Полная версия
Всё исправить
– Вам что?
– Два по сто настойки пустырника! – фраза была сказана таким тоном, что поневоле ожидалось продолжение: «… в один стакан!»
Дождавшись, пока отоварившийся клиент покинет аптеку, заведующая подошла к двери и вывесила на стекле табличку «Закрыто».
– Однако, что это инкасса не едет, давно пора… Ага, вот они, легки на помине!
Алексею с какого-то момента казалось, что он раздвоился. Одна часть, грубо-телесная, разговаривала, отвечала на вопросы и даже сама задавала их… Ехала куда-то на автобусе, считала на калькуляторе расходы на погребение, звонила в похоронную контору… На почту сбегать успела, кстати, чтобы получить телеграмму-подтверждение, дающее гражданину Чекалову А. Б. право организации похорон. За неимением в деревне, где жили родители Володьки, других официальных лиц телеграмма была заверена каким-то председателем сельсовета, удивительным образом сохранившегося со времен СССР, но этого, по идее, должно хватить… И сейчас эта грубо-телесная оболочка продолжала разговаривать, обмениваться приветствиями с прибывшими за выручкой парнями-инкассаторами и репликами с девчатами-аптекаршами… Вторая же часть, невидимая для посторонних, стояла рядом, отстраненно и безучастно наблюдая за происходящим, и страдала от холода… Может ли ощущать холод несуществующая для грубых материалистов душа? Да еще как может…
– Что с тобой сегодня, Алексей? – наконец-то заметила неладное заведующая.
– Друга у меня сегодня убили, Людмила Павловна, – ровным, неестественно спокойным голосом произнес Чекалов. – Просто так, ни за что… Пьяный сосед ножом пырнул, и точка. А мы с ним всю жизнь… со школы… Вот такие дела.
– Да… – на лице женщины изобразилось сочувствие, для грубо-телесной оболочки Чекалова вполне убедительное. Но второй, невидимый Чекалов, стоящий рядом, отчетливо ощущал – обычное мимолетное чувство. Которое будет смыто уже через пять минут, когда Людмила Павловна полезет в переполненный автобус. И обижаться на это бессмысленно, как на климат средней полосы России за то, что тут имеет место быть холодная зима… Смерть человека – горе для близких. Для самых близких, тех, кому он врос в душу, и теперь из той души выдран с кровью. Для всех остальных это статистика.
– Дать тебе эливел, Леша? – заведующая, проводив инкассаторов, запирала шкафы с препаратами. – От депрессии помогает.
– Спасибо, Людмила Павловна, – чуть улыбнулся Чекалов. – Я как-нибудь сам.
– Ну смотри… Водку только не пей, от этого только горше потом.
– Водку точно не буду, – пообещал Алексей, вновь сумев чуть улыбнуться.
Проверив сигнализацию, он распрощался с аптекаршами и наконец остался один. Постояв у окна, сел на кушетку. В последнее время, в связи с прогрессивным увеличением количества наркоманов, ограбления аптек стали не редкостью. Злоумышленники, не обращая внимания на сигнализацию, нагло и беспардонно разбивали оконные стекла, проникали внутрь, сокрушали шкафы и витрины в поисках вожделенного зелья… Милиция, правда, исправно прибывала к месту событий, и чаще всего злоумышленников ловила. Однако ущерб от разрушений и простоя аптеки никто возмещать не собирался, и поэтому аптечное начальство, как и всякое начальство, остро не любившее любой головной боли, сочло разумным держать в качестве живых пугал ночных сторожей. Поскольку научные сотрудники теперь стоили совсем недорого… Очевидно, мысль о том, чтобы заменить громадные окна советского образца, рассчитанные на высокую сознательность граждан на стальные жалюзи, опускаемые на ночь, в голову начальству пока не пришла. И слава Богу. Так что бывший мэнээс отныне служил во благо Родине в несколько другом качестве.
