Вихрь преисподней

Пройдясь по третьему разу вдоль всего маршрута их с коллегой прогулки, человек в измятом коричневом костюме решил схитрить – зайти в маленькое кафе, приютившееся в одном из уголков парковой чащобы.

Он решил, что посидит в кафе некоторое время, постарается успокоиться, подумает. Это и не будет полусумасшедшим хождением по одному и тому же ма ршруту, но и из парка он, тем не менее, не уйдет, а значит, еще не… пока еще не наступит момент окончательного расставания с надеждой найти утерянные ключи и тем самым спастись от ужасной неприятности. Его немного пугало это маленькое парковое кафе, довольного убогое снаружи и, вполне возможно, таившее внутри какие-нибудь опасности для случайного посетителя. Что за люди могут быть там, внутри, что за посетители?.. Впрочем, он надеялся, что никаких посетителей там нет.

Так оно и оказалось: он вошел в кафе, в маленьком зальчике было совершенно пусто, никого из обслуги тоже видно не было. Он сел за ближайший к двери столик, но к нему так никто и не вышел. Он мог сидеть и смотреть через окно на парк.

Такого с ним еще не случалось! Такой рассеянности: потерять ключи от сейфа представительства! Должно быть, он переутомился с этими впечатлениями от ужасных террористических актов. От слишком сильных впечатлений зашел ум за разум, он перестал вообще что-либо соображать, стал невнимателен, выронил ключи… Как в страшном сне в эти мгновения перед окном проплыло невыразимо жуткое лицо двигавшегося вдоль фасада кафе человека. Человеку в измятом коричневом костюме трудно было бы выразить словами, чем ужасно это лицо: не своими ли размерами? Оно было очень маленьким, словно бы детским. Но с другой стороны – это было лицо не ребенка, а мужчины, но и не карлика. Смертельно бледное, с большими темными глазами. Они смотрели куда-то вдоль фасада. Лицо прошло перед окном… и все.

Человек в измятом коричневом костюме сидел не шевелясь.

Раздалось какое-то звяканье железа об железо – со стороны двери. Он расслышал следом звук проворачиваемого в замке ключа. Раз, два… Потом наступила тишина… Человек в измятом коричневом костюме по-прежнему сидел не шевелясь… Ветви деревьев в парке перед окном болтались из стороны в сторону. Дул ветер, но звук его сюда не проникал. Где-то не так далеко отсюда застыли, должно быть, лошадки разрисованных разноцветными красками каруселей. Веселые, радостные детские лошадки. Каруселька!.. Веселая и радостная каруселька его детства! Что-то невыразимо тоскливое должно было быть в этот момент в тех самых карусельках, которые были совсем неподалеку отсюда. Он не придет на них, не залезет на лошадку – она слишком маленькая, а он теперь слишком большой, чтобы кататься на такой маленькой детской лошадке.

Человек в измятом коричневом костюме умер от разрыва сердца, который случился от ужаса, который он испытал, когда увидал вдруг в паре метров от себя за окном невыразимо страшное, мучительное, невообразимое лицо. Он и без того переутомился сегодня из-за сильных впечатлений, которые были связаны с жуткими террористическими актами, потом он утерял ключи, и это добавило острых ножей, которые пронзили его сердце, потом он бегал туда сюда по маршруту, которым они гуляли, – искал ключи, потом зашел в кафе, посидел немного, увидал лицо, поседел вмиг и умер. Седой мертвец сидел за столиком. А где-то не так далеко отсюда закружились вдруг без пассажиров карусельки его детства, размалеванные разноцветными красками. Но он на них больше не залезет.

Человек в измятом коричневом костюме на самом деле не умер от разрыва сердца. Но мысль о том, что он мог поседеть и умереть от разрыва сердца, прошла в его голове… Он не мог преодолеть собственного оцепенения. Лицо потрясло его! Что это было?!.. Господи, где он?! Почему он здесь?! Что это за место? Кафе? Почему так пусто? Что это за лес за окном?

Он, кажется, терял на мгновение сознание. Почему?

Человек в измятом коричневом костюме потер виски руками. Тут он вспомнил про ключи, парк, кафе, звук ключа, проворачиваемого в замке. Он вскочил со стула и подлетел к двери, задергал за ручку. Тщетно!

