Слова шагов. Сборник стихов

От автора

Ходьба – дело ритмичное. Не знаю, располагает ли к сочинению стихов простаивание в автомобильных пробках, но привычный пеший путь на работу располагает точно. Звуки по-разному настроенного, в зависимости от времени года и количества выпавших осадков, асфальта, цветомузыка светофоров, графика "зебр" – все участвует в процессе. Стены, крыши, карнизы, ограды, витрины, газоны, деревья, машины, прохожие, велосипедисты, собаки, голуби – либо ложатся в строку, либо становятся первыми слушателями. По-видимому, к сочинительству походя Город относится снисходительно, так как до сих пор ни разу не наехал транспортным средством на пребывающего в рифмопоисковой отключке автора. Во многих стихах, включенных в этот сборник, не сложно выявить творческий метод «что вижу – о том и пою». Но, все же, не во всех. Ведь, идя привычным маршрутом по знакомым улицам, всегда рискуешь погрузиться в себя и извлечь оттуда что-то неожиданное. В общем, вот они – слова шагов.

Лето в городе

Тополиный снег на воде,

город держит лето в узде.

Чем черней очки на глазах,

тем виднее трензель в зубах.

Чем длиннее ось каблука,

тем короче корда в руках.

И чем злее по жести град,

тем теснее ряды оград.

Только лезет из их щелей

зелень зелени зеленей.

Мокрый сад как саванна пуст,

полыхает на солнце куст,

и река жует облака,

и у голубя булка мягка,

кряква крякает на пруду –

лето город ведет в поводу.

Октябрь

В конце октября никуда не деться от города,

когда лампы и сумерки вступают в свои права.

Вечерами все дольше припадки рекламного голода,

но Нева еще, словно Серая Шейка, жива.

Итальянцы с фонтанами подаются к югу,

заподозрив неладное в шинельной спине на углу,

и индейцы с цыганами жмутся друг к другу,

чтобы сесть без билета на ночную метлу.

Без листвы и японцев обнажаются храмы –

желто-белые и из красного кирпича,

и дежурят на остановках ученые дамы,

все понимая и великодушно молча.

Начинаю, как лошадь, косить в сторону глазом,

зная, что никому ничего не должна.

Но ограды чугунные клеят кленом и вяжут вязом,

и манежем бульвары ложатся – скачи до дна.

Улисс

Ты предприимчив и прищурен

в сезон своих семейных бунтов,

и вновь стремишься к жизни утлой,

де факто, впрочем, не де юре…

Ну, что ж, подходит этот город

для смелых одиссей воскресных –

и древнегреческая пьеса

на крыше Зимнего, и холод.

Нежна японская сушилка

под боком «Идеальной чашки»,

но нас не взять теплом домашним,

сегодня мы не лыком шиты.

Прочны слежавшиеся сети,

тем паче, что Улисс – не мальчик,

но жив пластмассовый стаканчик,

и парадняк эгейски светел!

Снег

Как монолог из пустоты,

весь величаво-театральный,

выходит снег из темноты

на фоне арки триумфальной.

В сапожках мягких князь балконский

выносит сам себя в подарок

массовке яблочной и конской

и гасит город как огарок.

И время замедляет бег,

тучнеет, ёжится, зевает,

и длинный позапрошлый век,

как шлафор, на ночь надевает,

и на диване плющит бок

про Тушиных, Толстых, Тучковых,

пока мобильника звонок

не возвестит о темпах новых.

Новогодняя тоска

Шахматисты предсказуемы.

В черной клетке декабря

ты сражаешься с безумием,

а безумие, горя

черным пламенем в мозгу,

вертится ферзём в снегу.

Завтра ты мне позвонишь.

С равнодушием отточенным

я, сражаясь с многоточием,

объявлю ничью, малыш.

Снова голая доска –

новогодняя тоска.

Африканская метель

Слепая ночь

вращает вьюжит

язык верблюжий как Алжир

заплеванный фонарь не хочет

слюны метельной

что до дыр

прожгла котел

в котором ужин

варила тьма из мух це-це

скрипучий фартук отутюжен

косые тени на лице

от жутких цен

писала мелом

кидалась в золото витрин

и уносилась прочь на белом

верблюде черный бедуин.

Оттепель

На фоне оттепели красные кусты,

грустят о Грабаре и крепком хрусте,

а на развалах парниковых Прустов

под пленку прячут от лихой воды.

Опять звучит гнусавый British rock

в отсеках музыкальных магазинов,

и отползают сиверские зимы

все дальше, дальше, дальше на восток.

Надев свой идеальный waterproof

по Петербургу вновь Европа ходит,

и, не врубаясь в темы половодий,

стыдит его, как Кенга Крошку Ру.

Начало года

Январский минус студенистым клеем

скрепил углы расшатанной зимы.

Бельишко на деревьях посвежее,

на небе покомпактнее дымы.

