Преступление капитана Артура

– Вот он, Рахиль! – сказал Жильберт, смотря на капитана.

– Кто? – спросила та, занятая у печки.

– Наш новый… господин… Мне кажется, что его нужно называть «Капитан – неизвестно какой».

– Капитана Вальдзингама?

– Да. Капитана Вальдзингама… Это какое-то удивительное имя, как будто взятое из какой-нибудь комедии или одного из тех романов, которые леди читает постоянно, хотя ректор называет их безнравственными… Мошенник и бродяга!.. Я ни за что на свете не поклонюсь ему, и пусть он знает это.

– О Жильберт! – прошептала боязливо жена его.

Как и все давно служащие у господ, Рахиль принадлежала к партии консерваторов, но она так привыкла к грубому тону мужа, что не придавала особого значения его разглагольствованиям.

– «О Жильберт!» – повторил он, передразнивая жену.  – Да, я недаром называю его мошенником: какое он имел право прийти сюда, чтобы разжиреть на добре покойного сэра Режинальда? Какое этот негодяй имел право, приехав сюда без гроша, втереться в милость этой идиотки, которую ты называешь своей госпожой? По какому, наконец, праву величает себя такой нищий бездельник владельцем Лисльвуда?… Мне было очень тяжело валяться в ногах сэра Режинальда, а перед этим я никогда не унижусь… Да вы, верно, хотите, чтобы я сделал это… Не правда ли, что так? – сказал он, обращаясь к затылку капитана, который между тем докурил сигару и пошел в глубь аллеи.  – Содержать его собаку стоит вдвое дороже, чем прокормить моего сына,  – продолжал Жильберт, когда Вальдзингам исчез уже из глаз.  – Взгляни на него,  – продолжал он, указывая на мальчика, сидевшего за сосновым столом и опорожнявшего чашку с молоком и черным хлебом.  – Этот суп не лучше того, который дается волку каждое утро к завтраку, это я видел не раз собственными глазами.

– Но господа добры и приветливы к нам.

– О боже! Знаю это, они дают нам то, что дурно для прислуги, а слишком хорошо для выкормки свиней. Они даже дали тебе пять шиллингов, чтобы купить обувь Джиму. А к Рождеству дарят нам бутылку вина, этого прекрасного вина, которое превращает всю нашу кровь в огонь и делает нас добрыми, пока мы его пьем! Но что же это доказывает?… Он может пить это вино каждый день, может и купаться в нем, если захочет, и кормить свою собаку серебром… Видишь баронета в бархатном камзоле, садящегося на пони? Это чистокровный пони, который стоит больше денег, чем ты когда-либо клала в банк, если даже мы тратились только на самое необходимое!.. А теперь полюбуйся на моего сына, в голубой холстинковой блузе и башмаках, подбитых гвоздями; между тем я очень хорошо знаю, кто из этих двоих более искусен в различного рода упражнениях.

– Да, наш Джимми умненький мальчик,  – сказала мать, с любовью глядя на сына.  – Но ему надо быть добрым и послушным и не мучить поросят и кур, потому что это очень гадко.

– Черт тебя побери! – воскликнул браконьер.  – Я вовсе не желаю сделать из него бабу! Пусть мучает поросят сколько ему угодно. Я делал то же самое, когда был в его летах!

Жильберт Арнольд, который проводил целые дни за трубкой, заложив руки в свою бархатную жилетку, далеко не походил на человека, следовать примеру которого было бы полезно. Может быть, эта самая мысль мелькнула в голове его жены, когда она, вздыхая, принялась снова за дело. Он любил видеть ее работавшей до изнеможения и часто упрекал ее в лени, между тем как стоял сам за дверью, следя за всем, что происходит в сторожке. Но случалось и так, что он горько смеялся над ее прилежанием и, указывая трубкой, которая, мимоходом сказать, была почти постоянно в его руках, на замок, спрашивал, не думает ли она заработать себе на постройку такого же дома?

Предрасположение Жильберта Арнольда к ненависти, зависти и злобе было сильнее, чем у других людей, равных ему по состоянию. Он презирал индийского офицера, но он презирал также и сэра Режинальда, хотя последний и подарил его жене готическую сторожку, давая ей очень хорошую еженедельную плату, да, кроме того, простил Жильберту множество проступков, содеянных им в Лисльвуде. Он ненавидел белокурого мальчика, который проезжал мимо него на своем чистокровном пони, завидовал его прекрасному замку, убранство которого стоило так дорого; ему хотелось бы сорвать баронета с седла и втоптать его в грязь. Он стоял в лунные ночи на крыльце, смотря на замок, желая, чтобы это величественное здание было вдруг объято пламенем и превратилось бы в безобразную груду дымящихся обломков.

