Яблоко раздора. Сборник рассказов

У редактора, озабоченного демографической проблемой убыли населения, восторг и умиление вызвал тот факт, что однажды в телетайпной, где находился диван для ночных бдений, были обнаружены ажурные женские трусики. Он, в отличие от ортодоксальных блюстителей нравственности, расценил сие событие, как признак того, что в коллективе с потенцией и либидо все в порядке. Пусть, пока молодые, влюбляются и размножаются…

Охотно, не вставая в позу и не надувая щеки, Никита Гаврилович выполнял функции курьера между расположенными в ста метрах друг от друга зданиями редакции и типографии. За столом в кабинете на третьем этаже засиживался редко, разве что при читке оттиском полос очередного номера, а в основном курсировал, балагурил…

В то утро его словно подменили. Немногословный, мрачный без каких-либо признаков юмора. Сотрудники гадали, что случилось? Но посчитали бестактным, лезть в душу с вопросами. Да и время было смутное на рубеже 80-90 годов с чередою хронических кризисов, гиперинфляцией, дефицитом продуктов, товаров широкого спроса, электроэнергии, ведь страна после главного чекиста Юрия Долгорукова при демагоге-реформаторе Мишке Меченом катилась в пропасть. Граждане были брошены на произвол судьбы. В борьбе за физическое выживание стрессы, депрессия, суициды стали привычными. Поэтому сочли, что у Никиты Гавриловича неприятности на бытовой почве.

Редактор не долго носит на себе груз переживаний. Наболело и на летучке разродился сентенциями.

– Вчера возвращался я вечером домой на задрипанном автобусе, – начал он издалека. – Проезжаем мимо рынка, автовокзала, темно, хоть глаза выколи. Понятно в стране дефицит электроэнергии, поэтому и «веерные отключения» то одного, то другого микрорайона. И вдруг обилие света, словно в полдень, хотя на часах 22.35. Выглянул я в окно, а на стадионе 50-летия Октября на высоких мачтах прожекторы из сотен лампочек светят на полную мощность. По полю двадцать два балбеса за одним мячом гоняются. И судьи туда же, как черные пингвины следом. А на трибунах сотни зевак-бездельников ревут, матом кроют и что мочи кричат: «Судью на мыло! Даешь шайбу!»

– Не шайбу, а гол! – поправил Узбек, выступавший в роли спортивного репортера и в отличие от редактора, презиравшего футбол, обожавшего эту игру, особенно матчи между ветеранами, завершавшиеся традиционным застольем.

– Не сбивай с мысли, – осадил его шеф и продолжил, распаляясь. – Это же форменное безобразие! Пир во время чумы, когда в квартирах темно и холодно…

– Да, Никита Гаврилович, вы на 100 процентов правы, – поддержал его кто-то из сотрудников-подхалимов и тем самым, подлил масло в огонь.

– Я всегда прав. Сошел на остановке, кое-как, спотыкаясь в темноте, добрел до дома с провонявшим мочой подъездом, – нарисовал он картину запустения. – В квартире темно и холодно, газа нет. Ни пищу подогреть, ни кофе заварить, хоть волком вой. Включил керосиновую лампу, достал шматок сала, ломоть хлеба и в постель под одеяло, чтобы не околеть.

– О-о, Никита Гаврилович, так вы не по средствам живете, сало жуете и кофе бразильское пьете! – с упреком и завистью заметил Калмык. – А мне и другим приходится кашей-овсянкой давиться и грузинским чаем запивать.

Редактор смутился, покраснел и замолчал на полуслове. И этим его замешательством в отместку за нелюбовь к футболу воспользовался Узбек.

– Колись, редактор! Где, на каком складе и у кого по блату дефицит, бекон и кофе раздобыл?! – произнес он строгим тоном прокурора.

– Сало то старое, желтое, – смущенно сообщил редактор. – Из старых запасов. Хотел переварить на смалец, а вишь, пригодилось…

– Я тоже на рынке по дешевке покупаю старое тонкое сало, – чтобы замять ситуацию, поспешил на помощь Калмык. – Отвариваю его и ем, потому что с зубами проблема. Надо ставить «мосты», заказывать протезы, а денег нет. Стоматологи обнаглели, дерут, как липку.