Дверь была заперта. Та дверь, та самая дверь, через которую он вошел в кафе, теперь была заперта!

Должно быть, страшное лицо сейчас войдет в зальчик кафе откуда-то из внутренних помещений. Человек в измятом коричневом костюме схватил стул, на котором он только что сидел и, стоя спиной к запертой двери, приготовился защищаться. Он не мог, конечно же, понять, что происходит, но то, что он будет обороняться отчаянно и упорно – в этом он был сам за себя уверен.

Так, держа в руках стул, он простоял довольно долго. Из внутренних помещений кафе не доносилось ни шороха. В зальчике, который и без того был не очень светлый, стало еще темнее. Темнело на улице. Ветер утих, деревья парка, – он видел это в окно, – стояли без движения. Тут он почувствовал, что еще немного – и его всего от страшного напряжения сведет какая-нибудь ужасная судорога. Он по-прежнему крепко сжимал в руках стул, – импровизированное орудие защиты, – поза его была неестественна и неподвижна. Должно быть, он дико смотрелся сейчас один в пустом темном кафе, со стулом в руках, приготовившийся обороняться, – знал бы кто-нибудь на работе, где он сейчас и что делает!.. Должно быть, Глава представительства уже не мечет в его адрес громы и молнии, должно быть, все уже просто ужасно недоумевают – что случилось и куда, а главное, по какой причине, он пропал?!.. Свой пе йджер он оставил в офисе и связаться с ним было никак нельзя. Впрочем, все уже, наверное, – по крайней мере, большинство сотрудников, – уже разошлись по домам.

Тут он сообразил, что сегодня утром забыл на полочке в ванной свои наручные часы, теперь ему даже неоткуда узнать, который час.

Человек в измятом коричневом костюме поставил стул на пол. И тут же, испытав дикий ужас, схватил его вновь: а что, как страшное лицо где-то там, в недрах кафе, стоит и только и ждет того момента, когда он расслабится, чтобы напасть?.. Еще некоторое время, впрочем, уже не так долго, как до этого, он стоял со стулом, изготовившись для отчаянного боя с загадочным и непостижимым противником. Время же шло и шло. Становилось темнее. Причем все заметней и заметней… Это были сумерки… День был закончен. Он был в каком-то оцепенении.

– Если я сейчас останусь здесь, – проговорил вслух человек в измятом коричневом костюме, и голос его прозвучал глухо. – То совсем скоро буду здесь в полной темноте. Стоп! А может быть, ужасное лицо только и ждет наступления темноты? В темноте обороняться мне будет еще тяжелей и ужасней.

Он знал, что звуки собственного голоса придадут ему храбрости. Действительно, они словно вернули его к реальности: что ему стоять, как идиоту, со стулом наизготовку?! Надо выбираться из кафе. И, действительно, в полной темноте сделать это будет непросто. Надо спешить, пока еще хоть что-то видно.

Преодолевая ужас, он поставил стул на пол и шагнул в сторону вну тренних помещений кафе… Медленно прошел за прилавок, толкнул дверь – она открылась…

Человек в измятом коричневом костюме оказался в заставленной какими-то коробками комнатке. Впрочем, было видно, что спрятаться в этой комнатке никто не может, – слишком эта подсобка была небольшой по размерам. Из нее он попал в кухню, – там тоже, среди плит и столов, он никого не обнаружил. Из кухни он зашел в еще одну подсобку, где было очень темно. Стараясь не сойти от страха с ума, он наткнулся на дверь, лихорадочно зашарил по ней руками, неожиданно быстро нащупал засов, дернул – засов легко поддался, хотя был внушительного размера, тяжелый. Толкнув дверь, человек в измятом коричневом костюме оказался на свежем воздухе. У него еще хватило самообладания и мужества, чтобы аккуратно и тихо притворить за собой дверь, но уже в следующее мгновение он ощутил себя опрометью бегущим невесть куда по темным аллеям парка. Было уже почти совсем темно. Он еле-еле успел выбраться из кафе до наступления полной темноты.