– Горят же другие дома, а этот никогда не сгорит! – бормотал он со злостью.

Одно время свирепствовала в Лисльвуде оспа – и Жильберт находился в необыкновенно розовом настроении духа. Но страшная гостья ушла, не постучавшись своей страшной рукой в ворота Лисльвуд-Парка.

– У других умирает их единственный ребенок, а этот все живет! – рассуждал Жильберт.

Но хотя баронет и избежал благодаря неутомимым заботам нянек и докторов различных опасностей, угрожающих детям, он был тем не менее не особенно крепок. Он был слишком мал ростом, чрезвычайно вял и учился с трудом. Телесные упражнения не нравились ему, к книгам и картинкам он тоже не чувствовал никакого влечения. Он сидел по целым дням в своей комнате, не делая ничего, и его заставляли только насильно сесть на пони. Он был не больше семилетнего сына Жильберта и гораздо слабее его. Он не был ни привязчив, ни нежен и довольно равнодушно относился к своей матери, которая его боготворила. Казалось, что он симпатизировал преимущественно сыну Жильберта. Он останавливал своего пони перед калиткой, когда Джеймс Арнольд играл в саду, и задавал ему сотни детских вопросов, между тем как Жильберт, скрывшись в тени за дверью, смотрел на детей своими кошачьими глазами.

Замечательно, что Жильберт всегда избегал дневного света. Даже в своих четырех стенах он как будто бы прятался от врага. Быть может, это было в нем результатом прошедшего, когда он в течение долгих часов скрывался в кустах или лежал во рву. Он шел по своему дому тихо и осторожно, будто ожидая, что вот-вот выскочит из-за угла какой-нибудь лесничий или констебль. Он не занимался ни своим домом, ни своей наружностью: он носил несколько лет подряд одну и ту же бархатную жилетку, на которой болталась стеклянная пуговица, пестрый шерстяной галстук, повязанный под воротником открытой сорочки, старые широкие панталоны, подаренные ему покойным баронетом, и худые, стоптанные сапоги. Капитан Вальдзингам заметил его, наконец, во время своих утренних прогулок стоящим постоянно в дверях сторожки и стал кланяться ему, на что Жильберт отвечал только каким-то ворчанием, которое должно было отнять у капитана охоту к разговору.

Однако Вальдзингам заинтересовался мало-помалу этим человеком: его угрюмый вид и нелюдимость возбудили в нем желание узнать его прошлое, так что он начал наводить о нем справки.

– Раскаявшийся браконьер,  – повторил он задумчиво, когда один из лакеев сообщил ему биографию Жильберта Арнольда,  – старая осторожная дичь, ленивец, ханжа, живущий трудами жены, которая слишком добра к нему… Да, я с первого взгляда считал его таким!

С этих пор грубый сторож сделался предметом особенного внимания капитана. Он стал заговаривать с ним, хотя едва мог добиться от него слова и видно было, что Жильберт крайне недоволен его настойчивостью. Капитан расспрашивал его о его прежнем образе жизни, о том, не был ли он счастливее, когда занимался ремеслом браконьера и сидел в тюрьме. Но Жильберт был слишком лицемерен, чтобы отвечать на эти вопросы откровенно, поэтому он уверял, что искренне раскаивается в своем прошлом заблуждении. При этом он приводил множество цитат из религиозно-нравственных брошюрок, которые давал ему читать ректор.

Все это не охладило живого интереса, который почувствовал капитан к экс-браконьеру: он редко подходил к решетке парка, чтобы не поговорить с Жильбертом. Казалось, что глаза сторожа, сверкавшие в темноте из-за косяка двери, имели какое-то особенное, магнетическое влияние на капитана,  – вроде того, которое производит взгляд кошки на маленькую птичку.

– Это один из тех людей, при встрече с которыми ночью в глухом месте хорошо иметь с собою здоровую палку и хороший пластырь,  – пробормотал капитан однажды, после новой беседы с Жильбертом Арнольдом.  – Он делал много предосудительного в молодости и теперь ненавидит себя так же, как ненавидит других за то, что они не похожи на него. Это низкий, лицемерный, подлый трус. Я убежден в этом, а между тем мне приятно видеть его и говорить с ним.

