Подрезанные мысли

Баллада пограничных состояний

От жажды умирая над ручьём,

Я мучился безнравственной дилеммой:

Быть или нет, стоять ли на своём,

Уснуть или уйти с моей проблемой

Скитаться наугад или со схемой

Тупым бесплодным лабиринтом дум,

Где породнюсь с Предвечной, но не милой.

И вот, мой страждущий пытливый ум

Смиряется со старой злою силой.

Я жив ещё, но взят уже могилой.

Бесплотный, обескровленный Судьбой

Я снова на родник противоречий

Смотрю и вижу: у ручья гурьбой,

Как только перед очень важной встречей,

Столпились ангелы на водопой;

Снуют, галдят, теряют перья. Вчуже

За ними наблюдаю. Страх постылый

Сковал мне сердце. Я кричу: «Помилуй,

Какого чёрта, Боже, почему же

Я жив ещё, раз взят уже могилой?!»

А дальше я покину отчий дом –

Покорный еретик, развратник верный –

Скитаться долго… И пойму потом,

Что ангелы над тем ручьём примерно

Отстирывали жизнь мою от скверны,

Производя греховность в благодать.

Как можно после этого отдать

Отчизну Злу, чтобы тиран унылый

Над ней глумился?! Дудки! Не бывать!

Я жив ещё, хоть взят уже могилой!

Я всем принадлежу и я ничей.

Я – зеркало, мой принц, вглядись в ручей.

Коль с нами Бог, какой противник хилый

Рискнёт поднять на духа сталь мечей?!

Я вечно жив и вечно взят могилой!

***

Мне мнилось – я уже Большой,

А на поверку стался глупым;

Но тут Она босой душой –

По кромке лезвия, уступом…

И вот Она больной судьбой

В мои объятья окунулась,

Сквозь сон пропела: «Я с тобой»…

И на плече моём очнулась

и поплыла, и встрепенулась,

и озарилась, и проснулась,

и стала наконец собой…

Потом полёт, а в нём – любовь:

Не без греха, но вдохновенно,

Мы пили сладостную новь

Неистово, самозабвенно

и окрыляясь постепенно,

то вместе, то попеременно,

стирали с лезвия всю кровь…

А жизнь сильнее высших чувств:

Бытийность, целеполаганье

Ей возмещали покаянье,

Я искушался от искусств.

и в поле мнимого страданья,

в угаре недопониманья,

возделывал терновый куст…

Изменой подползали дни,

Когда сорвали полог тайный;

На смене вех пришли они, –

Их возглавлял тиран случайный

и в суете необычайной,

обозначая век раздрайный,

зажгли усобные огни.

Взошла эпоха странных дел,

В которой маршируют строем

И одинаковым покроем

Рубашки шьют для чёрных тел

и было видно (мы не скроем),

как трусом стал, кто был героем,

как изобильный оскудел

Она, конечно, поняла

Губительность метаморфозы;

Поэзия не помогла,

А строить жизнь верней из прозы.

и вот, не изменяя позы,

тайком (в январские морозы),

она изящно предала

Я бросил петь и ревновать,

Когда не стало вдохновенья,

Когда закончились сомненья

О беженцах в её кровать

***

Голотелые девочки – глазастые и верлибровые –

Оголтело ломают просодию – дивное зрелище.

Изощрённые фурии – верно с рожденья суровые –

То и дело секут по традициям это дебелище,

Разрезают его зазубренными пилообразно акцентами,

Пробивают фанеру и ржут, и плевали на нас они,

Разухабисто ставят на счётчик и доят с процентами,

И усердно утюжат устой и уклад ассонансами.

Эти дивные девы доводят до аллитерации,

Повторяя с упорством напильника мощные фрикции;

В зазеркалье они – искажённые новые грации;

Их методика боя основана на контрдикции;

Их привычные модусы чужды влиянию логики;

Им уже не нужны ни аннексии, ни контрибуции;

Им играют тапёры, им служат салонные бобики;

Они станут связными реакции и революции.

И как только наш век окончательно будет как памятник,

И режим некрасивых вождей переборщит с демаршами,

Эти тонкие жёны опять активируют маятник

И разрушат гармонию пламенными комиссаршами.

Да и как же иначе: мужчины становятся слабыми,

Подменяются смыслы и правда давно не единая;

Но идёт поколенье воспитанных этими бабами

Без упрёка и страха… и песня звучит лебединая.

***

Помещают поэта в тщедушное тело,

Намекают: попробуй попой.

