Вокзал Виктория

От нее пахло только что выпитым вином; этим, наверное, объяснялась ее откровенность. Она затянулась последний раз, бросила тлеющий окурок под ноги и сказала:

– Вообще, я считаю, это все предрассудки – Оксфорд, Оксфорд! Мне девчонка одна рассказывала, у нее брат в Дрэгон-скул, так у них, говорит, вообще сплошная игра. Чему научатся? Но тут за ними хоть следят. А у меня малец такой, знаешь – через год я с ним по-любому не справлюсь. На иглу подсядет точно, а оно мне надо? – И, расценив, наверное, Викино молчание как недоверие, пояснила: – Наши же все подсаживаются.

Кого она называет нашими, Вика не поняла. И от непонимания вспыхнул у нее внутри маленький огонек интереса. Она даже удивилась: думала, что отчаяние и тоска затушили в ней этот огонек если не навсегда, то очень надолго.

– Ты сама откуда? – спросила Вика.

– Из Ханты-Мансийска. Мы с мужем год назад в Москву перебрались. А ты?

– Из Пермского края.

– Тебя как зовут?

– Виктория.

– А я Люда. Ты в «Рэндольфе» живешь?

Люда кивнула в сторону отеля.

– Нет. Я завтра уезжаю.

– И чего? – не поняла Люда. – На лавочке будешь ночевать?

– Отель заранее не забронировала, – не вдаваясь в подробности, ответила Вика.

– Так можно же…

– Английского не знаю, – прекращая дальнейшие расспросы, отрезала она. – Объясниться не смогу в отеле.

– Ну ты странная, – покачала головой Люда. – Английского я тоже не знаю, но в «Рэндольфе» же по-русски говорят. Тут наши все тусуются. Депутаты, бизнеса, чиновники – все, короче. Пошли.

Она встала, отряхнула джинсы и приглашающе махнула рукой.

Вика представила, сколько стоит номер в «Рэндольфе», и решила, что не двинется с места даже под угрозой расстрела.

Люда не производила впечатления проницательного человека, но, бросив на Вику догадливый взгляд, сказала:

– Можешь у нас в номере переночевать. Две комнаты, мальца мы уже сдали – диван свободен.

– Нет.

Вика даже головой помотала для убедительности. Стыд бросился ей в голову так, что в носу защипало.

– Да ладно тебе! – хмыкнула Люда. – Мы с Серегой нормальные. Ликерчику выпьем, я «Айриш крим» купила в самолете. Или виски, если хочешь. Пошли, пошли.

Поколебавшись, Вика все же встала с постамента. Сидеть здесь всю ночь холодно. И тоска подкатывает к горлу. И, главное, не надо обладать особой проницательностью, чтобы понять, что Люда все равно не отстанет: отзывчивость соединяется в ней с желанием выпить в компании, а вместе эти два чувства – необоримая сила.

Глава 4

Отель оказался таким респектабельным, что, едва войдя в него, Вика сразу пожалела, что поддалась на Людины уговоры. Респектабельность сама по себе ее не смутила бы, но вот то, что она попала во все это старинное дорогое великолепие неправильным образом, – смутило очень.

Но куда теперь деваться? Не бежать же, теряя обувь, как Золушка из дворца. Вика с отстраненным видом прошла мимо портье и двинулась вслед за своей неожиданной спутницей по лестнице вверх.

Но тут же ей пришлось проявить спортивную сноровку, чтобы увернуться от мужчины, спускавшегося навстречу. Он был так пьян, что едва не свалился прямо на Вику – она чудом отпрыгнула в сторону, а он таким же чудом успел ухватиться за перила. Привалившись к ним, он постоял несколько секунд, несвязно матерясь себе под нос, и двинулся дальше. Его лицо показалось Вике знакомым.

Дома она бы и внимания не обратила, что человек направляется ночью на улицу полураздетый и пьяный. Но здесь это показалось ей таким странным, что у нее само собою вырвалось:

– Куда же он в таком состоянии?

– Да он всегда в таком, – хмыкнула Люда. – Привык. Видела по телику, в Думе он какой? Морда вечно красная, как только инсульт не хватит.

Вика наконец сообразила, что действительно видела этого человека по телевизору.

– Законы, однако же, пишет, – вырвалось у нее.

– Кто ему даст законы писать? – удивилась Люда. – Его дело голосовать как скажут. – И насмешливо поинтересовалась: – А ты что, идейная?

