На ты с Америкой, или Только секс, ничего личного

Вспомнил я, понятно, черта и всех его сородичей и приуныл. Началось, кумекаю, нашли дурака. Вдоволь нашего брата, русского, за глаза ни в цент не держат, а здесь наличность. Бессердечные, укоряю безмолвно, бестактичные: на интимных особенностях решили торжество справлять. Да и аллах с вами, прикинул в конце концов – клоун так клоун, нам, русскому обывателю, не привыкать.

– Я сильно неминуемо готов, – отвечаю отъявленно.

Пришли мы, стало, в общагу и принялись совершать какие-другие сборы. Слышу, стрекочет дверь. Открыл я беззаветно, стоит Джеф, тот, что спирт вчера принес, у которого цветет во рту ехидная улыбка. Да если бы, а то прикасаясь сутью к близлежащему пространству совмещается дама со знакомым лицом. Ударился я в воспоминания и отомстили те именем – Джени, это она начала разговоры про водку. Да если бы лишь это! Вгляделся повнимательней и чуть с ног не рухнул – именно она обнаружилась поутру в совместной постели.

– Ты готов? – радуется в предвкушении развлечения Джеф.

– Во фрунте, – обещаю порадовать и пропускаю в жилье.

Здесь, окинув просторы, вступает в слова женщина:

– Ты мило устроился, душка.

«Началось», – мечтаю. К стыду я, как вы знаете, был готов, а все едино покрылся кровью. И дальше она, соблюдая бестактность, всякие слова уроняет. Да нет бы, а то и локотком невзначай подденет, либо совсем какой неприличной частью фигуры прикоснется.

В машине окончательное недоразумение:

– Ах, Вит, – щебетнула она томно, – ты был вчера бесподобен. Очень нас всех завел… – И, прошу внимания, притесняется к моему плечу и очень жиденько и интимно направляет свой голос мне прямо в ухо: – Хочу увидеть это еще раз. – И уже совсем жеманно: – Ты вчера обеща-ал.

Словом, до такого разрушения я впал, что плывут перед глазами разнообразные пейзажи. Именно чтоб отдалить изрядность действия, опущусь в изложение природы.

Пейзаж американский известен: куст либо дерево мелкое, асфальт да небо, и все это перед глазом мельтешит, поскольку авто шуршит – никакой услады, домой хочется. Привозят меня по этой причине в некую частную местность, что очутилась на берегу извилистого озера, покрытого многими островками и скалистыми наростами. Что характерно, стоит в местности замысловатая избушка аккуратного облика. Вокруг никакой девственности, сора и – полное уныние.

Стало быть, озерцо. Вода, состоящая из Н2О. Местами на вид гладкая, а где рябью дернутая от ерзающего ветерка. Ветерок пропекся прохладой озера и, бегая по разным местам, ублажает погоду. Не зной стоит, значится, хоть солнце рьяное, а так себе – душевная благодать. Бережок подвержен наклонностям и иным рельефам, впрочем, вполне пологого свойства. Поросли высокого характера не шибко, но присутствует. Главным образом кустарник. Имеются и деревья, хоть одинокие и ростом не удалые, но кронами обеспеченные. В названиях я не мастак и поэтому тени от них довольно. Еще дополню, покрыта местность напрочь травой.

Здесь умещу замечание. Очень частные владельцы – американцы, и Америку свою раздербанили на собственность до последней пяди. Все они своим стяжательством гордятся и уведомляют о собственничестве разными грозными табличками. Табличек им, видать, мало и тогда они за принадлежностью ведут регулярное наблюдение. Отсюда трава совершенно не буйная, а вся, бедолага, будто резаная. Постройки и предметы, начиная от пристани с разукрашенными разными колерами лодками, заканчивая последним унитазом, имеют вид, будто на витрине и причиняют русскому глазу скорбь. Все это сдобрено аккуратным и добросердечным солнцем. Словом, последняя дрянь.

