Йа Йолка. Русский киберпанк

– Уломаешь ты её, как же, мегеру эту. Что я Верку не знаю? У нас в детстве, знаешь, кот был, так она его… – вдруг оборвала саму себя на полуслове Томка.

Ёлка внимательно посмотрела на неё:

– Чего это она его?

Томка махнула рукой:

– Ай, да ничего, старая история. Выгнала она его, не любит твоя мать живность. Впрочем, как и вообще никого не любит. – Отбросив тряпочки в сторону, она с довольным торжеством глянула на котёнка, – Ну, смотри какой красавец, прямо-таки граф Фаунтлерой какой-то.

Растрёпанный, но очищенный от грязевых комков с разводами котёнок продолжал уже очистку своей шёрстки самостоятельно, тщательно и важно вылизывая каждый волосёнок на лапках и по бокам. Орудовал при этом язычком так торжественно, значительно, что и правда похож был на какого-то маленького кошачьего аристократа.

– Ну точно, Томка, Граф. Граф самый настоящий, смотри какой важный, – захлопала в ладоши Ёлка. – Будет значит Графом.

– Да уж, вот только графьёв нам и не хватало дома, – приподнимаясь с колен, вздохнула Томка. – Ладно, пойдёмте есть что ли, аристократы мои ненаглядные… И это, Лена, давай, позвони матери, а то она там уже по потолку бегает, наверное.

Меньше всего Ёлке хотелось сейчас разговаривать с мамой. Но делать нечего, позвонить надо, иначе она полгорода на уши поставит, мёртвого из могилы достанет. Хм, мертвого… мёртвую… Марго… вот же засада… Нет, к чёрту, не сейчас, надо маме позвонить.

Поскольку телефон свой она оставила в рюкзаке, там, на трубах, пришлось воспользоваться Томкиным. Мать ответила практически мгновенно, как будто только и ждала звонка.

Следующие пятнадцать минут разговора снова окунули её в то болото мерзости, цинизма и беспричинной злости, в котором Ёлка купалась весь день. Но весь этот неизбежный мрак, сконцентрировавшийся сейчас в образе мамы, слава богу, находился за десяток километров от неё, и ощущаем был исключительно в виде потока ругани, угроз и обещаний скорой расправы. Это можно было выдержать, всего-то каких-то бесконечных пятнадцать минут, после которых трубку по велению матери нужно передать Томке.

И пока Томка разговаривала с ней, Ёлка с какой-то неожиданно возникшей тоской всматривалась в сгущавшиеся вечерние сумерки за окном. Там носился от конуры к дровяннице облезлый старый Фёдор, что-то вынюхивая и настороженно хмуря уши, – вот уж у кого жизнь была беспечной, ни забот тебе, ни хлопот, знай, сиди да охраняй хозяев от злоумышленников, которые к Томке ни в жизнь не полезут…

Вышла с кухни Томка, положила телефон на полочку серванта, попутно включив телевизор. Глянула на Ёлку взглядом, полным мрачного сочувствия, сочетавшимся с чем-то растерянным:

– Договорилась я с ней, что завтра уже она тебя заберёт со школы. А то ведь рвалась сюда приехать сейчас, кричит, что уши и мне, и тебе надерёт, – Томка вздохнула, помолчала, прислушиваясь к телевизионному бубнежу. – Дура всё-таки твоя мать, ну такая дура…

– Да и хрен с ней, – ответила Ёлка. – Том, я есть хочу…

Томка встрепенулась, и тут же сорвалась на кухню, бормоча растерянно «Сейчас, сейчас…».

Вынеся к обеденному столу в гостиной тарелки с дымящимся, наваристым борщом, плетёную вазочку с бородинским хлебом, выставив сюда же мисочку со сметаной, Томка и сама присела поужинать.