Глава V

Майор Гранвиль Варней и миссис Гранвиль Варней

Аллеи Лисльвуд-Парка покрылись густой листвой. Прошло полгода с тех пор, как Артур Вальдзингам женился на женщине, которую он любил так давно. Они завтракают в библиотеке за маленьким столом, придвинутым к окну с разноцветными стеклами, по милости которых снежно-белая скатерть и кисейный пеньюар миссис Вальдзингам кажутся окрашенными всеми цветами радуги. Вся комната была залита мягким солнечным светом, и голубые глаза сэра Руперта Лисля невольно щурились от него. На столе стояли корзины из севрского фарфора, наполненные сочными виноградными кистями, скрывавшимися под широкими листьями; паштет из голубей, окруженный красивой бордюркой из белой бумаги; банки с консервами и медом и серебряный чайный прибор превосходной работы. В открытое окно врывался аромат тысяч роз. Шум каскада, падавшего в озеро, жужжание пчел, пение птичек, жалобное мычание проходящих мимо парка коров и мурлыканье ангорской кошки, лежавшей на широком подоконнике,  – все это смешивалось в одно, составляя картину домашнего довольства.

– Клерибелль,  – сказал капитан,  – я не думаю, чтобы в продолжение всего лета был день прекраснее этого. Я хочу взять вас с собою на прогулку. Я возьму и вас, сэр Руперт. Ведь вы пойдете с нами гулять, баронет?

Капитан любил титуловать своего пасынка. Этот титул казался как будто несовместимым с бледным, худым мальчиком, которому он принадлежал и весьма нравился.

– Хотите, баронет,  – продолжал капитан,  – проехаться к косогорам, а оттуда – до тех хорошеньких деревень на Лондонской дороге, где дети прибегут смотреть на ваш фаэтон, ваших прекрасных лошадей и ливрейных лакеев,  – хотите, баронет?

– Да, если вы этого желаете, папа.

– А вам, Клерибелль, угодно ли совершить подобную прогулку?

– Если вы желаете, Артур,  – ответила она, очищая персик и не поднимая глаз.

В это время вошел лакей и положил утренние газеты перед капитаном.

– А! Вот «Times» и «Morningpost»! Да хранит небо наши железные дороги, которые доставляют нам лондонские новости в десять часов утра… Вот и «Gazette de Bryghten».

Капитан развернул прежде всего эту газету, так как Лисльвуд-Парк отстоял от Брайтона всего в двадцати милях.

– Лансы, двоюродные братья моего отца, ежегодно проводят этот месяц в Брайтоне,  – сказала миссис Вальдзингам.  – Посмотрите, Артур, не встретите ли в газете их имя?

– Где же его искать?

– В списке прибывших. Во всех газетах есть такого рода список. Они останавливаются в гостинице «Корабль».

– Хорошо, посмотрим.

Неужели августовское солнце так сильно подействовало на капитана, что он вдруг потерял способность продолжать чтение и зашатался, когда поднялся, чтобы опереться об окно? Неужели летний ветерок вырвал газету из рук капитана или эти сильные руки задрожали, как лист перед осенней бурей? Что это означало?… Что сталось с Вальдзингамом?

– Артур! Вам нездоровится?… Вы страшно побледнели!  – вскрикнула Клерибелль.

Капитан смял газету и, откидывая со лба волосы, проговорил самым естественным тоном:

– Вы спрашивали о Лансах? Их имя не упоминается здесь.

– Но что же заставило вас вскочить так внезапно, Артур?

– О, ничего!.. Мне просто сделалось дурно. У меня закружилась голова от жары.

– Как вы меня испугали, капитан Вальдзингам! Я подумала, что вы потеряли рассудок!

– Дорогая Клерибелль, я и сам готов думать это по временам.

– Так дайте мне газету. Может быть, я найду в ней что-нибудь о Лансах.

Он подал ей газету и уселся снова в кресло и начал рассматривать арабески обоев.

Клерибелль внимательно просмотрела список новоприбывших в Брайтон.

– Нет,  – сказала она.  – Они еще не прибыли. В гостинице «Корабль» остановился только какой-то майор Гранвиль с женой. Это очень хорошенькое имя, не так ли, Артур?

– Какое? – спросил он рассеянно, не оборачиваясь к жене.

– Гранвиль Варней.

– О да! Не правда ли, что это миленькое имя?… Майор служил в индийской армии.

– Вы знаете его?

