Учитель музыки

    Надо было срочно выпроводить эту шлюху, чтобы она, не дай бог, не сунула свой любопытный бабский нос в шкаф. Но Линда уже заглянула в гостиную.

– Ф-фу, – покривила губы, – а мух-то напустил.

– Да, я как раз хотел начать уборку, и…

– Вот и правильно, – оживилась она. – Я тебе помогу.

– Нет-нет! – испугался он, хватая её за плечи, не позволяя скинуть ветровку. – Нет, пойдём лучше трахнемся.

– Кто бы сомневался, – рассмеялась она. – Мужик он и есть мужик.

– Ты оставила у меня свои трусы, – вспомнил он.

– А, фиг с ними, – отмахнулась она и снова повисла у него на шее, впилась поцелуем в губы.

– Нет, но вонь невозможная, – поморщилась, оторвавшись. – Я не смогу так.

– В спальне не воняет, – смешался он. – Закроем дверь и…

– Но откуда такая вонь? – не унималась она.

    Что-то уж слишком настойчиво они все акцентируют внимание на этом запахе. Не такой уж он и явный – если специально не принюхиваться, так и вряд ли учуешь. Наверное, по плану, кому-нибудь из них пора уже «совершенно случайно» обнаружить в шкафу Эриксона-Скуле труп.

– Да забудь ты про этот запах, – улыбнулся он и прижался губами к её уху. – Я хочу тебя.

– Но я задохнусь, – прошептала она, а шея её моментально покрылась гусиной кожей от прикосновения Эриксона. – Нет, правда, я не смогу в такой вони. Пойдём тогда ко мне.

– К тебе? Куда?

– Ко мне, куда же ещё, – улыбнулась она. – Ты правда какой-то не такой последнее время.

– К тебе, да, хорошо, пойдём, – кивнул он. – А это далеко?

    Она перестала улыбаться, с опаской заглянула ему в глаза.

– Перестань разыгрывать, – сказала вроде и со смехом, но в глазах её читался скорее испуг.

– Я просто… – замялся Эриксон. – Последнее время я… у меня с мозгами что-то… иногда не могу вспомнить даже собственного имени.

    Она с тревогой покачала головой:

– Я давно говорила, что тебе нужно показаться психологу. Я дам тебе денег. Потом как-нибудь вернёшь.

– Иди к чёрту, – грубовато ответил он, как должен был, наверное, ответить Якоб Скуле на подобное предложение.

    Она улыбнулась, снова поцеловала его.

– Ладно, идём, – потянула за руку в прихожую. – Только флейту прихвати.

– Флейту?

– Нда-а, – загадочно прищурилась она.

    Когда он вернулся из спальни с инструментом, Линда уже ждала на площадке – видимо чтобы не дышать вонью из шкафа. Едва он появился, она нетерпеливо схватила его за руку и потянула по лестнице наверх.

– Куда мы идём? – удивился он.

– Ко мне, куда же ещё, – отозвалась она.

    И тут до него дошло, что Линда жила в четвёртой.

    Они прошли мимо Йохана, который при виде Эриксона насупился и ехидно усмехнулся. Хотелось дать ему затрещину, но Линда тащила его наверх.

    Открыла дверь четвёртого номера и втолкнула его в прихожую.

    Он ожидал типичного запаха женского жилья, но пахло здесь нежилым помещением, будто в квартиру не возвращались месяца три-четыре.

    Когда Линда включила свет, он увидел пустую прихожую и полупустую гостиную, которая, кажется, не очень отличалась меблировкой от квартиры Клоппеншульца. Ему даже подумалось на миг, а не снят ли весь этот дом на время, ради инсценировки, которую они устроили для него, Эриксона. Кое-как, наспех, обставили квартиры, те, на которые хватило времени и денег – поскорей отыграть свою пьесу и съехать.

– Когда ты была здесь последний раз? – попытался улыбнуться он. – Год, два назад?

