Фартовый

– Зато комендант вас впустил и даже не отругал, – скрашивая неловкость момента, произнес Фартовый.

– Да, – улыбнувшись, ответила Света. – Наверно мне надо идти, пока он не опомнился.

– Хорошо, – сказал Артем, вставая со стула.

Они стояли друг напротив друга, пристально всматриваясь в глаза. Он в необычайно, глубокие – карие, слегка наивные и теперь немного нежные. Она в зеленые, загадочные, манящие какой-то тайной и скрывающие в себе, как сегодня смогла убедиться Света – решимость, а может быть даже жестокость. Наконец она, опустив взгляд, тихо произнесла:

– До завтра.

Затем развернулась и быстро зашагала по коридору.

– До завтра, – бросил ей вслед Артем и, подождав пока Света, скроется из виду, направился к выходу.

Несмотря на саднящую руку, Артем шел домой в приподнятом настроении. Его голову не покидали мысли о Свете. Он вспоминал, как она забавно поправляет все время сползающий на лицо локон. Как мягко произносит слова своим насыщенным голосом. И как вдруг загадочно улыбается, задумавшись над чем-то своим. Как смеется, ходит, наконец, ест мороженное. А потом, о том, как она нежно дула на его рану. При этих воспоминаниях сердце Артема наполнялось теплотой, радостью и легкой щемящей тоскою в ожидании завтрашнего дня. Теперь завтра вдруг перестало быть просто следующим за сегодняшним днем. Завтра он вновь увидит ее, и от этого этот день превращался в мыслях Артема в волшебный. Теперь стало понятно для чего это завтра ждать.

Простившись с Артемом, Света быстро поднялась по лестнице на третий этаж. Прошла по плохо освещенному коридору корпуса, мимо замершей в темноте общей кухни. Казалось весь корпус, да и само общежитие, давно уже погрузилось в глубокий сон. На секунду Света замерла перед комнатой триста три, и наконец, вошла в нее. Здесь они жили вместе с Катей. В принципе комната была рассчитана на троих, о чем и свидетельствовала третья кровать, но у девочки по имени Марина, что-то случилось в семье, еще в начале семестра и она съехала, а к ним так, почему-то, больше никого и не подселили. Обстановка помещения, не смотря на то, что здесь жили две девушки, была более чем спартанская. Под единственным окном, выходящим во двор института, расположился старый массивный письменный стол, для занятий. Заваленный сейчас различными книгами по архитектуре, он освещался небольшой красной настольной лампой. В правом от него углу громоздился, не менее древний, чем стол шкаф, с покосившимися дверцами. А под оставшимися свободными стенами ютились три кровати. Вот пожалуй и все. Если не считать странного, самодельного, сделанного, по-видимому, из корзины абажура. И наскальной живописи в виде загадочного вида зданий и пейзажей, которые в наследство на светлых обоях, покрывающих стены комнаты, оставили бывшие ее обитатели – мальчики архитекторы. Да еще плюс единственный деревянный стул возле стола и вешалка, прикрепленная у входа, в виде набитых в доску гвоздей.

«Комнате отчаянно не хватает уюта и ухода», – только оказавшись здесь, в который раз отметила Света. И вновь пообещала себе провести генеральную уборку и наконец, обзавестись шторами и каким-нибудь паласом. Дело в том, что Кате было практически все равно в каких условиях жить. Любой уборке она предпочитала учебу. Да и у Светы все как-то не доходили руки.

Вот и сейчас, уже переодевшись в смешную детскую пижаму с медвежатами и подготовившись ко сну, Катя сидела на кровати поджав под себя ноги, грызя яблоко и читала учебник по архитектуре. На носу ее красовались огромные круглые очки, которые в жизни носить она стеснялась, не смотря на то, что без них очень плохо видела.

Услышав, звук открываемой двери, Катя оторвалась от учебника и бросив на Свету увеличенных очками и оттого немного смешной взгляд, произнесла:

– Ну, как там Кинг-Конг? Жив?

Света прошла по комнате и вдруг почувствовав сильное утомление рухнула на кровать. Немного помассировала виски, стараясь, избавится от пришедшей с нервной усталостью, головной болью. А затем ответила:

– Мне кажется зря ты так Катя, все-таки Артем пострадал, защищая, нас всех, а прежде всего тебя и Толика.

