Рассказы

–Мне лучше не бывает.

–То есть счастлива до кончиков ушек?

Она молчала и улыбалась.

–Я знаю, что да.

–Чуть-чуть разве что.

Я засмеялся.

Когда я принес поднос с фруктами, кофе и сладким, Мэри уже засыпала.

–Фрэнк. Возьми меня за руку.

Я послушно сел на острый край зловещего ложа, в котором растворялась моя жена, и погладил ее бледные пальцы.

–Я не хочу засыпать, – слишком грустно прошептала она.

–Ну же, это ничего. Завтра будет новый день.

–А мне так нравилось сегодня. Кто открыл окно?

–Я открыл, любимая.

–Ты ведь все время сидел здесь.

–Тогда, наверное, ветер.

–Да, он шумит, не переставая, уже который час.

–Я закрою. Спи, пожалуйста.

Не было ветра, как и не было шума. Были только я, Мэри и ее опухоль. И двое из нас соревновались в невидимой гонке за внимание. Увы, я начинал проигрывать.

–Фрэнк, не отпускай меня, пожалуйста.

–Я держу тебя, держу.

–Я не чувствую твоих рук.

Мы плакали. Оба тихо и очень сильно. Я посмотрел на часы. Четыре минуты после полуночи.

–Все верно,– прошептал я.

–Пожалуйста, держи меня за руку, любимый.

Я сжимал ее ладони до хруста костей, но она не знала этого.

Мы лежали в темноте. Воздух пах кофе, невысохшей краской и несправедливостью. Нас было трое: я, Мэри и ее опухоль. И двое из нас не увидели утра.

Идеальное свидание

Смеркалось. Ты сегодня уже не уснешь, Чарли, как ни старайся. Деревья шептали что-то о дожде, наивно чихал вечер. Что-то не так сегодня с огнем, словно атрофировались его выносливые мышцы. Мотыльки у костра кружат театрально медленно. Вот и мурашки. «Что-то не так сегодня со всеми вами, мне ведь не кажется?»Чарли то и дело закусывал губу и хмурил брови, не подозревая, как странно выглядит эта нескладная пляска лица. Липкие тени ресниц тревожно тряслись. Есть только один человек в мире, который знает, что делать во всех этих катастрофически странных ситуациях.

–Папа…

–Да,Чарли?

–Есть серьезный разговор.

–Серьезнее чем починка единственной газонокосилки?

–Серьезнее, чем все.

–Дело в твоей учебе?

–Дело в моей любви.

Мистер Гилмор вдруг сосредоточенно и обстоятельно взглянул в окно на старые острые доски и зачатки газона, словно среди прочего тут была и сердцевина любви или хотя бы ее аромат.

–В любви?

–Да,папа. Я пропал. Влюбился в настоящую француженку. В такую изящную, странную француженку, которая всегда сама себе на уме. Всего лишь однажды посмотрел, и то мельком. Почему-то захотел смотреть еще и еще, такая дурацкая привычка влюбленных. Ты спросишь «Красивая?». Конечно. Ты, наверное, захочешь узнать еще кучу всего, но лучше оставь это. Я еще не особо в ней разобрался.

–Француженки это серьезно, сын. Так просто из твоей головы не уйдет, уж я молчу о сердце. Что будешь делать?

–Я хотел спросить у тебя. Все бы ничего, но есть одна деталь. Она не очень броская, но все же немного смущает меня.

–Нет. Забудь эту деталь. Ты говоришь, что влюбился, так? Какая она? Только одно слово, пожалуйста.

–Серьезная.

–Настолько, что про нее хочется сказать «мэм» или «мадам»?

Чарли оживленно закивал. «Прямо в цель!»

Мистер Гилмор на секунду замешкался, отыскивая верное слово, а потом решительно произнес.

–Так завоюй ее, как настоящий кавалер.

–Для этого, наверное, нужны цветы?

–Для этого нужно терпение и фантазия. Девушки любят загадки, попробуй сыграть на этом. Понял о чем я?