И душа – через тело – конечно бы пела,

Но у тела, к примеру, запой,

А у тела, положим, заложены уши,

Или кто-то заткнул ему рот,

Или руки стремятся нащупать баклуши,

Или к подвигам ноги влечёт.

А ещё может быть, что изноется кожа

Так, что тянет на верхнее «си»;

И пойди удержись, если странная рожа

В этом зеркале просит: «Спаси».

И осмелься, скажи обывателям спорым,

Что ты призрак в потёртых штанах –

Захохочут тебя исключительно хором.

Ты для этих людей первонах,

Пионер и позёр, бузотёр и бездельник,

Говорящий болезненный бред…

А который из зеркала – чёрный подельник,

Заблудившийся анахорет…

Окружают поэта назойливым бытом,

Вынуждают злословить и есть,

И на птичьем наречии – ныне забытом –

Комбинировать сплетню и весть,

Лишь бы только не выдал догадки фатальной

О сокрытом под именем Бог…

Чтоб и тот – в зазеркаленной исповедальной –

Никому проболтаться не мог…

***

В мурашках большого поэта

Душа на базальной мембране

Бурлила и жгла эпителий;

Вокруг душегубило лето;

Он пел на клокочущей ране

В разлёте погодных качелей:

Сначала ворвался, как буря,

Сдувая завесу из страха,

И – к чёрту! – нарушил границы!

Потом, от души балагуря, –

На грани то фола, то краха, –

Сверкал, словно вспышки зарницы.

Баюкал дурманящим зноем,

Нанизал на нить горизонта

Гирлянды из фата-моргана;

И дальше – надсадно, запоем

(А кто ещё, если не он-то?) –

Поэзией хлынул из крана!

В таких же потоках напорных

Премудрый очистит пристрастных,

Порочных, расчётливых, сильных,

Прилепленных, злобных, топорных,

Завистливых, слабых, несчастных,

Канторных, влюблённых, сервильных,

Иссохших и полных слезами,

Посмевших писать бесталанно,

Вкусивших запретную сладость.

А сбоку большими глазами

Следила пугающе странно

Его запоздалая радость.

Следила так пристально, строго,

И было – как день – очевидно,

Что им не по силам расстаться,

Пока вперемешку тревога

И счастье… И вовсе не стыдно,

Что хочется жить и стреляться!

В мурашках большого поэта

С лихвой искупалась в тот вечер

Эпоха великих стяжаний;

И молча глазели на это

С восторгом – таким человечьим! –

Двенадцать его подражаний.

***

Поэзия моя, поэзия.

Essentia – не в счёт, Essentia.

«Возмездия! – кричат. – Возмездия!»

Деменция влечёт, деменция.

А горы были там, а горы-то,

Пустыни – как одна – пустынями;

Запорото теперь, запорото…

«Святыни попирал святынями?

Законы замещал законами?

Ну, мучайся тогда, ну мучайся!

Иконами ходи, иконами;

Научимся любить, научимся».

Забыли. Как же вы забывчивы…

Сомнения гнетут, сомнения…

Посуду отзови, отзывчивый…

Растения сжигал? Растения…

О сабле громыхал? О сабельке…

Так я же был спирит и медиум!

И вкапывал добро по капельке

В междействие и интермедию!

И зрители смотрели, зрители,

Как я лукаво гнал лукавящих,

И видели ведь, дети, видели,

Что правых замирял и правящих,

Что страждущих лишал страдания,

Неверящих учил доверию,

На месте зданий строил здания,

Менял империей империю!

Не славы жаждал, но ославили;

«Без палева, – просил, – без палева».

Оставили, друзья, оставили –

Так сладко спали вы, так спали вы…

Писатели, готовьтесь письменно

Упрятать быль в ретроспективное;

Я воспарю предельно выспренно,

А вы меня на чтиво-чтивное

Примите в роли чуда-чудного

Для поисков моих искателей.

Хочу, чтоб в будни беспробудные

Читал вас главный из читателей…

Копью предавший, будешь “без копья”…

Укравший дождь, – на место, что украл!..

Вернуться… выпить… выпью… выпью я…

Я победил… Он отступил… Ты проиграл.

***

Ради каких же стихов тебя у меня отобрали?

Смог ли я верно понять эту гиперзадачу?

Глади забвенья всё ближе – пора ускоряться.

Бог, очевидно, нуждается в свежих решеньях.

Ладно, быть может, что это какое-то новое слово

Или причудливо-странная ёмкая форма?..