– Ну, Толику тоже досталось. Вон как ему губу расквасили, – заметила Катя.

– Все верно, – ответила Света, и продолжила: – Вот только, Толик свои увечья получил, имитируя для хулиганов боксерскую грушу, а Артем, спасая его от данной участи.

– Интересно, а что ты его так защищаешь, он тебе понравился, что ли? – не унималась Катя.

– Не знаю, может быть, – сказала Света.

– Ох, и нашла в кого влюбляться. Мне он показался таким весь из себя красавец и удалец. Ну, прям бравый солдат Швейк. Человек с великолепной выправкой, стальными нервами и холодным сердцем. Ко всему прочему, по-моему, все перечисленное доставляет ему незабываемое удовольствие самолюбования, – резюмировала Катя.

– А мне он показался очень надежным, храбрым и уверенным в себе. И еще немного грустным, где-то там глубоко внутри. Как будто он несет в себе какую-то тайну или знания, которыми и не хотел, обладать, но и не может с ними расстаться, – не согласилась Света.

– Подруга, ты несешь романтическую чушь в стиле ничего не видавшей и перечитавшей любовных романов девы из девятнадцатого столетья. Прямо письмо Татьяны – Евгению Онегину, – съязвила Катя.

– Может, ты и права, – ответила Светлана и добавила, – Давай спать, а то завтра пары проспим.

Света поднялась с кровати и, повесив пальто на вешалку, погасила лампу. Затем уже в темноте, разбавляемой светом расположившегося в институтском дворе фонаря, казалось подглядывающего в комнату девушек, через голое окно, она разделась, бросив одежду на стул, и залезла под одеяло.

Не смотря на позднее время, обе девушки не спали, упрямо буравя потолок своими глазами, они предавались размышлениям и мечтам. Кате грезилась ее будущая, после институтская жизнь, с великолепной карьерой и великими свершениями. Света же отдалась воспоминаниям, иногда вдруг хаотично возвращаясь в своих мыслях к Артему, а затем вновь сползала к образам из прошлого.

Светлана родилась в семье удивительно схожих по мировоззрению людей. Она стала их первой, самой старшей из трех дочерей, что конечно самым серьезным образом отразилось на ее детстве. Папа и мама Светы познакомились во время учебы в институте торговли и поженились на пятом курсе. Мама работала в ОРСе экономистом, отец руководил одним из цехов местного молокозавода. Вся жизнь их была наполнена достатком и стремлением к материальным благам, вперемешку с удовольствием демонстрировать все перечисленное в избранных, понимающих в этом толк общественных кругах. Они считали себя людьми, немного другого, высшего порядка, отличающимися от обычных работяг и обывателей. Вернее, скорее всего так считала, только мама. Испорченную сложившимися в торговой среде отношениями, ее довольно часто заносило. Отец, же являлся действительно хозяйственным мужиком и всегда был чем-то занят, практически все свое время он проводил на работе. Если же оказывался дома, то и тут находил себе дело, не брезгуя и физическим трудом, связанным с домашним обиходом. Лишь изредка, на праздники он позволял себе расслабиться в компании друзей и любимого, контрабандного кубинского рома.

До рождения Татьяны – средней сестры, на Светлану у родителей практически не было времени, и у нее даже была приходящая няня, которая так же занималась делами по хозяйству и готовила. Явление для того времени довольно не обычное. В семь лет, Свету отдали не только в обычную, но еще и в музыкальную школу на класс фортепиано. А спустя год еще и на бальные танцы, в кружек существовавший при Доме Культуры. И вот здесь мама вдруг страстно принялась контролировать успеваемость своей дочери, требуя от нее отличных результатов. И Света старалась из-за всех сил, став круглой отличницей в школе и получая постоянные похвалы от своих преподавателей по фортепиано и танцам. А спустя еще год, не смотря на долгий перерыв, мама родила Таню. Теперь помимо образовательных аспектов, в жизни Светланы появились и дела домашнего характера, данное положение еще сильней усугубилось, когда спустя три года, мама повторила свой подвиг и родила третью дочь – Ирину. В конечном итоге сложилось так, что разница в возрасте с младшей сестрой у Светы составляла двенадцать лет, а с средней – девять.