Самое странное, что благосостояние семейства Чекаловых от такого «апгрейда» даже улучшилось. В отличие от прежней научной деятельности, в последний год с трудом окупавшей проезд в общественном транспорте к месту работы и обратно, новая должность позволяла Чекалову исправно платить за коммунальные услуги, приносить домой хлеб-молоко-сметану и прочие повседневные продукты, существенно разгружая тем самым семейный бюджет, и даже делать жене время от времени маленькие подарки – на день рождения, день свадьбы и 8-е марта. Требовать от подобной должности большего означало «неадекватно оценивать свой социальный статус», как выражался Володька…
Достав из кармана небольшой газовый револьвер, Алексей криво усмехнулся. Булыжник – оружие пролетариата… Этот почти игрушечный револьверчик достался ему от одного сотрудника, катавшегося в заграничные командировки и каким-то образом сумевшему протащить полулегальное оружие через таможню. Недорого, поскольку в тот момент сотрудник остро нуждался в средствах. Ладно, для запугивания наркоманов сгодится… Сегодня супруга уговорила взять пугач с собой, и он не стал возражать. Обычно револьвер находился в сумочке у Юли, в момент же пересечения темных дворов и переулков она попросту держала его в рукаве. Неизвестно, как было бы с боевым оружием – решиться вот так сразу пристрелить человека большое дело – но насчет газового можно было не сомневаться: его жена пальнет без предупреждения и колебания, прямо в нос любому ублюдку. Надо знать Юлю… Это была одна из ступеней защиты от пресловутой злобной реальности, с каждым днем заворачивавшей все круче. Второй ступенью был сам Чекалов, в последнее время старавшийся встречать супругу при возвращении с работы темными зимними вечерами. Ну и третьей, пожалуй, Володька, иной раз подбрасывавший молодую женщину на своем «Москвиче»… Эх…
Алексей достал тяжелую коробку «Имулы», чувствуя, как сжимается сердце. Все. Никогда больше не зазвучит из этой коробки Володькин голос, перемежаемый шелестом помех… Кстати, вот и еще одна проблема. Репитер, конечно, не так часто нуждается в обслуживании, но ключ от того чердака у Володьки… где-то…
Странное раздвоение не уходило. Мысли двух Чекаловых текли, время от времени пересекаясь, дополняя друг друга, но в основном это были независимые мысли двух разумных существ, не иначе… Вот эта мысль, насчет репитера, без сомнения, принадлежит грубо-телесной ипостаси расщепленного Чекалова, мыслящей сугубо конкретно и практично. В то время как бестелесная ипостась, дрожа от потустороннего холода, все-таки успевает задаваться вопросом – отчего так и вообще откуда все эти ощущения?
Ученый может быть счастлив или страдать, но в любом случае он обязан мыслить. Тем более теперь, когда мыслить ему придется за двоих. Все пути к отступлению отрезала Володькина смерть. Теперь проект «Лазарус» будет доведен до конца. Откуда такое ощущение? Тоже пока неясно. Важно, что оно есть, как уверенность в том, что так будет.
– Ты где? – тревожно вопросила коробка рации голосом Юли, и Чекалов ощутил острый прилив раскаяния. Ведь уже пять минут как сидит на кушетке, размышляет, а жена томится в неведеньи…
– Я сейчас позвоню! – торопливо нажав кнопку передачи, ответил он.
Телефон в аптеке был новенький, розовый и нарядный. Тыкая в кнопки, Алексей успел подумать – хорошо, что дома у них железная дверь, сообразили-таки поставить…
– Юль, это я… Ты как?
Пауза.
– Плохо, – без утайки ответила трубка Юлькиным голосом.
– И мне без тебя, – столь же откровенно ответил Чекалов. Скрывать что-то от жены бесполезно и глупо.
– Знаешь… Такое ощущение у меня, что я раздвоилась. Одна половинка чего-то делает, ходит… книжку читать пытается… А вторая рядом стоит и наблюдает. Холодно так, отстраненно.
