васины родители помогали директору строить дачу.

Однажды, когда, получив свой полдник – один целый банан и два печенья, я только хотел было спуститься с этажа, я шел к дяде Коле в мастерскую, меня Вася Капустин подкараулил на лестничной площадке и просто отобрал у меня полдник. Я не успел даже откусить ни от банана кусочек, не успел ни печенья съесть. А мне так хотелось самому съесть свой банан и свои два печенья. Ну, хотя бы одно печенье.

Мне было так обидно, так плохо, как тогда, когда та добрая тетка больше не брала меня на занятия и больше не хвалила, что я даже заплакал. Но, когда я пришел к дяде Коле, и он спросил меня, заплаканного, что со мной случилось, я просто промолчал. Струсил. Потому, что боялся Васьки Капустина. И сказать об этом постеснялся.

Потом я старался есть свой полдник на этаже, в столовой, вместе со всеми. Нянечка всегда следила, чтобы каждый сам съедал свой полдник.

Однажды, съев свой полдник, я как всегда шел к дяде Коле. На площадке я встретил Васю Капустина, который, увидев меня, подбежал ко мне и начал требовать у меня полдник.

– Ты решил меня перехитрить? – спросил он, – почему ты полдник перестал мне отдавать?

– Я уже съел, – сказал я виновато.

– Вот тебе за то, что ты меня не слушаешься, – сказал он и ударил меня под дых. Я от неожиданности и от острой боли согнулся, тут он повалил меня на пол и начал пинать меня ногами. Короче, избил меня. А потом приставил к моему горлу ручку, оторванную от ложки, и сказал:

– Если завтра, урод, не отдашь мне свой полдник, я тебя урою.

И я стал всегда отдавать ему свой полдник. Вася не всегда был таким злым. Иногда он бывал добрым и разрешал мне съесть свой полдник самому. А добрым бывал, когда к нему приезжал папа и привозил много всяких вкусностей. В такие дни он добрел и даже угощал меня сладостями. А еще он защищал меня от других больших мальчиков, заступался за меня, чтобы я свои полдники мог отдавать только ему.

К другим маленьким Вася Капустин почему-то не приставал. Он их жалел.

Однажды на полдник дали аж по два кусочка ананаса. От ананаса так вкусно пахло, что у меня слюнки потекли. И я решил сначала съесть один кусочек сам, а второй дать Васе Капустину. Но почему-то съел оба куска, не мог остановиться. В тот день я избегал Васи Капустина. Я даже не спустился к дяде Коле. В тот вечер Вася Капустин зашел к нам прямо в спальню и сказал:

– Ты, что, нюх потерял? Ты, что, совсем оборзел? Я тебя весь день жду.

И избил меня прямо в спальне, при всех ребятах. Он повалил меня на пол, и стал пинать ногами, и заставил всех мальчиков пинать меня. Я боролся как мог, но Вася Капустин был сильнее меня, и ему все помогали, все его боялись. Я от обиды и боли начал кричать и топать ногами. На крик прибежали воспитатели из всех групп, но Вася Капустин успел убежать, а остальные мальчики быстренько легли на свои места и сделали вид, что спят. А я так разошелся, орал, топал ногами, плевался и полез драться с воспитателями. Воспитатели вызвали санитаров, которые меня поволокли в надзорку и закрыли. От обиды я еще больше начал орать, швыряться чем попало, разбил стекло в двери и пинком разбил дверь, так, что она перестала закрываться. Тогда опять пришли санитары, скрутили меня, а медсестра сделала какой-то укол. У меня моментально закружилась голова, меня стошнило прямо на санитара, затем я обмяк и провалился в сон. Не знаю, сколько дней я проспал. Только проснусь, вижу медсестру, которая опять меня колет, я опять проваливаюсь, обессиленный. И так я в надзорке проспал целую неделю, мне потом дядя Коля сказал. Последние два дня меня не кололи, но я все лежал, потому что ноги меня не слушались, голова кружилась, тошнило и всякое такое. И почему-то я не замечал, что писаю в постель.