Данные жизненные обстоятельства сформировали в Светлане, деятельный характер и разносторонне развитый интеллект, правда, практически лишили ее детства и друзей. Единственной подругой ее стала Катя, с которой они познакомились в музыкальной школе, где та так же осваивала фортепиано. Вообще не понятно, что объединяло стройную, симпатичную девчонку с карими глазами, становившуюся все милее с каждым годом и обещавшей стать настоящей красавицей, с невзрачной, подслеповатой и вечно стесняющейся своих очков Катей. Но раз встретившись, они вдруг стали не разлей вода, и даже пообещали друг другу оставаться лучшими подругами всю жизнь.

Пожалуй, самыми светлыми моментами своего детства, Светлана считала время, проведенное у бабушки, которая жила не далеко от города в поселке. Оказавшись здесь на летних каникулах, и при удачно сложившихся обстоятельствах, без кого-то из малолетних сестер, она наконец могла полной грудью ощутить все прелести беззаботного детства. Здесь было все и хождение с дедом в лес по грибы и купания в речке в знойные дни, и чуть позже встреча рассвета в компании с песнями под гитару. Местные ребята, как-то по особенному относились к Свете, с некоторой завистью называя ее «городской».

Именно здесь Светлана узнала все прелести дружбы и юношеской любви. Тогда ей уже исполнилось четырнадцать, и Света вдруг, как-то необычайно быстро стала превращаться в красивую, пусть и юную, девушку. На парня, которого все по смешному называли Кешка, она долгое время не обращала никакого внимания. Пока однажды, расположившись на берегу реки под деревом с книгой в руках не залюбовалась вдруг его крепкой и хорошо развитой фигурой. Произошло это в тот момент, когда Кешка стремительно бросился с обрыва в воду, выставив перед собой руки. Он резко, но плавно погрузился в реку, затем вынырнул и поплыл в ее сторону, как заправский пловец, загребая руками.

– Привет, что читаешь? – спросил Кешка, выбравшись из воды и прыгая на одной ноге, чтобы вытекла вода, попавшая в ухо.

Света показала ему обложку книги, которую читала, внезапно почувствовав, как к лицу ее приливается кровь, заставляя щеки пылать предательским румянцем.

– У, Джек Лондон, он мне тоже очень нравится, – сказал Кешка.

С этого дня и началась их дружба, переросшая в дальнейшем в первую юношескую любовь.

Кешка был старше Светы на два года и жил на одной улице с ее бабушкой, в старом покосившемся доме лишь с мамой. Куда испарился отец, никто не знал, ни сам Кешка ни его мать. Мама его работала в колхозе, и жили они бедно, имея, правда небольшое хозяйство, которым постоянно приходилось заниматься Кешке. Не смотря на это, в сельской школе, в которой он учился, он числился среди твердых хорошистов и активистов. Кешка любил читать научную фантастику и, прищурив глаза, залихватски исполнял песни под гитару, нежно сжимая ее в своих грубых от постоянного труда, руках. Светлана настолько восхищалась его внутренним миром, что могла проводить с ним все свое время, часами слушая очередную историю, вычитанную Кешкой в какой-нибудь книге, которые он специально выписывал в районной библиотеке.

Дошло до того, что Света стремилась теперь проводить у бабушки не только летние каникулы, но и зимние и весенние и осенние и даже выходные, лишь бы побыть с Кешкой.

Ее мама очень подозрительно относилась, к возникшему вдруг у дочери желанию, так часто бывать у бабушки. Но Света, все объясняла желанием, а вернее даже необходимостью помогать стремительно стареющим людям. В общем, как всегда занятая работой мама, хоть о чем-то и догадывалась, но ничего не предпринимала.

Дружба Светы и Кешки продолжалась почти два года, пока его не призвали в армию, откуда Светлана обещала его непременно ждать. И лишь, тогда, когда женихом и невестой в поселке, их уже не дразнили разве только собаки и куры, об этих отношениях узнала мать.