– И у меня, – помедлив, произнес Алексей, вновь удивившись чрезвычайной схожести ощущений. – Юля, Юль…
– М?
– Вот скажи, это правда… ну… имеет под собой какую-то основу, насчет души там, девять дней здесь обретающейся… Нет, я не про ад там или рай… но имеется какая-то основа для подобных представлений?
Пауза.
– Этому в университетах не учат, Лешик.
– А не в университетах?
– В семинарии, что ли? Или на курсах экстрасенсов? Эх, Леша, Леша… Ну хорошо. Я так думаю, есть реальная основа.
* * *Музыки не было. И хорошо, что нет ее, этой муторной надгробной музыки, «Реквиема», исполняемого с надрывом полупьяными музыкантами из местной самодеятельности, подумал Чекалов, с каким-то отстраненным чувством разглядывая гроб. Как-то незаметно ушла эта часть похоронного обряда, считавшаяся непременным атрибутом еще совсем недавно, в советские времена… Деньги? Да, очевидно, и они тоже. Но, вероятно, дело не только в деньгах. Кто-то проницательно подметил – торжественность погребальных обрядов обратно пропорциональна их количеству. Вот в блокадном Ленинграде трупы просто вывозили на саночках и оставляли на улицах. Притом делали это самые близкие люди. И винить их в черствости никто не смеет… Злобная реальность диктует свои законы.
Юля, почувствовав, что он на грани, осторожно сжала его кисть своей узкой ладошкой, и тупая, ноющая боль где-то под ложечкой отступила, затаилась.
– Ну вот… – сухонькая старушка, Володькина мама, судорожно комкала носовой платок. – Вот и все, Сережа… Не увидим больше… и не услышим… Володечки…
Она вновь беззвучно заплакала, и Сергей Михайлович, Володькин отец, высокий сутулый старик, неловко, молча прижал ее к своему боку. Чекалов дернул щекой – еще полгода назад ни у кого язык не повернулся бы назвать дядю Сережу стариком. Сколько ему сейчас… пятьдесят восемь? Нет, уже пятьдесят девять…
После Володькиной женитьбы его родители, оставив молодоженам квартиру, перебрались на «историческую родину», как выражался сам Белоглазов-старший, то есть в деревню. Благо ему, как пролетарию с «вредным стажем» пенсия полагалась с пятидесяти пяти лет. Жить бы да жить… радоваться… А оно вот как вышло.
– Жить бы да жить… радоваться… А оно вот как вышло, – медленно произнес дядя Сережа. Алексей медленно поднял на него изучающий, задумчивый взгляд. Случайное совпадение… ну конечно, случайное…
– Ну че, мы опускаем? – деловито осведомился старшой могильщик. – Тянуть-то чего…
– Опускайте, – хрипло произнес Алексей.
Гроб на веревках пополз в яму, глухо стукнул о грунт. Вера Николаевна, Володькина мама, вновь затряслась от беззвучных рыданий, так что отец бросил горсть земли за двоих. Бросая свою горсть, Чекалов мельком подумал: вот этот обряд пока остался неизменным… Пока?
Кладбищенские мужички сноровисто заработали лопатами, заваливая яму комьями мерзлой земли. Мужики явно торопились – мертвяков много, а они одни… заказов масса, когда успеть?
– Спасибо тебе, Леша, – перестав наконец плакать, с трудом проговорила Вера Николаевна. – И вам, Юлечка… за все…
– За что? – криво улыбнулся уголком рта Чекалов. – Эх, теть Вера… Удержи я его тогда, и все было бы по-другому.
– От судьбы не уйти, Леша, – Сергей Михайлович неотрывно смотрел, как растет могильный холмик. – Ты узнавал, когда суд?
– Через месяц где-то. Говорят, суды перегружены делами. Сообщить?
