Абортарий

– Но большинство из того, о чем вы сейчас говорили, было прошлым и для нас, – попыталась я возразить, – мир становился все лучше.

– Вы полагаете? – усмехнулась она. – Может быть, наоборот, – мир стоял на заре нового всплеска варварства и вандализма?

– Если от зла можно избавиться, отбросив с ним все добро, то что же остается? Что осталось?

– Очень многое. Мужчина олицетворял собой начало конца. Мы нуждались в нем… да, он был нужен – лишь для того, чтобы рождались дети. Вся остальная его деятельность приносила миру лишь горе и страдание. Теперь мы научились обходиться без него, и нам стало гораздо легче жить.

Джон Уиндем, «Ступай к муравью»

Голубая тетрадь

Часть первая. Голова

***

Это история о том, как страшно и болезненно быть мужчиной. Какое это удручающее, выматывающее душу испытание. Врагу не пожелаешь.

Распинаюсь я так не от праздного словоблудия. Поскольку знаю о терзаниях не понаслышке, а испытал на собственной шкуре.

И не важно, насколько развесисты могут быть у оленя рога, насколько ароматно и точно бобр пускает мускусную струю, насколько мощно хохлач раздувает свой носовой мешок. Или насколько алы седалищные мозоли у гамадрила. Самка всегда найдет что-нибудь заковыристое и подспудное, где самец обязательно даст маху.

Складывается впечатление, что в каждом самце будто самой природой заложен некий шаловливый недостаток, этакий крохотный, но юркий и привередливый генетический дефектик, который норовит подпортить всю малину. И окажется, что, помимо спаривания, и то, порою, признаться, похожего на унылые тычки-мычки, самец ни на что не годен.

Этот врожденный изъян и превращает самца в глазах самки, как это ни прискорбно, в обыкновенного похотливого неудачника.

***

Достойного самца среди людей, так называемого «мужчину» – отыскать еще сложней. Чего греха таить, на сегодняшний день это невозможно. Подтвердит первая встречная женщина. Самка, то есть.

И не потому, что выдающийся мужской экземпляр зарылся в недрах морозильной камеры внутри разваленного гипермаркета, а вокруг степь да комары. Хотя и это не стоит сбрасывать со счетов.

А невозможно хотя бы потому, что представитель мужского рода остался только один. На всем белом свете. И я не шучу.

Какие уж тут шутки, если этот единственный в мире человеческий самец – я.

***

Как я уже упомянул, моя теперешняя среда обитания – морозильная камера. Она расположена в огромном гипермаркете. В том, что от него осталось. Сейчас это полуразрушенная, заброшенная и дикая свалка.

Пропитание, лежалое и суррогатное, я бесстрашно добываю на торговых стеллажах, и странно, что до сих пор не отбросил свои разнеженные самцовые копыта. Однажды даже попробовал раздобыть пищу в лесу, но особым успехом это не увенчалось.

Видимо, и тут генетика подключилась, пробудив во мне доисторическую способность переваривать чуть ли не камни, зажевывая их черноземом. Если рядом некому угождать, разумеется.

Чипсы и мясные консервы составляют мой основной рацион. Не самое витаминизированное питание, скажу честно. Учитывая, что раньше я был помешан на сбалансированной и качественной еде. Точнее, женщины заботливо пичкали меня лишь всем правильным и полезным. Мне вменялось прожить до ста лет, и не просто коптить небо и трамбовать кишечник, а наплодить самое здоровое и крепкое потомство.

Ага, да-да.

***

Еще одно важное замечание. Теперешняя среда обитания скудна на светские развлечения. Что не мудрено, в общем. Вокруг степь, в радиусе многих километров дачи, давно безлюдные и подгнившие. И лес, кишащий непритязательными волками. Благодаря им я ложусь спать аккуратно после заката. Когда они хозяйничают – лучше и нос не высовывать из морозилки.

Ну и само собой нельзя не заметить, что изрядную долю гипермаркета отобрал рухнувший и сгоревший самолет.

***

Зато среда дает мне возможность развить навыки натуралиста. Со стопроцентной уверенностью заявляю, что причиной авиакатастрофы стала Великая Бабуинизация. Она и застала пилотов врасплох. И произошло это, по моим скромным подсчетам, пятьдесят с хвостиком лет назад.