Подле избушки, глядь, уж несколько порожних автомобилей сосредоточились. Составили мы им сообщество, а при выходе наружу сообщает Джеф, что компания уже в сборе и ждет. Пустой и безмолвный следую я за предшественником, который, миновав дом, передвигается в сторону озера. А вскоре открылся вид количества людей, расположенных и снующих в ложбинке, имеющей близость к воде и пирсу. Картина представляет собой пикник, отсюда купальники и даже детвора.

Стало быть, только я покинул авто и вошел в поле зрения, принялись граждане делать каверзные улыбки и слова.

– Как ты поживаешь? – к примеру, цедит беззаботным тоном первая попавшаяся особь знакомого облика.

Знаешь ведь, сволочь, прекрасно, думаю про себя, а зубы мне тут корчишь, и соответственно выражаю прошедшую мысль:

– Столь внятно, что намерен продолжить.

Еще, знаете ли, разные слова отпускает народ и все это с улыбочками ехидными.

А тут, возьмите, всякие аттракционы затеялись, и улыбочками народ от меня отвык. Дальше прочие прелести обнаружились, скажем, на водянистом мотоцикле я погонять удостоился. Пару часов весьма сносной жизнью посуществовал. Только рано зажил. К примеру, раздается фраза:

– Вит, – сообщает напрямик некая мадам, – мы все в курсе и ждем.

– Как сказал бы Шекспир, – начинаю я дурковать, – ожидание выгодно. Даже и силой разочарования.

Еще всякие поведения, разговоры, белиберда разная, и снова один из посетителей бросает нагло:

– Мы ждем.

– Мне это знакомо, – отвечаю я в полном перепуге и недоумении, – я от себя с детства чего-нибудь жду.

Думаю, чего они могут ждать? Чтоб я напился? – ищу, таким образом, исподтишка зрения спирт, поскольку на шута я согласный-с. Однако таковой непременно отсутствует, а прикасается народ маленькими глотками к пиву. Чтоб как-то усвоить обязанность, вхожу в гущу человек и пытаюсь вступить в разговор. Разговор притом идет самый мелкий. К уместному образцу.

– Вы слышали новость, Вит? Наши и ваши парни обстряпывают в космосе совместное дельце. Я бы зашвырнул туда на пару деньков и президентов. Пусть посмотрят, какая Земля маленькая и как тесно мы живем.

– И вообще, – добавляю я, – там слова, а стало быть, амбиции теряют вес.

– Ах, не упоминайте слово вес, – хватает дородная тетка, – я опять где-то подцепила четыре лишних фунта. Что ни говорите, в России есть прелесть, ей не грозят избыточные килограммы.

– Дорогая, – возмущается ее муж, – а кто полчаса назад подцепил самый сочный стейк?

– Пит, – шипит тетка, – это, в конце концов, бестактно. Я работаю как лошадь. Могу расслабиться в уикенде?

– Нет, действительно, – подхватывает спиртовый Джеф, – Америка помешана на калориях и витаминах. Это не что иное, как еда.

– А что вы хотите (это Пит), работа съедает. Мы вгоняем эмоции в бутылку. Разучиваемся получать радости. Все в меру, по графику. Еда становится одним из немногих удовольствий.

– Я и говорю, – мстительно мечет взгляд на мужа тетя, – даже секс по графику.

– Вит, – деликатно уводит Джеф, – я слышал, что в России есть люди – кажется, где-то на Кавказе – которые славятся долголетием. Притом они совершенно себя не умеряют: вдоволь пьют, едят, курят – к тому же имеют несколько жен.

– Есть такое, – поясняю я. – Впрочем, жена одна. Собственно, они и живут долго оттого, что женщины у них мало говорят. – Тут же, разумеется, улыбаюсь тете. – Это, конечно, шутка. На самом деле считается, что причина в горном воздухе.