Когда я немного оклемался, ко мне пришел дядя Коля. Он сказал, что приходил ко мне каждый день всю эту неделю, вот откуда я узнал, что прошла неделя. Он мне принес два банана, два апельсина и целую пачку печенья. Дядя Коля был добрый и любил меня больше всех.

А на другой день, когда меня выпустили из надзорки, дядя Коля помог мне спуститься к нему в мастерскую. Я у него просто сидел, ничего не делал. Обед дядя Коля принес мне в мастерскую и даже кормил с ложечки, потому что я сильно уставал держать ложку. Дядя Коля жалел меня, он сказал:

– Посиди, сынок, просто так, отдохни. И больше так себя не веди, чтобы тебя опять не закрыли в надзорке.

Я сам теперь надзорки боялся больше, чем Васю Капустина. Васе Капустину хорошо, у него родители есть. Отец, вон, какой крутой, богатый. А у меня никого нет, ну, кроме дяди Коли. А дядя Коля старенький, он сам боится Васи Капустина и мне всегда говорит:

– Не связывайся с ним, сынок, обходи его стороной.

А мне так хотелось сладкого поесть, что иногда думал, что умру.

Однажды дядя Коля заболел, и его положили в больницу. И мне приходилось целыми днями быть на этаже, в группе. Я вел себя хорошо, слушался воспитателей, помогал нянечкам, ну, там, полы помыть, гладить белье, почистить обувь.

А когда после обеда у нас был тихий час, в спальне все заснули. Я спать не любил, обычно я в это время помогал дяде Коле. А Вася Капустин тоже днем никогда не спал, он где-то ходил. Мог просто гулять на улице, ему разрешали. Его не заставляли даже просто лежать с закрытыми глазами.

И вот, когда все заснули, я тихонечко, как был, в трусах и майке, вышел в коридор, типа, пописать. Хотя не хотел. В коридоре никого не было. Все воспитатели собрались в раздевалке, чай пили. Они всегда так делают, нас укладывают, а сами собираются в раздевалке, чай пьют и громко разговаривают. Я сходил в туалет, а на обратном пути проходил мимо столовой, а оттуда так вкусно пахло. Я зашел в столовую, а там на столе стоят несколько коробок сладких шоколадных конфет. Такие нам давали на Новый год. Тогда Васю Капустина забрали домой на праздник, и я сам съел конфеты. Они были такие вкусные. Я такие никогда в жизни не ел. Я сначала хотел взять горсть конфет и убежать. Но потом почему-то схватил одну из коробок и выбежал в коридор. В коридоре никого не было, и я быстренько забежал обратно в туалет. Там я огляделся и увидел, что высоко на стене висел старый, запыленный шкафчик, там были какие-то крантики. Я коробку поставил на подоконник, сам быстренько забрался на него и, потянувшись, достал дверцу ящика и открыл. Я быстренько запихнул коробку с конфетами в шкафчик, закрыл дверцу, спрыгнул вниз и быстренько выбежал в коридор. В коридоре по-прежнему никого не было, только были слышны голоса воспитателей. Я бегом забежал в спальню, лег на свою кровать и сделал вид, что сплю.

В тот день нам раздавали по одной конфетке, которую я спокойно отдал Васе Капустину и не огорчился. Я ждал момента, когда я вдоволь наемся тех спрятанных конфет.

Пропажу то ли не обнаружили, то ли еще чего-там, не знаю, короче, буфетчица, как ни в чем не бывало, раздала нам по одной конфетке. И воспитатели не ругались.

