Военно-эротический роман и другие истории

Тэ-эк, – гневно произнес командир и забарабанил пальцами по столу. Потом, вспомнив про Устинова, скомандовал:

– Идите, правьте службу!

Ровно в семь часов зазвонил будильник. Дзинтра нажала на кнопку и некоторое время продолжала лежать. Ощущение счастья не покидало ее. Просыпающийся мозг стал рисовать картинку утреннего завтрака. Кофе она подаст Мартыну со сливками, а гренки – с джемом. Она хотел дотронуться до любимого, протянула руку, но никакого Мартына между собой и стенкой не обнаружила. Артиллерист покинул поле боя, не произведя шума и не обнаружив себя никаким другим образом. Дзинтра вздохнула, улыбнулась и стала собираться на работу.

– На флаг и гюйс мирно! – раздался зычный голос дежурного офицера. Команда эскадренного миноносца «Озаренный», построенная по подразделениям на верхней палубе, замерла, образовав живое каре. На правом фланге каждой боевой части – ее командир.

Только штурман, командир БЧ-1, не возглавляет свою боевую часть, стоит у флагштока. Он-то, как дежурный по кораблю, и командует церемонией. Сигнальщик держится за флаг-линь, готовый к поднятию Военно-Морского Флага. Это – на корме. На носу у гюйс-штока стоит другой сигнальщик, готовый к поднятию гюйса. А рядом со штурманом прогнулся, задрав голову, горнист и заливается, выдувает рулады, прописанные в приложении к Корабельному Уставу. Все застыли, слушая знакомую до каждой нотки музыку. Застыла и группа командования, ближе других находящаяся к флагштоку: командир, старпом и замполит. На лицах матросов – дисциплинированная неподвижность, на лицах офицеров – вдохновение, вызванное торжественностью минуты, преданность делу, которому они добровольно посвятили жизнь. Офицеров командир видел уже сегодня за траком в кают-компании – всех кроме Зайцева. Командир скосил глаза в сторону БЧ-2. Зайцев был на месте. И все – как положено: надраенные пуговицы на кителе, белоснежная полоска подворотничка, непроницаемое, полное служебного рвения лицо.

Истекла положенная минута, горнист закончил свое соло, раздалась команда «флаг и гюйс поднять»! Подняли. «Начать развод на работы и занятия»! Командиры вышли из строя, повернулись лицом к своим командам, и началось «военно-морская планерка».

– Командир БЧ-2!

– Есть!

– Зайдите ко мне после развода.

– Товарищ командир, я провожу занятия по специальности со старшинским составом.

– Дайте задание на самоподготовку и зайдите ко мне. Жду вас в восемь пятнадцать.

– Есть!

* * *

Мы большие и мудрые. Мы шагаем друг другу навстречу.Под ногами земля – далека-далека.Мы находим друг друга. Я кладу тебе руки на плечи.И у наших коленей плывут, не спеша, облака…

Мартын Зайцев в принципе никогда не врал. Жизнь его до сих пор складывалась без загогулин, тупиков и уверток, карьера была ясна, как траектория артиллерийского снаряда – какие тут враки? В общем, опыта в этом смысле у него не было. Поэтому на гневный вопрос командира: почему, когда и с кем, он стушевался. А, стушевавшись, покраснел. Не мог он рассказать о том небывалом, что свалилось на него. Не мог, хоть его режьте. Шесть пар глаз – командира, замполита и старпома – уставились в его мгновенно вспотевшую физиономию.

– Ну? – с нетерпением спросил командир.

– Ну? – вторил ему замполит.

– Ну-ну! – подстегнул старпом.

И артиллерист пустился в тяжкие.

– Я встретил школьного товарища, – соврал он. – Товарищ здесь в командировке. Мы сильно выпили, я таком виде не мог появиться на корабле. И заночевал у него в номере. – Мартын представил одноместный гостиничный номер и добавил для убедительности – на диванчике.