Поняв, что споткнулся на ровном месте, Никита Гаврилович быстро выпустил пар и свернул летучку, так и не спланировав очередной номер газеты. Справедливости ради следует сказать, что он отличался не только большой работоспособностью, но доброжелательностью, чуткостью к коллегам и скромностью. Будучи членом бюро горкома партии, редактор совершенно не пользовался привилегиями и льготами, спецобслуживанием и прочими благами, полагавшимися в соответствии с табелем о рангах, партноменклатуре.

В период горбачевско-лихачевского «сухого закона», когда под корень вырубили виноградники в Крыму, Молдавии и в других южных районах страны (впоследствии родилась печальная песня «Виноградная лоза, ты ни в чем не виновата…»), сотрудники редакции отмечали День печати в ресторане «Меридиан». Это питейно-развлекательное заведение, также, как и расположенное поблизости кафе «Коралл», известное среди собутыльников, как «Реанимация» – излюбленные места тусовки моряков-рыбаков загранплавания. Из крепких напитков, когда многие города и селения были объявлены «зонами трезвости», удалось с большими потугами раздобыть водку «Гуцульская» – натуральный самогон и «Кристалине» (летовушка) с эффект быстрого охмеления и усыпления, что некоторые из сотрудников испытали на практике.

Конечно, это было нарушением горбачевского Указа о борьбе с пьянством, тем более, все мы поголовно состояли в добровольно-принудительном «обществе трезвости». На всякий пожарный случай заготовили веский аргумент, мол, не пьянствуем, а уничтожаем зелье.

Особенно неуверенно чувствовал себя Никита Гаврилович, несмотря на профессиональный праздник, был не в своей тарелке, разговаривал в полголоса, постоянно озирался, словно заговорщик. Кто-то из коллег, возможно, Узбек, решил его разыграть.

Едва председатель профкома провозгласил тост «За здоровье и творческие достижения» и мы готовы были осушить стаканы, как ведущая громогласно объявила:

– По просьбе журналистов в честь главного редактора, члена бюро горкома партии исполняется латиноамериканская зажигательная песня «Ламбада»! Приглашаю всех на танцы».

Заслышав это сообщение, Никита Гаврилович побледнел, скукошился и втянул голову в плечи.

– Кто, кто, ей сказал, что я член бюро? Вдруг в горкоме узнают…

Он осознал, что если дойдет слух до партийных бонз, то не поздоровится, заведут персональное дело, закатают выговор… Однако все обошлось без осложнений. Правда, одного из коллег, присевших отдохнуть на свежевыкрашенную зеленую скамейку, пришлось отдирать вместе со штанами, а второй – попал в медвытрезвитель, чем надолго подмочил свою безупречную репутацию. Но все же, благодаря этим нюансам банкет в пору «сухого закона», потерпевшего сокрушительное фиаско, запомнился надолго.

Ф В КУБЕ

Благодатная осенняя пора. Не только сады, плантации и поля радуют урожаем фруктов, ягод овощей, но и леса, рощи и урочища манят к себе разными лакомствами.\

Однажды в погожий полдень сентября, проходя по рынку, я увидел за прилавком старушку, торговавшую лекарственными травами, иссиня-черными ягодами терна, рубиновыми – кизила и ядрами лещины в стаканчике.

– Откуда орешки?

–Из леса, – ответила она.

– Ясно, что из леса. Из какого именно?

– Кто же тебе скажет, – усмехнулась старушка-конспиратор. – Молодой, налетишь вихрем, сам или с ордой бездельников и всю лещину сметете. Нам, старикам, ничего не оставите.

–Понятно, из какого леса. Из ореховой рощи, что за заводом «Альбатрос» у железнодорожной ветки, – произнес я и по кислому выражению ее морщинистого, словно моченое яблоко, лица догадался, что попал в «яблочко».

Утром, положив в пакет два бутерброда с сыром и колбасой, бутылку минеральной воды «Крымская», ради прогулки я отправился в ореховую рощу, где вперемешку с лещиной росли грецкие орехи. Войдя под сень кронов раскидистых кустарников с сердцевидными резными листьями, я увидел на земле орешки в янтарно-кремневой скорлупе. Вверху на гибких длинных ветках, которые сельская детвора прежде использовала на удилища, увидел в зеленых и высохших коричневых розетках орехи. Потряс ветку и они упали вниз на пожухлую траву. Пакет с провиантом я оставил у ствола дерева грецкого ореха с еще зелеными плодами. А сам с азартом, сравнимым с азартом грибника или рыбака, принялся собирать лещину во второй пакет. Передвигался от одного куста к другому…

Неожиданно услышал хруст веток и частые звуки, характерные для щелканья орешек.

