Пленник реторты

– Сначала надлежит обзавестись максимальным количеством союзников и свести в единую армию отряды, рассеянные по замкам, бургам, городам, дальним заставам и гарнизонным казармам. Нам следует объединить все силы, которые мы можем объединить. Стянуть их отовсюду, откуда возможно взять хотя бы одного солдата. И лишь после этого… И лишь тогда…

Вассершлосский герцог назидательно поднял палец. В косом солнечном луче блеснул отполированными гранями крупный самоцвет. Карл внушительно повторил:

– Тогда. И только тогда. И никак не раньше, сын.

Карл Осторожный, как всегда, не проявлял ни малейших признаков беспокойства. Внешне – не проявлял. И именно эта непробиваемая невозмутимость особенно бесила Дипольда.

Курфюрст сидел в не очень удобном, но внушительном мягком кресле с массивными изогнутыми подлокотниками и высокой… высоченной – много выше человеческого роста – резной спинкой. Кресло это, к слову сказать, являло собой почти точную копию императорского трона. Что, конечно же, было не случайно. Случайностей Карл Осторожный не любил. И умел избегать. Обычно. Как правило…

Сзади, в тени кресла-трона, застыл верный телохранитель, с потрохами и всем их содержимым преданный курфюрсту. Старый рубака при полном боевом доспехе, вооруженный мечом средней длины. Вполне подходящее оружие для боя как в просторных залах, так и в узких галереях замка…

Да и сам ветеран этот, уцелевший в бесчисленных стычках и войнах, тоже был в определенном смысле оружием – надежным, безотказным, не знающим пощады и сомнений. Отличный воин. Смышленый командир. Выходец из ландскнехтских низов, произведенный в рыцари и состоящий в личной гвардии герцога-благодетеля. Повелитель Остланда умел окружать себя верными людьми. По-настоящему верными, обязанными курфюрсту всем и все теряющими в случае его внезапной кончины.

Гвардеец за креслом был подобен бездушному предмету обстановки и напоминал, скорее, неподвижную статую, нежели человека из плоти и крови. Но Дипольд-то знал: статуя эта оживет, едва лишь над Карлом нависнет угроза, пусть даже тень угрозы. А ожив, – ударит. Молниеносно, сильно.

Насмерть.

Этого отцовского трабанта[6] Дипольд тоже помнил с раннего детства. Только вот имя… Как же его зовут-то? На «Ф» как-то. Фридрих. Или Фердинанд. Он не любил показной пышности рыцарских турниров и редко принимал в них участие. Но всякий, кто видел его в настоящем сражении или хотя бы на жестоких… очень жестоких тренировках курфюрстовой гвардии, крепко задумался бы, прежде чем бросить вызов такому сопернику. Даже у самого Дипольда, несмотря на всю его горячность и боевой задор, желания всерьез скрестить меч со старыми гвардейцами не возникало. А если и случалось порой такое, то не настолько сильным оно было, это желание, чтобы воплощать его в жизнь. От победы над безродным выскочкой-ландскнехтом все-таки славы мало. А случись поражение – позора не оберешься.

Впрочем, кое-какие уроки на тренировочном ристалище отцовских гвардейцев Дипольд, бывало, брал. Уроки не рыцарского боя – иного. Лютой, жестокой драки на выживание. Обучался так… на всякий случай, больше потехи ради. И ведь пригодилась же наука! В оберландской темнице, к примеру, когда ломал руку Сипатому. Кстати, как носить нож в голенище – скрытно, на разбойничий манер – Дипольду тоже показали именно бывшие ландскнехты, возвышенные Карлом.

Фридрих-Фердинанд стоял навытяжку, готовый вступить в бой в любую секунду. С кем угодно. Прозвучал бы только приказ господина. Был бы только дан знак. Остландский курфюрст, наоборот, восседал в расслабленной позе. Уперев правый локоть в широкий отполированный подлокотник и положив подбородок на пальцы, поблескивающие перстнями, Карл наблюдал за вернувшимся сыном. И не выказывал никаких чувств.

