Лекарство от долгой жизни

Смирнитский заседал среди массивных книжных стеллажей, уставленных томами «Свода законов»… и одинаковыми картонными папками с биржевыми документами разных лет. Кроме них в кабинете находились три письменных стола, заваленные ворохом бумаг и газет различной степени свежести. Шумилов ничуть не удивился, если бы узнал, что среди них лежат номера прошлого года. Повсюду были разбросаны исписанные листы, папки, толстые фолианты с финансовыми сводками, бесконечные таблицы и справки. Одним словом, в кабинете можно было наблюдать весьма достоверную имитацию рабочей обстановки.

– Какими судьбами, Алексей Иванович? – Пётр Семёнович Смирнитский, грузный, не по годам отяжелевший, с рыхлым одутловатым лицом гурмана, вышел из-за стола и протянул Шумилову обе руки. – Давненько, давненько не захаживал к нам.

В своё время Шумилов очень помог ему в деле, связанном с шантажом Смирнитского бывшей любовницей, так что, несмотря на разницу в общественном положении, отношения их были вполне доверительными и давали повод к фамильярному «ты», не уменьшавшему, однако, взаимного уважения. Кроме того, Пётр Семёнович был всего десятью годами старше Шумилова, так что с полным основанием их можно было считать людьми одного поколения.

– Рад тебя видеть, Пётр Семёнович, – так же радушно откликнулся Алексей. – Боялся, что не застану тебя. Думал, может, ты в отпуске, на даче или в деревню уехал.

– Какое там, у нас здесь такая круговерть. Новые брокеры к нам просятся, новых эмитентов регистрируем. Застой подходит к концу, Англия оправилась от банкротства «Беринга», а американцы заканчивают пересмотр таможенного законодательства. Ждём хорошего роста, вот помяни моё слово! Я своих на дачу в Лесное отправил. Езжу к ним только на выходные, по дочкам соскучился. А ты почему в городе сидишь, наши вонючие каналы нюхаешь?

– Да я, собственно, в отпуске, но занимаюсь тут одним делом. Нужна твоя помощь, Пётр Семёнович, Я имею поручение клиента, пожелавшего вложить свободные средства в пароходную компанию. А если конкретно – в «Волжско-Уральскую». Но я просмотрел котировальные биржевые листы и не обнаружил никакой информации. Хочу узнать, существует ли эта компания вообще или учредители давно разбежались, «распилив» уставные деньги? Можешь справочку дать?

– Если акции компании не выставляются на торги, то соответственно, они не котируются и никаких данных о них не может быть в котировальном листе. Давай посмотрим, какие выпуски акций этой компании регистрировались и когда…

Смирнитский подошёл к одному из своих стеллажей, извлёк из него колоссальных размеров гроссбух толщиной, наверно, тысячи в две листов. С грохотом уронив его на стол, он уселся в кресло и раскрыл книгу.

– Та-а-ак, как, говоришь, называется? «Волжско-Уральская…

– … пароходная компания», – подсказал Шумилов.

– Год основания ты, конечно же, не знаешь, – догадался Смирнитский.

– Да уж откуда…

– И адрес регистрации тоже.

– Эх, знал бы прикуп, жил бы в Ницце.

– Н-да-а… Но в общероссийский реестр их проспект эмиссии акций должен был обязательно попасть, если только эта компания действительно выпускала акции, – Смирнитский задумчиво перелистывал страницы, изредка задерживаясь на чём-то, что привлекало его внимание. – Ну вот, кажется, нашёл!

Он углубился в изучение текста, затем перевернул лист и почитал ещё.

– Что сказать? – он откинулся в кресле. – Хорошая компания, однако. Выпуски акций эмитировались дважды: в 1873 году и в 1882. В первом случае на сумму триста тысяч рублей, а вот во втором – на миллион двести тысяч. Неплохо, а? Компания хорошо выросла за девять лет! Но на биржу акции не выводились и никогда не торговались.

– Распространялись по закрытой подписке, – догадался Шумилов.

– Вот именно, – кивнул Смирнитский. – И мы никак не сможем узнать, среди каких именно лиц.

– Адрес регистрации компании указан?

– Да, сейчас запишу, – Смирнитский взял ручку, написал на листке бумаги несколько строк и протянул её Алексею. – В Астрахани у них головная контора.

– Хорошо. Ну, а кто же хозяин?

– Последняя информация на 1882 год: главой Правления поименован Егор Митрофанович Дубровин.