– Воздух здесь не при чем, – горячо и обиженно вякает Пит, – очень доказано, что все зависит от нервов. Чтоб жить с американской женой, нужно иметь запасной комплект нервов. И о каком сексе может идти речь, когда мы живем в пуританской стране, где супружеские обязанности закреплены беспощадными брачными контрактами. Джеф абсолютно прав (Пит жестоко шмякает на тарелку кусок мяса), еда – последнее удовольствие.

– Насчет секса, – соблюдает тактику Джеф, – говорят, в России – сексуальная революция.

– Русские вообще революционеры, – вставляет еще одна дама.

– Так есть результат? – Это обратно Джеф.– Я к тому, что Америка подобное уже прошла. И пришла к прочной семье.

Пытаюсь держать непринужденный тон:

– Результат, конечно, есть. У нас отдых называют сексуальным часом, дескать, мы работу, извиняюсь, имеем. Так вот в России сексуальная революция привела не к сексуальным часам, а к эпохе.

Я это все так дотошно, чтоб подчеркнуть – о сексе и этих штучках разговоры заводятся непременно. Дальше снова следуют разговоры, и Фрэнк произносит чреватую фразу:

– Русские знамениты революциями, водкой, мафией и вообще они нам покажут.

Здесь-то «еще одна дама» и выражается крайне замысловато:

– Кстати, насчет покажут. Вит, когда же и мы посмотрим? Джени была в восторге. Это несправедливо, что вы показали только некоторым.

Как прикажете себя держать при подобных запросах? Джени в машине лепетала относительно «еще хочу увидеть» и какого-то обещания, эти требуют что-то показать. Таки чтоб рассекретить предыдущие абзацы, я и спрашиваю впритык:

– Какой образ вы желаете рассмотреть?

И чувствую, что сердце мое вкрадчиво перемещается в правую половину, явно намереваясь окончательно упасть. Чтоб подтвердить справедливость таких действий, мадам порхает бровью и удивленно возражает:

– Как что, член.

Каково!!

Какой бы я дурак не был, но давать такие обещания – это чересчур. Самый-то облом, что и мужики на меня вопросительно воззрились, содержа на лице гнусные улыбочки и тем подтверждая наличие обещания. Как, интересуюсь я, прикажете соответствовать моменту?

– О чем базар! – поощряю, тем самым, обрадовано. – Я с нетерпением ждал этого… – Тут, уняв добропорядочную улыбку, хмурю бровь. – Однако, момент. Для полноты сочувствия зритель должен сосредоточится. Знаете, были случаи с летальными исходами. Нервных и девственниц вообще прошу удалиться.

О, господи… Вы знаете, исполняю, а в башке пустота – каким местом слова отыскиваются, сам не понимаю. Притом мельтешит в закоулке мозга махонькая закорючка и тревожит насущный организм. Конфигурация ее понятна: бежать. Предпочтительно наметом. Поскольку не прописано в инструкции таких мероприятий. Произношу в связи с этим очередную фразу:

– Синьоры, поскольку грядущее представление обычно сопровождается чреватостями у зрителей, то я придаю экспонату адаптирующий имидж. За сим вынужден на некоторое время скрыться, дабы соорудить вид. Предлагаю пока урегулировать биение сердец.

И устремляюсь в дом. Мысль, разумеется, одна – исчезнуть, раствориться, сгинуть. И смылся бы я, да видно богу чем-то не угодил.

Захожу в дом. Пожалуйста тебе – тут дверь, там другая – шуруй. Вся Америка твоя, что там – мир. Нет же, только я присмотрел один очень черный выход, как прислоняется из соседнего пространства к моей близости женская фигура. Да этак интимно кулачком меня пих в печень. Джени. При этом говорит словами:

– Вит, ты сегодня немного нерасторопен. А не хочешь ли для соблюдения обстоятельств употребить?

Поскольку я уже и не понимаю, что вообще такое я есть, то и совершаю из себя полного прелюбодея, говоря:

– Я хочу все и всегда.