Вобщем-то ему поверили. Только замполит удивился:

– А чего вы так покраснели? Мартын пожал плечами:

– Рыжие вообще краснеют чуть что.

Пронесло. Если, конечно, не считать возмущенных нотаций, которые закончились дисциплинарным взысканием, а именно – выговором.

Пока начальство читало Мартыну нотации, он выглядел очень серьезным. Лицо выражало напряженную работу мысли. О чем же думал в этот момент ас нарезной артиллерии? Слова о моральной устойчивости советского офицера пролетали мимо его сознания, не причиняя беспокойства, как холостые снаряды. Мартын мучительно искал ответа на вопрос, что именно, какая повадка девушки так тронула его дремучее дотоле сердце? Ведь, он потянулся к ней всем своим существом еще до первого поцелуя и еще раньше – до первого танца. Но что именно? Глаза? Улыбка? Фигура? Да, конечно. Только это не главное. У других тоже глаза. И фигура. Но ведь не щемит же сердце от каждого женского взгляда! И вдруг он понял. Все вспомнил и понял. Наклон головы, вот что! Легкий наклон головы вправо. От чего взгляд ее казался лукавым и чуточку оценивающим.

– Вы поняли? – закончил воспитательную речь замполит.

– Понял, – честно сказал Мартын и улыбнулся.

– Добро, если поняли. Вечером принесете мне конспекты политзанятий. И Мартын был отпущен в каюту. С выговором. Но, как говаривали на флоте, выговор – не туберкулез, носить можно.

В Горисполкоме, как в любом советском учреждении, имелся начальник Гражданской Обороны (ведомственное сокращение – ГРОБ). Звали его Василием Савельевичем, был он подполковником запаса. Все ГРОБы возглавляли недавние офицеры. По положению они получали полную военную пенсию и полную зарплату – вместе с премиальными, которые зарабатывали обучаемые ими коллективы. Очень часто (в особенности в прибалтийских республиках) начальники Гражданской Обороны возглавляли и партийные организации. Подполковник запаса Василий Савельевич не был исключением. Он был предложен райкомом и, конечно же, единогласно избран секретарем партбюро небольшого коллектива служащих Горисполкома. И уже не как начальник ГРОБа, а как секретарь, чувствовал ответственность за морально-бытовой облик любого работника, независимо от его партийной принадлежности. Само собой разумеется, что в скором времени Дзинтра оказалась в служебном кабинете начальника ГРОБа. Не станем утомлять читателя пересказом воспитательной беседы, заметим только, что беседа представляла собой монолог Василия Савельевича, при чем речь его была соткана из многозначительных штампов, таких, как «моральный кодекс строителей коммунизма», «семья – ячейка нашего советского общества», «Моральный облик советского офицера», «девичья честь» и «пятно на комсомольскую организацию органов городского управления». Дзинтра слушала спокойно, аккуратно уместившись на краешке стула, не возражала и дисциплинированно кивала в самых патетических местах. У Василия Савельевича сложилось впечатление, что слова его достигли цели, и молодая сотрудница раскаивается. И чтобы закрепить победу социалистической морали, задал девушке итоговый вопрос:

– И как вы намерены поступить?

Дзинтра улыбнулась:

– У меня пол-отпуска не использовано. Съезжу, навещу родственников.

– Очень хорошо, – обрадовался партийный руководитель. – И дурные мысли выветрятся из головы.

– Мартын Сергеевич, – ласково спросил замполит, а что это за девушка, с которой вас несколько раз видели в городе?

– Да так, – прожал плечами Мартын. – Одна девушка знакомая…

Замполит по-отечески погрозил Мартыну пальцем. – С этого все начинается: сначала знакомая, потом – больше. Мартын Сергеевич, я вам добра желаю. Не одна карьера поломалась из-за легкомыслия. Вот вы котируетесь на должность дивизионного артиллериста. У вас все должно быть без сучка, без задоринки. А вы на корабль вовремя не явились, выговор огребли. Теперь, пока взыскание с вас не снимут, документы подавать нельзя.

Мартын молчал, по обыкновению краснея.