В ту ночь я долго ждал, пока все заснут. Среди ночи, когда все мальчики уже спали, и нянечка закрылась в раздевалке, и наступила полная тишина, я вышел из спальни, пошел в туалет, залез на подоконник и открыл шкафчик. Коробка там стояла, как ни в чем не бывало. У меня от радости аж дух захватило. Я достал коробочку, закрылся в кабинке, сел на толчок и жадно начал запихивать в рот конфеты, одну за другой. Когда коробка ополовинилась, я почувствовал, что наелся. Мне было так сладко, что даже немного срыгнул конфетами. Но был счастлив. Я отомстил Васе Капустину, он, наверно, никогда не ел так много конфет, сколько хотелось. Я отомстил всем. Мне было очень хорошо, и мне за это ничего не было. Мне это понравилось. Это было мое первое воровство.

После этого случая я начал подворовывать всегда и везде. Особенно мне нравилось воровать на кухне. Главное, надо было вовремя съесть, пока никто не видит, чтоб потом не могли доказать, что я именно съел.

Однажды дядя Коля меня взял к себе на дачу, на выходные дни. Его жена тетя Галя была доброй женщиной. Она меня кормила вдоволь, а сладости почему-то не давала. У нее на столе всегда лежали конфеты в красивых конфетницах. Сидя за столом, я наедался, можно было есть конфеты, сколько хочешь. Но с собой почему-то тетя Галя мне не давала их. Но я не упускал случая своровать конфеты. Я их запихивал в карманы до отвалу. И ходил, ел втихоря.

Дядя Коля часто стал забирать меня на дачу. Я ему там помогал. Я помогал ему строить баню, всякие пристроечки, плотничал. Дядя Коля хвалил меня, говорил, что из меня вырастет хороший хозяин. Однажды даже сам самостоятельно смастерил для дяди Колиной собаки будку. Будка получилась небольшая, складненькая. Я умел аккуратно, красиво работать.

– Какой же ты у нас мастеровитый, аккуратненький, – не уставала нахваливать тетя Галя, – были бы у тебя, горемычного, путевые родители, занимались бы с тобой, цены бы тебе не было.

А когда еще немного подрос, уже много чего мог самостоятельно делать, я сам мог собрать мебель, целую стенку. Дядя Коля научил меня и мягкую мебель обивать. Всю мягкую мебель у дяди Коли дома и на даче я обил новой тканью. Мебель стала как новая, красивая.

Тетя Галя брала меня в магазин с собой, покупать ткань для обивки мебели, советовалась со мной, какую ткань для какой именно мебели ей покупать. И всю дорогу не уставала повторять:

– Жалко, что неграмотный ты у нас остался. Руки золотые, и нюх есть на красоту, а вот читать, писать не умеешь.

Я любил с тетей Галей ходить по магазинам. Она мне всегда покупала сладости или что-нибудь вкусненькое. Иногда давала мне мелочь, на которую я мог купить жвачку, «куку-руку» или еще что-нибудь «новомодное», как говорила тетя Галя. А в тот раз, когда мы покупали ткань, тетя Галя осталась довольна покупками, раздобрилась и дала мне две штуки бумажных денег.

– А что можно на них купить? – спросил я.

– На них можно купить лимонад, кучу жвачек, вот этих вот ваших красивых вафель и много сладостей, – сказала тетя Галя.

– А джинсы, как у Васи Капустина, можно на них купить?

– Нет, сынок, на джинсы ты еще не заработал.

– А сколько нужно денег заработать на джинсы.

– Много.

– А сколько бумажек, вы мне скажите, – допытывался я.

– Горе ты мое луковое, – ласково сказала тетя Галя. А сколько, так и не сказала. Интересно, больше десяти таких бумажек или меньше, думал я, потому что я умел считать до десяти. А как дальше считать, я не знал.

Однажды дядя Коля взял меня на «шабашку». Я был так доволен, почувствовал себя взрослым человеком. Дяде Коле заказали в загородном доме построить веранду. «Заказчики богатые, деньгами нас не обидят», – сказал дядя Коля.

– А сколько они денег дадут, больше десяти бумажек? – спросил я. В ответ дядя Коля только засмеялся и ничего не сказал.

