Сквозь наваждение

3.

Дорога до столицы, благодаря осмыслению двух предыдущих ночей, пролетела быстро, если не считать небольшой задержки: совсем уже перед въездом – за стелой – остановили гаишники. Когда ехали, он слышал, что говорила Анюта – включался в разговор. Но потом снова пропадал в себе, проводя аналогии и пытаясь понять – что же все, что с ним случилось, значит. Иногда реагировал на паузы в разговоре – возвращался в реальность, чтобы, задав попутчице какой-нибудь вопрос, уже не слышать на него ответа.

Когда увидел человека в форме, вышедшего на дорогу и показавшего жезлом на обочину, машинально взглянул на спидометр.

– Черт! Надо же – почти приехали уже… – сердце екнуло. Но оказалось – все в порядке. Туловище с помощью подсознания исправно выполняло свои обязанности – следило за дорогой и за приборами.

– Может, просто документы проверяют, как обычно, – решила успокоить Анюта.

– Может. А может… сегодня же понедельник, может, на допинг проверят?

– Ты же не пил вчера… – не то констатировала, не то поинтересовалась Анюта.

– Да нет… – Максим остановился, достал из внутреннего кармана документы и успел опустить стекло, пока гаишник подходил к машине.

– Лейтенант Дрязгин, – отрапортовал тот скороговоркой, проглотив последнюю букву, словно стеснялся своей фамилии и хотел поскорее покончить с формальностью. Получилось смешно. По крайней мере, так показалось Максиму, и он чуть сдержал себя, чтобы не усмехнуться, – Ваши документы, – добавил лейтенант, козырнув, словно в упор не видел перед собой протянутую из окна руку, – С какой целью следуете в город… Максим Николаевич? – поинтересовался он, просмотрев все, что ему полагалось проверить, и как-то изучающе посмотрел на Максима. На рябом от веснушек лице офицера даже появилось вопросительное, с каверзной ухмылкой выражение, какое бывает у людей не особо достойных, но обличенных властью. Показалось даже, что он сейчас обязательно будет примитивно хохмить.

– Я студент…

На плече стража порядка ожила рация: «восьмой» с шипением пролаял «десятому», что на каком-то километре – на каком, Максим не расслышал – проскочила черная «бэха» на большой скорости в их направлении.

– Десятый восьмому, – лейтенант Дрязгин изменился в лице. Он даже слегка поморщился: то ли от того, что разговаривал со старшим, то ли от того, что неизвестно с кем еще столкнет жизнь в связи с этой «бэхой», а долг исполнять все же придется, – Вас понял, – он вернул документы, автоматически козырнув и пожелав счастливого пути.

Город встретил заторами. Но сегодня повезло. Только дважды, минут по пятнадцать, пришлось простоять в пробках. Максим снова стал пропадать на своей волне. Ему все время сигналили сзади, когда он, казалось, на мгновение отключался от действительности. Постоянно кто-то подрезал, переезжая из других полос, воспользовавшись образовавшимися промежутками. Из-за этого приходилось резко тормозить, еще больше вызывая недовольство тех, кто ехал сзади.

– Макс!? – не выдержала, наконец, Аня, – Ау!? Что с тобой? Всю дорогу спишь. Может, я за руль сяду?

– Да нормально все. Просто понедельник – идиотов куча на дороге.

– Ну-ну, – Аня засмеялась, – Ты себя-то видел сегодня в зеркале. Если не видел, посмотри.

– Знаешь что, Анька… Ты что – жена мне? – Максим нервно рассмеялся, – Ишь ты ее – пилит… Набилась – терпи. А нет…

– Что высадишь?

– Ань, извини, – опомнился Максим.

– Ты знаешь, высади, пожалуй, меня здесь… Мне еще в магазин забежать надо.

– Ань, ну, кончай. Я же извинился…

– Мне серьезно надо. Останови.

– Ну, хорошо, хорошо, – он перестроился и припарковался у самого бордюра, включив предварительно «аварийку», чтобы задние не сигналили

– Пока, Макс. Спасибо, что подвез.

– Да ладно тебе, Ань, – смущенно отмахнулся он, – Ань!? – окликнул, опустив стекло. Она обернулась, – Без обид?

Анюта посмотрела на него и, победно улыбнувшись, зацокала каблучками по бетонной плитке тротуара.