Карл Осторожный вообще никогда не шел на поводу у чувств. Даже узнав о пленении единственного наследника, Вассершлосский герцог не совершил ни одного опрометчивого поступка, о котором впоследствии мог бы пожалеть и он сам, и заложник оберландского Чернокнижника. Курфюрст вел себя как обычно: расчетливо и предусмотрительно, не теряя здравомыслия и хладности рассудка, не поддаваясь страстям. Чего ему это стоило… Трудно было сказать что-либо определенное, глядя на невозмутимое лицо Карла. Но вот седины в волосах курфюрста в последнее время заметно прибавилось.

Посольство, отправленное в Верхнюю Марку, личный визит в Нидербург и предварительные тайные переговоры с кайзером и соседями – да, все это было. Но явных приготовлений к военному походу, способных насторожить оберландцев и стоить жизни пленнику, остландский курфюрст не начинал до последнего момента.

Лишь когда радостная весть о чудесном спасении Дипольда достигла ушей Карла, в Остланде всерьез и открыто заговорили о возможной войне. О большой войне. И это были не пустые разговоры. Однако темпы подготовки к предстоящей кампании не устраивали нетерпеливого Дипольда. Основательность, обстоятельность и неторопливость, с которыми, по своему обыкновению, подходил к решению любой важной проблемы – и к этой, разумеется, тоже – Карл Осторожный, выводили пфальцграфа из себя.

А черепашья скорость передвижения войск, следующих из дальних провинций по необъятным просторам Остланда и дружественных княжеств, герцогств и графств! А разбитые дороги! А тяжелые артиллерийские обозы! А вечно недостающие запасы продовольствия и фуража! А неспешные рекрутинговые наборы и разорительные авансовые выплаты жадным наемникам!.. Неповоротливая военная машина, разбросанная по множеству земель и крепостей, повязанная путаными вассальными отношениями и сокрытыми экономическими интересами, шевелилась, как всегда, вяло и неохотно. Подготовка к войне грозила затянуться не на одну неделю и не на один месяц.

Глава 3

– Ты не понимаешь, отец! – Дипольд сильно, до хруста в костяшках, сжал кулаки, словно пытаясь удержать в ладонях рвущуюся наружу злость. – Ты не видел оберландского голема! Ты не знаешь, что это такое!

– Ошибаешься, я все прекрасно понимаю, – со вздохом ответил Карл. – Да, я не видел голема собственными глазами. Но я знаю…

– Что?! – Дипольд все же сорвался на крик. – Что?! Ты?! Можешь?! Знать?!

– О том, что произошло в Нидербурге, я знаю все, – Карл говорил все так же спокойно, не повышая голоса. – Я лично разговаривал со свидетелями турнира и твоего…

Неловкая короткая пауза. Еще один сочувствующий (и это-то, именно это – хуже всего!) вздох.

– … твоего пленения.

«Пленения!»

Пфальцграф вспыхнул. И – замолчал. Пересохшую глотку словно сдавила стальная рука голема. Сжатые в кулаки пальцы отказывались разжиматься. Кулаки будто свело судорогой.

«Пле-не-ни-я!»

Любой плен – это позор. И даже если удалось благополучно сбежать из темницы Чернокнижника, позор еще не смыт. А смыть – сразу, быстро, жестоко, кровью, большой кровью, потоками крови – ему, Дипольду Славному, препятствуют! Не дают ему этого! Не позволяют! Мешают! И кто?! Родной отец!