– Очень хорошо, он служил в одном полку со мной… Я прикажу заложить лошадей. Наденьте вашу шляпку, Клерибелль. Я повезу вас в Меркем-Вуд. Во время прогулки я сделаю вам одно предложение.

– Предложение?

– Да… Или, вернее выразиться: я хочу испросить у вас одну милость… Идите же и наденьте вашу шляпку, как доброе и послушное дитя, которым вы всегда были. А вы, Руперт, ступайте за вашей фуражкой, я же пойду в конюшню.

Он вышел из библиотеки самоуверенной походкой кавалерийского офицера, но в передней он потребовал стакан воды и выпил его залпом. Слуга, подавший ему воду, был просто поражен его расстроенным видом.

– Не подать ли вам немного водки, сэр? – спросил он с беспокойством.

– Да, Ричард. Я пойду за буфет, и вы мне подадите там рюмочку вина.

Сидя перед столом, уставленным всевозможной серебряной и хрустальной посудой, капитан Вальдзингам упал в обморок, беспомощно откинув свою бледную голову на плечо эконома. Употребили все силы, чтобы разжать ему рот и влить несколько капель французской водки, и уже пошли было за миссис Вальдзингам, когда капитан открыл глаза и проговорил:

– Ради бога, не говорите ни слова вашей госпоже о том, что случилось со мной!.. У меня часто бывали подобные припадки в Индии. Мы, военные, ведем чрезвычайно беспокойную жизнь, вследствие чего делаемся слабыми и нервными, как капризные женщины.

Он вышел из буфетной, не дожидаясь ответа, и, вернувшись в библиотеку, поднял газету с пола.

– Майор Гранвиль Варней и миссис Гранвиль Варней,  – пробормотал он,  – находятся отсюда всего в двадцати милях. Они услышат обо мне – и приедут сюда дразнить меня, унижать, свести меня с ума и сгубить окончательно… Они напомнят мне про адский договор, заключенный со мной, будут требовать исполнения этого договора… Безумный я, безумный!.. Я должен был предвидеть, что мне не убежать от ужасного прошлого. Я имею много общего с тем старым браконьером, который вечно прячется, но все не в состоянии скрыться от глаз людей,  – говорил капитан, расхаживая порывисто по комнате.  – Какое клеймо на нас обоих! – продолжал он, смеясь.  – И как нас легко узнать!.. Да, этот человек служит мне вместо зеркала!.. Я похож на него: курю по целым дням, шатаюсь и скрываюсь… Однако не могу ли я сбить их с дороги посредством какой-нибудь искусной комбинации?… Клянусь небом, это возможно, если оно захочет содействовать мне в этом!

Он еще не успел произнести этих слов, как вошла Клерибелль, ведя за руку сына. Лицо ее улыбалось под соломенной шляпкой. На плечах была прозрачная накидка с кружевной отделкой.

– Клерибелль,  – начал капитан, когда они уселись в фаэтон, на запятках которого стояли два грума,  – вы сегодня так очаровательны, что я не могу считать вас способной отказать мне в милости, которой я хочу просить у вас.

– Ну, так высказывайте же вашу просьбу, Артур,  – ответила она весело.

– Мне бы хотелось провести с вами эту осень за границей,  – сказал он, смотря на нее с беспокойством.

– За границей?… Хорошо!.. В Париже?

– Дальше Парижа.

– Дальше Парижа?!. В Италии?… В Германии?

– Нет, ни в одной из этих стран… Я хочу заставить вас предпринять настоящее художническое путешествие, Клерибелль, хотя я и не артист… Я хочу увести вас в пустыню, довести до Геркулесовых столбов. Согласны вы на это?

– Но туда же не ездит, как кажется, никто,  – заметила она.

– А зачем женам ехать туда, где все бывают, Клерибелль? Нам нет необходимости отправиться в Баден, чтобы видеть лондонских лавочников, разоряющихся за рулеткой, или в Неаполь, или Флоренцию, чтобы слушать болтовню туристов с «путеводителем Муррая» в руках. Нет, Клерибелль, я хочу похитить вас у общества… Хотите ли следовать за мной?… Если вы любили меня когда-нибудь, то скажите «да»,  – добавил он с какой-то ненормальной энергией.  – Скажите же «да», моя возлюбленная, и дайте мне возможность бежать с вами из этой проклятой страны!

Мы уже говорили, что Клерибелль как будто боялась капитана, и потому она ответила согласием на это предложение, как исполнила его просьбу – поехать к косогору, без всякого протеста.