Только тревожит догадка: а вдруг я свихнулся

И парадигма избранная – вовсе не метод.

Как бы то ни было, знаю, что рыпаться надо и стоит;

Стоит покуда стоит и не падает парус;

Если в замену песку будут сыпаться мысли,

И хоть одна из них вдруг да порадует вечность.

Ты остаёшься в заложниках тихой размеренной сладкой,

Даришь мне шанс для закладки изящного финта.

Вот он, смотри: неизбежно, хотя и украдкой

Рифма змеёй доползла до конца лабиринта.

Время

Серебристость извращений

Маскирует снегом время;

Для грядущих превращений

Маги сортируют семя.

Бег с тонущего корабля;

Век должен начаться с нуля.

Мимикрия отражений,

Аритмия состояний.

В лабиринте пьяный гений

Ставит опыт выживаний.

Он – ждущий сигнала бунтарь;

Он рвёт на клочки календарь.

Бесполезность повторений,

Сублимаций, подражаний.

В лабиринте трезвый гений

Ошалел от воздержаний.

Он выйдет на волю тайком;

Он чёрным грозит языком.

Хруст былого – пали клети,

Крысолова топят дети,

Окунают мордой в реку,

Отменяют человека.

Он будет развеян, как дым…

Он станет опять молодым.

Очень много старой крови -

Даже смерть не будет рада.

Нови, нови

Надо, на..

..До..ставить до главных ушей

То, что полошит малышей..

***

И небо, конечно, бездонное.

Конечно любое пророчество.

Влюблённые, тёплые, сонные –

Вдвоём, отменив одиночество, –

Лежим под прицелами звёздными,

Слепящими вспышками блицами…

Теперь мы не будем серьёзными…

Давай им отмашку ресницами

Вниз-вверх, вверх-вниз…

Па-дай, па-дай, па-дай, па-дай.

И, преодолев притяжение,

Выходим на тропы молочные;

Ты – точно уже – не растение

И я – не чудовище склочное.

А боль – эта фурия мнимая –

Забавна пустыми усильями;

Не надо, не бойся, любимая,

Теперь тебе можно и крыльями

Вниз-вверх, вверх-вниз…

Па-дай, па-дай, па-дай, па-дай.

И вот, настрадавшись, как следует,

Парим совершенными душами.

Но где, даже автор не ведает –

Уставился в Вечность и слушает.

Вселенная ценит внимание

И платит весенними трелями,

И снова скрипит в назидание

Забытыми в парке качелями

Вниз-вверх, вверх-вниз…

Па-дай, па-дай, па-дай, па-дай.

Про это и про то

Мучительно тасуя темы,

Поскольку о любви нельзя,

Я ей писал о том, что все мы

Хорошие, что теоремы

Доказаны и есть стезя,

Которая – предназначенье

И представляет важный путь,

И лишь презревший искушенье

Познает истину и суть

Здоровой мысли, а раченье,

Бесспорно, выведет на свет…

Кто мной руководил в ту пору

И предавал весь этот бред

Бумаге? Большего позора

Нельзя придумать. Воды лет

Не смогут смыть смолу сомнений

С моих сочащих смуту ран;

И пошлость звукоповторений,

И сор бессмысленных творений

Не спрячет змей анжамбеман…

А надо бы, всего лишь, было

В канун, ну скажем, именин,

Когда один и всё немило,

Уныло, грустно и постыло,

Пробраться к ней под мезонин.

Узрев любимое сусало,

Разъять грудину… руку в брешь…

Наружу сердце и устало:

«Не жалко, дорогая, ешь,

Когда уже понадкусала».

***

Как – будто штиль:

Волны у самых ног

Смывают быль,

И в золотой песок

С водой ушли

Сказки далёких стран,

Но там – вдали –

Прячется ураган

В сердце циклона

И смерти нет:

Шторм донести готов

На этот свет

Море из берегов,

В полночный сон

Брызги из «глаз грозы»,

Последний стон,

Каплю Его слезы

В сердце циклона

Проснуться… лень…

Ласкова, как змея.

В палате день –

Реанимация:

В экран окна –

От абстинентных драм –

На волю, на

Пики кардиограмм

Сердца циклона

Басня о Ревизии

Взалкал Великий Велосипедист

Откушать от щедрот не им взращённых.

Над миром раздавался громкий свист,

Пугавший – так легко – порабощённых,

Когда велосипеден и лучист,

В колонне бесхребетных посвящённых,

(Для коих спин полезны лигерады*)

Он проводить измыслил променады.