Самолет очень удачно врезался в гипермаркет – скосив часть крыши и рухнув в отдел бытовой техники. С тех пор там все раскурочено до сплошной неузнаваемой и пригоревшей каши. Как итог, у меня нет ни плиты, ни обогревателя, ни телевизора. Но остальная часть вполне прилично сохранилась, став подобием проветриваемого склада.

Разве это не чудо?

***

Создать гнездовье в офисных или складских помещениях, или даже прямо среди товара никак не получилось. Большая их часть лишены потолка, а потому все климатические богатства и причуды пришлось бы испробовать на себе. К тому же, чего доброго, меня заметят, а это недопустимо. Если я вдруг захочу разжечь костер, то стану виден любой проезжающей мимо женщине. А их же хлебом не корми – дай поглазеть по сторонам.

О волках я уже упоминал. Последнее время эти ребята вполне освоились – и начали воспринимать меня как низшее звено в пищевой цепочке.

В моем распоряжении осталась морозильная камера. Преимуществ которой не сосчитать. Крушение самолета и воздействие природных стихий не повлияли на нее. Она имеет стены и потолок, то есть, закрыта от любопытных и голодных глаз. И, что главное, – тут есть электричество.

Разве это не чудо?

***

Впрочем, наличие в морозилке электричества сыграло двоякую роль в гнездовании. Ведь, помимо света, нагнетается и холод. Но, поскольку куковать в кромешной и вонючей тьме не особо хочется, то приходится терпеть холодину.

Все, что я мог сделать, так это выставить его на минимальные цифры. Натуралист во мне заключил, что генератор работает автоматически. Потому в данный момент самой теплой точкой в морозильной камере выступает, пардон, мой собственный анус. И, к чести, неожиданно достойно выступает.

Ведь все же, как оказалось, утрамбованный кишечник усиленно реагирует на вещества, которые я тут добываю и пожираю.

***

Иена, представитель многочисленного женского рода, принявшая непосредственное участие в смене моей среды обитания, считает мир средоточием чудес. Даме глубоко за тридцатник, а она верит в чудеса да волшебство.

Цепочки непредвиденных и случайных событий, которыми полна наша жизнь, яркие явления, что выбиваются за рамки привычных представлений и ожиданий. Сильные, впечатляющие эмоции. Все это – непрерывная череда чудес. Мы не в состоянии ни повлиять на них, ни изменить, ни остановить. Остается лишь наслаждаться ими, ценить и запоминать.

Следуя этой логике, моя жизнь и жизнь моих предков по мужской линии – чудо на чуде и чудом погоняет.

***

Потому что невыносимо жить в мире, где любая женщина – или родная тетка, или родная сестра. Или, что еще курьезней, родная дочь. Голова идет кругом, как представлю, в каком тесном, инцестном и ошалелом семействе мне давали прикурить.

Нелегко начинать вести дневниковые записи, когда находишься в законопаченной морозильной камере. Когда температурный максимум вокруг – пять градусов ниже Цельсия, а в роли самой горячей точки выступает зад.

Трудно, тяжко, сложно.

Но все нытье, нытье. Я специалист в этом. Поныть и пожаловаться.

По словам Иены, мужчинам всегда было свойственно жаловаться. Свойственно обвинять в неудачах и промахах кого угодно, только не себя. Потому как сам по себе мужчина безгрешен, безошибочен и обладает единственно верным мнением.

***

А теперь самая злачная новость.

Со всей серьезностью заявляю – виноват я сам.

Точнее, моя асоциальная наследственность и наличие мутатора.

***

Если вкратце описать мое генеалогическое древо, останавливаясь лишь на ключевых моментах из жизни предков, переживших Великую Бабуинизацию, то выглядит оно следующим образом: парализованного прадеда затрахали до смерти; деду отрезали член, а затем отстрелили башку; отца забили, как мамонта.

Я еще выкрутился сухим из воды. Сижу себе в морозильной камере, прохлаждаюсь, так сказать, на лоне природы. Потчую себя каменными сухариками.

Хитрюга еще тот.