Мы работали целое лето. Когда мы закончили работу, дядя Коля купил мне новую куртку и джинсы, прямо как у Васи Капустина. И дал мне бумажные денежки и сказал:

– Посчитай-ка, сынок.

Я посчитал. Там было ровно десять штук. Я обрадовался, если б не десять, я не знал бы, что мне делать, как дальше считать. А дядя Коля спросил:

– Ну и сколько же?

– Десять.

– А всего сколько?

– Десять, – повторил я.

– Горе с тобой, – сказал он. – Каждая бумажка по десять рублей. А все вместе, десять штук по десять рублей, получится сто рублей. Это много.

И он стал объяснять, что сто – это когда одна палочка и два нуля, и это много, больше чем десять. Я был доволен, и мне не терпелось истратить их и понять, на что можно, на что хватит.

Когда меня дядя Коля привез обратно в группу, меня ждал хороший сюрприз, Васю Капустина перевели во взрослый интернат. Мне больше бояться было некого. Я сам был одним из старших на этаже. Я смело подошел к воспитательнице и попросил меня взять на рынок вместе с остальными мальчиками, которые сами получали пенсии. На рынке я купил целую коробку шоколадных конфет, и у меня еще оставалось две бумажные деньги по три рубля. На них я купил жвачки, набил ими карманы. Когда вернулись в группу, я всем раздал по две конфетки, и у меня оставалось еще много конфет. Коробку с остатками конфет я убрал к себе в тумбочку. У меня из тумбочки никто без моего разрешения не мог взять их. Я сам брал оттуда конфеты, забивал себе карманы и ходил в течение дня, ел их. Мне все завидовали. Иногда я угощал маленьких детей. Этих конфет мне хватило на несколько дней. А потом они закончились. Денег больше не было, и конфет тоже.

Мне очень хотелось иметь деньги. Я попросил у дяди Коли. А дядя Коля сказал, что у него тоже деньги закончились. Он меня обманул, я знал, что у него в кармане, в кошельке всегда есть деньги. Я знал, что у всех взрослых всегда есть деньги. Но как мне к ним добраться я не знал.

Однажды, проходя по коридору мимо раздевалки, я увидел, как двое воспитателей с кошельками в руках считали деньги. Денег было много, там были и по 3, и по 10 рублей, и много других цифр, которых я не увидел. У меня глаза загорелись, так захотелось иметь много денег. А воспитатели увидели меня и закрыли дверь прямо перед моим носом.

В ту ночь я никак не мог заснуть. И на следующий день весь день я не находил себе места, жуть, как хотелось поиметь деньги. Теперь решил поступить по-умному, я близко не подходил к раздевалке. Я стоял издали и наблюдал, куда они кладут свои кошельки с деньгами. У кого какая сумка, и в какой шкаф они убирают их. Мне нужно было, во что бы ни стало, своровать деньги. Я еще не знал как я это сделаю. Я даже не предполагал, заимев их, как их буду тратить. Но я был одержим лишь одной мыслью, непременно их заиметь.