– Сообщи. В глаза ему взглянуть, тому уроду… Впрочем, урод тут лишь орудие, так выходит. Первооснова-то кобра вон та…
«Кобра», стоявшая чуть поодаль, сверкнула глазами.
– Напрасно вы так, Сергей Михайлович, – Карине удалось изобразить оскорбленное смирение. – Я сделала все, что смогла. Но не думаете ли вы, что какая-то нормальная женщина в наше время свяжет судьбу с безработным нищебродом, не желающим ничего понимать в этой жизни? Времена декабристок прошли. Мне еще ребенка надо будет растить!
– Родила? – отрывисто спросил Володькин отец.
– Пока нет. Не время.
– Тогда о чем разговор?
Карина, по всей видимости, собиравшаяся что-то возразить, все-таки сдержалась, отошла. И то хлеб, подумал Алексей. Не хватает еще тут, на кладбище, выяснения отношений.
– Ладно, – тяжело вздохнул Чекалов. – Давайте в автобус…
Негустая кучка пришедших на похороны – с десяток бывших сотрудников бывшего НИИ – потянулась к стоявшему неподалеку автобусу, совмещавшему функции катафалка и транспорта для провожающих в последний путь. Уже на ступеньках Алексей оглянулся. Могила выделялась среди прочих равных, слегка припорошенных снегом темным грязным пятном, на краю которого торчал стандартный железный памятник с нержавеющей звездой наверху.
Прощай, Володька.
Поминки были заказаны в маленьком кафе, судя по виду, готовившемуся к ремонту. Володькины родители и чета Чекаловых расположились за одним столиком. Все-таки есть некоторый прогресс в налаживании рыночной экономики, подумал Алексей, наблюдая, как официантки споро расставляют тарелки и бутылки с водкой. Когда хоронили маму, ему с отцом – Юли с ним тогда еще не было – пришлось здорово побегать, поскольку уже вовсю шла перестройка вкупе с ускорением, и работницы общепита не желали шевелить даже пальцами. И смотрели на всевозможных убогих, корчащих из себя клиентов, как королевы, поскольку имели возможность ежедневно воровать провизию, в отличие от всяких недоумков-ученых, тщетно пытающихся отоварить талоны на колбасу… Сейчас бывшие королевы были в том же положении, что и ученые недоумки – очевидно, буржуй-частник, новый хозяин харчевни вместо положенной зарплаты милостиво разрешает им вылизывать тарелки, не более того.
– Помянем, – просто сказал Володькин отец, поднимая стопку.
Выпили не чокаясь, молча. Пили все по-разному. Сергей Михайлович просто опрокинул в себя стопку, медленно зажевал крепкими челюстями. Вера Николаевна едва пригубила дрожащими губами и вновь бессильно уронила руку на стол. Юля, не чинясь, выпила до дна, взяла закуску… И вновь Алексея посетило странное чувство раздвоения. Тот Чекалов, что сидел за столом, молча выцедил горькую жидкость, проглотил кусок блина… Второй же, невидимый посторонним Чекалов, стоявший рядом, был трезв как стекло, холоден и прозрачен.
– Да… Грешно так говорить, наверное, но Борис счастливей оказался, – дядя Сережа налил по второй. – Умер, веря, что все у сына будет хорошо. При такой-то жене не диво… Вовремя надо умирать, вот что. Мы бы с тобой, старая, месяц назад кувыркнулись… в бане бы угорели, к примеру… так и не увидали всего этого, не пережили бы…
– Верно, дядя Сережа, грех, – Юля смотрела без улыбки. – Кувыркнуться в этой жизни большого ума не надо. А остальным за ушедшего жить придется. Тем, кому не все равно дело ушедшего. Как в той песне – «за себя и за того парня».
Юля выпила вторую, и снова до дна.
– Так что поживите еще, дядь Сережа, и вы, теть Вера, не бросайте. Ни мужа… ни нас с Алешкой.
– Умна ты, Юлия Семеновна, как черт умна… – Сергей Михайлович мотнул головой. – Нет, не как черт, плохо сказал… Наверное, ангел ты…
Он выпил, двигая кадыком.