Наконец, путешествие подошло к концу. Подъехав к корпусу и оценив ситуацию, Максим припарковался в единственном на площадке месте, оставшемся еще не занятым. Да так, что чуть выбрался из машины – боялся коснуться дверью красивого блестящего «Доджа», лишенного производителем молдингов. Взглянув в сторону центрального входа, за которым исчезали один за другим студенты и преподаватели, он вдруг с грустью осознал, что не совсем здоров, и что день обещает быть длинным и утомительным. Его слегка познабливало, и мышцы одолевала слабость. А в районе солнечного сплетения, ощущались раздражающий тремор и пустота, через которую тело, растворяясь внутри себя, вытекало наружу. И это было омерзительно. Появилась мысль, что он – как резиновый шарик, из которого со свистом выходит последний воздух и который вот-вот скукожится окончательно.

Два раза на лекциях засыпал, не в силах бороться с навалившейся на веки тяжестью. Его просто вырубало. В какой-то момент зрительные оси вдруг становились неуправляемыми, начинали цепляться друг за друга, пульсировать и теряться. И тогда пропадала точка опоры – Максим проваливался и падал. Слава богу, что это происходило в обычной аудитории, где можно было спрятаться за спинами сокурсников.

Первый раз он проснулся от своего собственного сдавленного звериного стона. Очнулся даже до него, но уже не успел подавить рефлексию.

– Ты силен, братишка, – прошептал улыбавшийся во всю физиономию Руслан, локтем ткнув его в бок.

«Вот это лоханулся!» – Максиму стало ужасно неудобно. Не столько от того, что уснул, сколько – что застонал во сне. Увидел, как оглянулись и стали улыбаться те, кто сидел ближе. Услышал тишину в аудитории.

– Громко заорал? – спросил он шепотом Руслана.

– Да уж не тихо. Видишь, даже препода заинтересовал.

– Стыдуха, блин… Он что – видел, кто это?

– Да ладно, расслабься. Шучу я. Думаю, что не слышал. Просто совпало, что замолчал.

– Фу-ух, – выдохнул Максим. Эта встряска на какое-то время взбодрила его. Но ненадолго. Второй раз он проснулся, когда профессор, нейтрализуя начинавшийся шум, повысил голос, говоря заключительную фразу и прощаясь.

Весь день до обеда чувствовалась опустошенность. Внутренности будто высосали. А в солнечном сплетении так, как и утром, пульсировала тяжесть. Там, казалось, кто-то ворочался. Наконец, последняя пара позади.

– Макс, ты сейчас куда? В общагу?

– Нет, Руслик, – остановил он друга, – Я сегодня… чувствую потребность в свежем воздухе. Ты…

– Значит, ты помнишь наш договор? – перебил Руслан, – Ну, и отлично. А то мне показалось, что ты забыл. Давай, тогда. До вечера.

«Странно… Что я должен был помнить?» – подумал Максим, но в голову ничего не пришло.

– Стой, Руслик. Мне, конечно, стыдно… но о чем мы там договаривались?

– Ну, ты сволочь, Гарецкий! – улыбнулся Руслан, – Так я и знал! Хорошо, что напомнил. А то бы ты нам с Ленкой весь кайф, чувствую, обломал бы.

– А-а-а! Все. Вспомнил. Давай. Пошел я.

– Давай, – Руслан как-то странно посмотрел на него.

«Что опять не так?» – подумал Максим, но на этот раз уточнять не стал. Хотелось поскорее уйти. Остаться одному.

4.