– Что он в Оксфорде делает? – вместо ответа спросила Вика.

– Что и все, – пожала плечами Люда. – У них у всех дети тут. Ну, или в Швейцарии.

«Больше об этом ни слова, – подумала Вика. – Мне нет до всего этого дела. Я не хочу сойти с ума».

Свет в коридоре был неяркий. Золотились деревянные панели на стенах, поскрипывали половицы, и казалось, откуда-нибудь из угла вот-вот раздастся песенка сверчка.

Распахнув дверь в номер, Люда с порога провозгласила:

– Серёнь, я подружку встретила! Она у нас переночует.

Недовольства на лице Серёни не выразилось. Но только потому, что на нем не выразилось вообще ничего – он лишь на секунду поднял глаза от английской газеты. Люде он годился если не в отцы, то в очень старшие братья. Вике хватило одного взгляда на него, чтобы понять: он из тех мужей, про которых посторонние женщины с завистью говорят, что за ними как за каменной стеной. Правда, мало кто из этих посторонних завистниц задумывается, приятно ли жить с каменной стеной. Вика во всяком случае такой дивной женской доли для себя не хотела.

Людин муж поднялся с дивана и, прихватив с собой газету, ушел в спальню.

– Я лучше пойду, – сказала Вика. – Помешала человеку.

– Ничего ты не помешала, – махнула рукой Люда. – Он только рад, что я его тормошить не буду. И все равно в десять вечера всегда ложится. Говорю же, здоровье бережет. Садись – радоваться будем. Вот он, ликерчик! – Она извлекла из открытого чемодана бутылку и посмотрела на нее любовно, как на родственницу. – А вот он, вискарик.

Бутылка виски была встречена таким же ласковым взглядом. Люда поломала, не разворачивая, шоколадку, уселась на стул напротив Вики и сказала:

– Ты интересная.

– Чем? – пожала плечами Вика.

– Я про любого человека сразу могу сказать, кто он и что. А про тебя ничего не скажешь.

– Что же в этом интересного? – улыбнулась Вика.

– Но-виз-на! – отчеканила Люда. – Мне, знаешь, кажется, что я все в жизни уже знаю. Такая это скука, просто жуть! Не понимаю, как академики какие-нибудь живут? Все знать – это ж повесишься.

Такой поворот известной мысли «меньше знаешь – крепче спишь» показался Вике оригинальным. Это было немного удивительно, потому что сама Люда оригинальной ничуть не казалась. Она была очень цельная и в цельности своей понятная с первого же взгляда и с первых же слов.

– Давай выпьем, – сказала Вика. – Промерзла до печенок, если честно.

Не хочется, чтобы Люда начала играть с ней в угадайку, а чем наверняка можно отвлечь ее внимание, долго гадать не приходится.

– Давай! – с готовностью согласилась та.

Ликеры, как и все сладкое, Вика терпеть не могла, поэтому пришлось выпить виски. И неожиданно оказалось, что пьется оно без усилия и горло не обжигает, наверное, потому что сорт какой-то очень хороший; Вика таких бутылок никогда и не видела даже.

В голове, и в руках, и в ногах потеплело одновременно. И в сердце тоже. По крайней мере, стало легче дышать и крик перестал рваться из горла.

– Ну вот, – сказала Люда. – А ты не хотела. Тебе успокоиться надо. Не ты первая, не ты последняя. Англичанцы все норовят подростков с рук сбыть. И мы же теперь Европа.

– Ты думаешь? – усмехнулась Вика.

– Я со своим не знаю, что делать, – сказала Люда. – Честно тебе говорю. А они в Драконе этом – знают. Вот и пусть воспитывают. Скажешь, не так? Мальцы только сейчас бузят, а потом нам сами спасибо скажут, что мы их сюда сдали.

– Витька не бузит, – непонятно зачем сказала Вика.

– Значит, умный. Тем более спасибо скажет. Вырастет – будет мировая элита.

Люда произнесла это с такой важностью, что Вика невольно улыбнулась.

– Ты очень странная, – внимательно глядя на нее, сказала Люда. – Ты совсем не наша.

– Да, – не стала спорить Вика. – Совсем не ваша.

Может быть, Люда вкладывала в слова «не наша» не тот смысл, что она. Но в любом случае они были точными, эти слова.

Ощущение абсолютной, неизбывной отдельности от всего, что еще совсем недавно было у нее общим с большим количеством людей, – было таким острым, что острее была только боль от расставания с Витькой.