«Если фамилию „Максименко“ Александра Егоровна получила от мужа, то вполне можно было допустить, что она была дочкой главы всей компании. Что ж, очень даже вероятное предположение», – подумал Шумилов.

– Ну-ка, Пётр Семёнович, объясни-ка мне, неразумному, для чего люди эмитируют акции и не выводят их на биржу? Ведь если следовать голой экономической теории, то акции как раз и выпускаются для того, чтобы взять свободную наличность с биржи и предоставить её в распоряжение эмитента… Было бы товарищество на паях, то у Егора Дубровина была бы одна половина, у его компаньона – другая. И никаких малопонятных комбинаций с акциями.

Смирнитский засмеялся:

– Алексей Иванович, ты же юрист и сам знаешь ответ. Когда милые делят имущество, боги в ужасе закрываются облаками. Паевое товарищество хорошо до известных пределов. Отчётность её сравнительно просто сфальсифицировать. Кто-ни-

будь из компаньонов что-то дал другому компаньону, тот вроде бы вернул, а вроде бы нет, распределение паев изменилось, а вроде бы не менялось. Суду в этих взаимных зачётах разбираться очень долго и сложно. Акционерная компания куда надёжнее в плане предотвращения мошенничества: акции распределены, независимый депозитарий записал их на лицевой счёт каждого. Их не украсть, не переписать на себя уже нельзя. Даже если вор украдёт пачку акций и отнесёт их в брокерскую контору, то честный брокер пожелает видеть выписку о состоянии лицевого счёта в депозитарии и посмотрит, является ли продавец акций их действительным владельцем.

– Ну, этот механизм понятен, я-то сейчас говорю не о воре, который по сундукам и чуланам шарится. Что может стоять за двукратным эмитированием акций, которые так и не вышли на биржу?

– Знаешь что? – Смирнитский на секунду задумался. – Есть человек, который может кое-что знать об этой компании. Надеюсь, он сможет тебе помочь. Он мой хороший знакомый, дилер «Волжско-Камского банка». Банк этот крупнейший в Волжском бассейне, они у нас на бирже активно торгуют. Полагаю, там твою «Волжско-Уральскую пароходную компанию» должны хорошо знать. Хочешь, я тебе устрою с ним встречу?

– Буду очень признателен.

– Зовут его Герман Густавович Эйлер. Он обычно обедает у Фердинанда после шести вечера, как раз после закрытия торгов. Добрая такая традиция хорошо кушать – Сможешь завтра присоединиться?

– Конечно. А может быть, сегодня? Сейчас только четыре тридцать. Как раз успеваем.

– Ну, если ты подождешь меня… э… минут несколько. Мне надо закончить с делами, буквально пару умных резолюций наложить.

Пообедать «у Фердинанда» означало посетить старинный, основанный еще дедушкой нынешнего, третьего по счёту, Фердинанда, ресторан на Малой Конюшенной улице. Удобная расположенность вблизи нескольких крупных банков и торговых компаний, а также отменная кухня и особая, очаровывающая гостеприимность владельца, обрусевшего датчанина, делали это заведение притягательным для банкиров и чиновников средней руки, т. е. публики весьма специфичной, умеющей пожить и ценящей комфорт и солидность во всяком деле. Здесь не было балалаечников и франкоговорящих певичек по вечерам, но зато подавали всегда отменный стек из телятины, и в любое время года здесь можно было отведать свежих ананасов, клубники и ароматной «малаги». Диваны и кресла вокруг столиков были мягкими и глубокими, с подушками не на пружинах, а с настоящей кокосовой стружкой – кому доводилось сиживать, тот навсегда запоминал разницу. Стены и потолок обоих залов были забраны благородным дубом, что придавало интерьеру теплоту и самодовольную роскошь настоящего дворца. Одним словом, это было место, способное понравиться любому человеку, готовому единовременно потратить для услады своего организма рублей сто, то есть, примерно пару месячных окладов ротного командира русской армии тех времен.

Удача сопутствовала приятелям. Кельнер, знавший Смирнитского в лицо и по имени-отчеству, сообщил, что «Герман Густавович ноне здесь». Эйлера они нашли одиноко сидящим в дальнем конце общего зала. Положив ногу на ногу, он сидел боком к столу и, казалось, дремал. Перед ним дымилась чашка ароматного кофе и лежала раскрытая «Торгово-промышленная газета».

– Поспешим, он, кажется, уже покончил с обедом, – поторопил Шумилова Пётр Семёнович.