Ели в молчании, поглядывая за новостями в телевизоре:

– …Согласно предварительным данным, после подсчёта девяносто девяти процентов бюллетеней, лидирует Владимир Путин, нынешний президент РФ. За него отдали голос шестьдесят четыре процента граждан Российской Федерации. Явка составила пятьдесят девять процентов. На втором месте располагается Павел Грудинин, кандидат от партии КПРФ, с результатом…

На десерт Томка подала рассыпчатый творожник с вишнёвой начинкой, – такие готовить только она и умела. Ёлка умяла под сладкий горячий чай с лимоном сразу два куска, и потянулась за третьим.

– Том, а Валерий Саныч на смене, да?

– На смене, где ж ему быть, приедет часа через два, тоже голодный, уставший… Город у нас хоть небольшой, а работы всё равно прилично, сама знаешь, болезни и травмы никто не отменял.

Ёлка тяжело вздохнула.

– Том, а как думаешь… Вот люди уже многое всякое придумали и изобрели… А научатся возвращать к жизни невинно убитых? Ну или там умерших по неосторожности?

Томка странно на неё глянула:

– Ты чего это, Лена, выдумываешь? Как это, возвращать убитых? С того света нет возврата, там уже другая жизнь, загробная… Возвращать мёртвых нельзя, не по-христиански это.

– А точно есть эта загробная жизнь? Рай там? И ад тоже получается…

Томка покачала головой задумчиво:

– Загробная жизнь есть, конечно. А ад… ад это у нас на земле, а там у них один сплошной рай, это значит – тут они отмучились. Я так считаю, хотя это, конечно, не совсем по-православному.

– То есть, если кто-то кого-то убил, то он получается сделал доброе дело? Ну, если из ада в рай переправил человека?

Томка снова поглядела на неё каким-то непонятным, долгим взглядом.

– Какое ж это доброе дело, ты чего такое говоришь-то? Это грех. Да и вообще, как человека убить-то можно, это ж не за хлебом сходить… Чего ты такие дурные вопросы-то задаёшь? Случилось может чего?

Но Ёлка энергично закачала головой, позёвывая:

– Да нет, просто задумалась, вспомнила сериал про зомби, я в интернете смотрела. Зомби же вот вроде как после смерти оживают… Только они уже не люди, конечно… Получается у них загробная жизнь тоже в аду…

Томка начала собирать грязную посуду со стола, приговаривая:

– Ладно тебе, ересь всякую американскую насмотрелась в этом твоём интернете, ничего там хорошего. Давай-ка иди спать, время девятый час, а вставать завтра рано в школу. Будильник на шесть часов поставлю, учти.

Ёлке и правда жутко уже хотелось спать – за день так намаялась, что и ног не чувствовала, а голова, словно налившись дремотным свинцом, уже совсем ничего не соображала.

И пока Томка стелила ей свежую, пахнущую стиркой постель в дальней комнатке, Ёлка пялилась слипающимися глазами в угол комнаты. Там, на тумбочке, были собраны какие-то образки и иконы, целый иконостас, даже оплывшая свечка в тарелочке покоилась.

– Томка, а зачем тебе иконки? Ты же в церковь не ходишь…

Томка взмахивала раздувающимся в воздухе покрывалом, поглядывая в сторону Ёлки:

– Хожу, не хожу, какая разница? Бог он в сердце, а иконки никогда не помешают. Это как связь с ним, с Богом…

– Типа провайдера?

– Чеееего? Какого провайбера ещё? В общем, Лена, ложись спать, у меня дел ещё по горло – Фёдора накормить, Валеру встретить, куртку твою почистить…

Быстро раздевшись, Ёлка повалилась в кровать, накрывшись холодным, тяжёлым одеялом. Закрыв глаза, она (как делала это часто) представила себя на сцене в образе эстрадной певицы, своей любимой Ёлки.

Сияющее блёстками позолоченное платье, нестерпимо яркий свет со всех сторон, в руках микрофон, а прямо перед ней расстилается море орущих, визжащих, захлёбывающихся в восторге фанатов. И именно для них она, Ёлка, поёт самую главную песню:

«Море внутри меня синее-синее, волны внутри меня сильные.

Солнце живет во мне. Солнце живет во мне.