Господи, как хорошо сейчас в чистом и светлом офисе, где есть телефоны и факсы, и компьютеры и связь через Интернет! И должно быть, еще не все сотрудники разошлись по домам, – сидят, корпят над своими бумагами те, кому незачем спешить домой или те, кто хочет выслужиться перед начальством!.. И не иссякли, должно быть, еще до конца дневные информационные потоки, и Глава представительства, наверняка, сейчас безумствует над запертым сейфом и названивает сотруднику в измятом коричневом костюме домой. И у того в маленькой съемной квартире в районе метро «Речной вокзал» то и дело включается автоответчик: «К сожалению, сейчас меня нет дома… Не могли бы вы…» – звучит его записанный на магнитную ленту голос, перебивая звук тоненькой струйки воды, текущей из неисправного крана в мойку на оставленные там после завтрака грязную тарелку со следами томатного соуса, вилку, нож.

Человек в измятом коричневом костюме, наконец, смог перейти на шаг. Как уютно сейчас в Интернете: какой светлый и понятный сейчас экран его любимого компьютера, а в нем – красивые и нестрашные сайты! И даже террористические акты казались ему сейчас приметами далекого и нестрашного мирного времени. Где же он оказался?.. Ну в парке-то он не заблудится! Вон там видны огоньки высоких зданий, сейчас он сориентируется и пойдет в нужную сторону. Главное, не нарваться на каких-нибудь плохих людей, которые, конечно же, могут быть в парке ночью… В это мгновение он услышал шаги и голоса.

Странно, но на этот раз он совершенно не испугался (или уже был к этому моменту так перепуган, что дальше пугаться было некуда?). Он расчетливо и бесшумно сошел с аллейки в сторону и спрятался за густыми кустами, которые росли в этом месте по сторонам. Глаза его уже успели привыкнуть к темноте, он напряженно прислушивался…

Глава II

Большая, мрачная, угрюмая, сюрреалистическая ложь

Два человека остановились как раз напротив кустов, в которых прятался человек в измятом коричневом костюме и стали разговаривать:

– Эх, замечательная обстановка! – проговорил один из тех двоих, что остановились. В темноте человек в измятом коричневом костюме не мог различить их лиц, да и голоса их доносились до него лишь едва. Впрочем, напрягаясь, он мог расслышать все слова. – Слушай, Павел! – продолжил один из тех двоих, что остановились, обращаясь ко второму, другому. – От меня исходит такое количество информации, я просто засоряю линии связи и чужие компьютеры диким количеством информации, я произвожу ее сегодня в невероятном количестве, я отправил сегодня около двух сотен всевозможных писем по разным адресам и, представь, я испытываю от этого огромное удовольствие!..

– Это маразм! Это идиотизм!.. – ответил несколько мрачно второй.

– Э нет, не скажи! – не согласился первый. – У меня вызывает огромное удовольствие, что вот я, в очень короткое время, благодаря современным электронным технологиям, отправил свой посыл, свою информацию, свое «я» стольким людям! И это все практический одновременно, в какой-то ничтожно малый промежуток времени! Это наполняет меня какой-то особенной радостью.

– Ты просто засоряешь их почтовые ящики, – по-прежнему мрачно заметил второй.

– Но это неважно, что засоряю. Главное в том, что это я засоряю. Я, а не кто-нибудь другой! – проговорил в неожиданно нашедшей на него ярости первый человек. – Мне хочется засорять собой окружающий мир все больше и больше, больше и больше! Я хочу, чтобы все вокруг было полно мной!.. К тому же, ты не понимаешь: если мы не станем этого делать, это станут делать другие. Если мир не будет засорен информацией, которая будет исходить от нас, он будет засорен информацией, которая будет выплеснута в него другими. Дело вовсе не в том, про что эта информация, и в чем ее смысл, дело в том, сколько этой информации, и от кого она исходит. В этом заключается суть дела!

Он замолчал, а потом, после некоторой паузы проговорил:

– Нет! Это невозможно! Я дурею от всего этого!.. Я дурею от всей этой жизни…

– Уймись, успокойся, – перебил его собеседник (человеку в измятом коричневом костюме был различим лишь его силуэт). – То, что ты дуреешь от всего этого и от этой жизни – совершенно неважно, и никого не интересует. Хоть я и назвал создание информационных потоков идиотизмом, но ты правильно сказал: нам действительно надо их создавать… Вот это – важно, и это будет кого-то интересовать. Хоть я и не откажусь от своих слов про то, что это занятие полно идиотизма. А то, что ты дуреешь от такой жизни – это не важно, поскольку при этом ты, как и я, все-таки создаешь информационные потоки…