Бывало, едут шумною толпой,

Изображая истовость и веру;

И всякий рад, когда надел чужой

Не угодит суровому премьеру,

А «палевных» соринок стройный ряд

Поколебит соседову карьеру.

Любой из лизоблюдов снова рад,

Когда «хозяин» по проблеме ровно

Коллегу мордой возит. Но торчат

Из глаз злорадных собственные брёвна;

И вот уже злорадуется тот,

Кто миг назад обиженным был кровно.

Таков плывёт «ревизионный флот»

Когортой рикамбентов* разномастных,

Являя нам Отечества оплот,

Отринувшего пеших – несогласных.

***

Пошли мне голос колыбельный,

Записанный куда-нибудь,

Чтоб мог я, снявши грех нательный,

Как чадо малое уснуть.

Оставь мне всю пушистость снега,

Укутавшего испокон

Тот дом – как храм, где дремлет нега,

Таясь под ризами окон.

Верни мне что-то из былого:

Задумчивость, боязнь пути,

Велеречивость рифмолова,

Любовь, прибитую к груди.

И я пойду с такою ношей,

Вихры привычно теребя,

И никогда Её не сброшу,

И буду верить лишь в Тебя.

***

На дороге в Элизиум ветер ласкает траву,

Предзакатное солнце стыдливо укуталось в тучи.

Отставной гладиатор – я в лоно начала плыву.

Впереди – лишь покой, позади буераки и кручи.

За спиной Пантеон заскорузлых и лживых богов

И слепой император, давно не владеющий пальцем.

Завещая им звон, заржавевших от пота оков,

Я изящно ушёл, раскусившим свободу скитальцем.

Как по левую руку мою разлилось серебро

Заповедного озера Неми, где всплыли из тины

Золочёные «барки любви», вон уж с палуб хитро

И зазывно моргают гетеры, как я – либертины.

Как по правую руку мою – расписной Палатин.

У подножья его под смаковницу – символом веры –

За волчицей выходят: ещё не убивший один

И пока не убитый другой из священной пещеры.

Я иду и сбиваю с сандалий имперский навоз,

Вековой фанаберии духа постылую ересь,

Статуарность эпохи витийства, обмана и слёз

Позабыть и развеять в пространстве добра вознамерясь:

Там – за всю мою боль и за кровь на горящих руках,

В искупление зла, провозвестием новой надежды –

Повстречает меня, воплощённый в мечтах и стихах,

Молодой, доброглазый, красивый и в белых одеждах.

***

Бывает, что спишь и видишь всюду Твои приметы,

Тебя же не видишь, не слышишь, хотя не глух и не слеп;

И нюхаешь, нюхаешь воздух, и ноешь: Ну, где Ты? Где Ты?»

Потом спросонья пишешь разный верлибровый рэп.

А тут ещё надо ходить на службу и делать виды,

Как полагается издавна, исстари, искони;

Марать и комкать себя и людей. И от обиды

Болеть и думать: «Есть Ты? На чёрта мне все они?»

Свой день приравнявший к жизни, а жизнь, полагая отсрочкой,

Такой музыкальной паузой в долгом беззвучном пути,

В конце замыкаешь глаза, умираешь и маленькой точкой

Сканируешь бездны и ищешь, и снова Тебя не найти.

***

И упираясь в Пустоту

В слепой растерянности мима,

Я вглядываюсь сквозь и мимо,

Но в этой жизни вижу ту.

И оглушённый Тишиной,

Безмолвным ртом, ловя дыханье,

Я продолжаю отпеванье

Той песни на мотив иной.

И «очарованный Тобой»,

«В ладонях вырезаю имя»,

Чтоб было не «темно с другими»,

Пока Ты «двигаешь собой».

***

Молодая, задорная, статная

и довольная жизнью, вполне,

ты встаёшь на дорогу обратную

и срываешься ночью ко мне.

Так из ран нашей странной истории

ты опять вытекаешь беспечно,

на просторы моей акватории

я тебя призываю, конечно.

Проплываешь фигурой бесплотной

по облитым луною шоссе

в устье веры моей «ланцелотной»

от истока ненужных эссе.

Освежаешь меня, овеваешь-

так целительна, но не долга;

и Любовью своей омываешь

мои раненные берега.

***

Я буду счастлив в миг её рождений:

когда она родится и родит,

когда переоценит власть сомнений,

когда ей ничего не повредит:

ни опыт – след никчемных знаний,

ни боль утрат, ни злобный свет,

ни память подлинных страданий,

ни самодур, ни самоед.