Тут она разворачивается и следует недалеко, размахивая бедрами с амплитудой метра в четыре. Далее наливает мензурку, имеющую объем, и подает сия, скаля зубы. Я ахаю сия, изображая осанкой Казанову, Дон-Жуана и остальных вместе взятых персонажей. Водка. Поступив в желудок, она тут же разворачивается и бросается на меня туманом, жаром и прочими каверзами. Отсюда я начинаю нести уже полный бред, на что Джени совершенно прямо заявляет:

– Не забывай, что ты и остальным обещал показать член. И помни, что ты обещал рассказать секрет.

– Помилуйте, – возмущаюсь, совершенно понимая, что я есть последняя сволочь, и соблюдая номинал, – показать член – это дело святое. Уж тут вы от меня не отвертитесь. Собственно, я и вознамерился…

Теперь давайте рассудим. Вообразите диспозицию, – тебя нагло, настойчиво, со всех сторон просят… заставляют, можно сказать, если учитывать, что ты в гостях, показать член. И не какой-нибудь, а родимый. Можно представить такое у нас?.. Но ведь ты в Америке. Тут тебе и демократия, и свобода, и бес его знает, какие еще достопримечательности. Видно, у них так принято.

Да, я болван – дернул меня сатана на разговор о муравье и члене, да, ободрил на вакханалию со спиртом. И дальше, ночью не иначе дьявол шельмовал надо мной. А сейчас я один, надо выкручиваться… Бежать? Куда, даже машины нет. Демонстрировать натуральность? Еще больший позор – предъявить-то нечего: как известно, на соседский лучше б не смотрел… Но что-то делать надо – все-таки со спиртом я граждан умыл, все-таки с Гриней из одной деревни. Да и вообще за державу обидно.

И мне приходит в голову идея… Муляж. Не буду показывать сокровище в первозданности, а предъявлю прикрытое.

Представлял себе перформанс, как сейчас вспоминаю, я следующим порядком. Срочно напихиваю в плавки какой-нибудь дряни, придав оному надлежащую форму. Далее прусь на сцену. Соблюдая пылающую улыбку и прочие ужимки и жесты, сопроводив клоунаду каким-нибудь «але оп» и прочая, скидаю брюки. Руки вздымаются вверх, поваживаю плечиками. Отвожу резинку трусов и опускаю взгляд к причине. Вот тут изменяюсь в роже и вопию в ужасе какую-либо глупость, призывающую прервать действие.

Идиотизм? Очень тоще сказано, хотелось бы соорудить более язвительные определения. Но напомню, психологический цейтнот. Известное дело ― идиотская, практически безвыходная ситуация. Вдруг бьет идея, спасительная щель. Шмыг туда, ибо нет условий для трезвой оценки. Так и я, не раздумывая, выполняю проект. С этой целью говорю сопроводительной Джени следующую речь:

– Погоди, подруга, минутку. Я на секунду скроюсь из твоего глаза, дабы приобрести полный анфас.

Юркаю в рядом расположенную дверь, как мне показалось, туалета, с намерением употребить в качестве достоинства туалетную бумагу.

Ан, дулю. Не щадит меня Высокий. Попадаю совсем даже не в туалет, а, напротив, в обжитое помещение, смахивающее на кабинет. Здесь у меня уже совершенно мозг расшелушился – ненавижу все. Себя в первую очередь, ибо просто не знаю, что делать. И вот наблюдаю, на столе лежат какие-то бумаги. Прикидываю – чем дергаться из двери в дверь, применю, что под руку лезет. Хватаю бумаги. Соорудил пристойную форму и пих в чресла. К слову сказать, получилось очень даже натурально и наглядно.

Далее следуем с пассией к месту демонстрации.