***

Что касается мутатора, то очевидным является следующий факт – ни один другой орган исторически не удостаивался такой опеки и бережного отношения. Самцы согласны были лишиться руки, ноги, почки, согласны отупеть и превратиться в обезьяну – лишь бы мутатор оставался неприкосновенным.

Почему-то самцы упорно считали, что ими должны восторгаться только за то, что у них есть эта самая штука. Заполученная с рождения, большую часть времени она тихо и мирно болталась между ног, но стоило ей пробудиться – все, аврал. Бейте в колокола! Возликуй, мир!

В такие моменты они носились с ней, как малые дети с новой игрушкой, словно это величайшее сокровище во вселенной. Каждый раз, когда их мутатор возбуждался, они требовали бурных оваций и считали себя героями.

К тому же, в силу особенности строения организма самцы имели две головы. Вполне полноценные, по их суждениям. Но загвоздка заключалась в том, что крови для наполнения и питания сразу двух голов никак не хватало. Потому они наполнялись поочередно.

И, поверьте, туши, той голове, что сверху – перепадало не очень часто.

Часть вторая. Шея, зарез

***

Набрасывая в уме схему рассказа, то есть, историю моей самцовой судьбинушки, я долго ломал голову над целью всей этой писанины. Какого рожна? Кому вообще это надо? Волкам, что ли?

Стоит признаться, изначально я склонялся к мысли вести дневник для моего будущего сына. Наследника. Планируемого отпрыска, такого же, наверно, отщепенца. Но на сегодняшний день ищи-свищи. Нет у меня наследника мужского пола, и вряд ли уже предвидится.

Вместо этого я коротаю время в молчаливой холостяцкой компании говяжьих отбивных и свиных окороков. В окружении замороженного полуфабриката и заледенелых потрохов. К слову, я ничуть не жалею об этом.

Я пишу в маленькой комнатушке, большую часть которой занимает разделочный стол. Прямо передо мной окно, и я вижу, что по соседству висят, как спортсмены на турниках, обезглавленные туши некогда рогатого скота.

Компания собралась крепкая, сплоченная.

***

Значит так. Беря во внимание, что в том мире, от которого я успешно сделал ноги, с моими предшественниками проделывали подобные штучки – разделывали, потрошили и переваривали – я решил посвятить писанину именно вам, туши.

Дожился.

***

На первый взгляд холодильная камера может показаться местом скучным и заурядным. Особенно для тех, кто просидел здесь меньше месяца.

Но вот я, например, считаю это необоснованным предрассудком. Надеюсь, как и вы, мои друзья и чтецы – бледно-розовые, покрытые инеем туши.

Температура держится стабильная. Как я уже писал – минус пять градусов за Цельсием. Не тропики, конечно, но сосульки с носа еще не торчат. Можно иногда даже снять подбитую на меху куртку, которую я нашел на стойке у входной двери. А становится прохладно – я занимаюсь гимнастикой, боксирую, встряхиваю телесами.

Впрочем, не зря ведь мошонки у нас вынесены наружу. Да и мудрые слоны не зря перед спариванием поднимаются высоко в горы. Вам, туши, это уже не пригодится – но сперма гораздо лучше образовывается именно при низких температурах.

К вонище я уже привык. То, что вы тут подпрели за полвека, законсервированные, чувствуется хорошо. Но холод сковал вас и привел обратно в форму. Если совсем невмоготу становится, то я заблаговременно запасся батареей туалетных освежителей.

Сегодня мы благоухаем альпийскими лугами.

***

Я раньше и представить себе не мог, что в морозилке можно найти столько интересных вещичек. Например, прямо над моим столом – разделочные ножи, топорики, щипцы для отлова морской живности. Время от времени какой-нибудь из этих предметов становится моей парикмахерской или брадобрейной принадлежностью. Не превращаться же в орангутанга.

Еще тут, помимо ножей и прочих приспособлений для расчленения, приклеена занимательная схема. На ней изображено, каким образом вас, собственно, кромсать. Расчерчены части ваших тел, еще когда они были ходячими и дышащими, а не выпотрошенными и подвешенными на крюке.

Передо мной – бесстыжее и откровенное описание вашей мускулатуры.