И когда это стало так? Она не заметила. Она просто поняла это в один непрекрасный день. Вот это – что она «совсем не наша». Это так потрясло ее тогда, что она не знала, что с этим делать. Да и теперь она этого не знает.

– Ну, по второй, – сказала Люда. – А ликер что, совсем не будешь? Тогда я допью, а потом с тобой вискариком догонюсь. Понеслась душа в рай!

И, мгновенно опрокинув в горло вторую порцию виски, Вика почувствовала, что душа ее действительно понеслась. Если не в рай, то к ощущению такой свободы, какой, наверное, никогда уже не будет в ее обыденной жизни.

Глава 5

– Слушай, ну чего ты переживаешь? Они с утра все равно в школе, никто б нас к ним не пустил. А сейчас как раз домой идут. Да не беги ты! – воскликнула Люда.

Она прислонилась к увитой плющом стене, тяжело дыша. Вике пришлось остановиться тоже. Бежать в самом деле было трудно: после неожиданного ночного пьянства сердце колотилось в груди, как в бочке, и даже в неподвижном состоянии, не то что на бегу.

Но Дрэгон-скул была уже в двух шагах, и терять время она не собиралась.

Когда Вика и едва поспевающая за ней Люда добежали до школы, калитка открылась, и на улицу как горох посыпались ученики. Вика углядела Витьку сразу и, забыв про Люду, да вообще обо всем забыв, бросилась к нему.

Она впервые видела его в форме – у них в школе форму только в этом году решили ввести, а прежде все ходили в чем хотели, – и удивилась, как не похож он на других детей, несмотря на одинаковую у всех одежду. Он был самый настоящий Маленький принц, это было первое, что она подумала о своем сыне, когда в роддоме ей принесли его кормить и она увидела, что глаза у него расчерчены светлыми расходящимися лучами и взгляд от этого не по-детски внимательный.

Ни разу за двенадцать Витькиных лет ей не показалось, что она ошиблась. В нем была утонченность, которая не становилась менее очевидной никогда, и даже сейчас, когда он, хохоча, толкался с каким-то долговязым мальчишкой и что-то наперебой с ним орал.

– Вить… – позвала Вика. И, поняв, что произнесла это слишком тихо, повторила, судорожно сглотнув: – Витька!

Он обернулся, вытянул шею, покрутил головой. Он был такой маленький, что она едва не разрыдалась. Хотя ночью выплакала, кажется, все слезы под то и дело опустошаемый стакан и Людины утешения.

– Мам! – закричал он. – Мы до обеда свободны! Джерри разрешил с тобой погулять! Только я переоденусь, о’кей?

И тут же толкнул долговязого, крикнув ему какую-то фразу, в которой Вика не поняла ни единого слова.

Сегодня он не выглядел ни растерянным, ни подавленным, он был полностью погружен в свою новую жизнь, которой вчера еще не было, а сегодня она соткалась из сильных впечатлений, и мелких дел, и стремительного приятельства, и наивных планов, и скучных обязанностей, и веселых желаний… Он отдался этой своей новой жизни с такой мгновенной легкостью, что Вика почувствовала укол ревности.

Но ревновать к тому, что ее сын счастлив, было для нее непредставимо.

Девочки отправились во второй из домов, стоящих напротив школы, а мальчишки вразнобой двинулись к первому.

– Кто такой Джерри? – спросила Вика, идя рядом с сыном.

– Мистер Питт. Миссис Питт – это Мэри, а мистер – Джерри. Которые нас воспитывают. Их надо называть ма и па, – добавил он, бросив на Вику смущенный взгляд.

– Ну и называй, раз надо, – пожала плечами она.

Что значат любые слова, в том числе эти ма и па? Да ничего. И особенно ничего не значат они по сравнению с тем, что ей осталось видеть сына час. Один час. Вот этих слов, их смысла лучше не осознавать совсем.

– Ну что, не съели твоего Витьку драконы?

Люда подошла к Вике и Витьке, крепко держа за плечо веснушчатого пацана, который при этом вертелся и подпрыгивал, пытаясь освободиться от ее руки. Шкодливость светилась в его глазах так ослепительно, что Вика поняла, почему все заботы по его воспитанию Люда мечтает переложить на профессионалов. Правда, понятно было также, что шкодливость эта такого рода, которую очень легко преобразовать в живой интерес ко всему и вся. Но это Вике было понятно, а Люде – наверняка нет, и темперамент сына наверняка вызывал у нее ужас.