– Я же здесь не живу, – объяснила она. – Снимаю на всякий случай, а живу у матери. Наверное, откажусь от неё. После того, как Мирабет убили, я пыталась взять в долю кого-нибудь из девчонок, но никто не захотел, а одной платить за неё дорого. В общем-то, она мне и не нужна – так, шального клиента перехватить иногда, но с этим кризисом мужики что-то совсем зажатые стали, так что шальные клиенты становятся всё шальнее и шальнее.

    Она сбросила ветровку, провела его в полупустую спальню, толкнула на одну из двух кроватей, взяла из рук флейту и положила на тумбочку подле. Принялась стягивать с него рубаху.

– Выпьешь, чего-нибудь на посошок? Есть бурбон и мартини.

– Бурбон.

    Она открыла тумбочку, порылась в ней.

– Я тебя обманула, – сказала со смехом. – Нет ни того, ни другого. Кто-то всё вылакал.

    Отбросив рубаху, повалила его на кровать, уселась сверху, приподняла и без того короткую юбку, обтянувшую бёдра, указала глазами на свою грудь. Он принялся расстёгивать на ней блузку. Открылся в распахе розоватый лифчик, под которым уютно устроилась небольшая грудка. Эриксон сдёрнул бюстгальтер, ощупал эти белые, тугие полушария с пуговками сосков, взвесил в руках.

– Десять крон, – прошептал он.

– Чего? – улыбнулась Линда.

– Ты содрала с Йохана десять крон вот за это, к тому же – через свитер.

– А-а, – рассмеялась она, – вон ты о чём.

– Ты надула мальчишку, бедняга явно переплатил.

– Ах ты мерзавец! – она принялась суматошно молотить его кулачками. Смеясь, они несколько минут барахтались в шутливой драке, пока он не позволил Линде победить, и тогда она улеглась на него сверху и, зажав его голову в ладонях, принялась покрывать лицо медленными прочувствованными поцелуями.

    Когда он уже начал заводиться от её языка, заблудившегося у него во рту, и от упругих апельсинов её грудок, прижимавшихся к его груди, на кухне кто-то кашлянул. Эриксон вздрогнул и открыл блаженно прикрытые глаза.

– Что такое? – Линда уставилась на него.

– Там… на кухне кто-то…

– Это холодильник, дурень, – фыркнула она, снова припадая к нему.

    Это не был холодильник. Эриксон готов был поклясться, что это кто угодно, но только не холодильник. Поэтому теперь он лежал и прислушивался, пытаясь сквозь Линдино сопение и чмокание услышать какое-нибудь движение на кухне.

    Да, вот совершенно отчётливо скрипнула половица, шаркнула по ней чья-то подошва. А вот отодвинули попавший под ноги табурет.

– Да перестань ты, – прикрикнула Линда, почувствовав его отсутствие, поглаживая и разминая у него между ног. – Я тут вовсю стараюсь поднять его, а он думает о холодильнике. У тебя, между прочим, остался всего час.

– Но там кто-то ходит, – пробормотал он.

– Ты сумасшедший, – покачала она головой, стягивая розовые трусики. – Хочешь пойти посмотреть?

– Нет, – он потянулся к ней губами.

    Эриксон ещё вслушивался то и дело, но её старания разбудить в нём похоть всё больше и больше отвлекали его внимание от кухни. А когда он почувствовал, как Линда вбирает в себя его член, сидя верхом, покачивая тазом из стороны в сторону, когда услышал её прерывающееся дыхание и увидел застывшую во взгляде потерянность, всё пошло к чёрту…

    Он уже был на подходе, уже вцепился в её ягодицы, поторапливая, напрягшись, чувствуя, что вот-вот… когда в прихожей хлопнула дверь.

– Ты слышала? – спросил он, открывая глаза, замирая.

    Но Линда не отозвалась, она только увеличила темп и яростно раскачивалась над ним и громко стонала, вынудив его в конце концов против собственной воли закряхтеть и потеряться, захлебнуться в оргазме – слишком близко он успел к нему подойти, чтобы сопротивляться её атаке.