Чарли кивнул. «О чем это он?» – подумалось ему.

–Она может сначала поведет носом, такие уж они, эти француженки, но ты будь чуть настойчивее.

Отец Чарли был суховатым на эмоции и строгим человеком. Редко он заговаривал с сыном первым. Но Чарли знал: перед ним самый добрый и мягкий человек , и ему казалось, что отцовскую теплую душу беспричинно обернули в загрубевшее тело.

Когда Чарли было 6 лет, он подошел однажды к нему весь в слезах и закричал

–Папа, там мальчишки сказали, что я похож на Крокобоклю и долго смеялись!

Отец вдруг очень удивленно на него посмотрел и спросил

–Сын, ты видел Крокобоклю?

Не зная, что ответить, Чарли заикался, теряя слова.

–Ну же? Хоть раз?

–Н-нет. – выдавил мальчик, пытаясь припомнить что-то подобное.

–Может, ты слышал истории о нем? Ну? Я так и думал.

Лицо мистера Гилмора покрылось налетом глубокого разочарования. Он схватил клочок бумаги и непринужденными штрихами изувечил белую поверхность.

–Смотри же.

На листке восседал рыцарь – затрепанный, но заслуженный идеал всех мальчишек.

–Это? – озадаченно спросил Чарли.

–Разумеется. И никто другой.

–Но папа…-недоверчиво начал тот.– Отчего же у рыцаря столь глупое имя?

–Ха! По-твоему «Чарли» чем-то лучше? Да в те времена тебя засмеяли бы, дружок!

Чарли вдруг сделался очень серьезным.

–Так значит, я – Кро-ко-бок-ля?

–Ну, это не я тебе сказал.-отвлеченно заметил отец, смахивая опилки.

Мальчик встал и ,деловито задрав нос к небу, вышел во двор.Теперь и он знал, что ответить.

Таких историй можно вспомнить сколь угодно много, правда – в одном : Чарльза воспитывал невероятно умный, внимательный человек, облаченный в диковатую кожуру беспристрастия. Не стоит удивляться, что парень вырос с чувством извечной любви и уважения, всегда звенящим изнутри.

Что же касается француженки (а о ней стоило бы сказать пару слов), так то была совершенно непонятная фигура. Она приехала в их тихий городок совсем недавно, во всяком случае, Чарли заметил ее всего как три недели четыре дня и девять часов. Работала в кондитерской лавке почти каждый день. Жаль, что существует пресловутое «почти». Всегда было довольно милой и в меру сдержанной с каждым, кто имел честь выбирать дивные французские булочки под ее покровительством. Красила губы алой помадой, а вечером съедала ее: за две минуты до закрытия. В уголках ее глаз были еле заметные морщинки. Вероятнее всего, она часто думала о них и склонялась к мысли, что они портят ее: предают ее молодость. Но нет, совсем нет. Подобно хвостикам проворных ласточек они улыбались вместе с ее глазами, а Чарли улыбался им вдогонку. Зачастую вместо «пожалуйста» она говорила «sil vo pluit», а потом смеялась и извинялась. Все эти детали Чарли буквально проглатывал и жадно искал другие. Ему хотелось знать все, и он неустанно прятался за витринами, разглядывая ее глаза, губы и привычки. Ему хотелось знать, кто за ними прячется. Ему хотелось. «У обычной девушки нет столько чар, чтобы не только захватить мой ум, но и похитить смелость. У такой – еще как!»

Они разговаривали лишь однажды. Заметив его незаинтересованность в покупке, миледи услужливо спросила:

–Может, вам нужна помощь?

Чарли уставился на нее испуганно.

–Кажется, так.

Ее глаза спрашивали, а он их не слушал. Зачем кого-то слушать, когда можно вот так любить ?

–Я немного не в себе.– наконец вымолвил он.

–Воды?

–Да. Пожалуйста.

Француженка заботливо налила воды из кувшина и протянула Чарли.

«Кисти! Какие невообразимые кисти рук!»

–Вензель?Буше?Птифуры?

