Преступление капитана Артура

– Ну,  – сказал майор Варней,  – корабль должен отчалить отсюда через час, а я желал бы видеть вас на его палубе. Позвоните и прикажите подать сюда перо, чернил и бумаги.

Арнольд повиновался, и немного спустя мальчик принес все требуемое и чернильницу, содержавшую в себе какую-то смесь, состоявшую преимущественно из пыли и мух. Майор окунул в чернильницу перо и подал его Арнольду.

– Напишите расписку в том, что вы получили от сэра Руперта Лисля, баронета, шестьсот фунтов стерлингов через майора Варнея,  – сказал он.  – Пишите же скорее!

Лицо браконьера прояснилось при этих благодатных словах.

– Вы, наконец, одумались и порешили дать мне вдвое больше назначенного? – произнес он с улыбкой.

– Это не ваше дело, одумался ли я! Пишите же расписку, нам нельзя терять времени.

Жильберт положил локти на стол, приблизил нос к бумаге и начал кое-как царапать под диктовку спешившего майора. Когда он дописал, то майор позвонил слуге и Жильберт Арнольд должен был подписаться в присутствии слуги, который потом тоже подписал расписку как свидетель.

– А теперь приведите нам поскорее кеб,  – приказал Варней.  – А вы, Арнольд, идите и скажите своей жене, что мы ждем ее.

– Она прилегла немного отдохнуть, так как сильно устала,  – сказал ему Жильберт.  – Она не способна сопровождать мужчину,  – добавил он угрюмо, удаляясь из зала.

Через полчаса майор уже находился с Жильбертом и женой его на палубе корабля, который отправлялся из Англии в Нью-Йорк.

– Вы, однако же, не дали мне шестисот фунтов стерлингов,  – заметил тихо Жильберт, наклонившись к майору.

– Шестисот фунтов стерлингов? – воскликнул с глубочайшим изумлением майор.

– Да, конечно, шестисот, я вручил вам расписку в получении этой суммы, которая была отдана баронетом для передачи мне!.. Вы это сами знаете.

– Добрейший мой Арнольд, я знаю только то, что минут через десять вы будете плыть преспокойно в Америку, в прелестную страну, из которой советую больше не возвращаться. Знаю я еще то, что у меня в кармане есть несколько билетов в сто фунтов, один в пятьдесят, да еще один в десять. Возьмите их себе, если только хотите. Больше вы не получите ни от владельца Лисльвуд-Парка, ни от майора Гранвиля.

В ту самую минуту, как майор Варней с грациозным движением подал портфель Арнольду, провожавших попросили спуститься с корабля. Майор в одно мгновение очутился у лестницы.

– А когда выйдут деньги, что же тогда мне делать? – вскричал Жильберт, схватив майора за рукав.

– Что вам делать тогда? – переспросил Варней.  – Можете воровать, разбойничать, умереть, жить в остроге… Мне нет дела до вас!

Нельзя выразить бешенства, которое внезапно овладело Жильбертом. Он ринулся вперед со сжатыми кулаками и бросился бы на майора, если бы рослый матрос не удержал его.

– Слушайте! – воскликнул Жильберт, свесившись через борт и устремив свои кошачьи глаза на красавца Варнея.  – Вы надули меня, истоптали ногами, смеялись надо мной с начала до конца… Берегитесь, майор! Вы жестоко поплатитесь, если мне суждено вернуться из Америки!.. Я попаду на виселицу, но отомщу вам за все! Еще раз – берегитесь!

Глава XVII

Соломон путешествует

В конце осени Соломон оставил Лисльвуд-Парк, где он занимал довольно комфортабельную комнату во втором этаже и получал ежедневно бутылку портвейна. Он уезжал к одному из своих племянников, который находился у него под опекой.

– Он не богат,  – говорил Соломон об этом племяннике самой красивой горничной,  – но имеет столько, чтобы жить не беспокоя никого из родных. А это много значит, так как он щепетилен.

Перед отъездом нежный дядя провел целый час с глазу на глаз с майором.

Племянник его находился в пансионе, в одном из городков Йоркшира. В городке находилась только одна церковь с громадной колокольней и с небольшим кладбищем, по которому бегали и резвились детишки. За его главной улицей шли чистые аллеи, окаймленные старыми громадными дубами; местами из аллей можно было видеть за группой деревьев красивые дома. Соломон направился к этой стороне города, когда вышел со станции железной дороги. Красное кирпичное здание, перед которым он остановился, было выстроено четырехугольником с двумя рядами высоких узких окон. Оно отделялось от улицы стеной, в которой находилось двое прекрасных ворот. Соломон был впущен немедленно прибежавшей на его звонок служанкой, которой он назвал себя не Соломоном, а Саундерсом. Кроме последнего обстоятельства было замечательно еще и то, что он был одет с головы до ног в черное, повязан белым галстуком и придавал себе вид духовной особы. Служанка ввела его в маленькую хорошенькую гостиную, выходившую в громадный сад. Соломон подошел прямо к окну и, окинув быстрым взглядом цветочные клумбы и лужайки, устремил все свое внимание на молодого человека, лежавшего в тени, на диване, с книгой в руках.