– Ну ты и скотина, – простонала она ему в ухо, когда немного отдышались после финишного рывка.

– Ты слышала, как хлопнула входная дверь?

– Параноик.

– Но я отчётливо слышал.

– Да пошёл ты.

    Она слезла с него, вытянулась рядом.

– Ну, прости, – он повернулся к ней, поцеловал в сосок. – Я был сам не свой из-за этих звуков. Последнее время я… Знаешь, не очень-то приятно, когда кажется, что рядом кто-то есть в такие минуты.

    Она смилостивилась, обняла его за шею, принялась целовать в губы.

– Дурень, – прошептала, улыбаясь. – Ну ты и дурень. Кто тут может быть кроме тебя, меня… и нашей флейты.

– Нашей флейты? – он совсем забыл про инструмент. Не хватало ещё, чтобы она сейчас попросила сыграть ей… эту, о чем там говорила Адель?.. сюиту.

– Да-а, – продышала она ему в ухо, и по его пояснице пробежали шустрые мурашки. – Ты сделаешь это?

– Прости, Линда, – замотал он головой. – Я не буду играть. Мне слишком хорошо сейчас и мягко, чтобы…

– Давай, как тогда, а? Трахни меня флейтой.

– Что?.. флейтой? – отстранился Эриксон, и глаза его готовы были выпрыгнуть из глазниц. – Ты с ума сошла?

– А ты сам-то не сошёл, – усмехнулась Линда, – когда драл меня этой штукой две недели назад? – И тут же прижалась к Эриксону, подластилась: – Но ты не думай… Мне здорово понравилось. Особенно когда ты дул в неё, заставляя играть внутри меня. Я чуть с ума не сошла, правда. Я та-ак кончила! Боже, как я тогда кончила!

– Ты извини, – пробормотал он, чувствуя наплывшее вдруг головокружение, – меня что-то мутит… У меня же сотрясение… Постельный режим… А тут такие вздрыги…

– А-а, – она сочувственно поцеловала его в глаза – в один, в другой. – Конечно, конечно. Не надо было мне так тебя тормошить.

– Ничего, – простонал он, чувствуя подкатывающую тошноту. – Я сейчас…

    Под её сухими мелкими поцелуями, медленно блуждающими по его лицу, наплыв дурноты постепенно отступил, но глаз открывать не хотелось. Ему было хорошо – впервые за последние два или три дня ему было хорошо и покойно. Если забыть про те звуки на кухне и хлопок двери…

    Дверь! Когда он вышел, он не закрыл за собой дверь – совершенно точно, он вспомнил сейчас, что не слышал хлопка. Ну да, эта девка так резво потащила его в своё логово, что он совершенно забыл про дверь. Чёрт, чёрт, чёрт!..

– Эй, ты чего? – встревожилась Линда, когда он подскочил и кинулся поднимать с пола брюки. Не отвечая, кое-как натянув штаны, он схватил рубаху и бросился в прихожую.

– Эй, чокнутый, ты куда? – крикнула вслед Линда. – У тебя же режим.

    Но он уже выбежал на площадку. Прыжками преодолел марш. Йохана на площадке не было. Чёрт, чёрт, чёрт! Проклятый мальчишка! Ну, гадёныш, если ты…

    Да, дверь была не закрыта. Только прикрыта, но между ней и косяком оставался зазор, через который просачивался на площадку запах.

    Он осторожно толкнул её и ступил в прихожую. По тому, с какой силой сквозняк вогнал в его ноздри отвратительный смрад, он сразу понял, что шкаф открыт. Прожужжала возле лица муха.

    Прикрыв за собой дверь, на цыпочках подобрался к гостиной и заглянул. Бледный как смерть Йохан забился в ближний к нему угол и во все глаза смотрел вглубь комнаты. Эриксон не видел, на что он смотрит, но ему и не надо было видеть.

    В один прыжок он очутился рядом с мальчишкой и схватил его за плечо.