– Которые мы создаем наравне с другими идиотами… – продолжил его фразу первый человек. – Действительно, информационные потоки создавать надо. Но те, кто их создает – в большинстве своем – идиоты! И это самое ужасное! Мы живем в окружении идиотов. Самая ужасная черта нашего положения – это постоянная жизнь в окружении идиотов. Большинство людей не так умны, как хотелось бы. Но именно благодаря тому, что они тупы, и существуют эти самые информационные потоки. Но я не могу в этом участвовать!.. Я дурею от этого, я схожу от этого с ума! Постоянное соприкосновение с идиотами для нормального человека убийственно. Мозг нормального человека выдержать этого не может. Но большинство людей – вовсе не нормальны! Нигде нет нормы, ни в чем нет нормы. А в отсутствие нормы стремиться к каким-то идеалам совершенно бессмысленно. Ведь это будут идеалы только для себя. А для чего мне одному идеалы? Я хочу служить обществу. Но обществу не нужно мое служение. Обществу, похоже, и так хорошо. Вообще, никому ничего не нужно! Я никому не нужен! У меня есть какие-то мечты, но они кажутся всем смешными! Они мне самому кажутся смешными! Кому это сейчас нужно?! Кого это может сейчас тронуть?! Обществу и так хорошо. Людям ничего не нужно. Я никому не нужен. Кому это сейчас нужно?! – бессмысленно повторял он.

Человек в коричневом костюме не верил своим ушам: это же был слово в слово его разговор с коллегой в темно-синем пиджаке и серых брюках! Потрясение его было столь велико, что он даже качнулся и чуть было не упал, но вовремя схватился за какую-то ветку, которая громко зашумела.

– Что это?!.. Ты слышал этот шум?.. – проговорил первый человек.

– Я вхожу в доколумбову эпоху! – проговорил в этот момент второй человек. – Итак, полное и окончательное освобождение от родственников?.. —переспросил его первый, точно бы желая еще раз удостовериться, что он правильно понял квинтэссенцию настроений своего собеседника.

– Да, верно. И еще я хочу сказать тебе: я сбежал оттуда, где только черный мрак, и гарь, и пепел, и унылые серые скалы возвышаются над мрачным и суровым морем, скалы, о которые разбиваются огромные несущие смерть морские валы. Какой смысл мне быть там, где уныло и страшно, где грустно? Я хочу быть среди нормальных, веселых людей. Любая положительная подробность меня очень интересует. Еще мне очень интересно, насколько должна распространяться степень моего оптимизма или пессимизма.

– А вот у меня все как раз наоборот. Меня очень интересует распад, энтропия, развал. Я обожаю смотреть жизненные катастрофы. Человека вообще необычайно интересуют всевозможные жизненные катастрофы. Я обожаю взирать на это. В этом таится огромное удовольствие. Кстати, я хотел тебя спросить…

– Да, пожалуйста… – проговорил первый человек.

Второй человек продолжил:

– Я хотел тебя спросить: что ты имел ввиду, когда сказал, что сбежал оттуда, где только черный мрак, и гарь, и пепел, и унылые серые скалы возвышаются над мрачным и суровым морем, скалы, о которые разбиваются огромные несущие смерть морские валы? Ты еще спросил: какой смысл мне быть там, где уныло и страшно, где грустно?

– О у тебя отличная память! Ты прямо-таки цитируешь меня!.. – поразился первый человек.

– Да, это точно: память у меня очень хорошая – школьное приобретение… Я имею в виду, что натренировал ее, пока учился в школе… Так ты не ответил: что ты имел в виду?.. – последнюю фразу второй человек проговорил после некоторой, впрочем, весьма небольшой, паузы.

– Как это что?!.. Я говорил про свое будущее!.. – ответил первый человек. – Я рассказывал тебе про то, что существует в моем будущем. И именно от этого будущего мне и захотелось убежать!.. Между прочим, я тоже хотел тебя спросить: когда ты говорил, что ты обожаешь смотреть на жизненные катастрофы, что именно ты имел в виду? Про какие катастрофы ты говорил? Приведи хоть один пример…

– Пример… – на мгновение второй человек задумался. Но потом точно бы неожиданно вспомнив, проговорил:

– Что ж, пожалуй вот тебе и пример – известный певец, молниеносный взлет, потом ушел в тень (другие появились), забыт, медицинское обследование обнаруживает у него рак, мучительное и небыстрое умирание, смерть… Чем не жизненная катастрофа?..