Они подошли, поздоровались. Смирнитский представил своего приятеля:

– Алексей Иванович Шумилов, сотрудник «Общества взаимного поземельного кредита».

– Присаживайтесь за мой столик, господа, – предложил Эйлер, пожимая руки и убирая со стола газету.

– Что-то вы невеселы, Герман Густавович, – заметил Смирнитский. – Всё ли в порядке?

– Да вот прикупил сегодня «Санкт-Петербургского международного банка» на семьсот пятьдесят тыщ, теперь сижу, думаю, скажут ли за это мне спасибо? – пробормотал Эйлер. – Банковские акции до сентября лежать будут. Надо было в «железо» вбивать, Путиловский завод брать, у них большой казённый заказ на рельсы на подходе, а это отразится на акциях. До сентября можно было бы хорошую маржу поймать.

– Не переживайте, – бодро отозвался Смирнитский. – «Путиловец» перекуплен, а возможный заказ под Сибирь уже заложен в цену. И вообще неизвестно, успеют ли они до сентября получить заказ. Так что, по моему мнению, вы правильно поступили, вложившись в банк. Вам ли не знать, что у нас банки всегда в авангарде роста!

– Ваши слова, да Богу в уши, – вздохнул Эйлер.

Они поговорили ещё немного о сегодняших торгах. Смирнитский расспросил, кто и почём выставлял акции «Санкт-Петербургского международного банка» на продажу, Эйлер, отвечая, заметно приободрился. Шумилов в беседу биржевиков не вмешивался, читал меню, полистал винную карту ресторана аж на сорока страницах. Цены были приличные, почитай, в Ростов можно было дешевле прокатиться.

Эйлер, для того, наверное, чтобы вовлечь Шумилова в беседу, неожиданно к нему обратился:

– Ну-с, а вы, Алексей Иванович, какой бы дали совет относительно покупки акций «Международного банка» на период до сентября?

Видимо, он принял Шумилова за человека, знающего толк в биржевой игре.

– В римском праве была замечательная норма: nemo e consilio obligatur – советчик не несёт ответственности за совет. Поэтому, мне кажется, спрашивать советы бесполезное дело, всё равно отвечать придётся лицу, принимающему решение.

– Алексей Иванович юрист, – засмеялся Смирнитский. – Он знает, как ответить, даже не зная ответа.

Рядом со столом бесшумно возник официант и застыл в ожидании заказа.

– Господа, настоятельно рекомендую: сегодня рассольник с почками отменный и шницель телячий по-венски – просто пальчики оближешь, – не удержался Эйлер, большой поклонник здешнего повара.

Сделав заказ, Смирнитский взял быка за рога:

– Мы ведь по вашу душу, Герман Густавович. Нужна ваша консультация.

– Да я сразу понял, что вы здесь неспроста. Вы ведь обычно в «Стрелке» обедаете, Пётр Семёно-

вич? Так что за дело?

– Видите ли, Герман Густавович, – начал Шумилов, – я действую по поручению моего клиента, весьма крупного, состоятельного землевладельца, который захотел вложить деньги в «Волжско-Уральскую

пароходную компанию». Вам известна эта компания?

– Да, очень хорошо знаю и компанию, и владельцев. Они имеют дело с нашим банком. Солидные клиенты, – с достоинством изрёк Эйлер.

Неслышно сновали вышколенные официанты. Незаметно, как бы сами собой, появились столовые приборы, изящный хрусталь, коньячный графинчик. Фердинанд Третий большое внимание уделял

холодным закускам, почитая их чуть ли не самым важным элементом правильного обеда. Поэтому гостям были предложены медальоны из говяжьих мозгов с взбитым сыром в обрамлении аппетитных жа-

реных гренков, телячьи «фляки» с белым соусом, распространявшим специфический аромат мускатного ореха, перца, майорана, салат из раков с сельдереем, осетрина с соусом из хрена.

– Так вот, мой клиент краем уха услышал о готовящейся продаже крупной доли этой компании… – продолжил Шумилов и замолчал на полуслове.