– Оберландского стального рыцаря мне описали во всех подробностях, – пользуясь немотой, овладевшей устами сына, продолжал Карл. – И о том, на что он способен – рассказали тоже. Именно поэтому я говорю тебе еще раз, и повторю снова столько, сколько потребуется: торопиться с этой кампанией нельзя. Нам нужно выждать и подготовиться, Дипольд. Благоприятный момент, выбранный для удара по врагу – это уже половина победы. А кидаться в бой без должной подготовки, очертя голову, значит наполовину лишиться… И победы, и собственной головы.

Дипольд застонал. Ох уж эта проклятая, ставшая притчей во языцех, осторожность отца! Да, благодаря ей, Карл Остландский не проиграл еще ни одной битвы. Ну, а много ли он их выиграл? Настоящих кровавых сражений? Нет, совсем немного. Раз, два… ну три… ну четыре… Да и те все – незначительные приграничные стычки. Большая же часть успехов отца – результат умелой политики и прочей сопутствующей ей грязи. Лукавая дипломатия и хитрые интриги, мастерское разжигание раздоров во вражеских станах и тайные убийства соперников (этим отец тоже не гнушался – благо, в его распоряжении всегда были верные гвардейцы, посвященные в рыцари, но имевшие весьма отдаленные представления о рыцарской чести), подлые подкупы и выгодные временные союзы, экономические реформы, укрепляющие положение Остланда и, конечно же, торговля, торговля, торговля… – вот чем добивался своего его сиятельство герцог Вассершлосский, курфюрст Остландский.

Воевать осторожнейший из курфюрстов не любил. Скрежету боевой стали Карл всегда предпочитал чарующий звон монет, а при необходимости умел ловко использовать обман и – терпеливо – время. Если нужно – много времени, а если очень нужно – очень много… «Для достижения великой цели хороши любые средства», – любил говаривать Дипольду родитель. Да, возможно, где-то в чем-то так и нужно. Но не сейчас. Но не теперь. Победа над Верхней Маркой – та самая благая цель, единственным верным средством в достижении которой может стать только война. Решительная. Стремительная. Жестокая. Беспощадная. Развязанная без задержки и постыдного промедления. Дипольд Славный был убежден в этом твердо.

– Сколько мы еще должны ждать, отец? – процедил сквозь зубы пфальцграф.

– Ровно столько, сколько потребуется, Дипольд. Не больше, но и не меньше. Гонцы уже посланы к курфюрстам и наиболее могущественным герцогам империи. О сборе войск будут извещены все мои вассалы и соседи. И соседи соседей. Сам же я намерен просить помощи у его величества.

– У кайзера?! – презрительно выплюнул Дипольд. – Какую помощь может оказать Альберт Немощный?! Зачем вообще тратить время на эту коронованную марионетку?

Карл чуть свел брови. Вообще-то, чтобы добиться подобного эффекта, следовало сильно постараться. Голос остландского курфюрста посуровел:

– Не нужно столь пренебрежительно отзываться об императорской власти, сын.

Ах, да, конечно! Его сиятельство тоже ведь прочат в кайзеры. Дипольд хмыкнул, покосившись на отцовское тронообразное кресло. И спрятал усмешку, взглянув дальше – за кресло. На живую статую в броне, и с мечом у пояса.

И с рукой на мече.

Действительно, не нужно. Вот так открыто – не нужно…

– Император, сколь бы он ни был слаб, все же может собрать под свои знамена немалые войска, – продолжил Карл прежним тоном. – Пусть не свои, а чужие. Но нам-то какая разница, Дипольд? Кроме того, речи Альберта способны вдохновить и объединить в борьбе против Верхней Марки многих из тех, кто не пожелает прислушаться к моим речам. Конечно, это произойдет лишь в том случае, если императорский призыв прозвучит достаточно убедительно. Я поеду ко двору, в том числе и для того, чтобы подсказать его величеству нужные слова.

– Не будь ты столь осторожным и медлительным, отец, ты бы давно уже занимал императорский трон, а не эту свою подделку, – не удержался-таки от упрека Дипольд. – И с полным на то правом сам говорил бы слова, которые считаешь нужными, вместо того, чтобы вкладывать их в уста другого.