– А мой, прикинь, их по-русски материться учил! – сказала она. – Еще и показывал, что есть что и где находится.

– А как им перевести, если не показывать? – пожал плечами ее сын.

Вот он на принца не был похож нисколько. Только огонек любопытства – впрочем, очень яркий, не случайно же Вика сразу его заметила, – облагораживал незамысловатые черты его лица.

– Молчи давай! – хмыкнула Люда. – Переводчик хренов.

Она предложила пообедать всем вместе, но Вика отказалась. Время было слишком драгоценно, чтобы тратить его на пустые разговоры, даже с хорошими, но все-таки посторонними людьми.

Люда с Максом ушли, а Вика с Витькой перешли улицу, разделяющую школу и дом. На крыльцо прямо перед ними неторопливо поднялся кот, рыжий, как в викторианских романах. И маленькая кошачья дверца внизу двери была такая же, как в книжках, и кот вошел через эту дверцу в дом с таким же важным видом, как в этих прекрасных неторопливых книжках описывалось.

– Ну, иди переодевайся, – проводив кота взглядом, сказала Вика. – Я здесь подожду. Только свитер надень, я тебя прошу. Уеду – тогда и будешь как они.

Английская манера одеваться приводила ее в оторопь. Даже не сама манера, в ней-то не было ничего особенного, а то, что в любой холод все здесь ходили в тоненьких майках без рукавов и точно так же одевали своих детей.

Когда в прошлый приезд, весной, продрогшая от пронизывающего ветра Вика увидела полугодовалого младенца, который сидел в коляске в шортиках и носочках, она не поверила своим глазам. Но и в следующей коляске ребенок был одет точно так же, только уже без носочков – он весело болтал совершенно голыми ножками, не обращая внимания на текущие из носа сопли, на которые и родители его внимания не обращали тоже. После этого она уже не удивлялась тому, как одеваются подростки, вернее, тому, что ранней холодной весной они раздеты, будто жарким летом. Но наблюдать своего сына в таком спартанском виде она все-таки не была готова.

Витька выскочил из дома через пять минут в свитере и даже в куртке.

– Проголодался? – спросила Вика.

– Почти, – секунду подумав, кивнул он.

Ни на один вопрос он не отвечал сразу – всегда ему требовалось хотя бы мгновенье для раздумий. Однажды Вика спросила – зачем, и он ответил: «Чтобы было честно».

– Тогда пройдемся, – сказала Вика. – Нагуляешь аппетит.

Витька кивнул, и они медленно пошли по улице к центру.

Вся Викина жизнь прошла в городе, где ни один дом не был старше пятидесяти лет. И теперь ей казалось странным, как быстро здесь, в Оксфорде, ей стало естественным видеть вокруг себя сплошную старину. То есть не быстро это даже произошло, а просто мгновенно – вот она идет по улице между домами, каждому из которых не меньше ста лет, а самому старому пятьсот, и чувствует себя рыбой в воде. Как странно!

Но эта мысль мелькнула у Вики в голове лишь мимолетно. Как она чувствует себя в Оксфорде, не имеет никакого значения. Главное, как чувствует себя Витька.

– Ну как тебе в первый день было? – небрежным тоном спросила она.

Вот что делать, если он ответит: «Мне было плохо, забери меня отсюда»? Вика не знала.

– Хорошо, – сказал Витька. – Майкл рассказывал про Вселенную.

– Майкл – это кто?

– Учитель. Который меня встречал.

– И что, вы его по имени зовете? – удивилась Вика.

– Так здесь же отчеств нету. – Витька снисходительно улыбнулся маминой недогадливости. – А вообще-то мы его Хан Соло зовем.

– Прямо в лицо?

– Ага. Это же из «Звездных войн», – объяснил он с таким выражением, будто имя героя «Звездных войн» должно было восприниматься учителем как награда. – В школе у всех должны быть прозвища. И учителя тоже люди.

– И что же вам рассказывал про Вселенную ваш Хан Соло?

Вика сочла за благо не вдаваться в дискуссию, люди ли учителя и как их по этому случаю надо называть.

– Он сказал: самая увлекательная часть Вселенной находится у вас между ушами, – сообщил Витька. – Это ваш мозг!

Он потрогал себя за уши, словно проверяя, так ли это. Уши у него были похожи на тонкие раковины жемчужниц. Когда Вика была маленькая, то находила такие на берегу Камы. У нее и у самой были такие уши; сын вообще был на нее похож.