«Я идиот. Обычные кисти. Как кисти могут быть невообразимыми?»

–Вы словно немного озабочены чем-то. – безуспешно пыталась она разворошить Чарли.

–Немного.

Эта дивная женщина благоухала своими горячо любимыми Chanel( что поделать, истинная француженка) и неким иным миром, взрослым и тягучим, словно мед. Обронив на Чарли очередной взъерошенный взгляд, она задумалась.

– Ты славный. – сказала она, и эти два слова связали в прочный морской узел мальчишеское сердце.

Чарли шумно сглотнул, как ему показалось, сотню остроугольных камней.

–Но знаешь, пора нам идти. Уже 20:03. Ну же, не смотри так грозно. – рассмеялась алогубая продавщица сладостей.

–Как Вас зовут?

–Аурели. Аурели Делоне.

–Аурели Делоне.

–Да.

Мальчик выбежал из магазина, оставив свою Аурели в замешательстве с пылинками любви на волосах. Он все бежал и бежал,пока не потерял запах Chanel и эклеров, шелест льняного платья, бархатный вопросительный взгляд и способность дышать. В этот миг он и принял свое решение.

Деревья купались в сумерках,а Чарли в раздумьях. Где взять те секреты, что пленят сердце Аурели. Откуда черпнуть мужество, необходимое,чтобы не впадать в летаргию каждый раз, когда ее раскосые глаза смотрят в упор?

–Вы,я вижу, все в той же лихорадке, Мистер? – В дверях стоял отец.

Кровать скрипнула под тяжестью окаменелых костей.

–Сигарету? – спокойно спросил старший Гилмор.

–Папа!-вскрикнул возмущенно Чарли.

–Что?

–Не курю. – Ответил мальчик, хотя совершенно точно не это хотел сказать.

–Это правильно. А я вот – курю. –Как-будто открыв свой секрет, сообщил он.

–Я знаю,– напомнил Чарли.

–Плохо?

–Курить? Пожалуй.

–Вот и я так думаю.

–Так чего же ты?

–Хотел заняться чем-то плохим. А людям вредить не хотелось.

–Решил вредить легким?

–Кто-то же должен за все платить.

–Верно. – Чарли все не мог понять, отчего отец столь странный.

–Ну. И о чем ты тут думал?

–О разном,– уклончиво, но крайне однозначно пробурчал мальчик.

–А по мне, так об одном.

Повисло молчание, но нет, не то неловкое, что разъедает беседы, делая их неуклюжими и неуместными. Благозвучное, мягкое молчание, которое так любили в доме Гилморов.

–Бабушка твоя сказала бы: «Эх, милый, не забивай ерундой голову. Главное сейчас – учиться!»

–Так бы и сказала,– кивнул Чарльз.

–А я вот не люблю бабушку в этих делах. Будет ли твой мозг исправен, коли душа бьется в муках? Ты не впускай предателей-сомнений в свою голову, сынок. Надо – значит, надо. А женщину эту понять не пытайся, с этим у них у самих проблем хватает.

–Я все понял, папа.

–А математику ты все-таки сделай! – бросил отец, прежде чем дверные петли прогудели свою грустную песню.

Лунный свет облизнул мальчишеские щеки, и где-то на стыке двух миров Чарли уже вел в кино Аурели, а там смеялась как-будто это ей исполнилось семнадцать.

Аромат печеной сдобы уже начал ласкать ноздри и щекотать нервы. Солнце сегодня не на шутку обнаглевшее. «Сегодня я скажу ей.» – повторял Чарли снова и снова, пока ноги его плелись по ступенькам «Boulangerie Francaise». Вот и мисс Делоне. Вот и она.

–Ах, вот и вы,– заулыбалась Аурели. Обязательно ей было улыбаться так медленно и очаровательно?– Убежали вчера, словно я обидела вас. – Говоря, она расставляла стаканы по местам, перекладывала то и дело с места на место все, что попадало под руку – словом: ворошила этот мир, не забывая при этом о самом главном: сердце Чарли по-прежнему в ее шелковых узах. И как она только все помнила?