– А комнату Володину мы на вас с Лешкой перепишем. Вам жить…
– Не надо, дядь Сережа, – мягко попросила Юля. – Во всяком случае, не сейчас об этом.
– Да ты не обижайся, и лучше не спорь. Нам с Верой-то того, что имеется, не прожить… У меня здоровье не так, чтобы очень, а теперь, полагаю, и вовсе… Мало ли, инфаркт бряк, и все дела зависнут.
Он вздохнул.
– Так что все верно. Живите за себя и Володьку. Если разобраться, друзья у него одни вы были. Остальные так, приятели да сослуживцы.
Он потянулся налить по третьей и последней, но Юля прикрыла рюмку ладошкой.
– Все, дядя Сережа. Вы же в курсе, я водку не пью вообще. Это я за Володю и так…
– Как скажешь, – Сергей Михайлович вдруг придвинулся поближе. – Никогда бы не спросил, Леша, а сейчас спрошу… Володя мне говорил про дело, что вы задумали. В последний раз, как гостевал у нас… много мы поговорили, под звездную ночь на сеновале разговор по душам сам идет… Не бросишь дело то? Сможешь?
Чекалов помедлил. Вопрос в точку.
– Я все-таки попробую, – без улыбки ответил он.
* * *Аденин-тимин-цитозин… Гуанин-тимин-аденин…
Тихо шипел вентилятор системного блока, зеленый глазок мерцал прерывистым неровным светом – компьютер пахал, как трактор на целине, с железной неутомимостью бездушного механизма. И сам Чекалов казался себе таким же механизмом, только собранным из белков. Он чуть усмехнулся. Наверное, любой обыватель счел бы его именно такой вот бездушной машиной. Ну как же, лучшего друга только схоронил, и с поминок да за работу… Глупости это. Вот Володька бы понял, и Юля понимает. Только работа и может облегчить, снять на время эту ноющую тупую боль души. Лучше всякого эливела, водки, и, вероятно, даже морфия. Так, что тут… гуанин-цитозин… ага… Все, еще один ген разобран по косточкам. Машине пора дать отдых.
– Леша, посмотри на меня, – негромко попросила Юля. Он перевел взгляд на жену – в поле зрения плавали какие-то размытые зеленые и розовые пятна, забивая светлый любимый образ.
– А?
– Понятно… – она вгляделась в его глаза. Вздохнула, взяла мужа за щеки ладошками. – Хватит на сегодня. Правда, Лешик. Ну угробишь ты себя за раз, кому это надо… На-ка вот, выпей.
– Это чего? – Алексей принюхался.
– Ничего особенного, корвалол в основном. Кушать будешь?
– Не… что ты… – он даже удивился такому неестественному предложению. – Ты права, давай спать. А то в глазах пятна какие-то плавают.
– И я про то. Душ свободен.
– А?
– Уууу… Вопрос снят. Давай-ка в койку. Штаны стащить сможешь самостоятельно?
– А… штаны… да-да, конечно…
Ему все-таки удалось раздеться без посторонней помощи, и даже сложить одежду, как полагается. На этом осознанные действия Чекалова завершились, дальше работали исключительно рефлексы. Едва растянувшись на постели, он словно провалился в колодец – точно и впрямь выключенный компьютер.
…Вязкая и в то же время неосязаемая тьма плавала вокруг, невнятно бормотала на разные голоса. В бормотании этом невозможно было разобрать ни единого слова, однако смысл улавливался четко и однозначно: «ты еще не угомонился, человечек?»
Он проснулся разом, будто вынырнув из омута. Ночник, сделанный из телефонной лампочки, освещал комнату мягким светом, в углах переходившим в полусумрак. Жена лежала на боку неподвижно, отвернувшись, из-под одеяла торчало лишь голое плечо, но Алексей уже знал, чувствовал – она не спит.