Молодой человек так углубился в чтение, что даже не заметил, что за ним наблюдают. Он был чрезвычайно нежного телосложения, а из-под соломенной шляпы его выбивались светло-каштановые, глянцевые волосы.

Минуты через две в гостиную вошел директор пансиона и обменялся с Соломоном крепким рукопожатием. Это был высокий, полный, белокурый и пожилой мужчина, видимо добрый, но пустой человек и вдобавок педант.

– Я даже и не спрашиваю, в каком он состоянии,  – сказал Соломон, указывая на окно,  – мне кажется отчасти, что в нем не совершилось никакой перемены.

– Да,  – ответил директор,  – он мало изменился. Светила науки – а в нашем городке в них таки не чувствуется недостатка,  – извините, что я в качестве гражданина заявляю вам прямо, что у нас весьма много даровитых людей,  – светила науки сходятся с вами во мнениях относительно этого молодого человека. Он почти вовсе не изменился. Мы рассчитывали на время, но оно не оправдало наших надежд… Не угодно ли вам выпить стакан мадеры, мистер Саундерс?

Соломон не обратил даже внимания на радушное предложение директора.

– Ну а душевное состояние его? – спросил он, продолжая начатый разговор.

– Оно весьма недурно, жаловаться нельзя. Он все возится с книгами и собакой, изучает ботанику. Мы стараемся выполнять его скромные прихоти – у него нет иных. Этот юноша пользуется всеобщей любовью за свой мягкий характер.

– Мне, как дяде, приятно слышать подобный отзыв! – заметил Соломон.

– Особенно такому заботливому дяде, как вы, мистер Саундерс.

Соломон взял бесстрастно из своего бумажника несколько фунтов стерлингов и вручил их директору.

– Вот взнос за целый год,  – заявил он ему.  – Теперь же мне хотелось бы поговорить с племянником. Затем я отправлюсь в гостиницу обедать, а завтра рано утром возвращусь снова в Лондон.

– Все ваши посещения чрезвычайно коротки,  – сказал ему директор, несколько призадумавшись.

Он раздумывал, можно ли рассчитывать наверно на согласие Саундерса обедать у него.

– Обстоятельства обязывают меня возвратиться домой как можно скорее,  – ответил Соломон, указывая на галстук, как будто на свидетеля справедливости сказанного.  – Ну что же, могу я повидаться с племянником?

Директор пансиона проводил его в сад. Молодой человек продолжал читать, но при шуме шагов поднял невольно голову.

– Это вы, дядя Джордж! – произнес он, увидев внезапно Соломона.

– Милый Ричард, я приехал, чтобы взглянуть на вас,  – сказал Соломон, взяв исхудалую руку молодого человека.  – Да он все такой же… Довольны ли вы, Джордж, вашим образом жизни?

– Очень доволен, дядя. С нами все обращаются чрезвычайно мягко, и мы чувствуем себя совершенно счастливыми.

– И вы не желали бы покинуть этот дом?

– Ни за что, милый дядя!

Соломон не рискнул возражать против этого, но несколько минут не сводил глаз со спокойного лица своего родственника и подумал при этом:

«Боже, какая разница существует между этим и тем молодым человеком!»

Глава XVIII

Владелец Лисльвуда влюбляется

Очень естественно, что когда человек с таким благородным именем, а в особенности с таким богатством, как сэр Руперт Лисль, становится совершеннолетним, то даже самые бедные и приниженные люди ломают себе голову над вопросом, как бы извлечь из этого великого события какую-нибудь выгоду.

«Молодой человек двадцати одного года, красивый, богатый, да еще баронет!» – повторяли без устали все молодые женщины на двадцать миль в окружности, когда сэр Руперт проезжал мимо них на своей чудной лошади. «Хочет ли он жениться? На кого падет выбор богатого владельца?» – спрашивали все девушки, когда уже поутихли бесчисленные толки об истории Руперта. В конце же октября распространилась и произвела страшную тревогу весть, что баронет влюбился без ума в одну из дочерей полковника Мармедюка, жившего в Бокаже, близ Лисльвуда.