– Да уж… Действительно…

Потом он добавил:

– Да, действительно, жить стало чрезвычайно тяжело, кругом одни жизненные катастрофы… Можно сказать, эра пессимизма настала… Я считаю, что я тоже должен порассказать тебе про много таких случаев, которые меня окружают…

– Ты сказал, эра пессимизма настала?

– Да, я полагаю, что кругом слишком много информации… Все дело в информации, ее слишком много, за ней невозможно следить, она слишком тороплива и многообразна. Одна сменяет другую, другая – третью, смысла во всем этом я как-то не улавливаю. Было бы ее мало, была бы она ограничена – ее можно было бы помусолить и так, и эдак, обдумать, обмозговать, посмотреть какие-нибудь особенные моменты… Но такой вал! Нет, с таким валом справиться просто невозможно. И главное, по-моему, тут что-то происходит еще и с самой информацией. Она какая-то слишком уж однодневная, несерьезная, испекаемая, как пирожки… Нет, разница в информациях есть. Есть разница в тех информациях, что были раньше и тех, что есть сейчас. Это как одежды, одни из которых сшиты в расчете на то, что их будут без сниму носить несколько лет подряд, а другие – в расчете на то, что их оденут только один единственный раз. Да, дело именно в этом: на меня каждый день сваливается куча пестрых и блестящих одежек, каждая из которых рассчитана только на то, что ее оденут один единственный раз. И тот, кто ее шил, думал лишь о том, чтобы привлечь мое внимание – я должен выбрать из вороха пестрых однодневок именно эту пеструю однодневку.

– Ну что ж, поедем, я покажу тебе то место, где может происходить одна из страниц той печальной истории про мрачные скалы, про которую я тебе только что говорил…

– Хм… Это очень ужасно!.. Я не хочу никуда ехать… Тем более в какие-то места, где происходит одна из страниц какой-то еще там печальной и мрачной истории…

– Поехали-поехали, сейчас возьмем машину и поедем!

В этот момент позади прятавшегося в кустах человека в измятом коричневом костюме послышался треск ломаемых сучьев, он резко обернулся, но в темноте разглядеть ничего не смог. Будь он в состоянии стоять спокойно и разглядывать, быть может, он бы и рассмотрел то существо или ту причину, что заставляла хрустеть ветки, но где ему!.. Высматривать что-то или кого-то, таившегося в темноте, ждать, не произойдет ли что-нибудь еще, что может пролить свет на сокрытую темнотой тайну, он был не в силах. Он не выдержал и кинулся бежать. Напролом, через кусты, слава богу, ничего, кроме них, не оказалось на его пути.

Кинотеатр ужасов разворачивал перед ним свой многообразный репертуар.

Человеку в измятом коричневом костюме показалось, что бежал он очень долго. Тем временем, парковые чащобы вокруг него расступались все сильнее, впереди стали видны заслонявшие собою все небо корпуса гостиничного комплекса, который высился возле станции метро «Измайловский парк». Туда, в сторону гостиничного комплекса был теперь устремлен взор человека в измятом коричневом костюме. Из тьмы парка он смотрел на белые, ярко подсвеченные башни, и их вид действовал на него подобно успокоительному средству: теперь человек в измятом коричневом костюме бежал все медленнее, пока, наконец, и вовсе не перешел на шаг. Как, должно быть, здорово, там, внутри, в белых, ярко подсвеченных гостиничных башнях! Там полно народу, там нет такого ужаса, как в парке, как в маленьком пустом кафе на его отшибе, там царит жизнь, снуют туда-сюда постояльцы и обслуга, играет музыка.

Перед ним проплыли два сцепленных и ярко освещенных изнутри трамвайных вагона: пассажиров в них не было – уже поздно, в такую позднень мимо мрачного Измайловского парка на трамвае никто не ездит. Да и куда здесь ехать? Не в парк же на ночную прогулку!..

Трамвайные пути, главный вход в парк, подземный переход, вот уже станция метро…

Человек в измятом коричневом костюме остановился. Ключи от сейфа так и не были найдены. Что же делать? Он не знал, что ему делать.