«Никак, конкуренты промышляют», – подумал я и вскоре увидел несколько коз, успевавших и листья с веток обглодать и орешки с земли прихватить и сгрызть Я вспомнил о пакете и решил переместить его поближе. Выпрямился, чтобы возвратиться и застыл в удивлении. Увидел, как рогатый козел с жидкой библейской бородкой и глазами навыкате, с большим аппетитом уминал остатки моей снеди.

– Пошел, пошел прочь! – замахал я руками, но невозмутимое животное продолжило доедать второй бутерброд. На мой возглас из-за кустарника вышел мужичок, лет семидесяти от роду с герлыгой в руке и армейским вещмешком за спиной.

– Ах, Ферапонт, нет на тебя управы, – огрел он упрямого козла герлыгой и обернулся ко мне. – Вы уж простите, слишком он любопытный и прожорливый, с понтом. Поэтому я и назвал его Ферапонтом…

На миг призадумался, принимая решение, виновато улыбнулся:

–Голодным я вас не оставлю, сейчас компенсирую утрату харчей, – пообещал, вскинул голову и зычно позвал. – Фекла! Фекла, поди-ка сюда.

Из-за кустарника, отделившись от подруг выбежала шустрая белошерстная коза и уставилась на хозяина невинными прозрачными глазами.

–Готовься к дойке, Фекла. За козла, своего ухажера Ферапонта ответишь.

Коза повиновалась. А старик снял с плеча вещмешок, достал котел и приступил в доению. Исправно, как опытный дояр помассировал соски и вскоре тугие струи зазвенели о стенки котелка. Я с интересом наблюдал за этой сценой.

Когда котелок наполнился, козопас подошел ко мне и предложил:

– Давай бутылку или какую-нибудь другую емкость под молоко в качестве компенсации.

– Не надо, обойдусь, – ответил я, глядя на замызганный котелок.

– Не скромничай. Козье молоко долго не скисает и очень полезно для мужской силы, – заявил он и в доказательно привел пример. – Меня кличут Федором.

– Интересная троица – Ферапонт, Фекла и Федор – Ф в кубе.

– Так получилось, – усмехнулся старик. – Хотя и у других коз есть клички, но я с ними редко общаюсь. Ферапонт и Фекла в стаде заправляют. А насчет молока напрасно отказываешься. У меня есть давний приятель, живет в доме поблизости горы Митридат, пасет на склонах с десяток коз. Каждый день по литру и больше выпивает, так ему уже за девяносто лет. Вся сила от целебного молока.

Еще полчаса я собирал орешки и, видя, что сгустились свинцово-черные тучи, до начала ливня успел возвратиться домой. Этот потешный случай стерся бы из памяти, но через год я неожиданно повстречался с Федором. Пожал его жесткую, как подошва, руку.

– Как поживаете, Ф в кубе?

– Осиротел я. Сдал Ферапонта, Феклу и остальных коз на бойню, – с дрожью в голосе сообщил козопас.

–Что так, одолела усталость?

– Нет. Какой-то хохол репаный на даче, что вблизи ореховой рощи, устроил свиноферму голов на сорок-пятьдесят и отпустил их на подножный корм. Решил значит на кормах сэкономить. Так они с голодухи всю лещину сожрали, траву вытоптали и почву изрыли. Старухи почем свет клянут этого мудака фермера. Раньше они собирали лещину и продавали стаканами на рынке. Была добавка к нищенским пенсиям, да и мне от козьего племени был прок, молоко, козлятки и шерсть. Так этот хрен моржовый, всю малину испортил. Свиньи у него одичали и отощали от бескормицы. Получилось, что и сам не гам, и другим не дам. Чисто хохляцкая натура.

В глазах Федора вдруг блеснула искорка лукавства и он спросил:

– Кстати, знаешь, кто хохлов надоумил выращивать свиней?

– Не знаю, – признался я.

– Крымские татары.

– Каким способом?

– Во времена Крымского ханства, совершая набеги на Малороссию, они забирали не только самих хохлов для работорговли на рынках Кафы, но и коров, быков, коз, овец и мелкую домашнюю живность. А вот свиней презирали, не трогали, ведь Коран запрещает мусульманам употреблять свинину, сало. Вот ушлые хохлы, чтобы не умереть с голоду переключились на свиноводство, а сало превратилось в национальный продукт, одним из символов Украины.

– Очень оригинальная версия. В ней есть доля истины, – улыбнулся я.