– Да, Артур,  – произнесла она.  – Я отправляюсь с вами… А все же мне кажется, что вы слегка помешаны.

– Я уже говорил вам, что в этом нечего сомневаться. Но вы кроткое, доброе, прелестное создание и сделали меня счастливейшим из смертных. Закурите мне сигару, и вы увидите, как ловко я обогну этот угол дороги, чтобы въехать в чащу леса.

Богатая вдова баронета была самой покорной женой бедному офицеру: она позволяла ему курить в своей парадной гостиной, сама закуривала ему сигары во время дороги. Если бы она была в состоянии любить еще кого-нибудь, кроме своего сына, то она полюбила бы от души этого красивого, увлекающегося, безумного офицера, который некогда ухаживал за ней так смело, но она боялась его припадков меланхолии и иногда подолгу изучала изменяющееся выражение его мрачного лица, когда он сидел погруженный в размышления и теребя усы.

На этот раз капитан был в хорошем расположении духа. Въехал в лес, все вышли из экипажа, и один из грумов понес корзину, наполненную цыплятами, абрикосами и двумя бутылками рейнского вина.

Клерибелль и Руперт были в восхищении от этого маленького пикника. Капитан сам расставлял все на скатерти, разостланной по густой траве под старым деревом. Затем он уселся верхом на одном из толстых, узловатых корней и, куря сигару, с улыбкой на губах любовался женой и мальчиком.

– Как вы прелестны, моя Клерибелль! – сказал он.  – Сэр Руперт, украсьте волосы вашей матери дубовыми листьями. Нет, нет, не так! Сделайте гирлянду, баронет… Моя белокурая возлюбленная, вас можно принять за доброго гения этой местности!.. Какой же я счастливец, Клерибелль, обладая женой с волосами, напоминающими цветом янтарь моих трубок, и согласную ехать со мной на поиски Геркулесовых столбов!.. Вы купили меня, миссис Вальдзингам, точно так, как вас купил сэр Режинальд Лисль. Это своего рода закон возмездия, как выражаются наши соседи. Вы платите за мое платье, мои сигары, за вино, которое я пью, платите и лакею, услугами которого я пользуюсь… На вас же будут лежать расходы путешествия, которое я предпринимаю, чтобы избегнуть своих воображаемых демонов.

Был уже седьмой час, когда поехали обратно в замок. Рахиль Арнольд отворила ворота парка, между тем как ее белокурый мальчик, цеплявшийся за складки ее платья, пристально смотрел на другого мальчика, тоже белокурого, который сидел на фаэтоне между мистером и миссис Вальдзингам. Жильберт стоял, облокотившись на решетку своего садика, и курил свою грязную глиняную трубку. Он едва пошевельнулся, чтобы снять свою изорванную шапку, когда экипаж проехал мимо. Он был, по обыкновению, непричесан, небрит, неопрятен и мигал усиленно кошачьими глазами. Тень его ложилась прямо под копыта лошадей, бежавших крупной рысью.

Капитан с женой обсуждали проект путешествия весь вечер. Решено было ехать как можно скорее, так как нетерпению капитана не было границ. Он готов был ехать хоть сейчас же. Они брали с собой сэра Руперта и двоих слуг. Чтобы не терять лишнего времени, хотели ехать в Лондон на курьерском поезде. Нужно было покинуть Англию немедленно, а закупить все необходимое к дороге предполагалось во Франции, через которую им приходилось ехать.

– Каким красивым кажется мне сегодня наш дом, Артур!  – сказала миссис Вальдзингам, когда муж высадил ее из фаэтона и они вошли в переднюю, уставленную экзотическими цветами.  – Я бы желала, чтобы вы свыклись с английской жизнью.

– Я этого и хотел, Клерибелль… Да, дом очень хорош. И меня можно считать за второго Каина, если я способен бежать из этого рая.

Они еще не вышли из передней, когда лакей подал им серебряный поднос, на котором лежали две визитные карточки: мужская и женская.

– Что это? – спросил капитан рассеянно.  – Положите их в корзинку для визитных карточек, миссис Вальдзингам.

– Но эти господа здесь, капитан. Они желали дождаться вашего возвращения и теперь рассматривают картины в столовой.

– Картины!

Капитан снял шляпу и вытер лоб носовым платком.

– Что это за люди, Клерибелль? – спросил он жену, которая рассматривала карточки.

– Это поистине странное совпадение, Артур! Это те самые, имена которых мы прочитали в списке новоприбывших в Брайтон, – ваши индийские друзья: майор Варней с женой.