Как, читатель дорогой, вы все это усвоили?.. Короче сказать, подхожу с подругой к толпе. Сообщество зрит на меня в предвкушении. Дамы совершенно покрылись нервной дрожью и меня, таки, осязают. Самое дикое, что и детвора в наличии. Америка, одно слово.

А я уже не возражаю – употребляйте, потешайтесь. И соответственно произношу, улыбаясь чрезмерно и радуясь жизни:

– Итак, прошу внимания мистеры и леди. Показываю первый и последний раз. Рекомендую взяться за спинку стульев.

Далее великолепным движением, не забывая «але оп», роняю с себя штаны. Затем следует взмах руками, синкопа торжества, прелюдия экстаза. Перехожу к предпоследней запланированной процедуре. Руки медленно, напряженно, чаруя мир, опускаются к трусам. Лица зрителей раскалены, рты открыты, глаза не умещаются в глазницах…

И тут происходит нечто. Видимо, бог тоже человек – таки не выдержал, вмешался.

Из дома раздался чрезвычайно нервный возглас. Все с прискорбием переводят взгляды туда. От дома к толпе спешит хозяин, звали его Фред. Очки сбиты на нос, грудь ходит ходуном. Ясно, что грядет приключение. Оно не заставляет ждать.

– Товарищи, – быстро и пыхтя подойдя к кагалу, раскалённо произносит Фред, – у меня со стола кабинета пропали ценные научные бумаги. Еще час назад они были на месте. Я предполагаю, пошутил кто-то из детей.

Здесь нужно упомянуть один скользкий момент. После вышеуказанной тирады он вперился в меня и, уверяю вас, взгляд его задержался на моих достоинствах. Дальше там еще прозвучали некоторые слова, которые он обратил уже всем присутствующим.

А теперь давайте вернемся ко мне. Данная тварь стоит со спущенными штанами и с самой мерзкой улыбкой на самой отвратительной харе. И данная скотина не права, потому что ей бы надо упасть и биться башкой о землю. А лучше сдохнуть. Но эта мразь поступает иначе. Она натягивает брюки и делает безмерно сочувствующее лицо.

А как, скажите, я должен был поступить? Полезть в плавки и, достав скомканную ценность, с целомудренной улыбкой протянуть хозяину? Ну, уж извините, такой поступок и смерть не искупит.

Не стану отвлекать вас мелкими эпизодами нейтрального значения, тем более что впереди еще ждали казусы, и сразу оговорюсь – довольно скоро после этих мероприятий мы с Фрэнком уехали восвояси. В общежитии после жутких мучений я постановил, что самым верным выходом будет по приезде Вовки все рассказать ему и отдать бумаги. Пусть уж он сам после моего отъезда вернет их. Право, я даже успокоился хоть отчасти и дальше валялся на кровати, упершись в телевизор.

Да недолго торжествовал. Происходит телефонный звонок. Дома я присутствовал один, так как сосед отчалил по своим молодым делам. Видит бог, не хотел я снимать трубку, да, знать, не накуражился еще нечистый. Некая внешняя сила дернула мою руку и слышу в телефоне знакомый голос. Фред. Поначалу я обрадовался. И слава богу, думаю, объясню прямо сейчас все начистоту, извинюсь. Пусть полным дураком предстану, да привыкать ли. В конце концов, не детей вместе крестить. Итак, только он представился, я и объявляю:

– Слава богу, что вы позвонили. Ваши бумаги у меня. Я все объясню.

Только рано радовался, потому что ничего он толком мне сказать не дал, а начал на мерзком русском языке нести некую галиматью. Вот примерный пересказ:

– Я все понял. Я вспомнил о муравье. Вы – распутник. Я вспомнил о философе и экзамене. Я сопоставил, я уяснил, это предварительный подход. Я приеду. Это не телефонный разговор. Ждите.– И вешает трубку.