Он вышел из корпуса и отправился на центральный проспект – в сторону площади Победителей. Незаметно для себя миновал и ее, и здание политехнического института. И только здесь обратил внимание, где находится. Ноги привели к пиццерии. Здесь обедали студенты и учащиеся из близлежащих вузов и колледжей. И они с Русланом исключением не были – частенько наведывались сюда, когда позволяло время. Пиццерия при ограниченном выборе позиций в прейскуранте славилась относительной дешевизной и потому, наверное, в большей степени пользовалась успехом. К тому же в ней еще было хорошее разливное пиво. Правда, ко многим ее преимуществам от открытия до закрытия добавлялся скромный недостаток – неслабая очередь. Осознав, и где он, и что не настолько голоден, чтобы проторчать здесь неизвестно сколько, и что кроме пива в кафе – ничего покрепче нет, захотел уйти. В голову вдруг пришло не просто выпить – надраться. Ну, может, не совсем. Но все же, как следует. И притом чтобы никого знакомого рядом не оказалось. Совершенно одному. Просто чтобы ни с кем не нужно было говорить. «Алкаш, блин, конченный!» – вынырнул из бессознательной сути комментарий. Стало смешно от того, как отреагировала психика на спонтанное желание. «А что? – подумал, – Ну, на худой конец, с кем-нибудь незнакомым. Который не будет лезть в душу. Не будет ни о чем спрашивать. Кому до лампочки твои заботы. А потому – ни участия, ни интереса. Даже если сорвешься, он просто, может быть, выслушает твои стенания, как исповедник. А может, и наплюет на твою малю-юсенькую проблемку и начнет убаюкивать тебя своими проблемищами». Перед внутренним взором возникли стойка и бармен. «Нет, – решил, – Только не туда… Может, на природу?» И сразу же на глаза попался биллборд с рекламой гипермаркета. «А почему бы и нет? – он даже обрадовался, что все так хорошо складывается, – Возьму чего-нибудь и в парк – на травку». Он присмотрелся к рекламному щиту и в душе, почему-то шевельнулось недовольство «таким глупым и, пожалуй, даже пошловатым слоганом», сопровождавшим красочные картинки изобилия продуктов. Как будто стенд устанавливали лично для него, а ему вообще-то нужна была только водка. Ну, может, еще какая-нибудь нарезка. Сыра, например: сбивать вкус. Ну, в конце концов, маленькая бутылочка какой-нибудь сладкой отравы.

Войдя в зал, Максим под ритмичную, зомбирующую сознание музыку быстро нашел на полках необходимое и отправился искать свободную кассу. Повезло. К одной из резервных подошла девушка в форменной одежде и открыла проход. Максим оказался почти рядом. Но оказался вторым – за мальчишкой с мороженым, нагло перед ним прошмыгнувшим в портал кассы. «Ну, пацан, – возмутилось сознание, – шустрый, как веник. Не промах».

Рыженькая хохотушка в фирменном кокошнике успевала, и выполнять свои обязанности, и перебрасываться фразами с коллегой. Она быстренько провела через сканер мороженое, быстренько рассчитала мальчишку, также быстро провела то, что положил на транспортерную ленту Максим, и посмотрела на него.

– Пакет нужен? – спросила, улыбнувшись.

– Нет, спасибо. Не надо, – он хмуро взглянул на кассира. И улыбка в уголках ее красивых глаз на мгновение погасла. Показалось, что зрачки у нее при этом сузились, и лицо на какой-то миг привиделось лицом ночного существа. Максим даже отпрянул, окончательно смутив девушку. «Гарецкий, держи себя в руках, – мелькнула мысль, – Ведешь себя… как маньячила».

Сложив приобретенное в рюкзак, он вышел из наполненного гипнотизирующим ритмом магазина. На солнце. В свежесть – пусть и городскую – воздуха, с его легким теплым ветерком. И направился к остановке. Туда, куда собирался, было не близко.

Почти всю дорогу на автомате осмысливал, почему на его вопрос «кто ты?» она ответила «Я – Смерть и Возрождение». «Почему? – мучился, – Почему она назвала себя смертью и возрождением? Что хотела сказать этим? Или она и есть это? Почему тогда добавила, что она – любовь? Неужели любовь – это и есть смерть и возрождение?» Вопросы множились. А вместо ответов приходили смутные догадки. И такие же смутные чувственные привязки к ним. Словно вот-вот нахлынет озарение, заполнит собой душу и все станет ясным и понятным. Очнулся, когда оставалась одна остановка. Изнутри – оттуда, где только что пребывал, мир на мгновение показался серым и скучным, хотя вовсю светило солнце, а зелень еще и не помышляла о трансформации цвета.

Когда выходил из троллейбуса, заметил знакомую. Отвернулся, надеясь уйти не замеченным: не хотелось ни с кем разговаривать – переливать из пустого в порожнее. Но она его уже вычислила и улизнуть не дала.

– Макс? – голос выдал искренность радостной эмоции, – Гарецкий?

Он повернулся: делать вид, что не услышал, было бы уже слишком.

– Людочка! – воскликнул, словно искал ее, – Привет, дорогая! – окинул ее фигурку с ног до головы, – Выглядишь – супер.

– Привет, Максик, – она подошла вплотную, чуть ли не касаясь подбородком его груди, и заглянула в глаза – снизу вверх. Словно была в чем-то виновата. Словно ждала жеста – разрешения встать на цыпочки и поцеловать. Это продолжалось не больше секунды, после чего Людочка, не дождавшись, встрепенулась, – А что ты в нашем районе делаешь? – безапелляционно поинтересовалась она, хитренько с прищуром улыбаясь. Сказывались близкие, несколько раз случавшиеся отношения – без обязательств. Людочка – человек легкий. А потому – никаких обид и претензий. Теперь – «типа родственники» – можно сказать, брат и сестра. Все путем.