В это мгновение дверь столовой отворилась, и из нее показалось смеющееся лицо.

– А вот он и есть, милый наш товарищ! – воскликнул этот человек веселым тоном.  – Наконец-то я опять нашел вас, старую лисицу!.. Видите, Артур, я отыскал вас!.. Что, старый друг?… Что, старая, хитрая лисица?!. Что, дорогой товарищ, что?

При этих словах майор Гранвиль разразился самым веселым неудержимым хохотом. Он кинулся к своему «дорогому товарищу», к «старой лисице» и несколько раз крепко пожал ему обе руки. Нельзя было сомневаться, что это свидание доставляло ему величайшую радость. В порыве этой радости он как безумный повторял все одни и те же фразы. Это был высокий и сильный мужчина со свежим, румяным лицом. Голубые глаза его, которые то закрывались, то снова открывались, имели почти ослепительный блеск. У него были чрезвычайно белые и блестящие зубы, розовые губы и прекрасный цвет лица; каштанового цвета усы и густые волосы, обрамлявшие его лоб, были с золотым оттенком. Общее впечатление, производимое его лицом, было, если можно так выразиться, ослепительное: на него нельзя было долго смотреть, как и на солнце. Он был в широком, домашнем костюме, который шел ему, на нем было пальто с бархатными отворотами, жилет лимонного цвета; галстук был повязан как можно небрежнее, на часовой цепочке красовалось множество брелоков, а руки были покрыты перстнями. Он сверкал и блистал с головы до ног, и казалось, что он распространяет вокруг себя какое-то сияние.

«Старая лисица», бледная и угрюмая, оказала ему очень холодный прием и представила его миссис Вальдзингам. Майор был в восхищении.

– А я и не слышал, что этот старый повеса женился,  – сказал он.  – Верите ли, сударыня: этот дорогой Артур скрыл это радостное событие от своих калькуттских друзей! От друзей, которые любят его так искренне и имеют тысячу причин рассчитывать на его взаимность. Я узнал о его браке только случайно – сегодня утром, в брайтонской гостинице «Корабль». Рассказать вам, Артур, как это случилось? Миссис Варней вздумалось прокатиться, я начал было уверять ее, что в окрестностях Брайтона нет ничего такого достопримечательного, чего бы мы уже не видели; но миссис Варней настояла-таки на своем, и я спросил слугу гостиницы, есть ли поблизости какой-нибудь замок, который стоило бы осмотреть. Слуга назвал Лисльвуд-Парк. «Хорошо. Что это за Лисльвуд-Парк?» – «Резиденция сэра Руперта Лисля».  – «Хорошо. Мы отправимся взглянуть на сэра Руперта Лисля…» Нам и в голову не приходило, что сэр Руперт Лисль был еще очень молодым джентльменом, бегающим в бархатной курточке. Прекрасно, явившись сюда, мы просим показать нам замок, нам отвечают, что его не показывают никому. «Что? Никому?» – воскликнули мы печально. «Никому! – повторяют ваши слуги.  – Капитан Вальдзингам имеет на это особые причины…» Капитан Вальдзингам!.. Представьте себе мое удивление, когда я услышал это имя, дорогой друг! Ведь во время вашего пребывания в Калькутте вы и не думали быть владельцем Лисльвуд-Парка, как помнится. Представьте себе мою радость, мое счастье при известии о счастье моего друга!.. Ну, дай еще раз руку, старая лисица!

– Не разыгрывайте роль сумасшедшего, майор,  – ответил сухо капитан на эти излияния.

– И он даже не осведомляется о бедной Аде, которая зевает перед картиной Рубенса – собственностью сэра Руперта Лисля, которая висит над камином той комнаты,  – продолжал майор, указывая на дверь гостиной.  – Нужно вам заметить, что эта картина (будь сказано между нами и вопреки моему уважению к баронету, который еще слишком молод, чтобы быть хорошим знатоком) – ни более ни менее как копия!.. Да, Артур, да, дорогой друг, это – просто копия. И мне кажется, что я знаю писавшего ее, внука жида, антверпенского жида, миссис Вальдзингам, жида, но – гения. Рубенсовский колорит наследственен в этом семействе, и каждый торговец картинами может тотчас же указать вам работу одного из его членов.

Капитан грустно опустил глаза на свои запыленные сапоги, между тем как майор осматривался с лучезарной улыбкой, как будто ожидал услышать что-либо очень приятное.