Я – в полнейшей растерянности. О чем он? Ну ладно, муравей, но какой, к черту, философ, какой экзамен, причем здесь распутник, какой предварительный подход, что за бред! Принялся извилины теребить, мучился, мучился и, мать моя, сверкнуло. Из тумана вчерашнего вечера медленно и клочковато выполз образ. Точно, плел я.

Там возникла одна тема – был перерыв в плясках и ублажались разными историями – и, уже будучи в изрядном состоянии, затеял я некое повествование из собственной практики. Вынужден сообщить.

Дело было в начале моей производственной карьеры. Отслужив пару лет в НИИ после окончания верхнего учебного заведения, пустился я в тяжкие – именно, угодил в аспирантуру. А присутствует при таких поступках правило – надобно сдать так называемый кандидатский минимум: экзамен по иностранному языку, общественным предметам (философия и прочая мура) и спецпредмету. Иностранный и спецпредмет я успешно миновал, а с философией – грех. Так отродясь расположился мой умственный агрегат, что эту науку одолевал с напругой, а нынче в прочем довел тётю профессора до того, что предложила она мне выйти через дверь и в обратном направлении более не входить. Ситуация – «быть или не быть». С таким же резюме оказались еще двое моих соратников. Один и предложил альтернативу:

– Слушайте, мужики, у меня есть на кафедре философии один знакомый доктор наук. Отменный пивец. Он нам поможет это дело обиняком проскочить, только надо его хорошенько отблагодарить.

Словом, договорились добротно философа попоить и провентилировать данный вопрос. Процесс опоения выпал территориально на мою квартиру. Значит, собрались под предлогом у меня дома и приступили к поеданию и питию принадлежностей. Кроме нас, троих домогателей, и окучиваемого присутствовала моя жена.

Стало быть, пьем и едим, и все это получается очень сердечно и перспективно. Уж сгустились сумерки и винное пресыщение томит организмы. Принялись члены заговора распространяться по домам. Тут и выясняется, что доктор зело угожден и к перемещениям пригоден плохо. Постановили доводить до вменяемости в моих апартаментах.

Здесь такая вещичка. Жил я в двухкомнатной квартире. Одна комнатка была совсем маленькая и обладала из принадлежностей пригодных к спанью только узким топчаном. Обычно мы с супругой спали в большой комнате, на широкой кушетке. Нынче же, потому как доктора свалили там же, где употребляли, супруга отправилась ночевать в маленькую. Я, было, пытался примоститься рядом, но оказался поощрен ворчанием и отправился соседствовать с благодетелем.

Приспособился, выходит, и вижу в счастливом сне, как философические баррикады рушатся под моим воинственным напором.

И вот чувствую, происходит в идиллии некая примесь нерентабельных особенностей. Долго сосредотачивал валяющееся во хмелю внимание и наконец начал получать зыбкие кусочки яви. В оных наблюдаю, что ползет вкрадчиво по моим кожным покровам в грудной области чужеродная ладонь. Сперва я подумал, что супруге моей какой-либо абсурд в голову втемяшился, и поощряю глупость не шевелясь. Да вскоре обнаружил соображение, что супруга на данный кусок времени отсутствует в непосредственности. Сильно озадачился и разглядел в уравнении тот ответ, что рукоприкладствует не кто иной как доктор.

«Трижды восемь», – думаю огорченный. А ладонь все путешествует, все, знаете, так загадочно себя ведет, что начинаю я испытывать нежелательные мысли. Правда, вскоре сообразил, что доктор просто спьяну выполняет обычный ночной рефлекс, и упокоенный такой догадкой беру его руку и вынимаю из-под моего одеяла.

Далее запахнулся поплотней и счастливо отправляюсь воевать с философией. Да не успел я вогнать в мортиру пылкий заряд, как обнаруживаю уже знакомое соприкосновение. «Экий рефлексивный человек», – мягко подосадовал я и предыдущим движением обратно водружаю проказливую руку.