– А какой это был урок? – спросила Вика.

– Я не очень понял. Просто разговор.

«И правда, игра какая-то, а не учеба», – подумала она с тревогой.

Но что в ее тревоге толку? Ничего уже не поделаешь.

Они дошли до входа в крытый рынок, такой же старинный, как и все в этом городе. Из-под его сводов, из многочисленных кафешек, доносился жизнерадостный шум и плыли, смешиваясь, разнообразные вкусные запахи.

– Мам, я есть совсем не хочу, – сказал Витька. – Давай просто так посидим? В школе потом пообедаю.

Вика не стала настаивать. Ей и самой кусок не полез бы сейчас в горло, а Витька тем более взволнован. Она-то лишь о расставании с ним думает, а он – о многом, о многом… О новой своей жизни.

Пошли по улице дальше, миновали рынок, вошли в просторный двор, окруженный большими зданиями, и сели на ступеньки того из них, которое напоминало театр.

– Вить, – сказала Вика, – я ведь долго не смогу к тебе приехать.

– Я знаю.

Голос сына звучал спокойно, но на нее он старательно не смотрел, и ухо-жемчужница стало совсем белым.

– Если ты скажешь, я тебя сразу заберу. Как только ты скажешь.

Он молчал. Вика не знала, какой его ответ сделал бы ее счастливой. То есть счастливой – знала: если бы он сказал: «Забери меня сейчас». Но через сколько недель или месяцев это ее мгновенное счастье полностью съелось бы виной и отчаянием, – на этот вопрос у нее ответа не было.

– Мам, – наконец проговорил Витька, – ты же сама говорила…

– Что? – подождав немного, спросила она.

– Что неосмысленную жизнь не стоит жить…

– …но и непрожитую жизнь не стоит осмыслять, – улыбнувшись, закончила Вика.

Умный у нее ребенок, что тут скажешь!

– А у меня теперь это – вместе, – сказал ее умный ребенок. – Я буду и жить, и осмыслять.

– Да.

Человек со стороны, может, его слов не понял бы. Но Вике они были понятны совершенно. Слишком долго она внушала себе каждое утро: живи и не думай, не думай ни о чем, иначе не выживешь… И если даже она, человек взрослый и по натуре не из слабых, чувствовала, что от этого у нее начинает мутиться сознание, то что станется с сознанием ребенка?..

– Мне здесь нравится, мам, – добавил он извиняющимся тоном. – Сразу понравилось. Даже не понимаю почему.

– А весной мне сказал: ничего особенного!

– Ну, я же тогда не знал… А вдруг бы ты передумала меня сюда отдавать? Тогда зачем бы я стал проситься?

– Я постараюсь приехать поскорее, – вздохнула Вика. – А пока, если тебе что-то из дому понадобится, сразу скажи, я через Максову маму передам.

– Макс ничего такой парень, – сказал Витька. – Он хочет, чтобы мы с ним вместе на карате пошли заниматься. Но я больше хочу на волейбол.

– Куда хочешь, туда и иди. Мало ли чего Макс хочет!

– Да ты не волнуйся, – сказал Витька, заметив ее беспокойство. – Здесь же все как хотят, так и делают.

«Вот это вряд ли», – подумала Вика.

Хотя, может быть, сын ее прав, и в школе, в которую она его отдала, за двести лет научились объяснять детям, где проходит граница между желаниями и прихотями, и учат настаивать на первых и отторгать вторые. Но как ей узнать это наверняка? Никак.

– Только я тебя умоляю, одевайся по-человечески, – вздохнула Вика. – Особенно горло! Не хватало ангину заработать или гайморит какой-нибудь.

На форуме русских родителей она начиталась ужасающих историй о том, как учителя и воспитатели не обратили внимания, что ребенок выходит на улицу с мокрой головой, потому что здесь это в порядке вещей, и довели его до больницы.

– Буду! – поспешно кивнул Витька.

Не будет, конечно. С его неспособностью сопротивляться общему настроению – все будут полуголые ходить, а он кутаться? Да ни за что она в это не поверит. Но ничего с этим уже и не сделает…

– Помнишь, мы с тобой на Варвик-сквер сидели, и женщина гуляла в тапках, а собачка в сапогах? – улыбнулся Витька.