Более страшного скандала в поселке не помнили, как никогда и отец Светы не видел свою жену в такой ярости. Она высказала все, что думает о плебеях целыми днями копошащихся в навозе и, резюмировав, что воспитывала свою дочь не для того, чтобы та всю жизнь доила коров, попыталась разбить черенок лопаты об Кешкину спину, совершенно позабыв о своем напускном интеллигентном виде. Затем Свету увезли из поселка на новой папиной «шестерке», напрочь запретив ей гостить у бабушки и естественно не дав возможности посетить Кешкины проводы в армию. Света пыталась разговаривать с мамой, просила и плакала, чего не позволяла себе даже будучи маленькой. Та же оставалась непреклонной, только пообещав, что однажды Светлана сама еще поблагодарит свою мать за то, что та не дала ей совершить страшную глупость. При чем она обставила все так, что Света не имела возможности не только бывать у бабушки, но даже исключила возможность встречи с кем-то из поселка. Опасаясь тайной переписки с незадачливым женихом, мать устроила тотальный контроль над всей корреспонденцией попадавшей в их квартиру. Так, что в конечном итоге пришлось Свете смериться, с удивлением отмечая, как в юношеском сердце стихает запал бурных эмоций.

Как ни странно, но произошедшее удивительным образом сказалось на поведении матери Светы. Казалось она вдруг осознала всю ответственность за будущее своих дочерей. Теперь ее мама перестала все свое время посвящать работе и погрузилась в воспитание детей, а когда встала необходимость выбора высшего учебного заведения для Светланы, вдруг сама заявила, что не хочет, чтобы она шла по их стопам и поступала в торговый институт, что раньше казалось само собой разумеющимся. Мама мотивировала это тем, что в торговле сейчас, вращается одна грязь. Света же в принципе вообще не имела твердого представления, кем бы ей хотелось стать. Поэтому она и решила подавать документы в строительный вслед за подругой Катей, которая мечтала стать архитектором. Правда, не имея способностей к рисованию Светлане, пришлось выбрать другую профессию. Имея безупречный аттестат и отличные знания, поступить ей не составило большого труда, и она стала студенткой на строительном факультете. Данному обстоятельству, почему-то обрадовался отец, да так, что даже пообещал поддержать ее перед матерью, в желание переехать в общежитие. Мать, правда, скрипя сердцем, в конце концов, согласилась, справедливо рассуждая, что в таком случае они хотя бы останутся в одном городе, что позволит присматривать за Светой. Так же вдруг озаботившейся будущим дочерей, ей вдруг пришло в голову, что их всех рано или поздно, придется пристроить в хорошие руки, удачно выдав замуж. Институт, как она считала, являлся отличным местом для поиска жениха. Правда, не разборчивость в суждениях, внезапно повзрослевшей Светы, вызывало у нее серьезные опасения. Светлана же просто стремилась к самостоятельности, устав от постоянного вмешательства матери в собственную жизнь и до конца не разделяя ее увлеченность материальными благами.

В очередной раз, перевернувшись на кровати, Света вдруг обнаружила, что в комнату уже вползает серый рассвет, а она все еще не сомкнула глаз. Ко всему прочему ее знобило и чудовищно болела голова. К моменту, когда зазвенел будильник, который Катя прятала под кроватью, так, чтобы за ним приходилось лезть и от этого просыпаться, Светлана чувствовала себя ужасно. Она то и дело соскальзывала в липкий сон, из которого ее вдруг через мгновение вырывал озноб, а по ее телу катился то, как будто раскаленный, а то ледяной пот. Смерив ей температуру, Катя объявила, что у Светы, по-видимому, простуда или грипп, и пообещала за ней ухаживать лучше, чем в любой больнице. Но все равно, плавая сознанием, будто в тумане, Свете пришлось идти в институт к медсестре, чтобы получить освобождение от занятий.

Каково же было разочарование Артема, когда утром на первой паре он не обнаружил Светланы в аудитории. Он ждал ее и на второй, думая, что она просто проспала, а уже после третей пошел искать Катю.

Он нашел ее на втором этаже корпуса факультета архитектуры. Катя сидела на подоконнике, свесив ноги, грызла, судя по огрызкам, аккуратно сложенным рядом с ней, третье яблоко и конечно читала книгу. Обратив внимание, как она щурится, всматриваясь в страницы, Артем сразу определил, что у Кати плохое зрение.

– Привет, ну как дела, Толик как? – не принужденно улыбаясь, обратился он к Кате.

Она оторвалась от чтения и, узнав Артема, презрительно скривив губы, ответила:

– О, Кинг-Конг. А давай мы не будем притворяться вежливыми. И ты, и я знаем, что симпатии друг у друга мы не вызываем, а подошел ты ко мне потому, что тебе, что-то надо. И я догадываюсь, что именно. Ты хочешь знать почему Светы нет в институте, вот и все. Так, что не надо тратить на меня свои милые улыбочки, и делать вид, что тебе интересны мои дела.