–Я должен передать вам кое-что. Наверное, должен.

–Заказ?

–Нет. Кое-что лично для вас.

–Есть ли там что-то о любви? – спросила она, словно любовь – легкий анекдот, случайная фраза.

–Пожалуй. –Смутился Чарли.

–Читай же вслух. Хочу услышать каждое слово.

Робко, сухими мозолистыми подушечками пальцев парень развернул листок.

«Давайте не будем дышать так громко,

Ведь мне придется зажмурить глаза.

И снова в крови заиграют иголки,

И вновь в голове разразится гроза.

Давайте не будем стоять так близко,

Ведь я захочу унесть ноги прочь.

И снова застыну кривым обелиском,

Царапая небо и слушая ночь.

Давайте не будем моргать так синхронно,

Давайте не будем так громко молчать.

Ведь я захочу бормотать монотонно,

И снова глазами безмолвно кричать

Давайте не будем, прошу Вас, не будем!

Иначе придется мне Вас полюбить.

А строки( что выше), пожалуй,забудем.

Коль скоро безудержный пыл остудить

Еще нам не поздно.

Не поздно?»

Не решаясь поднять глаза, Чарли продолжал разглядывать плоды собственных трудов, в исступлении впериваясь в одни и те же строки. Признаться, последние строки он додумал на ходу.

–Ох. – Выдохнула, наконец, мисс Делоне. – Немного веет стариной, не находишь?

–Вам так кажется?

–Да! Мне нравится это. Ох, мне очень нравится. От кого это?

–Я не знаю.

–Не замечала я, что кто-то мог бы быть столь влюбленным. Это огорчает меня.

–Я не знаю.

–Чарли, как ты получил эту записку?

–Нашел у вас на пороге. Вы знаете мое имя?

–Ах. Я поняла. – Улыбнулась она резко. – Что? Да, знаю, вчера спросила у торговки брусникой. Сколько тебе лет?

–Не так уж и мало.

–В самом деле? – Иронично спросила Аурели.

–А вам?

–Не так уж и много.

–Насколько немного?

–Кажется, ты начал странную игру.

–Кажется.

– Так вот: настолько, чтобы тебя не смущать.

–Это верно, я не смущен.

Звучало, как ложь, но едва ли. Как только парень вошел в кураж, всякое стеснение, смущение и прочие оковы растаяли, как утренний туман. Ему хотелось спорить, пререкаться, а между тем просто смотреть и безвозвратно влюбляться.

–Не слишком ли «громко, близко и синхронно», Чарли?

–Чересчур для одного дня. – Улыбнулся он, и, прихватив кожаную отцовскую куртку, зашагал к двери.

–Придешь завтра?

–Приду завтра.

Аурелия Делоне засмеялась совсем как во сне и тут же отвлеклась на блики, играющие в волосах.

Что еще более прекрасное и странное ты можешь пожелать сегодня, милый Чарли?

Теперь, в чертогах своей тесной уютной комнаты можно было рассматривать собственные воспоминания, как камушки из шкатулки с детскими ценностями, и сладко смаковать каждым словом, ужимкой, взглядом и запахом. И совсем чуточку своей храбростью. Откуда она только в нем заплескалась? Но не это главное, конечно, нет. Наконец-то можно было жить. Ох, как приятно было проводить вечер в этом задыхающемся от счастья ожидании. Стоило подумать и о моральном аспекте этого общения, но не сейчас, потом, завтра, никогда. Однажды шоколад растает на твоих руках, мотылек растворится в свечи. Однажды стрелки часов безразлично дрогнут, обозначив конец жизни, чуда или мгновения. Однажды, но не сегодня.

На следующий день Чарли с самого утра караулил вход в кондитерскую. Уже издали заметив танцующий французский шаг, он в нетерпении затоптался.

–Доброе утро, Чарли. – Нежно сказала она.

–Доброе утро, Аурели Делоне.

–Сегодня ты рано.

–Сегодня я вовремя.