Конечно, она это помнила. Это было в первый их приезд – они вернулись из Оксфорда в Лондон, до самолета оставалось время, но не много, только на прогулку в окрестностях вокзала Виктория, они и пошли по первой попавшейся улице и дошли до перекрестка, который назывался Варвик-сквер. Сумерки только начинались, а дождь недавно закончился, и в весеннем маленьком сквере вдруг запел соловей. Он пел совсем рядом с улицей, по которой ехали машины, за цветущим кустом, рядом с которым стояла лавочка. На лавочке сидели две женщины и увлеченно беседовали. На соловьиные рулады они внимания не обращали: то ли были неромантичны, то ли просто привыкли. Они явно жили на этой улице – одна из них вывела погулять собачку породы джек рассел. Она-то и была – бр-р! – в шлепанцах на босу ногу. Женщина, а не собачка, та как раз была обута в щегольские красные сапожки.

Вике казалось, что Витька тогда даже не глянул в их сторону, он был задумчив и почти что мрачен. Он не ожидал того, что произошло в Оксфорде, он думал, что мама просто привезла его посмотреть Англию, давно ведь обещала… А она тогда пребывала в таком смятении, что не обратила бы внимания даже на динозавра в сапогах. Она думала только об одном: вот, получилось. Не должно было получиться то, что она задумала, слишком это было невероятно, однако – получилось, и как-то очень просто, очень обыденно, сама собою пришла удача. Но удача ли это, и, главное, что теперь делать, как решиться и бросить в топку этой неожиданной удачи всю свою жизнь, с таким усилием выстроенную?..

– А помнишь, на дереве возле Темзы тоже сапоги висели? – улыбнувшись, спросила Вика.

– Ага! Только не сапоги, а просто туфли.

Ей хотелось, чтобы Витька перестал сейчас думать о расставании, и она обрадовалась, что удалось отвлечь его внимание на что-то веселое. А на одном из деревьев, которые росли вдоль Темзы, в самом деле были развешаны туфли. Тогда, весной, они дошли до реки – оказалось, это близко от вокзала Виктория, – но что туфли на деревьях означают, так и не поняли и решили, что это просто такое английское чудачество.

Наверное, теперь он в этом разберется. Только уже без нее.

– Мам, перестань плакать, – сказал Витька. – А то я тоже заплачу, и все твои старания пойдут насмарку. Как насмарку пишется, вместе или отдельно?

Он говорил, как мало кто из его ровесников. Ну какой мальчишка скажет «насмарку»? Скоро и он так не скажет – забудет все эти слова, которые она так любила, и как они пишутся, забудет тоже…

– Вместе, – сказала Вика. – И не плачу я, с чего ты взял? Здесь просто ветер невозможный. Прошу тебя, шарф не забывай.

Глава 6

Сказочные слова «куда глаза глядят» всегда приводили Вику в ужас.

Она сразу представляла избушку на курьих ножках, Бабу-ягу и одинокую девицу с посохом, стоящую на опушке темного леса. И хотя еще в юности узнала, что «куда глаза глядят» это просто закрывшаяся у тебя за спиной дверь дома, который не был уютным и не был твоим, но все-таки давал тебе ощущение хоть какой-то защиты, и пустая улица, и город не то чтобы большой и не то чтобы совсем чужой, но такой, который ты должна теперь осваивать самостоятельно, – хотя Вика знала, что «куда глаза глядят» означает не что-нибудь страшное, а всего лишь вялую серединку на половинку, ни рыбу ни мясо, – но рисунок из растрепанной детской книжки про Финиста Ясна Сокола все равно вставал у нее перед глазами при этих словах, произнесенных даже мысленно, и нагонял ужас не меньший, чем в детстве.

Они ей даже снились, эти слова, много лет снились после того, как она закончила школу и стала самостоятельной, и идти куда глаза глядят у нее не было уже необходимости. Въелись они в самые оболочки мозга, наверное.

И, как теперь выяснилось, не зря. А зря она считала, что ей больше никогда не придется пережить этот ужас – никогда не случится ей больше стоять с чемоданом на распутье и думать, куда направиться. То есть не думать, а гадать, потому что никаких зацепок у нее нет и, значит, ничто рациональное на ее поступки не влияет.

Впрочем, нет, рациональное сейчас в ее размышлениях все же имелось: надо было рассчитать, на каком расстоянии от Москвы ей по силам будет снять квартиру. Именно квартиру – Вика не чувствовала, чтобы жизнь довела ее уже и до необходимости смириться со съемом комнаты.