Глаза Карл прищурились. То ли в сдерживаемом гневе, то ли в скрытой насмешке – не понять.

– Не будь я столь осторожным и медлительным, сын, меня, возможно, не было бы уже вообще… В живых не было бы. И уж по крайней мере, я не находился бы так близко к трону, как сейчас.

«Так близко к трону»? Интересно, что отец имеет в виду? Что он вхож в покои императора, как Дипольд – в его покои? Или что он вот-вот займет этот самый трон? А если верно второе, то насколько скоро произойдет это самое «вот-вот»? Его сиятельство Карл Осторожный умел говорить загадками даже с сыном, когда этого требовала ее величество Осторожность.

– Конечно, совсем неплохо, и даже весьма желательно было бы, если бы ты тоже отправился со мной, – задумчиво заметил курфюрст. – И если бы лично поведал кайзеру о своих злоключениях, сделав упор на том, на чем следовало бы…

«На чем тебе подскажут». Пфальцграф понимающе усмехнулся.

– …Но твоя несдержанность, Дипольд…

Карл выдержал осуждающую паузу и лишь затем объяснил:

– При императорском дворе может навредить любое неосторожно брошенное слово. Поэтому лучше не рисковать.

– Ты никогда не рискуешь, отец, – Дипольд Гейнский скривил губы. – Но эту войну без риска не выиграть. Война с Оберландмаркой…

Его прервали. Грубо, будто зарвавшегося мальчишку:

– Войны с Альфредом Оберландским нет. Пока – нет. И не будет, покуда я не почувствую, что готов к ней. С этим тебе придется смириться, сын.

Последние слова были сказаны твердо и жестко. Неожиданно твердо и жестко для мягкогласого Карла. Безапелляционно это было сказано. Как стегающий по лицу удар хлыста. Как рубящий наотмашь смертоносный удар меча. Как ставящий последнюю точку копейный удар. Что могло означать лишь одно: остландский курфюрст нутром чует опасность. Настоящую, реальную, страшную угрозу он ощущает. А когда случается такое, отец становится упрям и неподатлив. И спорить с ним тогда бес-по-лез-но.

Дипольд тяжело дышал. Глаза пфальцграфа пылали от негодования. Но что он мог поделать? Не бросаться же на отца с мечом. Или…

«Так близко к трону»…

На отца? С мечом? Но ведь грех отцеубийства… Убийство… Кровь… В висках… И – знакомая кровавая пелена перед глазами…

Мысли путались, сердце бешено колотилось, кровь клокотала. Вообще-то в таком состоянии он, пожалуй, мог бы и броситься. И – на отца. И – с мечом. И – с потаенным ножом-засапожником, вырванным из-за голенища. Слишком велики были ярость и обида. Слишком красна пелена, помутившая разум. Помутившая, но не затмившая полностью. Да, он мог бы, если бы не стража. Не страж… Фридрих-Фердинанд не … если бы…

Нет, сейчас следовало зажать рвущийся гнев в кулаке и держать, что есть сил. Крепко держать… Не отпускать… Переждать следовало, перемучиться, перемаяться, сколь бы не было это тягостно.

Телохранитель отца – настороже. И если Дипольд поддастся губительному порыву… Нет, убить его, разумеется, не убьют. Едва ли курфюрст позволит своему цепному псу пролить кровь единственного наследника. Дипольда просто обезоружат и вышвырнут из приемной залы как щенка. Быть может, бросят под замок. И доверительных бесед с ним Карл Осторожный, точно, вести уже не станет. А главное, отец узнает, на что он способен, к чему готов. И узнав это, будущий кайзер не позволит больше Дипольду подобраться так…

«Так близко к трону».