– Я? – Максим сделал попытку усмехнуться, – Да так. Надо кое-что.

– А, может… ко мне? – она наклонила головку и снова игриво прищурилась, – У меня – никого.

Мысль мгновенно заработала, всколыхнув знакомые чувства. Кровь, выталкиваемая сердцем с большей силой, побежала по артериям быстрее, и он уже готов был согласиться, мгновенно представив все Людочкины причуды. Но в последний момент в сознание вплыл образ таинственной незнакомки. И Людочка – нежнейшее создание – показалась в сравнении с ней каким-то крокодилом. А пикантные подробности, выпяченные сознанием и восторженно оцененные, вдруг приобрели оттенок пошлятины. И все.

– Извини, солнце… – он сожалел, что приходится лгать, но иначе сейчас не мог. Уловил мгновенное, но яркое сомнение на ее лице, – Извини – не сегодня. Мне надо…

– Да ладно, Гарецкий, – перебила она, – Проехали. Вижу…

– Нет, я вправду тороплюсь. Очень хочу, Людочка. Но не могу, пойми.

– Ну… – она посмотрела на него вопросительно, делая шаг назад, – я пошла? – паволока в ее глазах выдавала обиду. Людочка особо и не скрывала ее. Может, даже и не пыталась.

«Ну вот – обидел хорошую девчонку. Может, это ей надо сейчас, как глоток воздуха? А я… Когда уже научусь врать по-человечески?» – он почти разозлился на себя, почти готов был отмотать все назад, но понял, что уже бесполезно – поезд ушел.

– Пока, Людочка, – улыбнулся, как можно задорнее, и попытался свести все к шутке, – В следующий раз троекратно заглажу вину. Обещаю, – Максим приложил пальцы к губам, посылая ей воздушный поцелуй, – Пока, – повернулся и пошел. Не оглядываясь. Хотя чувствовал спиной, что она смотрит вслед.

Минут через пять он уже был на месте. Народу в парковой зоне – не особо. В такую погоду треть населения близлежащего микрорайона – точно за городом. Особенно пенсионеры. Используют остатки лимита завершающегося дачного сезона. Остальные, как положено, на работе или на службе. Поэтому местечко на берегу речушки, обсаженной кругло остриженными небольшими ивами и старыми раскидистыми ветлами, чуть ли не полоскавшими свои длинные косы в воде, отыскать не составило труда. И даже под сенью одной из них. Максим сел ближе к выступавшим из земли корням и сбросил лямки рюкзака. Достал и выложил сыр и воду прямо на траву. Подумал и переложил, расстелив, на пакет. Водку, оглянувшись – нет ли поблизости стражей порядка, пил прямо из горлышка. О стакане в магазине почему-то не вспомнил. Опыта не хватило. Сделал три крупных глотка. Будто это вода была, а он изнемогал от жажды.

Когда оторвался от бутылки, почувствовал, наконец, и запах, и вкус, спровоцировавший обильную слюну. Попытался нейтрализовать отвратительное состояние сладостью напитка. Стало еще противнее, чем было. Возникшее ощущение пустоты заполнила тошнота. Он ощущал ее и физически, и морально. До спазм, которые подкатывали от желудка к горлу. Отвратительным казалось даже то, что попадало на глаза. На противоположном берегу – буквально рукой подать – совсем недалеко от горбатого с перилами мостика, переброшенного через узкую полоску воды, полусидел-полулежал неприятный тип. Его неухоженный вид вызывал у Максима физическое отвращение. Человек, видимо, спал. Потому что лицо оказалось прикрытым клочком мятой газеты, а из-под головы, исполняя роль подголовника, торчал край темной, изрядно обшарпанной, клетчатой сумки. А еще потому, что его выпуклый живот равномерно поднимался и опускался при дыхании. Эта роскошная деталь туловища, как вызов обществу, выделялась из-под съехавшей к самой груди рубашки. То, что живот грязный, было видно даже отсюда. А на этой стороне, чуть вправо от него, под претенциозно остриженным декоративным кустом вальяжно пристроилась вульгарная парочка. Парень с девушкой, чуть преодолевшие подростковый возраст, напоказ тискались и противно целовались взасос, демонстрируя свою взрослость. Голос слева заставил повернуть туда голову. Молодящаяся бабушка выгуливала внука, периодически противным надтреснутым голосом подавая оградительные команды.