– Это не я, – закричал он, наклоняясь, прямо в перекошенное страхом лицо. – Это не я убил его! Слышишь?

– Кто это там? – бледные губы Йохана скорее обозначили, чем произнесли этот вопрос. – Кто это, господин учитель?

– Я не убивал его, – кричал Эриксон, тряся мальчишку как пыльный мешок. – Слышишь, это не я. Это вы, вы все его убили!

    Он смотрел в это испуганное лицо, но не видел его, словно перед глазами натянули тусклую целлофановую плёнку – только расплывчатое светлое пятно, на котором чернела клякса открытого рта мальчишки.

– Гадёныш, – шептали его губы, – гадёныш. У вас ничего не выйдет, понятно?!

– Отпустите мальчика, господин Эриксон, – произнёс за спиной знакомый голос.

    Он обернулся. Из инвалидной коляски смотрел на него Габриэль Клоппеншульц. Смотрел одним глазом, потому что на втором сидела жирная чёрная муха. Она уже наполовину обглодала его веко, и теперь из-под него поблёскивал белок…

– Эй, проснись, – Линда ущипнула его за щеку. – Хватит смотреть всякую дрянь.

– Что показывают, то и смотрю, – произнёс он, не открывая глаз, едва отодрав присохший к нёбу язык. – Долго я спал?

– Почти полчаса, – она была уже одета, причёсана, накрашена.

– Я орал?

– Нет. Стонал только, и веки у тебя дёргались как у паралитика.

– А что, у паралитиков дёргаются веки?

– Откуда я знаю, – она приложилась к нему поцелуем, который пах помадой и оставил на губах противную жирную плёнку.

    Дверь!

    Он резко поднялся в кровати, схватил Линду за руку.

– Я не закрыл дверь!

– Ну так усни ещё раз – закроешь, и проснёшься. Только быстро.

– Я не шучу. Я не закрыл дверь, когда уходил.

– И что с того? – улыбнулась она. – Здесь нет воров, да и воровать у тебя нечего… Мне пора, миленький. Одевайся.

    Вскочив, он второпях натянул штаны и помчался в прихожую.

– Эй, чокнутый, – окликнула Линда, шагая за ним, – а рубаху?

    Уже с площадки он выхватил у неё из руки рубаху и, не надевая, кинулся вниз. Прыжками преодолел марш и остановился перед Йоханом, испытующе глядя на него. Но на лице мальчишки ничего не отразилась кроме удивления и испуга. Он с надеждой прислушивался к хлопку двери и стуку каблучков Линды, которая спускалась следом – бедолага боялся сейчас мести Эриксона за свой пинок. Но полуголый инженер, убедившись, что мальчишка так и тёрся всё это время на площадке (или подслушивал их стоны у двери), побежал вниз. Остановился у своей квартиры, замер, затаив дыхание. Нет, никаких признаков, что дверь не закрыта, не было. Он осторожно толкнул её. Заперта.

– Отлегло? – усмехнулась подошедшая Линда, услышав его вздох облегчения, и хлопнула по плечу: – Пока, маэстро. И сделай у себя уборку.

– Пока, – кивнул он, гремя связкой ключей.

    Дождавшись, когда за Линдой хлопнет парадная дверь, повернулся к Йохану:

– Кто-нибудь спускался с третьего этажа, пока я был у неё?

– Никто, – качнул головой мальчишка.

– И ни одна дверь не открывалась?

– Нет, – пожал плечами Йохан.

    «Врёт, – подумал Эриксон, входя в прихожую. – Видно же, что врёт, мерзавец».

    Запах был ужасный. Побыв какое-то время вне квартиры, отвыкнув от этого зловония, Эриксон теперь едва не сложился в рвотных спазмах тут же, у входа.

    Надо было что-то делать со шкафом. Накрыть его простынёй? Заткнуть щель между створками?

    Да нет, глупости, это нисколько не поможет.