– Юля, Юль…
– М?
– Не спишь?
Пауза.
– Поласкай меня, Леша. Если не в форме, не хочется… ничего больше не делай, не надо. А просто поласкай и все. Как кошку.
Тон, каким это было произнесено… Чекалов сглотнул. Обычно Юля, желая получить мужнины ласки, просто и естественно приникала к нему, не тратя слов даром.
– Ну что ты, Юль… ну чего ты…
Ее тело, как всегда, было гладким и упругим. Плечо, высокая грудь с острым холмиком соска… живот… спина… гладко выбритый лобок… и еще ниже… Алексей вспомнил – в первый раз, когда Юля решилась, там была густая курчавая поросль. Когда же они расписались, все уже было гладким, как у младенца… «Но ведь тебе же так приятнее, Лешик, разве нет?»
Желание возникло само собой. Видимо, невозможно ласкать молодую женщину и страдать. Почувствовав, она уже разворачивалась, обвила руками, припала к губам мягко и в то же время настойчиво…
– Ну вот… – отдышавшись, пробормотал Чекалов, когда все кончилось. – Не получилось… как кошку…
Юля, лежа на его плече, фыркнула раз, другой… Засмеялась тихим, почти беззвучным смехом. Спустя секунду Алексей осознал, что и сам смеется. Первый раз за эти страшные дни.
– Дядь Сережа с теть Верой, наверное, уже дома… – отсмеявшись, произнесла Юля, глядя из-под мохнатых ресниц. Алексей задумчиво хмыкнул.
– Как ехать будет…
– Ну не в лесу же им ночевать.
– Это да.
Володькины родители сразу после похорон отбыли домой. На своей же машине, которой Володька владел по доверенности. Напрасно Чекаловы уговаривали их ночевать. «Поедем мы, ребята, вы уж не обижайтесь. Там корова у нас… кот вон у Веруши… словом, будет легче. А здесь ничего, кроме лишних соплей не предвидится, и вам мало радости… так что поедем. Хорошо, права я с собой взял»
– Своим звонила?
– Ага… Все нормально у них.
Родители жены проживали в Самаре, еще недавно бывшей Куйбышевом, со старшим братом, в своем доме на окраине большого города. На берегу Волги, кстати… как говорит Юлька, «тем самым совмещая преимущества городской и сельской жизни, а равно и приморского курорта»
– Как все же похожа на поезд вся эта жизнь… – медленно, будто в трансе, вдруг произнесла Юля. – Кто-то садится, а кто-то выходит. И нет стоп-крана, и нельзя дать задний ход… Сколько людей отдали бы все, лишь бы дать задний ход?
Ее глаза чуть мерцают в полутьме.
– Я спираль нынче сниму, Лешик.
– Какую спираль? А… ага… ну, тебе видней… таблетки хотя, говорят, вреднее.
– Ты не понял, Леша. И никаких таблеток.
Она глубоко вздохнула.
– Это для таких, как Карина, «пока не время». А для нас время, Леша. Потому как поезд идет, не замедляя хода.
И вновь она права на все сто, всплыла мысль. Никакая злобная реальность не должна мешать продолжению жизни.
– Да, елки-палки, в войну рожали, и ничего! – улыбнулся Чекалов. – Так что давай. Я буду только рад.
– Я в тебе и не сомневалась, – тихо, серьезно ответила она, так, что Алексея захлестнуло горячей волной.
– Юля, Юль…
– М?
– А можно мне еще… ну… как кошку?
* * *Аденин-гуанин-цитозин… аденин-гуанин-тимин…
Алексей в изнеможении откинулся на спинку стула, закрыв глаза. Ожесточенно потер щеки ладонями, помассировал виски. Нет, с этим надо что-то делать… «Энигма» несовершенна. Тупо переводить последовательность аминокислот в ДНК-код и обратно, невелика заслуга… А вот как насчет предвиденья, какова должна быть структура белка-фермента, которого еще нет в реальности, но который необходим, чтобы организм имел те или иные нужные свойства? Задачка, однако… Это вам не какая-то жалкая теорема Ферма. И все ложится на одни мозги. И каждый раз нужно ждать озарения.