–Ждал продавщицу вкусностей, чтобы сказать что-то важное или же снова нашел записку на пороге?

–Спросите об этом меня или торговку брусникой?

Томное вкусное молчание будоражило обоих. Она достала ключ и потянулась к замочной скважине, когда Чарли вдруг закричал.

–Нет! Не ходите на работу! Не сегодня.

Аурели внимательно оглядела его с ног до головы, словно он швырнул в нее камень или поцеловал. (Какие еще безрассудные поступки делают в отчаянные «семнадцать»?)

–Предлагаешь поиграть в безумных безумцев, а, Чарли?

–Да, настаиваю, заставляю, предлагаю и прошу.

Она не отвечала.

–Ох, нет. Даже не пытайся смотреть на меня, как на ребенка. Это убьет меня. – Разорвав условную дистанцию, фамильярные, но чем-то приятные языку оттенки официального уважения, плюнув в очевидную недосказанность, Чарли сказал то, что сказал. – Если так – я лучше уйду.

Ее глаза по-прежнему ковали сталь, сейчас они, очевидно, принимали важное решение.

–Могу ли я взять плащ? – Наконец, произнесла она.

Парень облегченно кивнул.

Дни, которые выпадают из общей колеи, или же жизнь, которая была лишь предисловием к ним. Что люди находят друг в друге так внезапно, словно почуяли родной запах? Запах дома.

–С тобой мне тепло. Кажется, что сейчас кто-то заиграет на гитаре, принесет вареную сгущенку, и ты пропадешь в этом всем, забудешь собственное имя.

–Сперва я думал, ты очень серьезная. Этакая железная леди прямиком из Франции.

–Ты думал о лишнем. Мне двадцать девять, а не пятьдесят. Но все-таки и не семнадцать.

–Вот уж не стоит огорчаться. Всегда только топчешься на пороге жизни – той, о которой все говорят, о которой ты читаешь в книгах и мечтаешь. Всегда кажется, вот-вот закончится пролог, начнется самое главное.

–А потом вздохнул, задумался – тебе двадцать девять. Ты вроде та же, а все-таки половицы уже поскрипывают, цветы стоят в другом углу – что-то определённо поменяли местами, разбили, склеили, купили, создали и украли. И думаешь: «Больше не отвлекусь, не шелохнусь! Буду наблюдать за каждой вещицей.» Зевнешь – тебе сорок два. Этого я боюсь, Чарли.

–Почему ты пошла со мной?

–Слышал фразу «влюбился, как мальчишка»? Ты – тот мальчишка, из этой фразы. Она о тебе. А в меня никогда не влюблялись, ты знаешь. Вот так. Иногда мужчины говорят о любви, но мне всегда казалось, что они и слово то это помнят по случайности, а сущность и вовсе утеряли в иных возрастных границах.

–Я не хочу жить в тот день, когда мы почувствуем, что нельзя обойти стороной некоторые вещи. Пообещай, что мы не допустим этого. Этого дня не будет. В утро, когда люди отовсюду начнут кричать, и мы будем их слышать – в это самое утро мы прекратим.

Аурели вздохнула болезненно и гулко и протянула руку.

–Я так не хочу, Чарли.

–Я тоже.

Рукопожатие закрепило их слова.

–Тридцать дней.

–Почему же?

–Я все взвесила. Определенно тридцать.

–Мы превращаем все в какие-то игры, Аурели. Это, наверное, неправильно.

–Начать думать о них – уже не так-то легко и хорошо.

Чарли недолго помолчал, взвешивая завязавшиеся отношения и их последствия.

–Думала ли ты хоть секунду, что это неправильно?

Тонкими руками француженка обняла Чарли.

–Даже две. А потом плюнула. У моего сердца каникулы.

–И никогда больше я не встречу даже бледной твоей копии, ведь правда? – немного помолчав, спросил он.

–Было бы грустно, если бы встретил.

–Папа убьет меня.

–Папа, возможно, поймет тебя.