ЯДВИГА

Со своей капризной и въедливой, как серная кислота, супругой Асей Кирилл Ложкин еще мог бы совладать. Пару раз поколотил бы для профилактики, чтобы голос не повышала, когда он под хмельком приходил, шелковой бы стала, тише воды, ниже травы. Но против суровой и надменной тещи Ядвиги Карповны у него, как против того птичьего гриппа, не было ни вакцины, ни противоядия.

Тучная, как театральная тумба, она своим командорским видом ввергала его то в жар, то в озноб. Имея свое жилье, теща часто гостила у любимой доченьки и ненавистного зятька. Кирилл при ее появлении держал в кармане фигу, но так ни разу не отважился ее достать и показать. Теща взяла его в крутой оборот: едва копейку с зарплаты утаит, сразу сигнал бедствия подает и жилистые пальцы в кулачище сворачивает. Однажды после получки, хорошо покутив с друзьями в баре, он принес домой тяжелую голову и пустой карман. На его счастье теща куда-то отлучилась, и Кирилл воспылал нежностью к жене:

– Чем бы тебе, душечка, угодить?

– Опять наклюкался, лыка не вяжешь. Ну, погоди, мамочка тебя живо в чувство приведет, – пригрозила она и сурово велела. – Посуду помой, гора накопилась. Проку с тебя, как с козла молока.

Ложкин усердно принялся за дело. Минут через пять раздался звон. – Мой свадебный чайный сервиз, – простонала Ася. – Вот увалень, что тот слон в посудной лавке. Ничего нельзя доверить

– На счастье, душечка, на счастье! – виновато улыбался супруг. – Вспомни, как на нашей свадьбе горшки били.      – Размечтался, как идиот. Лучше портрет мамочки в гостиной на стене пристрой. Не гневи любимую тещу. Рученька у мамочки чугунная, ого-го! Столько лет на железной дороге шпалами и рельсами ворочала…

– Я все понял, – засуетился он. Попытка отыскать молоток не увенчалась успехом и он, радуясь своей смекалке, взял утюг. Глухие удары в стену оборвались истошным воплем. Резвым козлом он скакал по комнате и дул на посиневший палец, суеверно поглядывая на портрет Ядвиги, похожей на грозную мать-игуменью, блюстительницу целомудрия среди молодых монашек.

– Эх, ты, бич, руки-крюки,– вздохнула жена. Взяла гвоздь и двумя короткими ударами вогнала его в стену, с гордостью водрузила мамочкин портрет. Зять съежился под свинцовым взглядом Карловны. – Сходи лучше на рынок,– вывела его из прострации и бросила ему сумки Ася. – Надоело быть ломовой лошадью, руки от тяжести отваливаются.

Она подала список товаров, от которых у него зарябило в глазах.

– Пожалей своего муженька, я ведь не верблюд.

– Иди, иди, да в оба гляди, – напутствовала она.

Спустя два часа, едва держась на ногах, навьюченный, словно верблюд, Кирилл ввалился в квартиру. Чеканя шаг чугунной поступью командора, вышла из спальни Ядвига Карповна.

– Это сущая каторга. Больше я на рынок не ходок, – простонал он, боком, словно краб, прячась в угол. С тоской подумал: «Разбор полетов неизбежен».

– Поглядим, что ты там выходил, – метнулась теща к сумкам для проведения ревизии.

– Это что такое? – воинственно подняла она обглоданную кость.– Мясо, говядина, – со знанием дела ответил Ложкин.

– Разуй глаза, – покачала головой супруга.

– Мясник сказал, что порода такая, костно-жилистая.

– Вот и будешь хлебать щи с костями, – пообещала Ядвига Карповна.

– А яблоки? Где ты такую убогую дичку раздобыл? Они же сморщились от старости, – наступала супруга.

– Зато на всем рынке дешевле не найти, – заметил он и похвастался. – Знаешь, дорогуша, цыганка нагадала, что жить нам суждено долго в любви и радости.

– Мать честная! Цыганки нам только не хватало!– всплеснула теща сильными руками. – За красивые глаза она тебе гадала?– Нет, попросила монету завернуть в червонец.

– Завернул?

– Она сама завернула.

– И что?

– А ничего. Сказала, что гонорар за работу. Грамотная оказалась. Может, и верно нагадала? – воодушевился он. И в следующее мгновение увидел мощный тещин кулак с массивным золотым перстнем-печаткой и парализующий волю голос:

– Я те покажу, как подрывать семейный бюджет!..