Уловив затылком чье-то присутствие, Максим оглянулся. Сзади за ним, шагах в десяти, сидело существо неопределенного пола и возраста с классической рыночной кошелкой. По-видимому, ждало пустую бутылку или остатки пиршества. «Что за денек?» – Максим встал, решив поискать другое место. Побрел вдоль берега в надежде, что там – дальше – публика будет посолидней.

И, правда – метров через двести вдоль береговой дорожки расположились скамейки. Сплошь и рядом стали попадаться молодые мамочки с колясками, уютно вязавшие, читавшие небольшого формата книжечки или агукавшие своим чадам. Здесь даже деревья и кусты были симпатичнее. И речка не такая грязная. Даже бесполое существо, неотступно сопровождавшее его, не казалось здесь таким назойливым и противным. Выбрав место невдалеке от выкрашенной под стать листве скамеечки, где двое подростков тыкали по очереди друг другу под нос свои телефоны, уселся на траву. Сделал еще три глотка. Но уже небольших. Стал есть сыр, вертя головой и тупо разглядывая все, что попадалось. Окружающая среда претерпевала трансформацию. Природа уже не была так предвзято настроена к нему. Он перестал замечать мусор вокруг и раздражаться от изобилия торчавших повсюду из воды пластиковых бутылок из-под пива. Ожидавшее его милости существо уже больше походило на женщину, хотя и с некоторыми оговорками. А тут и там валявшиеся окурки теперь, скорее, говорили о бренности существования, нежели о тех гадких людях, которые их бросили. Банальные фразы о том, что истина в вине, и что жизнь не такая уж и плохая штука, поочередно вплыли в сознание. Максим глуповато, как показалось себе самому, улыбнулся. Встал. Отряхнул штаны. Забросил за спину рюкзак и пошел назад. Оглянулся, чтобы увидеть обретаемое измученным человеком счастье – полбутылки водки, недоеденный сыр и почти не тронутый лимонад. Усмехнулся и направился к выгнувшемуся по-кошачьи мостику, чье кружевное ограждение сплошь и рядом обременили навесные замочки жаждавших любви и счастья. Оттуда, скорее всего, к осчастливленному им существу, уже бежал выспавшийся бомжеватый мужичек. «Счастье никогда не бывает безраздельным», – подумал Максим, и снова усмехнувшись, зашагал к троллейбусной остановке.

Эта фраза привела его почему-то к мысли о Людочке. К тому, что он уже готов и к встрече с ней, и к отношениям, которых она так хотела. И что она – такая бедненькая, а он чурбан и сволочь, и, вообще, обидел ее. И теперь просто обязан как-то реабилитироваться перед ней. Максим даже остановился: «Точно. Вперед, Гарецкий. Тебя ждут». Он повернул к двенадцатиэтажному недавно построенному дому, прошел под аркой и оказался в затененном от солнца дворе. Напротив – за детской площадкой – увидел знакомый, с крыльцом в несколько ступеней, подъезд. Поднялся пешком на третий этаж. Постоял несколько секунд, вдруг засомневавшись в правильности того, что делал, но мысли – отыгрывать назад – не возникло. Чувства настаивали. Он нажал на кнопку звонка, и стал ждать.

Ему долго не открывали. И Максим подумал, что Людочка, видать, ушла, и что, наверное, и слава богу. В нем даже успела появиться радость по поводу озарившего его сомнения. Но он все равно еще раз нажал на кнопку звонка, и с чувством исполненного долга уже собирался уходить, когда за дверью послышалась возня.

– Кто там? – в голосе чувствовалось явное недовольство.

«Наверное, спала? Разбудил, наверно?» – эмоции встрепенулись и нарисовали в сознании образ полусонной Людочки, ее голое тело, прикрытое простыней, которую она придерживала на груди, чтобы та не соскользнула. Тело, которое вожделело объятий и поцелуев.

– Это я – Макс, – его голос прозвучал так, словно в нем – в этом голосе и заключается само счастье. Что вот – только открой дверь – и оно войдет в тебя, заставит забыть все невзгоды, все заботы и боль одиночества.

– Что тебе надо? – в ее чуть охрипшем тембре прозвучала еще не вполне осознаваемая им, но заронившая неудовольствие странность. «Неужели, так сильно обиделась? Или я настолько пьян, что ничего не соображаю?» – отреагировало поглупевшее до неприличия сознание.