Две души, одинокие, в ожидании толчка развалились в листве у реки. Природе все равно семнадцать тебе или двадцать девять, вместе вы или порознь.

–Завтра возьми свой велосипед, поедем изучать мир!– Вдруг сказала Аурелия.

–Надеюсь, лучшие его стороны?

–Исключительно золотые жилы.

–Тогда я возьму велосипед прямо сейчас!

–Буду ждать тебя через час, – отряхнув листья с платья и уже убегая в водоворот города, кричала Аурели.

Казалось, все их встречи – это короткие урывистые перебежки, недосказанные слова и печальные прикосновения глаз.

«Что такое час? Что это такое?-спрашивал сам себя на ходу Чарли, собирая грязь ботинками и задыхаясь.-Шестьдесят минут? Или может три тысячи шестьсот секунд? Три! Тысячи! Шестьсот мгновений! Слишком много, любимая, слишком!»

«Ну что же «час»? В сутках их двадцать четыре, остальные будут наши,все, все двадцать три…» – шептала француженка, отпирая двери.

–Чарли? – послышался голос мистера Гилмора откуда-то издали, словно со дна колодца.

–Да, папа, я и есть! Где мой велосипед? Ах, вот только не говори, что нужен насос или еще какая дрянь!

–В гараже. Колеса в порядке, готов ко всему.

–Папа…-на секунду замер мальчик, чтобы выразить всю свою благодарность и признательность.

–Я знаю,знаю. –Кивнул отец. –Я тебя тоже. А мечта: она не ждет. Надо, значит надо. Ну, ты и сам знаешь. – Махнул он рукой.

«Он знает, всегда все знает! Каждый шорох мысли, толчок идеи – знает всегда!» – Чарли уже несся на поскрипывающем транспорте прямиком к условленному месту.

–Аурели-и-и – кричал он издали – Сколько тебе ле-ет?

–Слегка больше чем хотелось бы!А тебе?

–Чуточку меньше, чем исполнится в следующем году!

–А ты знаешь, кто я такая?

–Нет!

–А хочешь знать?

–Нет!

–Я тоже!

Они перекрикивались сквозь шумящую улицу, а люди удивленно окидывали взглядом обоих, и кажется, кто-то уже достал парочку разноцветных ярлычков из своей шкатулки с клише. Наконец, колеса легонько шаркнули друг о друга и выровнялись.

–Аурелия Делоне, вы очень взрослая, непозволительно для меня, но, клянусь, я люблю вас!

–Чарли Гилмор, сегодня ты и я вместе! Ненадолго, не навсегда, но у нас есть оно! Время! Ты слышишь? Время, чтобы жить!

Порыв простуженного ветра унес ее слова, нежные и горячие.

–А я бежал целыми днями на месте, а потом все понял: ничего людям и не надо неземного и невероятного! Вот только бы ветер все так же приятно дул в лицо, пока я мчусь за тобой на велосипеде!

–Ты прав, как же ты прав! Ты только сильнее крути педали, и, уж поверь, все так и будет.

Все так и было. Уж поверьте. Вот только дни имели свойство заканчиваться, за что их порой любили, а порой ненавидели. Время не слушало людей. Люди и сами себя не слушали.

И этот день настал. Ноги не слушались, а голова и того хуже. Кое-где уже слышались людские щебетанья об опрометчивой девице из Франции и глупом сыне мистера Гилмора. Чуть солнце облизнуло верхушки деревьев и шершавую гладь воды, отцовская фуражка уже скакала вместе с Чарли. Скорей, нужно успеть все сказать, все услышать, все понять и объяснить. Нельзя так много возлагать на юношеские плечи. С самого утра отец стоял у кровати.

–Сегодня, полагаешь, все закончится?

–Иначе быть не может.

–Надеюсь, все было не зря? Не отвечай, конечно, нет. Ничего не бывает зазря.

–Я, папа, и сам ничего не понял.

–А был ли счастлив?

–Ох, я был.

–Не этого ли ты искал в маленькой Франции?

–Да, все так.

–Куда она поедет?