И вот плывёт вперёд такая пава,

и режет жизни новую резьбу.

А я, заплечным пассажиром справа,

стремлюсь изобразить её судьбу.

***

Перештопанная лодочка моя,

Перепутанные наспех паруса

Нам помогут перебраться за края,

Чтобы снова узаконить чудеса.

И тогда, опять в лицо – солёный бриз,

И развесистые кудри облаков…

Это позже ты достанешься, как приз,

А сейчас отчалим прочь от берегов,

А теперь корму покажем злой земле,

Где в разгаре сухопутная возня,

И попробуем забыть, как в этом зле

Над тобою издевалась матросня.

Восхищая море грацией бортов,

Ты проносишься по вспененной волне;

Я сжимаю крепко румпель, я готов

Быть в тебе и на плаву, а не на дне.

Экспресс – сонет

Поэты – ангелы без пола,

А чаще и без потолка,

Но «созидательная школа»

Их жизни сладостно горька.

Витийство и велеричивость

Сейчас не в масти, не в чести;

Всех, укрощающих строптивость,

Нам не понять и не спасти.

Безумство, пошлость и пороки

Теперь в России правят бал.

Куда пойти с культурным словом?

Ау, несчастные пророки,

Кто вас на это сподвигал?

Давайте-ка уже о новом.

Про ненависть

Когда сложней и холоднее зимы,

Когда глупей и тягостней уют,

Когда любимые проходят мимо,

С манерой, будто вас не узнают,

Когда тошнит от самоповторений,

Когда не видишь прежде добрых лиц,

Когда с утра и в зеркале – не гений,

Когда все реже – вверх, все чаще – ниц;

Когда в деталях ищешь только Бога,

Который спрятан в хитрые места,

Когда найдешь, а Он тебя же строго,

Чтобы не сдал, подрежет, как с куста…

Тогда какой-нибудь довольный фраер

Сусально шутит и сучит хвостом.

Он для проформы фук, пустышка, гаер,

Но страшно знать, кем скажется потом:

В момент, когда предъявит свежий допник,

Подписанный твоею желчью: «Глянь,

С кем ты связался, недотёпа, гопник,

Псевдопоэт, недоучённый, дрянь.

Теперь узнал, кто лишний в этом мире?

И поздно ненавидеть и стрелять…

Ну вот, «отец отечества» в эфире

Опять свистит, что рассосется, блин.

Про Родину

Родина? Родина – милая малая,

Кровью облитая, долготерпевшая,

Даже во сне по макушку усталая,

До смерти пьющая, много потевшая.

Родина – тесные добрые спаленки,

Скрипы кроватные, пятна на скатерти.

Родина – это алкаш на завалинке,

Точно трактующий Будду по матери.

Родина бедная путами связана,

Ловит свой кайф и стонать не пытается;

Мы ненавидеть друг друга обязаны,

А все одно лишь любить получается.

Родина скудная духа титанами,

Страшно красивая девка беспечная…

Только Каштанка в тени под каштанами

Верит в разумное, доброе, вечное.

Анекдотическое

Взалкал голодный император

Откушать плоти. Солнцеликий!

Спросил в кафе администратор:

«А как же овощи, великий?»

«А овощи мои, любезный,

Отнюдь не вегетарианцы.

Им мясо, как и мне, полезно.

Живей к столу, преторианцы!»

1917

Штабс-Капитан Дементорский:

–Генерал, разрешите войти без доклада! (БГ)

Генерал! Наши карты – дерьмо. Я пас. (Бродский)

Пробил час, долгожданный серебряный час, (Высоцкий)

Только надо сейчас же, не откладывая, (Есенин)

Провальсировать к славе, шутя, полушалок (Пастернак)

Закусивши как муку, и еле дыша. (Пастернак)

Только иВы над красным бугром обветшалым (Есенин)

Революцьонный держите шаг! (Блок)

Генерал Безумцев:

– Милый друг, я тебе рассказать не могу… (Мережковский)

Никогда ни о чём не хочу говорить, (Северянин)

А когда я стоял на своём берегу – (Быков)

Научился молчать и шутить; (Ходасевич)

Мне на плечи кидается век-волкодав, (Мандельштам)

Без тебя мне кранты, капитан Белый Снег; (БГ)

Запихай меня лучше, как шапку в рукав, (Мандельштам)

В наш трудный, но, всё-таки, праведный век. (Филатов)