Пфальцграф шумно вдохнул. Резко выдохнул. Еще раз прошелся через просторную залу. От стены к стене. Звонко печатая шаг. Весь скопившийся гнев бросая в ноги, в кованые каблуки и золоченые шпоры. На перевязи болтался меч, за которым – Дипольд ничуть не сомневался в этом – следили глаза отцовского трабанта. За правым голенищем, будто влитой, лежал потаенный нож в узком плоском кармашке-ножнах. Но и от него сейчас проку не будет.

– Не нужно так волноваться, Дипольд, – Карл Вассершлосский внимательно и пристально – даже, пожалуй, слишком внимательно и слишком пристально – наблюдал за ним. Телохранитель Карла – тоже. – Тебе следует успокоиться.

Отец и его гвардеец… Больше никого. Оно, наверное, и к лучшему. Потому что с гейнским пфальцграфом по прозвищу Славный разговаривали сейчас, как с неразумным ребенком.

И Дипольд все же не выдержал.

И – прорвало. То, что душило, что тяготило…

– Нельзя!!! – его крик заметался и забился раненой птицей под высокими сводами. Резкий, яростный отчаянный, угрожающий крик.

Курфюрст вздрогнул. Едва заметно, но…

Телохранитель Карла напрягся. Гораздо заметнее.

– Нельзя нам сейчас успокаиваться, отец! Никак нельзя! Успокоение сейчас смерти подобно!

– Возьми себя в руки, сын! – потребовал Вассершлосский герцог.

– В эти?.. – Дипольд оскалился – безумно по звериному. Поднял раскрытые ладони, повернул, показывая их Карлу. С одной стороны, с другой. Пусть посмотрит, батюшка, пусть рассмотрит получше натертые настоящим, боевым оружием мозоли. – Но эти руки даны мне не для того, чтобы сдерживать себя. Эти руки жаждут иного. Сразить врага! Поквитаться с Оберландом!

Карл молчал, чуть сведя брови. Курфюрст слушал, не перебивая.

– Так поквитаться, чтобы под пальцами захрустели глотки, – все больше и больше ярился Дипольд. А руки снова сжимались в кулаки. Сами собой. – Чтобы правая длань сломала кадык чернокнижному маркграфу, а левая выдавила всю, до последней капли, поганую жизнь из его проклятого магиера! Ибо если не будет так – будет иначе. Наоборот будет, отец! Если наши руки первыми не дотянутся до горла Верхней Марки, если мы сразу, сейчас же, без промедления, не передавим оберландцев, то стальная хватка железных големов свернет шею всему Остланду! И шею свернет! И переломит хребет! И сокрушит ребра!

Все.

Сказано.

Дипольд замолчал, хрипло и жадно дыша. Воздух, слова, запал кончились…

Глава 4

Остландский курфюрст Карл Осторожный долго и испытующе взирал на сына. Былая невозмутимость не ушла полностью с его лица, но словно бы отступила на время, приоткрыв что-то простое, искреннее, человеческое…

Во взгляде Карла неодобрение и осуждение мешались сейчас с отцовской тревогой, жалостью и сочувствием… Было как-то неловко, не по себе от такого взгляда. Дипольд вдруг увидел себя со стороны – глазами родителя. Вот он стоит посреди необъятной залы, перед могущественным отцом, как перед неправедным судией, – раскрасневшийся, дрожащий от ярости, со сжатыми и воздетыми к потолку кулаками, с искаженным лицом, с глазами, горящими безумным блеском. Смешной и страшный одновременно. Та еще картина…

А неподвижная статуя за высокой спинкой курфюрстового кресла-трона, оказывается, уже сменила позу. Верный трабант стоит теперь чуть ближе – у правого подлокотника. И ладонь телохранителя не просто лежит на рукояти меча, но крепко сжимает оружие.

Значит, Фридриху-Фердинанту пфальцграф смешным не казался.