    Мухи уже организовали в гостиной целую колонию – их металось по комнате штук семь, не меньше.

    Линда правильно сказала: надо сделать уборку. Уборку. Убрать хлам, что лежит в шкафу. Убрать куда подальше. Но куда? И как?

    И что это вообще за идиотская мысль? С чего вдруг он должен таскаться с трупом, к которому не имеет никакого отношения! Нет, надо бежать из этого дома.

    Но сначала – закрыть окно. Если его закрыть, вони будет гораздо меньше, потому что сквозняк только усиливает смрад, выгоняя его из шкафа.

    Дверь!

    Он метнулся в прихожую. Да, конечно, дверь осталась незапертой.

    Вернувшись в гостиную, надел рубаху, которую так и держал в руках. Потом закрыл окно и подошёл к шкафу. Взявшись за ручки, резко распахнул створки, посмотрел внутрь.

– Ну, здравствуй, Якоб, – прошептал он.

10

    В следующую минуту рвотные спазмы заставили его опуститься на колени, и он тут же опорожнил желудок.

    Якоба Скуле, или кто это был, кое-как удалось втиснуть в шкаф, потому что мужчиной он оказался отнюдь не худосочным, довольно плотного телосложения. Впрочем, может быть, так казалось оттого, что тело уже опухло, раздувшийся живот натянул пиджак так, что пуговицы на нём вот-вот готовы были с треском отлететь, а шея выпирала из воротника сухими багровыми складками. Опухшее, посеревшее лицо свесилось на грудь, а изо рта у трупа торчала чёрная пластмассовая флейта, вбитая ему в горло в момент убийства или после. Через канал инструмента последней музыкой уходящей жизни истекала из раненого горла кровь, и теперь она насохла чёрными пятнами на белой рубахе под пиджаком и серо-зелёном, тоже какого-то трупного цвета, галстуке. Зеленели на губах следы посмертной рвоты. Валялся на бедре трупа выломанный ударом флейты зуб.

    Эриксон долго не мог определить, при помощи чего был убит Скуле (или кто это был на самом деле), потому что следов ни ножевых, ни других ранений заметно не было, но, присмотревшись, заметил тонкую чёрную змейку истекавшей из пробитого виска крови. Может быть, этой же флейтой и был нанесён удар.

    «А та дорогая флейта осталась в спальне Линды, – вспомнил вдруг Эриксон. – Вот и хорошо».

    Он не мог бы сказать, чем это было хорошо. Мысли его метались, путались и замирали.

    Не меньше десятка мушиных особей, вспугнутые внезапным вторжением и потоком света, кружились вокруг, подобно его мыслям, и, постепенно успокаиваясь, возвращались на лицо трупа.

    Одна из них села Эриксону на губу. Он торопливо смахнул её, а потом долго тёр это место и плевался. Рука, которой он тёр подбородок, горела, исцарапанная щетиной.

    Забыв о неотступной тошноте, с яростью принялся охотиться на мерзких насекомых и ему удалось убить двух, но эти жужжащие твари были хитры и изворотливы, так что после десятиминутной возни у него получилось поймать ещё только одну.

    Он так и не спросил у Линды, что она делала в квартире Пратке, – подумал он, сплющивая голову мухи между пальцами. Впрочем, какая теперь разница. Резалась в карты, что же ещё.

    Кто-то постучал в дверь, не громко и даже осторожно.

– Идите к дьяволу, – пробормотал Эриксон, шлёпая ладонью по дверце шкафа, где только что сидела глуповатого вида муха. Но как бы она ни была глупа, ей удалось в самый последний момент просочиться у Эриксона между пальцами и она, довольная, приземлилась на волосы трупа, рядом с одной из своих товарок.

    Стук повторился.

    «Надо огнемёт, – думал Эриксон. – Если бы имелся в хозяйстве аэрозольный баллон с каким-нибудь горючим средством, можно было бы использовать его в качестве оружия массового поражения».