Теперь уже не сразу я погрузился в сон, а сохранил некоторую чуткость организма. И верно, не минуло и минуты, когда мою обитель зашевелила докучливая рука. Уже дрожливо-потненькая ладонь, совершая пакостные пассы, тревожит перепуганную плоть.

Пошел я испытывать откровенное желание произнеси какую-либо грубость, да как же язык повернется, когда доктор и «быть или не быть». Таким образом кашляю вслух мужским голосом и для верности говорю громко: «Ах, сколько же это времени, и не пора ли просыпаться». Дабы, понятно, разбить докторов сон и погрузить в реалию.

Оно и впрямь, ладонь приостановилась, однако восвояси отнюдь не убралась. Снова беру и кладу ее на место. И вроде бы угомонился мужчина. Ага, мечтаю, дошло. Радуюсь, что поступил так деликатно. Немного еще потерпел я вниманием, и вскоре убедившись, что событий в мире не происходит, пустился погружаться в дрему.

Уж и погрузился вроде, как снова начался поступок. Да ладно бы, а то сопроводился словами.

– Милый, – интимно прошептал особь, – у тебя такая чудная кожа.

Вы поняли?.. Не «милая» там какая-нибудь, а «милый» – с самым отъявленным ый в окончании. Тут меня кондражь и пропек… Домогательство. Самое что-ни-на-есть багряноречивое. Домогательство, как говорится – на лицо.

Понятно, что вздрогнула моя натура и захотела въехать близлежащему в хайло. Но тут сказалась научно-исследовательская сущность. Принялся я считать варианты.

Итак, первый и самый любезный. Я незамедлительно поворачиваюсь к большому ученому и целенаправленно бью сжатым кулаком в мерзкую рожу. Можно при этом коленкой душевно двинуть в паховую область. Если зацепить яйцо, то должен получиться замечательный результат. Светило науки, что там, сама философия, вопит, исходит соплями, комкается в ничтожество. Отменно. Изрядно. Душеугодно… Аспирантура, диссертация, сама карьера приказывают долго жить.

Вариант второй. Я лежу, остановив сердце. Не дышу. Не живу. Я жду…

Вообще, отнюдь неизвестно, чего хочет товарищ. Судя по той галиматье, которую содержит философия, представитель желает, чтоб ему вдули… Противно.

Однако наука требует жертв. Собственно, второго пути и нет. «Быть или не быть».

Погодите, шевелю я сильно серым веществом научно. Мы ученые или так, с дуба рухнувшие. Пока был анализ, а где идеи, где неизведанные пути?! Почему бы, скажем, не придумать некую отговорку. Болезнь, например.

– Понимаете, – прокручиваю я мысленно с репетиционным умыслом грядущую тираду, – ваши жесты очень убедительно уведомляют меня о будущем. И сердце мое вполне благосклонно воспринимает позывы. Тем прискорбнее испытываю обязанность доложить, что придется переместить события на отдаленные отрезки времени, ибо в процесс вмешивается причина. Если так можно выразиться, я болен. И так недостойно, что вынужден отложить участие… (А между тем ладонь не дремлет и, производя отчетливые мероприятия, двигается к самым сакраментальным местностям.) Не спрашивайте о деталях болезни. Не мучьте меня подробностями. Я удручен, я казнюсь от неблагополучия обстоятельств. Но я воспряну… я восполню… я возмещу… О, прекрасный! О, философ! О, доктор наук! О, наконец, мразь и козлина!

Теперь обратно окунусь в замечания. Как и в той первой истории, здесь присутствует домысел. На самом деле я сразу попросту впаял локтем доктору в пузо. Присоединил несколько язвительных слов матерного значения и ушел досыпать к супруге. (Кстати сказать, с экзаменом этот мужик нам, понятно, не помог. Пришлось в дальнейшем пойти традиционным путем, то есть найти философа преподавателя, но уже женского пола.) Но для смачности повести, отдавая по случаю ее слушателям, в целях достижения улыбки я присоединял, как и положено, подобные окончания.