Пауза затягивалась. Сверх всякой меры. Шли секунды. Одна, вторая, третья…

Карл Осторожный, наконец, нарушил молчание:

– Ты всегда был непозволительно горяч, сын, но сейчас…

Курфюрст наморщил лоб, подбирая подходящее определение, и никак не мог найти то самое слово, которое верно выразило бы его чувства. И нехорошие предчувствия.

– Сейчас ты стал каким-то…

Снова повисла пауза.

– Каким, отец? – прохрипел-поторопил Дипольд.

Каким он стал?!

В горле у пфальцграфа пересохло. И першило, и саднило в горле так, будто стальная хватка оберландского голема, о которой он только что пророчествовал… будто она уже…

Говорить было трудно.

– Другим, – вздохнул Карл. – Другим ты стал.

И добавил – мягко, осторожно:

– Я не знаю, что именно в тебе изменилось, сын, я не знаю, что с тобой сделали там, в Оберландмарке, но…

– Что изменилось?! Что сделали?! – Дипольд аж скрежетнул зубами. Лютая злоба вновь переполняла его и рвалась наружу. – А как ты сам думаешь, отец, что может сделать со свободным человеком благородного происхождение заточение в клетке? Как может изменить рыцаря, привыкшего к мечу в руке, позорная цепь на ногах?

И опять Карл смотрел на Дипольда. Внимательно, не отрываясь, долго… Томительно долго. Потом негромко и задумчиво произнес:

– В Остланде говорят: тот, кто попадает к Альфреду Чернокнижнику, назад не возвращается, а если такое все же произойдет, то вернувшийся ступит на порог своего дома иным человеком. До сих пор я не особо верил в эти сказки, но теперь…

Курфюрст вдруг сбился, судорожно сглотнул. Невозмутимый Карл Осторожный более не считал нужным скрывать своей печали и боли. В глазах курфюрста блестела влага.

Невиданное, немыслимое доселе зрелище!

– Что теперь, отец? – спросил пфальцграф – уже не столько взбешенный, сколько растерянный и сбитый с толку.

– Сдается мне, все так и есть, Дипольд… Я вижу перед собой сына. И я не узнаю его. Нет, не так… Не узнаю до конца, прежнего – не узнаю. Или, быть может, узнаю с той стороны, которой не видел и не знал в тебе раньше. Понять не могу, в чем тут дело и как такое возможно, но сердцем чую. Все ли с тобой в порядке, мой мальчик?

«Мой мальчик?!» Что за телячьи нежности?! Поведение отца начинало не просто озадачивать – пугать. Стареет курфюрст? Или замыслил какой-то подвох? Или все же дело в другом? В отцовской любви, которую прежде Карл не особенно-то и выказывал?

– Со мной все будет в полном порядке, когда сдохнут маркграф и его магиер, – фыркнул Дипольд. – А заодно – все прочие оберландские свиньи…

– Когда сдохнут, говоришь? – переспросил Вассершлосский герцог. – Маркграф. И магиер…

Отчего-то Карл выделил именно магиера.

Курфюрст хмурился. Блеска влажной пелены в его глазах Дипольд больше не видел. Вместо нее в очах отца теперь посверкивала непреклонная решимость. Тоже, в общем-то, редкое явление для осторожного остландца, привыкшего укрывать от чужих взоров свои истинные чувства и помыслы.

– А знаешь, возможно, ты прав, сын, – задумчиво произнес Карл. – Сдается мне, все дело в этом магиере. Наверняка, проклятый прагсбуржец опутал тебя своими колдовскими тенетами, которых сам ты попросту не замечаешь. И я надеюсь, смерть Лебиуса, действительно, развеет темные чары и принесет успокоение в твою смятенную душу, а мне вернет прежнего сына. Я очень на это надеюсь, Дипольд…

Пфальцграф промолчал. Дипольд ни в коей мере не разделял нелепого предположение отца. Он не верил в возможность околдовать человека исподволь, тайком – так, чтобы тот ничего не заметил и не догадался о свершенном над ним магическом действе. Но сейчас-то важно было другое: Карл проникся, наконец, нужным настроем!