Год еще свернут в чуть початой почке,

темнеет точкой в икряном желе,

растет личинкой на краю желточном,

клубится пухом в мутном киселе.

Но, как птенец, уже чего-то хочет,

уже ждет пищи из стихов и дел.

И предыдущий был прожорлив очень.

И что? Все съел, вспорхнул и улетел.

Серая весна

Во вторник серая весна

проснулась в ледяной постели

и тихо выползла из щели

сырого ветреного сна.

Скис размороженный газон,

и по туннелям водосточным

поехал трубный слепок точный,

усталой стужи гулкий стон.

И все собачьи кренделя

поплыли бежевой палитрой,

и новой жизни прикус хитрый

сверкнул из серого нуля.

Наводнение

Ура, начинается переворот!

С запада западный ветер идет.

Западный ветер гонит Неву.

Вверх по течению волны плывут!

На волнах барашки – кудрявые спины.

Ограду бодают, вот-вот опрокинут,

вот-вот побегут по ступеням вперед.

Стадо морское в город идет!

Первыми, кажется, поняли чайки,

что западный ветер берег качает.

Ну, а потом закивали баржи,

что ветер сегодня не будет кружить

все рядом да около, возле и вместо,

что ветру безумно сейчас интересно

попробовать вылить, как краску на лист,

на улицу реку.

Литейный повис,

и Троицкий – смотрят, чем кончится дело.

Похоже, Нева и сама захотела

сбежать из загона, рванулась сильней.

Осталось немного!

Ну, прыгай скорей!

Некопенгаген

Ты так солнечно некопенгаген,

так тропически неантверпен.

У тебя – ни тяги к бумаге,

ни background’а зыбкой тверди.

Твой участок земного диска –

заповедник для белых пятен.

В нем все дико, дремуче и близко.

Он так темен, и так – понятен.

На Зверинской

На Зверинской стада голубей

у бутика «Палома Пикассо»

игнорируют злобу дверей,

что изводятся черным и красным.

На Зверинской сезон пыльных бурь,

и апрельская жалкая дерзость

все зудящую студит лазурь

и метет подворотнюю мерзость

в черный омут, в кубический двор,

где, вдали от таблоидной сплетни,

алкоголичий разговор

согревает змеенышей смерти.

TAMPAX for men

Маленькая и мягкая впитывает идеально

яркую жизнь опытного мужчины.

В детских глазах – ничего зеркального,

сплошные незабудки без особых причин.

Кризис среднего возраста придумали критикессы,

живущие со спаниелями и сигаретами «More».

Нам ли, малопьющим и многообещающим балбесам,

обращать внимание на их цифровой укор?

Девушка на стадии поиска новых картинок

не станет заморачиваться – не построил, не написал.

Мы им еще покажем. Правда, котенок?

Завтра. Сегодня я что-то немного устал.

Сентябрь

Тромбонист А. Канунников,

летний слив конденсат,

для прокуренных умников

начинает играть.

Начинает раскладывать

этот пляжный сумбур

на горение адово

и махровую дурь.

Осеняя иронией

утомленный причал,

саммертаймит историю

про любовь и печаль.

Прячут ноги красавицы,

брызжет золотом медь.

А, пожалуй, мне нравится

никого не иметь.

Яблоки

До нас доносятся яблоки –

розовые зяблики,

бледно-зеленые круглики.

А мы – городские гуглики,

не дачные и не смелые.

Пакеты не очень белые.

На них снизу капли лужные.

Они глубоко нам чуждые.

Их гость приносит украдкой,

ставит на наши тапки.

Заденешь ногой или стулом –

выкатываются разгулом,

идут писать по паркету

забытое слово – лето.

Усталость

Усталость вносит коррективы

в красиво сверстанные планы,

пускает по боку массивы

разархивированных данных,

уводит мягко и дождливо

от лезвий капельного края

туда, где в блочную сонливость

ячейки Купчино впадают.

Где лоскутки линялых лоджий,

скорлупки кафельного тлена,

где жизнь живая невозможна

и продолжается смиренно,

где в геометрии бездарной,

набитой перхотью бумажной,

покорно моется кустарник,

скользя по ржавчине гаражной.

Облака

Как они плавают в своих

воздухоплавательных парках!

Как ярко светятся на арках,

на арках неба голубых!

Как дружно борется их club

за непрерывность белых гонок,

как шерстяной очесок тонок

истаявших от бега лап!

Ну, а внизу – тяжелый пир

идет от жажды до увечья,

и тонет в грозном красноречии

наш водоплавающий мир.

Утро библиотекаря

Город ползет на лихое дело –

гонять по безналу двуглавых куриц.

Город объелся транспортным джемом

и не влезает в штанины улиц.

Дождь украшает асфальт кругами,

желая потрафить коням железным,

но белые фары глядят волками

на безлошадных – лезут и лезут.

Лужи полны тополиным пухом,

липовым цветом, кленовой керенкой.

Иду на работу – тревожить духов,

пить чай и смотреть, как линяет дерево.