    Ему хотелось всё же убить ту муху, что так посмеялась над ним, но прикоснуться к трупу рукой казалось немыслимым, поэтому он сел на пол и принялся стягивать туфлю. Однако, к тому времени, как ему удалось вооружиться и привести себя в боевую готовность, муха уже улизнула и смешалась с десятком других, так что определить её в куче этих крылатых созданий было решительно невозможно. В ярости Эриксон шлёпнул подошвой другую, усевшуюся поблизости на стенку шкафа. Некоторое время с удовлетворением рассматривал оставшееся от насекомого мокрое место. Ещё через минуту оборвалась другая мушиная жизнь.

    В дверь снова постучали. Возможно, они слышали хлопки подошвы, а может быть, им просто нетерпелось покончить со своим делом – поскорей довести его до палаты в сумасшедшем доме или до тюремной камеры. Ну-ну… вы ещё не знаете, кто такой Якоб Эриксон… Что?.. При чём тут Якоб?!

    «Осторожно, Витлав Эриксон, – строго обратился он к себе, на минуту отвлекшись от охоты, – осторожно, ты, кажется, слишком близко к сердцу принимаешь происходящее… Труп? Ну и что – труп? Труп ещё ничего не доказывает. Ведь не ты убил этого человека, не ты, и им не удастся подставить тебя. Нет никаких улик, никаких доказательств, ничего у них нет. А чтобы окончательно избавить себя от обвинений, надо убрать отсюда труп. Выбросить его ночью в окно, или… А лучше всего – подбросить его! Тому же Габриэлю Клоппеншульцу, драному философу. Или этой мымре Бернике. То-то рожа у неё вытянется. Да она так завернёт свою трясущуюся голову на плечо, что вывихнет шею!»

    Эта внезапная идея, а особенно выражение лица Бернике, которая привиделась ему совершенно отчётливо и живо, так насмешили Эриксона, что он, навалившись на шкаф, некоторое время смеялся в рукав и рисовал в воображении нелепый красочный диалог, который произойдёт между мадам Бернике и Бегемотихой.

    Вволю насмеявшись, закрыл створки шкафа и отправился на кухню. Поставил на огонь чайник и принялся рыться в поисках кофе. Но ни одного пакетика больше не нашлось, так что ему пришлось довольствоваться чаем.

    Горячий крепкий чай немного оживил его, развеял удушливое уныние, в которое погрузилась было его душа.

    Интересно, кто из этих людей убил Якоба Скуле? Ну или не Якоба Скуле, а кого-то другого… Стоп! Так Якоб Скуле его и убил же! Своей флейтой. Ах ты ж, чёрт побери, как же он раньше не додумался! Ведь всё же ясно как день и схема преступления проста до невозможности. Конечно, Якоб Скуле – настоящий Якоб Скуле – состоит в этой шайке, он и является убийцей неизвестного. И чтобы отвести его от ответственности перед законом, банда решила найти на стороне какого-нибудь простофилю, загипнотизировать его, опоить или накачать наркотиками и представить дело так, будто он и есть Якоб Скуле, и что, якобы, это он, а не настоящий Скуле, убил того человека в шкафу. А настоящий Скуле быстренько поменяет свою идиотскую фамилию на более благозвучную и станет себе жить-поживать, в то время как Эриксон будет гнить в тюрьме или однажды ночью повесится на шнуре электропроводки в палате психиатрической клиники.

    Твари! Ах вы же твари!

    И ведь всё просто до гениальности! Для кого другого такой план мог бы оказаться невыполнимым, но для мастака Клоппеншульца, да при содействии целой банды – раз плюнуть.

    «Но ты-то как быстро раскис! – укорил он себя. – Нет, правда, я и не думал, что меня так легко сломать. Чёрт… Человеческая психика – очень тонкая штука, оказывается, и никак не зависит от физической силы, социального статуса или величины заработка».