«ЛАЗУТЧИКИ»

Мои знакомые – молодая чета Людмила, Дмитрий и его матушка Люба решили отдохнуть, покупаться и позагорать на пляже Утинка, что вблизи уютной бухты Ковша морского рыбного порта. Молодые, сбросив с себя легкую верхнюю одежду, одержимые кипучей нерастраченной энергией, в плавках и купальнике устремились в воду, намерившись переплыть узкую акваторию, по которой суда заходят к причалам в порт, и достичь противоположного берега, где прежде действовал судоремонтный завод СП «Мис». Расстояние невелико – около двухсот метров.

Матушка Люба эффектная блондинка бальзаковского возраста с высокой прической, подобной мини-Пизанской башне, на голове. Местный пиит в экстазе вдохновения посвятил ей перл:

Пришла Всена, а с ней пришла Любовь—

Забилось сердце, ошалела кровь!

Вместе с любимым псом доберманом Деней, дефилируя по бетонной набережной среди загоревших детишек, их мам, бабушек и дедушек «похилого вику» она с волнением и тревогой наблюдала за пловцами, которых неохотно благословила на этот заплыв.

Увидела, как Людмила и Дмитрий вышли на мелководье и в тот же момент из зарослей камыша вышли сидевшие в засаде трое молодцеватых атлета и взяли пловцов под белы ручки. Под конвоем отвели в сторону заводских сооружений.

Не понимая, что происходит Люба, взмахивая руками, словно крыльями, металась по берегу. Что есть духу, словно на многолюдном митинге, кричала:

– Дима, Люда, что случилось, почему, за что вас арестовали!?

Но ее зычный голос угасал в шуме набегавших с залива зеленовато-синих волн и в смехе резвящихся в воде детишек. К тому же нельзя было без присмотра оставить одежду и вещи участников заплыва.

Что же произошло с незадачливыми пловцами, кто их «любезно» встретил на финише?

– Вы грубо нарушили, границу, – заявил опешившим пловцам один из охранников и властно потребовал: – Предъявите ваши документы!

– Какая еще в центре города граница! Какие документы! – возмутилась Людмила. – Нам что же с собой загранпаспорта и таможенные декларации носить, визы открывать?

– Это, гражданка, ваши личные проблемы, – сухо ответил мужчина. – Мне необходимо установить ваши личности. А нет, плывите назад.

– Но у меня нет сил, я едва смогла доплыть до этого берега. Немного передохнем и поплывем обратно, – взмолилась Людмила.

– Здесь отдыхать нельзя, запретная зона, – возразил охранник. – Мы составим протокол и передадим вас пограничникам на пост

– Мы что, похожи на диверсантов или террористов? – вступил в диалог Дмитрий. – Никаких взрывчатых веществ и оружия при себе не имеем. А заплыли сюда случайно, ведь прежде запретов не существовало.

– Тогда мы жили в одном государстве, – заметил один из охранников.

– В таком случае установили бы на пляже «Утинка» щит с предупреждением о запрете переплывать на этот берег или установили бы в воде заграждение наподобие тех, что от субмарин, либо обозначили буйками, – предложил Дмитрий.

– Будешь умничать, оштрафуем каждого на пятьдесят одну гривну, – пригрозил охранник. – Вы не первые и не последние, кто нарушает границу. Почти каждый день до тридцати человек отлавливаем. И все плывут и плывут… Поэтому без работы не сидим.

Незадачливых пловцов, зафиксировав их анкетные данные, промурыжили более часа, явно потешаясь над нелепой ситуацией, а затем передали пограничнику, который на первый случай ограничился предупреждением и внушением о неприкосновенности государственной границы.

Вообще ситуация, в которой оказались Людмила и Дмитрий, анекдотически абсурдна и унизительна для человеческого достоинства. Другое дело, если бы их задержали не в акватории города, а на всемирно скандально знаменитой косе Тузла, где после отшумевших дипломатических баталий пятьдесят бравых молодцев в зеленых фуражках денно и нощно зорко наблюдают за стремительно удаляющейся дамбой, построенной россиянами с таманского берега, в ожидании лазутчиков с той стороны. Но, увы, их здесь отродясь, испокон веков не было, и поэтому обитателям спешно возведенной заставы слава знаменитого Никиты Карацупы, грозы шпионов и диверсантов, не светит.