– Вы, вот что: вы съездите-ка на побывку. У вас по графику – с понедельника. За восемь дней дома дурные мысли, если они у вас есть, выветрятся из головы. С командиром я уже согласовал. Он не возражает. Так что скажите строевому писарю, пусть выписывает вам отпускной.

– Есть! – сказал Мартын. – Разрешите идти?

– Идите.

* * *

И становится прошлое зыбким,И становится странным, увы,Что на судьбы влияли улыбка,Тихий голос, наклон головы.

Небольшой латышский городок Эн отличался от других прибалтийских курортов наличием нудистского пляжа. Никакой вывески о характере пребывания на нем отдыхающих граждан, впрочем, не существовало, ограды – тоже. От соснового лесочка к воде сбегала через пляж узкая полоска кустов шиповника. То ли он был естественного происхождения, то ли кем-то заботливо высажен в незапамятные времена. Одуряющей силы запах колючих роз встречал каждого, кто приближался к освоенному нудистами участку пляжа. Вот уж где не к месту была бы фраза «дурно пахнущие развлечения», хотя окажись здесь любой работник идеологического фронта, такая фраза непременно сорвалась бы с его праведных уст.

Порой возле кустов можно было заметить пару пожилых мужчин, честных пенсионеров в семейных трусах и соломенных шляпах, которые, таясь, подглядывали за соседним участком, передовая Друг другу подзорную трубу. Один, усевшись на вылинявшем покрывале, как бы читал газету, трогательно маскируя этой развернутой газетой второго, подглядывавшего.

Между тем от дороги, от узкой лесной дорожки, нудистский пляж был отгорожен зеленым забором с воротцами, в которые мог не только пройти человек, но и осторожно проехать грузовой автомобиль, например, «ГАЗ-51» или даже «ЗИЛ-164».

Потому что здесь располагались прокат топчанов, шезлонгов и прочих пляжных принадлежностей, а так же кафе и маленький ресторанчик. Как-то что-то надо же было сюда привозить, не говоря уж о стройматериалах. Кроме того, имелся трехэтажный деревянный корпус-раздевалка, состоявший из несметного количества миниатюрных кабинок, снабженных двухместными скамеечками. В кабинки заходили люди одетые, а выходили – раздетые до нуля. Голые люди шли, как ни в чем не бывало, к воде, валялись на песке, играли в волейбол. Они чувствовали себя спокойно среди себе подобных. Иногда, как это бывает на отдыхе, затевались случайные беседы и споры, и то, что спорящие или беседующие мужчины и женщины были, что называется, без трусов, ровным счетом никого не волновало. Никакого контроля на входе на нудистский пляж не было. Висело только два кустарно выполненных знака наподобие дорожных: перечеркнутые красной полосой женщина в длинном платье и мужчина в костюме. Если же кто по незнанию появлялся на пляже не голышом, к нему подходили добровольные ревнители порядка и, не прикрывая срама, объясняли, что к чему.

Узнать наших героев среди скинувших покровы людей было несложно. Рыжая голова Мартына словно отбрасывала свет сиявшего в небе светила, а фигура Дзинтры… А волнующее тело Дзинтры на фоне волнующегося моря…

Мартын первым вышел из воды и бросил пружинистое тело на подстилку. Дзинтра появилась на песке чуть позже. Она медленно шла по направлению к любимому, а Мартын смотрел на нее во все глаза, словно впервые увидел эти покатые плечи, эти полные груди, которые, оставшись без бюстгальтера, слегка опустились под собственной тяжестью, всего лишь слегка, так, что крупные красные соски смотрели не вниз, а прямо и даже немного вверх, как маленькие пушки универсального калибра. Все это великолепие искрилось каплями влаги, девушка не спешила вытираться, предоставив влажное тело теплому ветру. У Мартына возникло неожиданное желание слизнуть языком соленые капли с ее великолепных сосков, и он вдруг понял, что не может подняться, не обнаружив срамных помыслов. Он и не поднимался с подстилки, смотрел на подошедшую Дзинтру и мученически улыбался. Дзинтра наклонилась, коснувшись грудью его плеча, достала из-под подстилки полиэтиленовый пакет, а оттуда – бутылку минеральной воды, еще холодной. Протянула Мартыну:

– Охлади его, вылей сразу все. – Глаза ее смеялись. Мартын повернулся на бок и со словами «зачехлить орудие!» вылил газированную минералку на воинственную боеголовку. И смог встать во весь рост. В этот момент в него угодил волейбольный мяч. Мартын ловко его поймал и отправил обратно в кружок волейболистов.

– Пойдем, поиграем с ними, – предложила Дзинтра.

Мартын присмотрелся к игрокам. Как это часто бывает на пляже, игроки были самых разных калибров. Кто-то с трудом отбивался от мяча, а кто-то обнаруживал повадки настоящего мастера. Отличалась одна женщина лет сорока, сухощавая, жилистая, казалось, она подчиняла себе окружающее пространство, всегда оказываясь в той точке, куда приходил стремительно посланный мяч. Груди ее болтались при резких движениях, то есть, все время.

– Оторвутся! – вслух подумал Мартын.

– Не оторвутся, – засмеялась Дзинтра. – Крепко пришиты.

Мартын засмотрелся на другую женщину. Она была малоподвижна, как бы нехотя топталась, переваливаясь с боку на бок. Но движения ее были точны, она мягко принимала мяч, никогда не мазала. Это была настоящая толстушка: полные ноги, выразительный живот, небольшие, полные груди. Мартыну вспомнилась знаменитая картина Гойи.

– «Маха обнаженная», – тихо сказал он, наклонившись к Дзинтре.

– Да, пожалуй, – ответила просвещенная латышская девушка. – Однако, нехорошо засматриваться на женщину. Это может не понравиться ее кавалеру. Видишь, он вышел из кружка и идет к нам.

Мартын пожал веснушчатыми плечами. Он был парнем не робкого десятка. Спокойно стоял, ждал развития событий. Молодой человек, не спеша, как бы прогуливаясь, приближался к ним. Он был худощав, высок, строен и белокур. Прибалт, потомок викингов. Подошел близко, на расстояние двух шагов и уставился на Дзинтру, упер в нее оценивающий взгляд. То ли это была плотоядность – в нарушении неписаных правил нудистского пляжа, то ли, что верней, он возвращал Мартыну его мяч: ты рассматривал мою девушку, а я теперь в отместку рассматриваю твою. Артиллерист не стал вдаваться в причины такой наглости. Он вышел вперед, заслонил собой Дзинтру и твердым немигающим взглядом уставился в светло-голубые глаза молодого латыша. Тот нагло усмехнулся и, лениво развернувшись, отправился обратно – бить по мячу. Мартын обернулся. Дзинтра беззвучно хлопала в ладоши. Как же она была хороша! И как желанна! Вдруг стало ясно, что еще мгновение, и он опозорится прилюдно, и не было под рукой холодной воды охладить непокорную плоть. Стараясь не смотреть на свою подругу, Мартын решительно направился в раздевалку. Дзинтра поспешила за ним. Едва захлопнулась деревянная дверь каморки, тела их сплелись, и Дзинтра прошептала:

– Какой ты нетерпеливый, Мартын!

– Но я не могу, это свыше моих сил!

– А множество голых женщин разве не притупляет восприятие?

– У кого-то, может быть, и притупляет, у меня – обостряет, – прошептал Мартын и впился губами в ее грудь.

– Осторожно, не целуй так, синяк останется. Мы же голые на пляже!

Мартын пробежался губами по груди, достиг соска. Он взял его в рот и принялся посасывать и теребить языком. Руки его были заняты, они сжимали ягодицы девушки, и, казалось, не было в природе силы, способной прекратить это страстное пожатие.

– И пристроиться негде, наглея от страсти, прошептал Мартын.