Море внутри меня синее-синее. Волны внутри меня сильные.

Солнце живет во мне. Моё солнце живет во мне

Моё солнце живет во мне.

Моё солнце живет во мне».

Появившаяся на сцене Марго аплодирует ей, смеётся, захлёбываясь кровью, которая хлещет изо всех ошмётков разбитого в мясо лица, отплёвывается осколками зубов, щурит затёкшие в массивных кровоподтёках глаза. Потом падает на колени и ползёт к ней, перебирая руками, покачивая напяленной на шею иконкой с Иисусом – кажется, она действительно счастлива в своём раю.

Мужики

Утро выдалось хмурым во всех смыслах: и на улице было пасмурно, и в душе Лены, и что-то между Томкой с Валерием Санычем, кажется, не ладилось. Один Граф, отоспавшийся между прочим в ногах у Лены, носился безумным пушистым комком по полу, поддёргивал коготками рваные уголки ковра, напрыгивал на края свисавшей со стола скатерти. Очень быстро обжился он в новом доме, да и по характеру, видимо, был игривым.

Завтракали все по быстрому, как-то скомканно, куда-то торопясь. Валерий Саныч даже не стал расспрашивать Лену о её школьных делах, хотя обычно интересовался каждой малозначимой деталью.

Лене, впрочем, общаться ни с кем не хотелось – в душе камнем висело осознание содеянного, было страшно и непонятно, как с этим дальше жить. Почему-то именно сегодня она вполне, целиком и ясно ощущала всю эту гнетущую тяжесть, а тяжесть была вдвойне неприятной от того, что поделиться своей историей она ни с кем не могла.

Неприятная, тёмная густота клубилась в душе Лены ещё и потому, что день сегодня обещал быть просто-напросто омерзительным. В школе наверняка будут разговоры об исчезновении Марго. А может её тело нашли уже там, лежащее в массе пропитавшегося тёмной кровью снега. Только ведь, если нашли, это вдвойне хуже, поскольку все об этом вокруг будут трезвонить, перешёптываться, а Слава, конечно же, вспомнит, что Марго именно с ней, с Леной, куда-то деловито отправились из того злополучного двора… Что же делать-то со всем этим, а?

Но даже, если со школой всё обойдётся, предстоит ещё и разговор с матерью. Ох, это отдельная беда, с вкраплениями взаимной ненависти, обиды, ругани и неизбежным наказанием в результате. Она, конечно, её никогда не била (хотя при всей своей жёсткости и, пожалуй, жестокости могла бы), но уж в придумывании наказаний была поизощрённее, чем Торквемада. В общем, чем закончится день, было совершенно непонятно, ясно только, что ничем хорошим…

Лена уже была одета, и в ожидании пока соберётся Томка, вышла во двор. Тут в синеющих утренних сумерках всё носился деловитый дворовый Фёдор. Подскочив к ней, пёс начал подлизываться, видимо, напрашиваясь на какое-нибудь лакомство, но у Лены ничего с собой не было.

Наконец вышла из дома и Томка, – ей сегодня надо было в город ехать по делам, вот и решила проводить заодно Лену, ехать-то всё равно на одной маршрутке.

– А где твой ранец? Ещё вчера спросить хотела… Неужели посеяла? Вот и влетит тебе от матери, телефон же там, растеряха…

Лена что-то хмуро буркнула и толкнула скрипучую железную дверь ворот, переступила порожек и… замерла, задохнувшись от неожиданности. Прямо перед ней вылезали из припаркованной напротив разукрашенной полицейской машины двое ментов, – деловитые, строгие, молчаливые.

Ну вот и приехали…

Лена бухнулась на колени, в самую лужу, и мучительно заревела, захлёбываясь словами, но такими сладкими, освобождающими душу словами:

– Дяденьки, дяденьки, ну простите-простите, я не хотееееела… Я совсем ничего такого не хотеееела… Она всё сама, сама издеваааалась, смеяяяялась, сама, сама лезла ко мне… А я не хотела, не хотела, не хотела, это само так получилось, я сама не знааааю как… Она сама, сама, а я не хотеееела, простите меня пожалуууйста, я не хотеееела…

Полицейские молча переглянулись, один из них хватанул телефон из кармана служебной куртки. Второй кивнул Томке на Лену:

– Это ваша?