– И с чего я заслужил такое отношение? – удивился Артем.

– Все очень просто, – ответила Катя, вдруг резко захлопнула книгу и положила ее на подоконник. Пристально уставившись на Артема своими маленькими, подслеповатыми глазками, она продолжила:

– Я считаю, что ты обычный самовлюбленный, парень красавчик страдающий нарциссизмом, вздумавший поморочить голову моей лучшей подруге.

Артем решил даже не пытаться переубедить в чем-либо эту удрученную с детства девчонку, старающуюся скрыть недовольство своей внешностью, за лозунгами эмансипированных женщин и перестав улыбаться, просто холодно спросил:

– И все-таки, где Света?

– Она заболела, – ответила Катя.

– Заболела? – удивился Артем. – Она же вчера была абсолютно здорова, что-нибудь серьезное? Может ей, что-то надо, я могу ее проведать?

– Слушай красавчик, не распыляйся. И подумай головой, нужны ли человеку с температурой тридцать семь и девять, байки про любовь. Ему бульон нужен и аспирин, – ответила Катя, и подняв книгу с подоконника, добавила: – Так, что обойдемся без твоих проведований. Я уж как-нибудь сумею позаботиться о подруге.

В последнем Артем сильно сомневался, но решил больше не припираться с Катей, поэтому просто отошел от нее. Та продолжила читать книгу.

С побледневшей и слегка осунувшейся после болезни, но от того еще более милой Светланой, он смог увидеться, лишь через шесть дней, уже в момент празднования 7 Ноября. Так как события, ворвавшиеся в привычный быт, напрочь вырвали его из ставшей новой реальностью жизни, заставив вновь вспомнить о полученных в армии навыках и том жестоком животном сердце, что притаилось, где-то под ребрами.

Глава 3.5

Вернувшегося из института Фартового, прямо в прихожей встретила мать. У нее был очень встревоженный вид и, не дав, Артему даже поздороваться она сказала:

– Тема, звонила Клава, мать Юрки Сидоренко, сказала, что нашего Кольку арестовали.

– Как арестовали, за что? – удивился Фартовый.

– Не знаю, Клавка тоже не знает, говорит только, что арестовали, мол вернувшийся со смены сын ей так рассказал, – ответила мама.

Артем задумался, взвешивая варианты, наконец, рассудив, пришел к выводу, что Николай, скорее всего куда-то врезался или, что хуже, кого-то сбил на своем мотоцикле. Пару месяцев назад он приобрел «урал» с коляской, у какого-то пенсионера, мотивируя свою покупку тем, что ему надоело ждать служебный автобус, который постоянно опаздывал. Так же, по мнению Николая, подобный транспорт мог пригодиться на дачном участке матери, хотя в основном он обслуживал потребности семьи Зинки Цымбал. Приобрел его Коля фактически за копейки, правда потом они вместе с Артемом почти неделю ковырялись в движке, усовершенствуя и ремонтируя аппарат. «В конечном итоге Николай, мог просто напиться и куда-нибудь влететь на своем мотоцикле», – размышлял Фартовый.

Пообещав матери, что все будет хорошо, он выйдя за дверь, направился в ближайшее отделение милиции.

Младший лейтенант Пашка Верещагин оказался на месте. Он, кажется, действительно обрадовался Артему. Не выпуская его руку из своей, по аристократически тонкой и вялой ладони Верещагин приговаривал:

– Ну, что братец, все-таки решился к нам на службу, в доблестные органы? И правильно и молодец.

– Нет Пашка, – ответил Фартовый, наконец, освободив сою руку, и закончил: – Дело у меня к тебе. Говорят брательника моего, Кольку арестовали.

Тот изумленно уставившись на Фартового, спросил:

– Кольку? – и повертев в руках карандаш, продолжил: – Да нет, не может быть, я с утра дежурю, сто процентов об этом знал бы.

– Не знаю, может ГАИшники, он недавно себе мотоцикл взял, может на дороге, что, – добавил Артем.

– Ну, может, конечно, а ты знаешь, я сейчас позвоню и в ГАИ и к Николаю на работу, есть у меня там свои люди, – сообщил Пашка, беря в руку трубку от зеленого дискового телефона, обосновавшегося на углу его стола. Набрав несколько цифр, он подождал ответного гудка секунд пять шесть, а затем заговорил по-свойски:

– Слушай, Игорек, а у тебя там сегодня никаких ЧП, или происшествий.