Дзинтра между тем начинала трепетать: эти пожатия и манипуляции с сосками приводили ее в настоящее неистовство. Она подняла левую ногу, завела ее Мартыну за спину, рукой же нежно взяла пылающий член артиллериста и ввела его в себя, для чего понятливому кавалеру пришлось слегка присесть.

– О-о-ох! – пропела Дзинтра.

Мартын же выпрямился, оторвав девушку от дощатого пола, и продолжал соитие, держа даму на весу. Дама прижималась к нему всеми клеточками роскошного тела, обвив моряка руками и ногами, моряк же только слегка покачивался, широко расставив ноги, как на корабельной палубе во время шторма. Однако, ни один шторм, как известно, не длится вечно. Этот шторм в миниатюрной раздевалке тоже сменился штилем, и обессиленные любовники долго еще сидели рядом на короткой скамеечке, расслабившись и ничего не говоря, только голова девушки покоилась на крепком плече артиллериста. Едва обретя дар речи, Дзинтра произнесла:

– Боже, до чего хорошо!

Она произнесла это по-латышски, но Мартын понял, не зная слов, и согласно кивнул рыжей головой.

В гостиничном ресторане не просто ужинали. Здесь отдыхали, то есть, в перерывах между принятиями пищи танцевали под музыку полупрофессионального оркестра. Народу на танцевальном пятачке собиралось немало, порой некоторые пары сталкивались и отскакивали друг от друга, как электрические вагонетки в парковом аттракционе. Мартын уверенно вел свою даму между танцующими парами. Так опытный лоцман проводит доверенное ему судно в узкостях между рифами и плавающими навигационными знаками. Он был в штатском. То есть, брюки на нем были, конечно, форменные, но флотские офицерские брюки к счастью ничем не отличались от цивильных изделий, это было очень удобно. Бобочка-рубашка с короткими рукавами – салатного цвета дополняла его туалет, подчеркивая атлетизм фигуры и являя публике сильные загорелые руки. Если бы кто-нибудь внимательно вгляделся в его левую руку, которой Мартын обнимал за талию свою даму, зафиксировав ее (руку) так, что она являлась опорой для танцующего тела, если бы кто-нибудь в эту руку вгляделся, то обнаружил бы в районе запястья светлую полоску на загорелом фоне – след от недавно живших на этой руке часов. А где же сами часы? – может возникнуть законный вопрос. – Сами-то часы, крупные, модели «Командирские» со светящимся в темноте циферблатом, полученные Мартыном Зайцевым от Главкома ВМС за призовую стрельбу, – где? Вопрос задан, требуется ответ. Вот он: Продал Мартын часы, сдал в скупку за приличные деньги, благо на «Командирские» был большой спрос у гражданского населения. По крайней мере, в Прибалтике. Продал, и на вырученные деньги, в частности, «ужинал» сегодня свою даму, как говорят малограмотные ловеласы. Что-то затеяли музыканты, какую-то быструю отсебятину. Мартын напрягся, маневрирую. Однако же, на тебе! – столкнулся. Вернее, его толкнули, и чувствительно. Mapтын сжал зубы, чтобы возникшие в его возмущенном нутре слова не вырвались наружу и не осквернили слуха прекрасной Дзинтры. Солист пел что-то разухабистое, даже, можно сказать, не пел, а выкрикивал ключевые слова, оркестр наяривал быстрый фокстрот. Быстрый-быстрый фокстрот. Ну, что ж, быстрый, так быстрый. Как сказал легендарный кино-Чапаев:

– Психическая? Давай психическую!

Мартыну ли робеть? После шикарных танцев в ленинградском Мраморном зале? Училищных вечеров? Дом-офицеровских «трясучек»?

Опять толкнули. Сильно и явно – специально. Мартын резко взглянул на обидчика. Ага, старый знакомый! Белобрысый парень с нудистского пляжа со своей толстушкой. Приехали! Что ему, черт возьми, надо? Не любит русских? Не любит военных? Не любит рыжих? Или лично Мартына Зайцева?