Оказывается, вы состоите из двадцати семи кусков, и каждый имеет свое название. Из чувства солидарности, а также чтобы подтвердить свое намерение писать для вас, я буду озаглавливать части рассказа в честь ваших составляющих. Вы – мои единственные и непосредственные читатели, потому нужно уважить, я так считаю.

Под схемой указано, что на выходе от вас остается зачисток, тонкие остатки, оборыши, морда, студень. А так же внутренние органы, требуха и требушина. При желании, все это можно употребить в пищу. По крайней мере, можно было пятьдесят лет назад.

Разве это не чудо?

***

Мой дневник – штука очень интимная. Предупреждаю, я буду делиться самым сокровенным. От сердца отрывать буду, можно сказать.

И поэтому заранее чувствую даже некоторую неловкость, стеснительность.

Что, если мы выровняем шансы?

Например, если в прошлом кто-нибудь из вас был буйволом, то у меня кое-что для него припасено. Маленький компроматик. Когда буйволу хочется спариваться, он обнажает свои гланды и вынюхивает подходящую самку. Выглядит это смешно – замерший буйвол с вытянутой головой и приоткрытым ртом, весь такой сосредоточенный нюхатель.

Отыскав самку, он направляется к ней и предлагает себя. Та осматривает, оценивает. Иногда чешет рогами у него между ног. Этакой невинный флирт. Буйвол, устав ждать, приноравливается залезть сверху, и если она тут же начинает отскакивать и дергаться – это ее своеобразное проявление согласия. И ему приходится семенить за ней, догонять, взбираться, добиваться. Пока, наконец, он не успеет состряпать дельце.

Откровенность за откровенность.

***

Все знания, которыми я владею – от папы. От его рассказов и нравоучений.

– Все бабы, – любил он говорить, – тупы, как сибирские валенки. И твоя мать – не исключение.

Что такое сибирский валенок, мне неизвестно до сих пор. Подозреваю, какое-нибудь орудие пыток.

– Но что самое интересное, – продолжал папа, – врожденная тупость не мешает им совать нос в любое дело, да еще и давать советы, помогать, напуская на себя важный и умный вид.

Верх абсурда – это когда баба, без царя в голове, разумеется, а это, по сути, каждая первая, – принимается командовать. Руководить процессом.

Вот как он говорил. И в подтверждение правдивости своих слов давал мне оглушительные оплеухи.

Он считал подобные процедуры лучшей профилактикой для подростка, чтобы не стать ему тупым, как сибирский валенок. Как баба.

Но Иена заверяет, что мне это не помогло. Мужлан мужланом, хоть кол на голове теши.

***

На что, теоретически, должен рассчитывать единственный в мире мужчина? Ответ, согласитесь, туши, очевиден – он властелин. Царь мира. Нерушимый самодержец планеты.

Меня зовут Андрей. Как и отца, деда и прадеда. Имя означает – мужественный. Вполне обосновано в мире, где балом правят одни женщины.

Андрей IV Неповторимый. Звучит. Просто восхитительно звучит. А что мы имеем на самом деле? Взнузданный бычок-осеменитель.

Мое восхождение на престол совпало с расцветом темных веков. Табу на секс, побеги в комнату с баночкой, тягостные воспоминания об отце.

Из короля я был заочно низведен в услужливого семяносца.

Это было б смешно, если б не было так грустно.

***

Не раз папа внушал мне, что женский пол следует называть «бабами».

– Между нами только так и стоит на них говорить, – заговорщицки шептал, – большего они не заслуживают. Но при них надо величать – женщина, а еще лучше – девушка. Даже если с нее штукатурка сыпется, а руки похожи на куриные лапки.

Девушкой можно называть любую бабу с явными знаками зрелости, потому что до этого она просто девочка. А девочка, в папином разумении, является шумным и глупым биологическим мусором.

Чтобы обозвать бабу женщиной, нужно невзначай глянуть на ее руки и шею. Если они хоть чуточку дряблые, изношенные, потрепанные морщинами – ничего не поделаешь, песня спета. Женщина.

Бывают, конечно, случаи, когда семидесятилетний огрызок настолько примолаживается, с помощью хирургии, тонн косметики и кромешной тьмы, что становится похожим на прелестную кралечку.