– БЗЗЗЗЗЗЗ, – бормотал едва различимый для Артема голос в трубке.

– Точно? – не унимался Пашка.

– БЗЗЗЗЗЗ.

– Ты уверен? – настаивал Верещагин.

– БЗЗЗЗЗЗ.

– Ну, вот в сводках ГАИ сегодня никаких серьезных нарушений, – набирая, следующий номер телефона сказал Фартовому, Пашка.

Затем он минуты три четыре, казалось бы, бессвязно разговаривал, по телефону, пока, наконец, не нажав пальцем на рычаг сброса вызова и обратив трубку на Фартового произнес:

– Что тебе сказать, шуруй как ты к ним на зону, – Пашка взглянул на наручные часы. – Пока там еще есть начальство. Спросишь майора Якушева – это мой дядька по матери, он тебя проведет к брату и все объяснит.

– Спасибо, – сухо произнес Артем, протягивая свою руку.

– О чем ты, Артем? – как бы удивился Пашка, пожимая ее.

Выйдя из участка, Фартовый отправился к общему его и Николая другу, оперу с зоны Охрименко. Но там, его жена, судя по ее огромному животу, находящаяся на седьмом или восьмом месяце беременности, сообщила, что Игорь сегодня дежурит в зоне. «Отлично, теперь будет возможность связать все два плюс два» – решил Фартовый.

Автобус, направляющийся до исправительно-трудовой колонии, Артем прождал минут пятнадцать, а затем потратил на саму дорогу еще с полчаса. На КПП он попросил, у молодого с слегка пробившимся пушком на верхней губе, рядового, позвать майора Якушева. Тот долго переговаривался по внутренней связи, и наконец, попросил Артема подождать пару минут.

Наконец в дверях проходной появился майор с поседевшими усами и лысиной, прикрытой фуражкой и с огромным, казалось заставляющим звенеть от напряжения пуговицы рубашки, животом.

Майор поприветствовал Артема, пожатием мягкой и потной руки, отрезав привычное – «Очень приятно», а затем провел его на зону.

Пройдя метров, пять от КПП, Артем не выдержал и спросил:

– Все-таки, что там случилось с моим братом.

Майор вдруг остановился на месте и, ковыряя землю носком, своего лакированного ботинка ответил:

– Да фиг его знает. Вроде наркотой на зоне барыжил твой братан. А это сам представляешь, какое дело. Маковую соломку у него в мотоцикле нашли.

– Мы его посадили пока в одиночку, ты, кстати, Фартовый отнесись к делу серьезно, может он тебе, что расскажет, – помолчав несколько секунд, продолжил Якушев.

– Разберемся, – ответил Артем, и уточнил: – А кто его с этой соломкой принял?

– Да так, опер уполномоченный, Генка Аркадьев, хотя не понятно с чего он вообще решил, что у твоего брата наркотики с собой.

Майор провел Артема в серое двухэтажное административное здание. Там о чем-то поговорил с солдатом дежурившим при входе. Наконец, махнул Фартовому рукой, чтобы тот следовал за ним, и направился прямо по коридору. Пройдя метров тридцать, Якушев остановился у двери оббитой коричневым дерматином, и поковырявшись в кармане брюк, выудил оттуда связку ключей. Открыв замок, он повернулся к Фартовому и сказал:

– Проходи, сейчас приведут твоего брательника.

Артем вошел в комнату, служащую по-видимому кому-то рабочим кабинетом. По среди комнаты стояли два стола сдвинутые буквой Т, и к ним приставленные стулья. Фартовый отодвинул один и усевшись, стал ждать. Минут через десять, приоткрылась дверь, и в нее заглянул конвойный, затем он отошел, пропуская в кабинет Николая, и закрыл дверь.

Выглядел брат Артема угрюмым и поникшим. Бравые усы его, казалось, обвисли, будто мокрая щетка, приклеенная под носом, ко всему прочему, под правым глазом у него красовался приличных размеров синяк.

Фартовый встал со стула и пристально всматриваясь в лицо, протянув руку спросил:

– Кто это тебя?

Тот пожал руку и ответил:

– Да свои же, психанул я, ну, и устроил тут маленький бунт.

Братья прошли к столу и уселись друг напротив друга.