«Ладно, уродец нехороший, – подумал Мартын. – Теперь мой выстрел». И повел свой экипаж на сближение с супостатом. Дзинтра сразу заподозрила неладное. Да и как тут не заподозрить? И белобрысого этого узнала. Заподозрила, но бунта на корабле поднимать не стала, послушно затанцевала вместе с Мартыном по направлению к враждебной паре. Мартын был настроен решительно, противник же об этом и не подозревал, и, как только позволило расстояние, пнул Мартына оттопыренным задом.

Тут уж все.

Тут уж можно было бить прямой наводкой.

Потому что с нами так нельзя, с флотскими.

С флотскими артиллеристами.

С мамонтами, черт возьми, нарезной артиллерии.

И вот уж – шаг в сторону.

Не танцевальное па, просто шаг.

Одного шага оказалось достаточно.

И в следующее мгновение каблук военно-морского ботинка с силой опустился на лакированный туфель задиристого нудиста.

– Ой! – ойкнул танцор, потеряв мужественность.

Затем, бросив даму, обернулся, сжав кулаки.

И наткнулся на непробиваемый взгляд.

Мартын стоял, широко расставив ноги и слегка пригнувшись. Напряженные ладони были равно готовы сжаться в кулаки и сомкнуться в борцовском захвате. Глаза сверлили забияку. Дзинтра стояла за его спиной, опустив руки. Она была совершенно спокойна. Она была спокойна за спиной Мартына, как за каменной стеной. Парень тихо выругался по-латышски и отправился к своему столику. Этот инцидент не испортил Мартыну настроение. Напротив. Он чувствовал себя храбрым рыцарем, который не оплошал, не дрогнул, не уронил себя в глазах прекрасной дамы. Это придавало… И они с Дзинтрой продолжали вечер, почти не покидая танцевального круга.

Однако вечером Мартына поджидало новое испытание, посерьезней испытания нервов и кулаков. Это было, выражаясь высоким слогом, испытание жизнью.

Едва они с Дзинтрой оказались в своем номере, зазвонил телефон. Дзинтра сняла трубку. Это был внутренний телефон гостиницы. «Городских» телефонов в номерах не было. Дзинтра с удивлением посмотрела на Мартына:

– Тебя.

– Товарищ Зайцев? – услышал он приятный женский голос. Акцент его не портил, напротив придавал некую доверительность. – У меня для вас телеграмма. Спуститесь в рецепшен.

– Что за рецепшен такой? – удивился Мартын.

– Это – дежурная часть гостиницы, где нас поселяли, – объяснила Дзинтра.

– Понятно, – проворчал Мартын. – Так бы и говорили – «дежурная часть»…

Мысли его, однако, были заняты другим. Никто в целом свете не мог знать, где он находится. Никто кроме одного человека. Этим человеком был корабельный штурман старший лейтенант Устинов. Только ему сообщен был адрес пребывания артиллериста. На случай экстренного боевого сбора. «Неужели сбор? – думал Мартын. – Корабль же еще не вышел из ремонта, не сдал первую задачу! А может, срочно посылают на подмену? Заболел какой-нибудь артиллерист с плавающего корабля…» Телеграмма была точно от штурманца. Она отличалась лаконичностью и образностью. Вот ее текст:

ПОЛУНДРА В ГОРОДЕ ЛИЗАВЕТА

– Приехали, – сказал Мартын, вернувшись в номер. С этими словами он протянул Дзинтре телеграмму. Девушка долго молчала, думала. Потом посмотрела на Мартына своими прекрасными глазами и спросила:

– А что такое «полундра»?

– Это такое слово неофициальное, – объяснил Мартын. – Морской жаргон. Означает «Осторожно: опасность».

– Понятно, – сказала Дзинтра. – Лизавета – это твоя жена? Мартын кивнул.

– А почему она в городе? И почему полундра?

– Видишь ли, Дзинтра, нас, каждого, раз в сорок дней отпускают на неделю домой. Лиза знала, когда я должен приехать, а я не приехал.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.