    Ну что ж, теперь, когда ему всё ясно, когда их план очевиден, а исполнители известны наперечёт, ему остаётся только собраться и начать сопротивление, начать залихватскую драку не на жизнь, а на смерть, показать им, где раки зимуют. Хорошо бы найти настоящего Якоба Скуле, но… Стоп! Да ведь настоящим Якобом Скуле может быть любой из шайки, тот же Пратке, прикинувшийся идиотом, или сам Клоппеншульц, который, разумеется, на деле совсем не инвалид, а инвалидное кресло нужно ему как собаке пятая нога. А скорей всего, Якоб Скуле – это так называемый Мартин Кёль. Конечно, чёртов учитель не смог удержаться от того, чтобы не полюбоваться своей любимой флейтой, не завести о ней разговор. Да, да, да, точно. Вот теперь всё окончательно было ясно, Эриксон даже кулаком стукнул по столу от очевидности вывода.

    «Хельга, Хельга! – обратились его мысли в следующий момент к жене. – Где ты, Хельга? Твой возлюбленный муж стал пленником этого мрачного затхлого дома и борется в одиночку с бандой преступников-психопатов, из последних сил пытаясь вернуться к тебе».

    А что, собственно, он делает для своего возвращения? Да ничего!

    «Ты раскис, – с яростным сарказмом обратился он к себе, – ты трахнулся с какой-то грязной проституткой, а теперь сидишь тут, на кухне не твоей квартиры, в этом доме сумасшедших, и пьёшь чай из чужой грязной кружки, а из гостиной несёт смрадом разлагающегося трупа, который на тебя хотят повесить. И ты не делаешь ничего. Тебя будто всё устраивает. Чёртов слизняк!»

    Словно подстёгнутый этой речью, Эриксон быстро поднялся и вышел в прихожую. Минуту постоял у двери, прислушиваясь, потом открыл её и вышел на площадку. Не глядя на Йохана, стал спускаться по лестнице…

– Осторожно, – сказал над ним чей-то голос. – У него, кажется, разбита голова.

– Бедняга. Он прям-таки притягивает к себе несчастья, – это, кажется, голос прачки, мадам Рё.

– Да уж, это точно, ваша правда, – а это – Бегемотиха.

– Да он просто чокнутый, – насмешливый голос Йохана.

    В затылке тупо саднило, голову разрывала тупая, всеобъемлющая и нескончаемая боль.

– Что со мной? – произнёс Эриксон, и, как ни тихо он это сказал, голова тут же отозвалась новым взрывом боли.

– Фру Винардсон, несите ключи от его квартиры, – это Бернике, откуда-то справа.

– Да вы посмотрите у него в кармане, чем бегать зря, – Йохан.

    Проклятье! Вся банда в сборе. Куча свидетелей собрана для момента обнаружения трупа, не так ли, Скуле-Клоппеншульц? Сейчас они откроют дверь, внесут Эриксона в квартиру и в один голос начнут ахать и возмущаться вонью. А потом шустрый Йохан или пытливая маразматичка Бернике подойдёт к шкафу и откроет створки.

    Нет! Чёрта с два!

– Я сам, – сказал он, открывая глаза.

    Он так и лежал на лестнице. Вокруг стояли Бернике, Йохан, Рё и Винардсон. Чуть дальше прижался к перилам старый Пратке и косил на Эриксона безумным взглядом.

    Инженер, кряхтя и постанывая от боли, сел на ступеньке.

– Нет уж, давайте-ка мы донесём вас, – взялась распоряжаться мадам Бернике. – Магда, берите его под мышку, поднимайте. Йохан, не стой столбом, помоги фру Винардсон. Макс… впрочем, нет, иди к себе, Макс. Я кому сказала! Мадам Рё, помогайте…

    Бегемотиха могла бы легко поднять его и одна, как уже делала это в тот вечер, но прачка и Йохан засуетились рядом, подхватывая Эриксона под руку.

– Оставьте! – выдавил он, почти перейдя на крик и невольно закрывая глаза от лопнушей в мозгу лампочки боли. – Не надо… я сам. Я должен идти… У меня урок.