Не позавидуешь ребятам, скучная у них служба, а с другой стороны – и не слишком обременительна в летнюю пору. Море, солнце, пляж. Чем не Канары или Багамы. Но, оказывается, при остром желании можно успешно ловить «лазутчиков» в сотне-другой метров от городской набережной. А разумное было бы не застигать людей врасплох, а обозначить запретные места предупредительными знаками. Того и гляди, при таком усердии простому смертному через год-другой доступ к морю будет закрыт. Итак, перефразировав известную поговорку, впору воскликнуть: «Не зная кордону, не ходи в воду!»

КОЗЬЕ МОЛОКО

До недавнего времени вдовец, майор в отставке шестидесятитрехлетний Терентий Львович Кузин поверил в поговорку «вторая молодость пришла к тому, кто первую сберег, когда неожиданно «бес в ребро, седина – в бороду» нагрянула запоздалая любовь в лице бойкой тридцатилетней Натальи. Ее совершенно не смутила большая разница в возрасте, тем более, что примерам несть числа. Взять хотя бы браки знаменитых актеров, режиссеров, музыкантов, художников, политиков, банкиров и бизнесменов, падших на юных граций и див.

Любовь, которая, как твердит народная молва, «бывает зла, полюбишь и козла», а может хитрый расчет бросил симпатичную с изящной фигурой женщину в объятия старого, не утратившего военную выправку, офицера? У него не было прямых наследников на двухкомнатную благоустроенную квартиру и имущество. К тому же он получал, если не генеральскую или полковничью, но все же приличную пенсию Во всяком случае, не необходимости подрабатывать вахтером или стоять на вокзале или в подземном переходе с протянутой рукой.

Молодая жена оказалась особой любвеобильной, не ограничилась лишь одним «медовым месяцем. Поэтому, чтобы не оплошать на брачном ложе Терентий Львович перешел на высококалорийное меню: мясо-молочные продукты, перепелиные яйца, сливочное масло, сыр, а также фрукты и овощи.

Один из бывших однополчан посоветовал ему регулярно употреблять козье молоко, повышающее потенцию и продлевающее жизнь. Поначалу Кузин ежедневно покупал козье молоко на рынке, но вскоре понял, что таких расходов семейный бюджет может не выдержать. Тем более, что к целебному напитку пристрастилась Наталья. Он стимулировал, и без того ее горячий темперамент и ненасытность в ласках. Перед ним замаячила угроза: если вдруг потеряет физическую форму бодрость и работоспособность на брачном ложе, то супруга сбежит к резвому жеребцу или станет тайно ему изменять? Вот тогда, размышляя стратегически с математическим расчетами, решил обзавестись дойной козой. Наталья идею одобрила. Задумано – сделано.

По характерному блеянию, узнав о новом приобретении майора, соседи лишь потешались над чудачествами, на их взгляд выживающего из ума бабника. Весело подтрунивали над козопасом и козодоем в одном лице. Козу с выменем и торчащими в разные стороны сосками, назвали Розой. Так захотела супруга. Он разместил Розу на лоджии. Ежедневно выгуливал в ближайших от дома парке и сквере. Она пощипывала зеленую травку лиловыми губами. Опираясь на задние ноги. поднималась и обгладывала листья на ветках деревьев. За это посетители парка упрекали Кузина, грозили жалобами в мэрию и общество экологов и натуралистов. На это майор снисходительно улыбался, указывая на владельцев породистых собак, которые мочились и гадили, где попало. Это в европейских странах, в той же Германии хозяин выводит собаку, вооружившись совочком и мешочком для сбора экскрементов, иначе полисмен влепит штраф.

Проблема возникла с другой стороны. Когда с лоджии, несмотря на применение ароматизаторов и дезодорантов, специфическая вонь поползла на соседские лоджии и балконы, проникла в открытые окна и форточки, жильцы дома всполошились, словно тараканы, при внезапно включенном ночью свете. Целая делегация активистов из крикливых баб и суровых мужиков вломилась в квартиру Кузиных.

– Терентий Львович, домком требует от вас прекратить безобразия, травлю людей козьими испражнениями в виде невыносимых запахов, – подбоченившись, заявила пышногрудая и бедрастая домоправительница Мирра Исааковна. – Не разводите в доме антисанитарию!

– Где воняет, там и пахнет, – заняв бойцовскую позу, спокойно парировал офицер.

– Майор, давай без шуток, будь человеком. Здесь жилой дом, а не скотный двор, – твердо произнес сосед по этажу с правой стороны экспедитор рынка. Петр Долговязов. – У моей супруги Риты от «ароматов» вашей козы приступы аллергии.