Айгуль

Родилась я в Казахстане, вторым и очень желанным ребенком у родителей. У меня еще есть мой любимый братик Кайрат, который старше меня на два года. И все свое детство прожила в районном поселке под областным городом Тараз. Город раньше имел другое название – Джамбул, а потом его переименовали в Тараз. Мама у нас работала бухгалтером в районном потребсоюзе, а папа работал технологом на мясном комбинате. Все воспоминания моего детства связаны с братом. Мы с ним были очень дружны. А еще мои воспоминания о детстве сводятся, как ни странно, к мясным и колбасным изделиям, которых у нас в детстве было более чем в достатке. Может быть, поэтому я считалась девочкой из материально благополучной семьи. Родители нас баловали. Сказать, что они нас любили, не сказать практически ничего. Они в нас души не чаяли. Мы ни в чем не знали отказа. Любое наше желание исполнялось родителями беспрекословно. Захотели мы, допустим, в какой-нибудь престижный лагерь на лето, пожалуйста. Папа доставал нам путевки, и даже сами родители на машине отвозили нас туда. Захотели, допустим, на зимние каникулы в какой-нибудь детский санаторий в Анапу, пожалуйста, без проблем, папа сделает. А шмотки у нас были сплошь заграничные, привозные. Дядя Серик, папин брат, работал атташе в посольстве Казахстана, и по роду своей деятельности часто бывал в загранкомандировках, и постоянно привозил нам с братиком и моим родителям много всяких заграничных «диковин», которых, пожалуй, в нашей стране нигде не купить было. Дядя Серик – младший брат моего отца, но нами он всегда воспринимался не как дядя, а как старший брат. Может быть, потому, что он был моложе папы, а, может, потому, что, хоть он и женат был, у них не было детей. А жена его, тетя Назым – оперная певица, известная всему Казахстану. Она женщина высоко культурная, творческая, тонкая во всех отношениях, как все люди богемы. В быту совсем не пригодная ни к чему. В хозяйстве она не мыслила ничего. Готовить? Да вы что, тетя Назым и кухня – это вещи несовместимые даже в мыслях. Уборка, стирка? Спросите, знает ли тетя Назым о существовании пылесоса, стиральной машины и прочей земной ерунды? А родить ребенка для тети Назым – это всемирная катастрофа, это конец света.

Зато она очень хорошо разбирается в высоком искусстве, в высокой моде и вообще во всем высоком. Да и вообще ей некогда подумать о «низком», о земном. Ей всегда, в любое время суток, надо быть «в форме»; выглядеть не просто хорошо, а на все 100 – маникюр должен быть обязательно безупречным, лицо должно обязательно выглядеть безупречно свежим, ни в коем случае не заспанным, не уставшим или выражающим недовольство чем-либо вообще. У нее строгий режим, которого она даже под дулом пистолета не нарушит. И самое главное сокровище в ее жизни, ради сохранения которого она пожертвует чем и кем угодно, – это ее голос. Этот драгоценный голос можно в полном объеме услышать только на сцене, когда она поет на концертах, или, если повезет, то на репетиции. А в остальное время она ограничивается очень скудной речью, дабы сберечь его, драгоценного. Телефонные звонки? Да никогда в жизни она не будет отвечать на них. Телефона, как отдельное средство связи, для нее не существует в природе. Для этого есть определенный человек. А на приемах на высшем уровне, на богемных тусовках, которые иногда приходиться ей посещать, она ограничивается милой, кратковременной улыбкой. И то через раз. Кто-то удостаивается этой улыбки, а кто-то и помечтает о ней.

А для родственников ее общество вообще дефицит. За все свое детство, пока я жила с родителями, я лишь один раз видела ее воочию, живьем, не по телевизору. На свадьбе у дяди Марата, еще одного брата отца. Свадьбу справляли в Астане, в каком-то крутом ресторане. Помню, тогда тетю Назым все ждали больше, чем невесту. Она приехала в середине свадьбы, вся блестящая, под ручку с дядей Сериком, в окружении целой свиты из шикарных мужчин, которые несли огромные корзины с великолепными букетами цветов. Заходя в зал, она лишь своим одним видом произвела целый фурор. Она затмила всех дам, присутствующих в зале, не говоря уж о «бедной» невесте из богатой семьи, считающейся не последней красавицей в своем обществе.

Несмотря на все ее великолепие, тетя Назым нам с Кайратом не нравилась. Она была вся какая-то неестественная, не живая, как красивый музейный экспонат. То ли дело наша мама. Она у нас самая красивая, самая настоящая и самая теплая. А как она у нас умеет готовить! Все мое детство мне казалось, что наша мама лучше всех готовит бешбармак. Это наше национальное блюдо, которое состоит из мяса и из мучных пластов, которых отваривают в мясном бульоне и подают вместе с мясом.