– Ну-у… – Герман Густавович озадаченно покрутил головой. – Я не знаю, откуда у вашего клиента такие сведения, лично я об этом слышу первый раз. Хм, я бы и сам купил… Компания эта богатейшая,

можно даже сказать – крупнейшая на Волге. Началась она с небольшого пароходства в Астрахани – возили арбузы. Было это с четверть века тому назад, году, эдак, в шестьдесят четвёртом или пятом. По-

том расширились, стали выходить в Каспий, далее в Урал. Принялись возить нефть, которую на Каспии Нобель качал, зерно, лес – всё, что можно. Теперь у них в каждом крупном порту по Волге свои

пристани со своими же запасами угля, а это, как вы понимаете, резко увеличивает рентабельность, потому что они сами заправляют свои суда. Ныне, того и гляди, захватят Дон, в ближайшем будущем станут

возить донбасский уголь, в Кривом Роге большой потребитель его. Чтобы продать свою долю в таком деле нужно… ну, не знаю… быть полным идиотом. Это как продать курицу, несущую золотые яйца. Могу сказать одно: даже если какая-то доля и будет продаваться, то никому постороннему её купить не удастся. Остальные совладельцы чужака не пустят. У них по закону приоритетное право выкупа.

– А если кусок жирный, не проглотят? Если доля в миллион, в полтора миллиона?

– Проглотят! – уверенно парировал Эйлер. – Для такого-то дела не найти полтора миллиона? Что вы, окститесь! В чулке, конечно, полтора миллиона не лежат, разве что у какого-нибудь безумного помещика, но всегда можно договориться о взаимоприемлемых условиях оплаты: оговорить рассрочку, взять кредит, наконец. Компания эта семейная. Её основали купцы Дубровины, два брата – Егор и Степан.

В дальнейшем к ним присоединилась и сестра, в замужестве Сичкина. Она пришла в компанию со своим капиталом и мужем; разумеется, попросила долю в прибылях.

– Когда это произошло? – уточнил Шумилов.

– Году, эдак, в семьдесят третьем, давненько уже, лет пятнадцать тому назад. Сейчас компанией реально управляют один из братьев, Степан Дубровин и тот самый Сичкин, муж сестры.

– А второй брат?

– Второй брат, Егор, умер несколько лет назад, а долю свою на дочь переписал. Дочь внебрачная, в грехе прижитая, росла без него. Он в своё время женился на богатой, приданое взял приличное. Детей в браке не было. Да, видать, совесть мучила. Религиозный был человек. А как овдовел – переписал дочку на своё имя, и зажили они одной семьей. А перед смертью все имущество ей отписал – и дома и долю в компании. Грехи молодости замаливал.

– А как фамилия дочери?

– Максименко по мужу. Этот Максименко интересным был человеком. Начинал приказчиком у Егора Дубровина, был его правой рукой в Донском отделении компании. Приглянулся он дочери хозяина, сделался членом семьи. Но недавно неожиданно умер. Какая-то тёмная история вышла с этой смертью.

– Так, так, – начал что-то понимать Шумилов. – А что же это за история, не знаете?

– Точно не скажу, не знаю. Мой коллега в банке, который этой компанией занимается, упоминал, что возникли нехорошие подозрения, обвинения, кто-то что-то пытался мутить, но признаюсь, сказано было без подробностей. Вот я и говорю, что семейство никого постороннего в дело не пустит. Даже ежели большой ломоть и будет выставлен на продажу, то другие члены семейства обязательно его купят. Повторюсь, они имеют на то преимущественное право.

– Как полагаете, Герман Густавович, сколько сейчас стоит дело Максименко: все их пароходы, пристани с отведённой под них землёю, керосин в трюмах, уголь на берегу, здания, наконец, средства на счетах?

– Ну-у-у… – банкир задумался. – Полагаю, никто вам точную цифру не назовёт. Но по моему суждению, всё это может уложиться не менее как в… Миллионов двенадцать.

– Они дважды эмитировали акции. Общая номинальная стоимость обоих выпусков составила полтора миллиона. Из ваших слов я заключаю, что акции хорошо отросли и стоят сейчас много больше номинала.

– Вне всякого сомнения.

– Ну, что ж, придется мне разочаровать моего клиента. Спасибо вам за ценную справку, Герман Густавович.

– Мне пора господа. Приятного вам аппетита и до встречи. – Эйлер не спеша поднялся и отяжелевшей походкой направился к выходу.

«Да уж, сложно сохранять олимпийскую форму, ежедневно здесь обедая», – подумал Алексей Иванович, провожая его взглядом.

Обед действительно получился роскошный. За закусками последовал рассольник с почками, который так понравился Эйлеру, затем кролик в лимонном соусе и блинчики с яблоками. А на десерт было подано изумительно нежное суфле с черносливом, украшенное сверху дольками персика. Пётр Семёнович, видимо, привыкший к такому ежедневному изобилию, поглощал блюда с аппетитом, а для Шумилова всего вышеперечисленного оказалось слишком много. Впрочем, он, по словам матушки, всегда был «скучным за столом человеком», в том смысле, что кулинарных изысков не любил и не понимал, а потому кормить его было совсем неинтересно. По дороге домой Шумилов пытался тщательно обдумать всё, что удалось узнать за день.