– Тогда смело говори ей «девушка». Ее это может довести до экстаза, а там, глядишь, и откинется…

– Запомни! – внушительно произносил папа, с размаху впечатав мне подзатыльник. – Совокупления со старым седым бабьем у тебя не будет. А знаешь – почему?

– Потому что это безрадостно, – предположил я. И тут же получил оплеуху.

– Нет, дурень! Потому что их в Киеве нет. А почему?

Я совсем растерялся. Папа это заметил и тюкнул по затылку.

– В совокуплении с такими самками нет ничего продуктивного. Вместо яйцеклетки у них вытекает только костный мозг. Нельзя позволять себе легкомысленного расточительства.

Я, как обычно, внимательно слушал и почесывал то место, куда папа направлял практическую подоплеку устных нравоучений. Вслед за затылком это могло быть левое ухо, плечо, подреберье.

Папа хлебал пиво и самодовольно подмигивал прохаживающему стаду баб.

– А бабушка? – вдруг спросил я недоуменно.

– Какая бабушка? – папа замер, уставился на меня, держа на излете бутылку для следующего глотка.

– Любая. Когда бабу можно называть бабушкой?

И тут папа хорошенько махнул мне по уху.

– Ты что, бабушку никогда не видел? – закричал. А я, пригнувшись, быстро замотал головой. – Ее уже можно никак не называть! Ей пора залегать удобрением для почвы!

***

До похода в гости к медику Зине, а это случилось пару недель спустя, я и вправду никогда не видел ни одной бабушки. Да и после того не видел.

Бабушки стали в Киеве столь редкостны, как и выхлопные газы.

***

Звучит странно, но сегодняшний Киев – репродуктивная и заповедная зона.

Все так. Попасть в него крайне тяжело. Половозрелые самки проходят тщательный контроль в Бюро Регистраций. А вот покинуть достаточно просто – нужно только перестать вырабатывать яйцеклетки.

Не хочу создавать предвзятого впечатления, будто Киев превратился в большой и размалеванный город невест. Да, куда ни плюньте, попадете в салон красоты, парикмахерскую, инъекционный кабинет, бутик одежды или магазинчик с аксессуарами. Тем не менее, там хватает мрачноватых и неухоженных куриц. Хватает большетелых и худосочных. И хватает просто страхолюдных кикимор.

Как правило, это те самые троещинки, из-за которых перепало на орехи и папе и мне. Но о них позже.

Маленькая интрига, туши.

***

Интересно, есть ли среди вас сверстники моего прадеда. Или вдруг какое-то другое животное, разделяющее со мной холодильные апартаменты, еще имея глаза и голову, застало старинный, неизмененный город.

Киев теперь – обиталище мужчин. Единственный город, где они есть, скорее – еще месяц назад были. В единичном экземпляре.

Но с виду ничего подобного. Практически со всех уголков города можно увидеть «Зеркало Венеры», громадный и устрашающий знак женской власти. Находится этот монумент, кстати, на том месте, где раньше стояла тетка с мечом и щитом, в раза четыре меньшая. Тетка эта, как ни удивительно, символизировала нездоровое пристрастие мужчин к истреблениям и завоеваниям. Со времен прадеда это пристрастие резко и радикально пошло на спад.

Что характерно – крестовина «Зеркала» находится не снизу, как было положено в древности, а наискось сверху. Папа сказал, что это вовсе и не зеркало, а пенисное кольцо со штопором-закруткой.

Мужской же символ – «Марс со щитом и луком» – помещен внутрь женского. Маленький, скромненький, куценький. Да еще и вертится, как чокнутый флюгер.

Как вам такое нравится, туши?

***

Не знаю, как дела обстояли при вас, но сейчас каждая киевская улица, а их порядка нескольких тысяч, имеет свой определенный цвет. Улица Тюльпанов, где я встретил впервые Иену, бирюзового оттенка. Дома, асфальт, столбы, лавочки, ступеньки, заборы – все бирюзовое.

В точь, как мошонка у зеленой мартышки.

Единственное, что не бирюзовое – это светоотражающая разметка и дорожные знаки. Они бронзовые. И как только женщины додумались.