– Мне? – удивился он, еще не понимая того, что ситуация изменилась не в его пользу, – Это же ты хотела… Ты меня звала. Я и пришел.

– Макс! Уходи!

– И что – ты мне даже не откроешь? – чувства, настроившись на радость, не хотели верить в то, что происходит, а потому и не собирались сдаваться. Они воспринимали все как игру, как прелюдию к ожидавшему их восторгу.

– Макс… Я… – сомнение в Людочкиных паузах прозвучало подтверждением правильности мысли.

– Люд, ну хорош кокетничать. Прости уже меня – открывай.

– Макс, я не одна, – наконец, решившись, выдала она, – Иди домой.

Наверное, если бы сейчас он пропустил удар в голову, это было бы меньшим потрясением для него.

– Да? – спросил он, еще не успев до конца адаптироваться к новым условиям, – Быстро как-то ты… – первая мысль – «шандарахнуть кулаком в дверь» – показалась еще глупее, чем то положение, в которое сам себя загнал. И как результат – вслед за неосуществленной агрессией возник смех. «Ну, сучка!» – хмыкнул, завершая этой исполненной оптимизма мыслью свое глупое приключение. И быстро преодолев ступени подъезда, сбежал вниз. Свежий воздух после затхлости обремененного мусоропроводом подъезда окончательно развеял всякую иллюзорность – мгновенно перестроил психику на почти здоровую работу сознания. Максим еще постоял несколько секунд, вдыхая и выдыхая ароматы урбанизированной природы, и зашагал к остановке.

5.

Она проснулась так, как будто вынырнула из глубины. С последним усилием. Будто еще немного и не выдержала бы. Еще чуть-чуть – и все. Резко перевернулась на спину и машинально щелкнула выключателем бра, спасаясь от темноты, олицетворявшей собой нехватку воздуха. Лежала, быстро вдыхая и выдыхая. По мере того, как приходило насыщение крови кислородом, усиливалось неприятное ощущение. Простынь и пододеяльник противно липли к телу. Ужас, пронзивший все существо при просыпании, активизировал мысль. Пришло осознание, что лежала, уткнувшись в подушку лицом. Настя сбросила с себя одеяло и раскинула ноги. Постепенно чувства стали трансформироваться. Наплывавшие образы только что пережитого во сне поменяли отношение к действительности. Уже не так воспринималась липкость постельного белья, которая постепенно улетучивалась вместе с испарявшейся влагой. Дыхание восстановилось, давая возможность крови исполнять свои обязанности в соответствии с ее статусом. Опустив ноги на пол, она села, собираясь встать и отворить полностью половину окна. Но состояние расслабленности не позволило этого сделать. Настя качнулась чуть вперед и застыла.

Свет бра стер массу деталей в образах сновидения, оставив без изменения лишь эмоциональный фон, сопровождавший их – с легким налетом чего-то постыдного. Но, как ни странно, это не вызвало ни раскаяния, ни даже сожаления.  Может, только чуть-чуть. Образ человека из сна был размыт. Вместо лица светилось пятно. И сколько ни силилась она вспомнить его через чувства, так и не смогла. Вот от этого, как раз, по мере стараний, и росло ощущение сожаления. А еще – недовольства. Как когда-то в детстве, когда хотела очередную куклу, а ее не покупали, непонятно объясняя – почему. А она так этого желала. И потому злилась. Но не на родителей. На причины, о которых ей говорили, одушевляя их по простоте душевной.

Наконец, Настя все же встала и подошла к окну. Отодвинув горшочек с кактусом, чтобы не мешал, распахнула боковую фрамугу. Ночная прохлада, напоенная еще совсем не осенним ароматом, объяла разгоряченное сном тело. Заставила кожу отреагировать на себя. Луна уже ушла с горизонта. Темные, без желтых квадратиков света дома подчеркивали городскую яркость звезд. Они светились достаточно отчетливо в это время суток, почти незаметно пульсируя. Особенно Большая Медведица. Она – почти напротив, почти прямо на севере. Настя взглянула на часы на стене. Без пяти три. Подумала о завтрашнем дне – о том, что нужно выспаться. Постояла еще с минуту и вернулась в постель. Долго лежала, не догадываясь выключить лампу. Сознание, как заправский клипмейкер, стало варьировать мысли, свивая свою причинно-следственную цепочку только ему понятным манером, пытаясь снова и снова выявить размытый лик.