* * *

Человек в измятом коричневом костюме попытался, насколько это возможно, перевести дух. Психика его была совершенно задавлена тем, что случилось. Вернее, не так: кроме того, что он потерял ключи, и его заперли в пустом кафе, ничего, строго говоря, не случилось, как таковых, событий не было, но вот разговор неизвестных, и вся атмосфера, и впечатления, и страшное лицо… Случились больше впечатления, чем события. И этими впечатлениями он был задавлен… Хотя его мысли и путались, он понимал, он сделал вывод о том, что у него теперь есть не так-то и много психологических, если можно так выразиться, выходов.

Первый психологический выход заключался в том, чтобы просто-напросто не поверить в то, что то, что с ним случилось, случилось на самом деле.

Второй психологический выход – немедленно сойти с ума. Но, с другой стороны, никакой это и не выход, да и сделать это намеренно будет трудно. Он либо уже сошел с ума, – малость или не малость – неважно. Либо его минует чаша сия. А скорее всего, будет что-то среднее, что-то третье. Он и не сойдет с ума так уж явно, но и без последствий для него все это дело никак не обойдется.

Дальше возникал вопрос его личного расследования происшедших событий. По факту событий необходимо было, так сказать, завести дело. У его личного следствия, как и положено уважающему себя следствию, сходу, сразу после событий уже имелось в разработке несколько версий. Первая версия – и самая простая – случайность. Иными словами, все происшедшее – это невероятное наложение невероятных случайностей одной на другую… Ну а почему бы и нет? В конце-концов, кто сказал, что такие случайности невозможны?! Даже теория вероятности, кажется, не может полностью опровергнуть существование подобных случайностей.

Пусть это будет случайность, пусть, в конце концов, мысль о том, что это была случайность, будет просто ложью во спасение. Пусть ложь, ложь, ложь! Но в конце-то концов, не живет ли он и так, и без того в мире лжи?! Кругом мрачная, отупляющая, сюрреалистическая, злобная ложь. Вся эта информация, все эти информационные потоки – это сплошная ложь. Будет лжи немного больше или немного меньше – на общем раскладе, на генеральном балансе это никак не скажется.

Вторая версия, которую может принять в работу его личное, персональное следствие – это розыгрыш. Ну почему бы тому же его товарищу в темно-синем клубном пиджаке не разыграть его?..

Третья версия – бред, у него просто бред, и все ему мерещится. Но это – самая глупая версия. Хотя, почему бы и нет? Почему бы и не могло ему все, что померещилось, померещиться?!

Ну и самое последнее, самое окончательное соображение: какого черта он должен во всем этом разбираться, ломать голову?! В конце-концов, он имеет право жить бездумно, как трава, как овощ, как животное. Многие живут так… Вот например, хотя бы тот же пьяница, которого он видел сегодня сидящим на ступеньках входа в подземный переход… Пьяница был совершенно спокоен и ни над чем не ломал голову. Почему же и он сейчас не может быть так же спокоен и так же ни над чем не ломать голову?

Никто его не убил, не ограбил, он жив и здоров. Так чего ж ему неймется?..

– Извините… – раздалось у него за спиной.

Человек в измятом коричневом костюме резко обернулся и… замер. Перед ним стоял и виновато улыбался он сам, только гораздо моложе. Перед человеком в измятом коричневом костюме стоял и улыбался человек точно такой же внешности, как и была у человека в измятом коричневом костюме, когда он был значительно моложе. Он же помнил, какая у него была внешность, когда он был значительно моложе! Все совпадало: и эти брючки, и этот старенький заношенный свитерок, которые были надеты на человеке, который к нему подошел, – были его вещами. Вернее, не так: точно такие вещи были когда-то и у него. Но он их давным-давно выкинул.

…Тут очень важными были два пункта. Первый пункт – момент встречи человека в измятом коричневом костюме с самим собой прошел гораздо обыденнее, чем можно было предполагать заранее, если, конечно, и знать заранее, что такая встреча состоится. Он не отскочил в сторону, не вскрикнул, не потерял сознание, не зажал в ужасе рот, сдерживая возглас. Нет, все было спокойно и чинно, и благопристойно, и без чрезмерного удивления, и совсем без страха (хотя, в этот вечер он уже свое отбоялся, так что вряд ли можно было всерьез ожидать от него чрезмерной пугливости).