Ну да, еще названия улиц. Мой дед, Андрей II Валух, рассказывал отцу, что малым карапузом застал их переименование. В честь цветка, растения, дерева. Главная теперь – улица Роз. На ней запрещено движение транспорта, а дорога сплошь утыкана розами и усыпана лепестками. Когда гуляешь по ней, особенно в ветреную погоду, лепестки так и норовят влезть в рот. А вообще, конечно, красиво. Можно целый день напролет топтаться по ним и кайфовать.

Вот какой Киев теперь – пестрый и разукрашенный. Будто подвергся акварельной бомбардировке.

Да, именно бомбардировке. Сравнение из прошлого, знаю. Непонятное и странное сейчас. Как ни борись, а дремучие мужланские гены иногда дают о себе знать.

***

А вот Киев прошлого являл собой достаточно жалкое зрелище. Обильное нагромождение безликого бетона, окутанного сизым дымом. Люди только тем и занимались, что лихорадочно бегали туда-сюда, толкались, ругались. Заняты они были одним – деланьем денег. И деньги у них водились. Но далеко не у всех. Люди карабкались к хорошей жизни, но зачем она им – и сами не знали. Им было привычно в старом грязном болоте, коим значился город.

Не то, что сейчас. Цветастое загляденье.

Не считая жуткого «Пенисного кольца со штопором-закруткой» и Дома Матери.

***

Киев раньше напоминал дряхлую прокуренную грымзу. Сосуды дорог в изломах и трещинах. Покосившиеся дома, как видавшие виды, подгнивающие зубы. А небоскребы в центре имели вид побрякушек, не столько необходимых, сколько ради моды – раз в других городах есть, то и в Киев нужно. Грымза боролась со своим естественным оволосением, безжалостно сравнивая с землей парки и скверы.

А все потому, что населяли город люди тупоголовые и примитивные. Они не понимали, не любили, не ценили его. И вместо того, чтобы быть милой и добродушной бабулькой, город был придирчивой и ворчливой грымзой.

***

Исторические сведения я почерпнул из папиных бесед. Он любил рассказывать о прошлом. Но еще больше он любил напоминать о теперешнем положении вещей.

Папа не упускал случая повторять, что на сегодняшний день любая беременная баба вместо выпуклого пуза может с таким же нагло-отрешенным видом носить пояс шахида.

По статистике, из ста беременных баб рожают около сорока. Рожают, понятное дело, девочек. У некоторых через неделю-вторую случается самопроизвольный выкидыш. И это еще считается везением.

У второй половины беременных случается так, что начиная примерно со второго месяца – плод вдруг погибает. По до сих пор не выясненным причинам.

И всегда выходит так, что плод этот – мужского пола.

– Насколько мне известно, – говорил папа, – те бабы не предъявляют никаких претензий по поводу того, что носят в животе мертвого зародыша. Не бегут сломя голову к акушеру-гинекологу в Дом Матери. Не жалуются на судьбу. В определенный момент они перестают вообще что-либо делать. А вот с ними, наоборот, уже можно делать все что захочется. Лучше всего, конечно, – это удобрять ими почву.

Какой бы папа ни был историк, но язык не поворачивается назвать его культурным и воспитанным представителем эксклюзивного мужского рода.

Часть третья. Оковалок

***

Если вышло так, что все мужчины одним махом переселились на другую планету, могу себе только представить, с каким злорадством они бы предвкушали фиаско женщин. Ставших вдруг независимыми и беспомощными.

По логике событий – фиаско неминуемое.

Но, спрашивается, с каких это пор женщина стала существом логичным и последовательным?

Цивилизация не пришла в упадок. Женщины очень быстро сообразили, что отныне задаривать и покупать их некому. Вместо оружия, машин и техники мировое производство переориентировалось на совершенно другие потребности. Магазины битком набили всякой дрянью – косметикой, парфюмерией, шмотками и бижутерией. На поверку – Золотой век феминизма оказался возможен только после практически полного истребления мужчин. И слово «практически» здесь очень важно, потому что крайне показательно, чтобы один да остался.

Смотрел, обалдевал и просил пощады.