Дипольд видел, как крепко пальцы отца сжимают широкие подлокотники. Вон, аж фаланги побелели! Прежде ничего подобного он за своим сдержанным родителем не замечал. Можно было только догадываться, какая буря бушует в сердце курфюрста, если несокрушимая броня напускного спокойствия Карла Осторожного дает такие трещины.

– Война с Верхней Маркой будет, – откинувшись на спинку кресла-трона, остландский курфюрст объявил об этом как о деле решенном. – Но, поскольку нам придется иметь дело с опаснейшим противником, к войне этой мы станем готовиться так, как я сочту нужным.

Лицо пфальцграфа дернулось. Губы искривились. Глаза полыхнули недобрым блеском. Карл этого не заметил. Не счел нужным замечать:

– К кайзеру я отправлюсь сегодня же. Мои гвардейцы поедут со мной. С верной гвардией при императорском дворе я чувствую себя спокойнее. Сам понимаешь, двор – это настолько м-м-м… непредсказуемое место.

Дипольд понимал. Двор Его Императорского Величества – такое место… А курфюрст Карл Осторожный всегда должен блюсти осторожность. В особенности, находясь… «Так близко к трону» находясь.

– В Вассершлосе я оставляю…

Карл повернулся к неподвижной, закованной в латы статуе-телохранителю. Сказал-приказал-позвал:

– Фридрих!

«Ага, значит, все-таки Фридрих, – отметил про себя Дипольд. – Не Фердинанд»

Статуя ожила. Выступила из тени кресла.

– Да, ваше сиятельство, – Фридрих склонил голову. Голос старого вояки прозвучал негромко, придавленно-хрипло, бесцветно. Зато отчетливо звякнул гибкий доспех трабанта. Чешуйчатая броня на кожаной основе, открытый шлем с чешуйчатыми же наушниками и назатыльником. Бесстрастное обветренное лицо, усеянное шрамами и трещинами морщин, тоже казалось продолжением защитной чешуи. Словно… М-да…

«У каждого правителя, мечтающего о большем, нежели ему дано, имеются свои верные големы», – невольно подумалось Дипольду.

– В мое отсутствие Фридрих побудет с тобой, сын, – сообщил Карл. – Он хороший и преданный слуга…

«Преданный тебе, отец, но не мне», – мысленно уточнил Дипольд.

– …непревзойденный воин и умудренный жизненным опытом муж.

– Но зачем? – насупился пфальцграф. – Зачем мне твой Фридрих? Если потребуется, я смогу защитить себя сам.

– Не всегда, – покачал головой Карл. – Не от всякого врага.

– Я смогу… – упрямо заявил Дипольд.

– И все же тебе может понадобиться совет Фридриха и…

– И?

– И его присмотр.

Ах, вот оно что! Пфальцграф выдохнул сквозь сжатые зубы:

– А я полагал, что не сегодня-завтра отправлюсь к себе в Гейн.

– Нет, Дипольд, до моего возвращения ты останешься здесь. Твой Гейнский замок подождет.

– Понятно…

Все ему теперь было понятно. После одного заключения – другое. Мягкое, ненавязчивое, почетное, без подземелий, клеток и цепей, но от того не менее горькое. Кажется, отец всерьез опасался предоставлять вернувшегося из плена «иного» (так ведь его охарактеризовали?) сына самому себе.

– Мы еще не обсудили план предстоящей кампании против Оберландмарки, – заметил курфюрст. – Когда я вернусь от императора…

Дипольд только скривил губы. Не в том причина. Ох, не в том!

Карл вздохнул, сокрушенно покачал головой:

– Ты сильно изменился, сын, – будто оправдываясь перед капризным ребенком, проговорил он. – Очень сильно. Сейчас, как никогда, ты склонен к совершению необдуманных поступков.