«Барынька получила капиталы от отца, – размышлял он. – Но посвятила ли она в свои планы остальных совладельцев компании? Известно ли им об этой её странной затее? Или, наоборот, Александра действует по их прямой указке? Не получится ли так, что на каком-то этапе нашего взаимодействия выскочит, как чёртик из табакерки, какой-нибудь представитель клана Дубровиных и не начнёт ли выдвигать новые требования и ставить новые условия? Хотя… Кто знает, какие отношения в их семействе? Ведь бывает и так, что родные по крови люди живут друг с другом, как пауки в банке. Тут ведь миллионные капиталы. Люди и за меньшие деньги часто готовы друг другу глотку перегрызть. Так что же происходит? Александра Егоровна владеет большой долей в компании, но, видимо, в силу каких-то причин намерена эту долю продать, причём как можно скорее, дабы вложить деньги в землю. Иного происхождения больших наличных денег у Александры Максименко я пока не вижу. Что дальше будет с землёй, которую она намерена купить, неясно, у Максименко нет определённых замыслов. Похоже на то, что задача Александры Максименко состоит именно в том, чтобы увести свой капитал из „Волжско-Уральской компании“. Но зачем? С точки зрения здравого смысла глупо лишаться такого постоянного и надёжного источника дохода. Значит, есть у Александры причина куда более веская. Возможно, капитал уводят, чтобы довести компанию до формального банкротства… Но зачем?! В любом случае, это очень отдаёт мошенничеством или, по крайней мере, игрой на грани дозволенного законом. А меня, похоже, Александра Егоровна хочет использовать вслепую, как лафонтеновскую обезьяну, таскающую каштаны из огня».

Неожиданно размышления Шумилова приобрели несколько иное направление: «В 1873 году сестрица пришла к братьям со своими деньгами, попросилась, так сказать, в дело. В том же году появился первый выпуск акций. Каким-то образом они его разделили между собой – братья, сестра, возможно, её муж, сейчас неважно, в каких долях. Появление акций формально обозначило некий новый этап в развитии пароходного предприятия. Проходит девять лет, и в 1882 году эмитируется второй выпуск акций, в четыре раза больший предыдущего. Очевидно, что сие событие также знаменовало собою некий весьма важный этап». Шумилов догадался, что, возможно, именно тогда Егор Дубровин овдовел и формально удочерил «грех молодости» – Александру Максименко. В то время ей должно было быть что-то около семнадцати лет. Появление нового близкого родственника каким-то образом обеспокоило прочих дольщиков, потребовалось уточнить позиции, выяснить, кто и чем владеет. Да и компания значительно разрослась. Вот тогда-то и появились акции второго выпуска. Возможно, уже тогда Александра получила какую-то часть, а после смерти отца наверняка унаследовала львиную долю его акций. И ещё одна немаловажная деталь. Никак нельзя было не заметить того обстоятельства, что Александра Егоровна мало походила на безутешную вдову, недавно похоронившую любимого мужа. Вернее, она совсем на таковую не походила. Траура дамочка не носит, и если бы про неё не сказали, что она вдова, так Алексей ни за что бы об этом не догадался. «И что за история со смертью её мужа? – спохватился вдруг Шумилов. – Тёмная история, по словам

Эйлера, кто-то что-то пытался мутить. Уж не там ли сокрыта отгадка всех этих непоняток?»

Шумилов прекрасно знал, что обычный человек стремится действовать привычными схемами. Людей мыслящих нетривиально, способных на оригинальные комбинации, гораздо меньше, чем принято думать. И если Александра Максименко склонна использовать людей, в чём и заподозрил её Шумилов, то, вероятно, точно так же она вела себя раньше с мужем и отцом. Пока человек ей нужен, она окружает его вниманием и заботой, когда нужда пропадёт, она, скорее всего, выбросит его, как тряпичную куклу. Может быть, Шумилов ошибался. Но что-то подсказывало ему, что он верно понял эту женщину.

Итак, в Петербурге всё сложилось столь удачно, что Алексей Иванович справился с делами практически за сутки.