Растерянная, как будто осевшая от неожиданности Томка непонимающе кивнула, и вдруг спохватившись, кинулась к Лене.

– Лена, ты чего? Чего ты? Чего случилось-то? Ну успокойся, успокойся же, ты чего, чего, родная моя, успокойся, всё хорошо будет…

Лена продолжала биться в истерике, зарывшись лицом Томке в бязевое, бесформенное пальто, плача взахлёб и что-то приговаривая.

Один из полицейских легонько толкнул Томку в плечо:

– Гражданочка, давайте пройдём в дом, до выяснения. Девочку давайте, успокаивайте. Поговорим там, пройдёмте.

* * *

Через полтора часа полицейская машина, вывернула с поворота на шоссе, плавно встроившись в еле продвигающийся поток трафика по направлению к городу.

В салоне на заднем сидении хмуро сидела Лена, одна рука которой была наручником прикована к вылезающему из-за сиденья штырю.

– Во блин, житуха, Толян, а? Ехали на вызов к алкашу Еремееву, а тут такая оказия… Такое вообще бывает, а?

Сидевший за рулём полицай мрачно кивнул:

– Бывает. В нашу смену всё бывает.

– А жаль, что эта дурында малолетняя не с нашего участка… Если б с нашего, так глухарей бы на неё повесить… Расколется же, как думаешь? Такой пластилин, эх, бля… Дуремара вон завалили на прошлой неделе, отбарыжился, сука, так и на неё бы спихнуть, типа, за дозу холодное в глаз залимонила. И так пару глухарей бы спихнуть… Вот чего нам с тобой так не везёт? На наш бы её участок…

Пробка и не думала рассасываться: кажется, впереди случилось ДТП, движение на дороге почти замерло. К тому же снова запуржило с неба, – комья снега ветром набивало на лобовое стекло, и хотя дворники метались как бешеные, управлялись с налипавшей, быстро таявшей влагой они плохо.

– А это ещё чего такое? – ткнул пальцем в боковое стекло сидевший на пассажирском кресле полицейский.

На обочину вылазили откуда-то со стороны частного поселкового сектора мужики, – целая толпа мрачных, одетых во что попало, сутулящихся под напором снегопада людей.

Завидев полицейскую машину, они засвистели, заулюлюкали:

– О, вот они, пидары, уже едут… Дармоеды хуевы, один погон на плече, другой на жопе… Как какой кипиш на районе, их не видно, а тут – уже едут…

Толян переглянулся со своим напарником.

– Это вообще что такое происходит? А, Игорёха?

– Да хер его знает… Вроде бы это с Терешково, поселковые, у них там авария на теплотрассе, пятый день кукуют в холодрыге… Вон, видимо, митинговать в город идут.

Толян скривился:

– Только этого ещё не хватало. Опять эти режимы усиления сраные, ещё потом разгонять погонят…

Игорь громко сморкнулся:

– Эти-то ладно, хоть русские. А ты слышал, что в Москве со вчерашнего вечера творится? Вроде бы на Красную площадь сотня тысяч зверей высыпало, с травматами, с дубьём, с ножами, а кто-то и с огнестрелом походу… У них там, у москвичей, в каком-то районе вроде семью азеров замочили, так они по всем городам клич кинули подниматься. ОМОН и Росгвардия уже не справляется, так как из Подмосковья все эти гастарбайтеры подтягиваются… По «Эху Москвы» передавали, что к Москве военную технику гонят вовсю. Ну типа, сам понимаешь…

Толян махнул рукой:

– Ой, ну всё, хорош тошниловку разводить. Давай, рацию в зубы, надо узнать, какие указания по этой ситуёвине… Не нравится мне всё это, жопой чую, премии не видать в этом месяце…