Как со всем этим справлялся Создатель?
Эх, Володька… Проклятая мерзкая реальность. Проклятый тупой ублюдок, этот самый Чушмо… Проклятая судьбина… Какой светильник Разума угас…
При воспоминании о Володьке настроение, и без того не радужное, резко просело. Да, завтра же будет суд. А сегодня должны приехать Володины родители.
Он вдруг отчетливо представил, как старый «Москвич», разбрызгивая талую воду, перемешанную с грязным снегом, въезжает во двор, подруливает к подъезду… вот выходит Сергей Михайлович, придерживает дверцу, выпуская наружу теть Веру… вот поднимаются они по лестнице, рука об руку, тяжело и нескоро… подходят к двери… старик поднимает руку, тянется к кнопке звонка…
Звонок в прихожей тренькнул раз, другой, разрушая зыбкое наваждение, и Чекалов вздрогнул. Вот как?
– Здравствуй, Леша, – за время отсутствия Вера Николаевна высохла еще сильнее.
– Здравствуйте, теть Вера. Дядь Сережа, здравствуйте. Вы проходите, проходите! А мы вас ждали.
Помогая старикам раздеться и прочее, Чекалов уже не очень удивлялся. Вот как… Вот так вот даже. Дар ясновиденья прорезался, не иначе. А пуркуа бы и не па? Ясновиденье, как более общий случай строго научного озарения… гм… надо записать в тетрадку…
– Юля-то где?
– На работе пока. Вы проходите в комнату, я чайник сейчас и прочее…
Старики уселись на диване, разглядывая небогатое убранство помещения.
– Все так же у вас, я гляжу… – тетя Вера чуть качнула головой. – И мебель, как при Борисе… только диван вот новый…
– Я тут хотел приобрести гарнитур Людовика Четырнадцатого, – улыбнулся Чекалов, – но Юлька отговорила. Добавь, говорит, и купи лучше курицу. Так что сейчас мы будем кушать куриный супчик, с лапшой домашней. Юлька вчера расстаралась, специально для вас.
Сергей Михайлович разглядывал компьютер, на экране которого вилась двойная спираль.
– Работаешь?
– Угу.
– Мы, небось, мешаем…
– Дядь Сережа, это вы о чем? Обидеть хотите?
– Да не… не для обиды… Спросить я хочу. Подвигается дело-то?
– Медленно, – честно признался Чекалов. – Без Володьки, как без одной руки. Да хуже, пес бы с ней, с рукой, без руки можно… Второй головы не хватает мне, дядь Сережа. Как змею Горынычу из сказки.
Дядя Сережа пристально разглядывал хозяина квартиры.
– Худой ты стал… Спасибо тебе, Алексей.
– В смысле?
– В прямом. Удастся тебе довести, тогда, выходит, и сын наш жил не зря.
Помолчали.
– Аптеку все так же охраняешь? – спросила Вера Николаевна.
– Охраняю, – отозвался Чекалов, уже орудуя на кухне. – Странная вещь эта жизнь, теть Вера. Работаю дома, и ни копейки за это. А на службе сплю, и мне за это деньги платят.
– Давай-ка я тебе помогу. Сидеть сложа руки, когда мужчина на кухне шурудится, для женщины неприлично. Мужчине можно доверить хлеб-колбасу порезать, не более.
– Как скажете, теть Вера… Дядь Сережа, по пятьдесят грамм?
– Не, Леша, не надо. Во-первых, на колесах я. И во-вторых, вообще не пью теперь. Черно больно на душе потом… Теперь, Лешка, я все больше корвалол употребляю.
– Але, ты дома? – ожила на столике коробка «Имулы».
– Да. У нас гости.
– Поняла, я уже еду!