На следующий день после обеда у Фердинанда Третьего он забежал в свой кабинет в «Обществе взаимного поземельного кредита» и из реестра «закладных листов» выписал пару дюжин вариантов заложенных участков, могущих теоретически представить интерес для Максименко. Это всё были крупные поместья с оценочной стоимостью более ста тысяч рублей; кредиты под их залог должны были быть погашены в течение ближайших двух месяцев, однако, владельцы этих земель уже уведомили «Общество» о том, что, скорее всего, выкупать их не станут. Это означало, что в скором времени эти поместья окажутся выставленными на торги. В обратный путь Шумилов отправился дневным поездом. Дорога с севера на юг через пол-России немало развлекла его. Уютное отделение в пульмановском вагоне с диванами, постепенно меняющийся пейзаж за окном – от мрачных псковских ельников до светлых берёзовых перелесков к югу от Коломны, а главное – приятный попутчик, оказавшийся доктором из Екатеринодара, скрасили Алексею Ивановичу сорокачасовое путешествие.

Доктор оказался человеком вдумчивым и наблюдательным, кроме того, обладал несомненным даром рассказчика и поведал Шумилову много интересного о последних достижениях современной медицины от психиатрии до гомеопатии. Попутчик оказался хоть человеком немолодым, но неугомонным, ему было всё вокруг интересно. Узнав, что Шумилов юрист, он принялся с жаром обсуждать преимущества и недостатки суда присяжных и всей отечественной судебной системы. Оказалось, что он следит за всеми громкими процессами в Москве и Петербурге.

Распростившись с ним в Ростове, Алексей Иванович ощутил лёгкую грусть: живёт такой вот самый обычный доктор в провинции, безропотно тянет свою лямку, в любую непогоду безоговорочно срываясь к больным и страждущим, безо всякого пафоса делает большое и нужное дело, оставаясь оптимистом, неугомонной душой…

Побольше бы таких людей России, глядишь, и жизнь вокруг совсем иной бы стала…

4

– Алёша приехал! – навстречу вошедшему на террасу брату радостно бросился Димка. – А мы всё гадали, когда вернешься. Я хотел поехать на вокзал к петербургскому скорому, да мама сказала, что ты наверняка только завтра появишься.

– У меня, братец, строгое приказание: как приедешь, немедля везти тебя к Александре Егоровне. Мне за тебя досталось, – похохатывая, говорил Сергей, обнимая брата, – наша Дульцинея шибко обиделась, что ты сорвался в Питер, не сказав ей ни слова и не простившись.

– Даже так? То есть я теперь обязан уведомлять её о своих планах… А ведь я ей говорил, что должен буду поехать в Питер, просто не сказал, когда именно. Сергей посмотрел на Алексея уже без усмешки, внимательно.

– Вижу, в столице что-то случилось? Настроение… какое-то не то…

– Всё расскажу. Чуть позже. Вот пойдем купаться…

Спустя пару часов братья сидели на мягкой травке у воды, на их любимом донском берегу, где над водой простёрла свои сучковатые ветви старая ива. Вода мягко накатывала на песчаную отмель, шевеля мелкие камушки и поднимая песчинки. На неё можно было смотреть бесконечно, и эта ритмичность навевала умиротворение. Вот только у Алексея настроение было весьма не благостным. Он подробно рассказал старшему брату о поездке и признался в своих крепнущих подозрениях.

– Мне вполне по силам устроить для Александры Егоровы красивую комбинацию по покупке земли с дисконтом. Но для этого я должен быть уверен в её человеческих качествах.

– Не вижу связи одного с другим, объясни, – попросил Сергей.

– Объясню на примере. Скажем, шесть лет назад некий князь решил взять в нашем «Обществе» кредит под залог имения. Имение большое, окультуренное, там и запруда с зеркальным карпом, там и строевого леса двадцать тысяч десятин, и пасеки, и прекрасный дом, да не один, другими словами, чёрта лысого разве что нет. Всё это богатство оценивается нашими специалистами, скажем, в четыреста тысяч. Князь получает кредит на сорок процентов от оценочной стоимости, то есть сто шестьдесят тысяч со сроком погашения через шесть лет. Процент для нас неважен, поскольку князь в пух и прах проигрывает деньги в Ницце и возвращать кредит не собирается, о чём за полгода официально нас уведомляет. Итак, в распоряжении «Общества» оказывается прекрасный надел, который пойдёт на торги для погашения возникшей со стороны князя задолженности. Перед его постановкой на продажу на место выезжает представитель «Общества» для того, чтобы оценить нынешнее состояние заложенного имения. И тут начинается самое интересное…