–Ничего не сказала об этом.

–Что ж, ладно. Загадки – это хорошо, сын. Иди, времени все меньше.

И вправду катастрофически мало. Утекали минуты, посему Чарли несся, сбивая с ног прохожих и здравый смысл. Наконец, он поймал приятно поскрипывающую дверь «Boulangerie Francaise». Дверь к счастью.

–Привет, мой мальчик. – Обдало его фриссоном с головы до ног.

–Сегодня этот день. Остановка, помнишь? И я, пожалуй, хочу что-то сказать, знаешь? Я ведь должен что-то сказать, какие-то важные слова…

–Твой пылкий мир к ним крайне благосклонен.

–Знаешь, что я скажу тебе? – Чарли схватил ее за плечи. – Ты думаешь: «Ему семнадцать. Все для него сейчас в диковинку, особенно женщины. Особенно такие. Пройдут года, а с ними и части жизни рухнут безвозвратно в пучину прошлого.» В чем-то ты права. Но, понимаешь, через сорок лет ты возможно и не вспомнишь этот город, эту лавку, меня, но запомнишь детально каждый квадратный миллиметр этого чайного сервиза. Почему-то запомнишь, да, так бывает. Все-таки не все тонет в океане. А потом и причину поймешь. Ты любила этот сервиз. Или, может, ненавидела. Слишком сильно, чтобы вот так однажды забыть. Ты прости, я люблю многословие, а когда тебе семнадцать ты вправе любить и делать, что тебе угодно. Я знаю, я любил тебя, а ты позволяла себя любить. Ты была очарована юностью, а не мною, в этом правда. Но, кажется, мы оба вполне довольны и счастливы, не так ли? Тридцать дней, больше нам нельзя. Тридцать умножить на двадцать четыре. Семьсот двадцать часов. Я даже боюсь представить , сколько это мгновений. – Чарли взглянул на часы. – Тридцать минут. Больше я не приду сюда, обещаю. А потому как любовь вынуждает говорить красиво( по-другому просто не получается), то я так и скажу. Я выпил до дна этот терпкий сон Аурельских праздников, и хотел бы пить снова и снова. Не говори, куда уезжаешь. Может, ты и вовсе никуда не уезжаешь. Торговка с брусникой плюется, проходя теперь мимо твоей булочной – люди вокруг ничего не видят, не понимают, словно не любили никогда. Им кажется, что пора бы мне заняться математикой, а тебе ждать загадочного взрослого капитана. Но мне никогда не забыть эти дни.

–Чарли…– испуганно начала Аурелия, и Чарли сделал то, что полагается делать в конце хорошей истории.

– Я никому не скажу, каким ненастоящим, но прекрасным был ваш поцелуй, мисс.

Он не видел ее лица, но чувствовал дрожь ресниц.

–«Знаешь, пора нам идти. Ну же, не смотри так строго!» Хорошие были слова, а?

Гулкие мужские шаги трепетали как бабочки.

–Чарли.

–А?

–Настоящий. – Улыбалась и плакала волшебница из французской кондитерской.– Хоть в этом себя не обманывай.

Он взглянул в ее крылатые голубые глаза и простоял так несколько минут. Потом еле заметно кивнул.

«Раз. Два. Три.» – прошептал он и шагнул.

Стрелки часов издевательски дрогнули.

Завтра

Завтра мне двадцать пять. Снова пойду на скучную работу, нацепив отглаженный костюм. Вдохну поглубже воздуха и в очередной раз задумаюсь: «Для чего это все?»

Завтра мне тридцать шесть. Я мать двоих детей и хорошая жена. Мы с Джоном ругаемся время от времени, но такова семейная жизнь. Солнце щекочет занавески и мою спину, пока я глажу белье. Какие обои лучше смотрятся в спальне: синие или голубые?

Завтра мне сорок четыре. Попрошу Джона купить таблетки от боли в суставах. Повысили на работе до заместителя директора. Джени заработала диплом на танцах, а вот Бен совсем стал плохо учиться. Заварю-ка кофе.