Полковник Мармедюк был человек лет пятидесяти, очень бедный, но вместе с тем чрезвычайно гордый. Вид его был суровый, волосы и бакенбарды с сильной проседью, застегивался он всегда глухо. Торговцы, с которыми он имел дело, называли его ужасным человеком и говорили, что он из-за полутора фунтов бараньих котлет делает больше шуму, чем управляющий замка, покупавший мясо пудами. Он был крайне взыскателен относительно всех своих пятерых дочерей и наказывал их неумолимым образом за малейший проступок. Рассказывали даже, что он бил палкой старшую, уже взрослую девушку. Бокаже было очень непривлекательным местом: большой неуклюжий красный дом был окружен высокими и мрачными стенами.

На долю дочерей сурового полковника, оставшихся без матери, не выпадало светлых и счастливых минут. Они не знали в жизни ничего, кроме бедности, а гордость их отца не позволяла им принимать участие в удовольствиях, которые нередко предоставлял Лисльвуд-Парк. Он не желал, чтобы дочери его бывали на балах, потому что они не могли приехать на них в собственном экипаже. Некоторые соседи предлагали возить их с собой кое-куда, но полковник бледнел при одной только мысли обязываться им или кому бы то ни было.

– Нет. Им нечего надеть, кроме старых кисейных платьев, и поэтому им нужно остаться дома,  – отвечал он угрюмо.  – Да девушкам вообще и не следует рыскать!

Таким образом, девушкам предоставлялось только вязать и читать путешествия, биографии и автобиографии, которые имелись в лисльвудском кабинете для чтения. Лаура, старшая из сестер, которой было под тридцать, пела для развлечения баллады Теннисона.

Хотя четыре старших сестры были между собой чрезвычайно похожи как в физическом, так и в нравственном отношении, зато младшая, мисс Оливия, разнилась резко с ними. У сестер ее были, как у покойной их матери, белокурые волосы и далеко не выразительные лица; Оливия же была брюнетка с восхитительными и умными глазами, большими и сверкавшими, когда она сердилась, невыносимым блеском. Она была стройна и высокого роста, ее воля была гораздо непреклоннее воли полковника, и когда ее сестры дрожали перед ним и его громким голосом, мисс Оливия смело подходила к нему и просила его усмирить свою вспыльчивость.

Полковник краснел, щипал свои усы и бормотал себе что-то под нос, но не возражал ни слова мисс Оливии, которая была его любимой дочерью.

– У меня никогда не было сыновей,  – говорил он однажды старому сослуживцу,  – хотя я желал иметь их, чтобы поддержать древнее, благородное имя Мармедюков; но зато у меня есть моя дочь Оливия, а она стоит сына… Черт возьми! Вы бы только послушали ее, как она говорит со мною! Это единственное существо, которого я боялся в моей жизни! Клянусь честью, что я иногда просто трепещу перед нею.

Мисс Оливия Мармедюк ездила великолепно верхом. В Бокаже не было лошадей, и потому трудно понять, каким образом могла она выучиться этому искусству. Рассказывали, что когда она была еще маленькой девочкой, то имела обыкновение ездить на молодых жеребятах, пасшихся на равнинах, что было, разумеется, не совсем легко.

Когда же ей исполнилось девятнадцать лет и приличие уже не позволяло больше разъезжать на недрессированных жеребятах, она отдала лисльвудскому портному перешить старую зеленую амазонку, оставшуюся после матери, и заменила жеребенка серой лошадью, на которой и стала разъезжать ежедневно по лесам и полям. Во время одной из своих прогулок она встретилась с сэром Рупертом Лислем, о котором слышала уже несколько раз. Полковник как-то был с визитом у него, Руперт пригласил его с семейством на обед, но получил отказ, так что он не видел дочерей Мармедюка и они его тоже. Вернувшись домой, Оливия подробно рассказала о встрече с молодым человеком.

– Он въезжал на косогор, папа,  – говорила она,  – так осторожно, как будто переправлялся через натянутую веревку. Увидев меня, он так испугался, как будто перед ним явилось привидение. Собака моя, Бокс, бросилась к его лошади, так как у нее белые ноги, а она терпеть не может лошадей этой масти. Верите ли вы, папа, баронет побледнел. «Лошадь моя пуглива, мисс,  – начал он… (Я терпеть не могу людей, которые называют меня мисс!) – Потрудитесь удержать вашу собаку». Он имел такой глупый и перепуганный вид, что я расхохоталась, но он закричал снова: «Черт возьми, отзовите же проклятую собаку?!» (Дочери полковника Мармедюка выслушивали такие выражения от одного отца.) Я выпрямилась, смело взглянула баронету в лицо, позвала Бокса таким голосом, которого сэр Руперт никогда не забудет, и потом галопом спустилась с холма. Выехав на дорогу, я оглянулась: баронет не двигался с места и со сдвинутой на затылок шляпой смотрел на меня как будто бы помешанный.

– Быть может, его поразила ваша красота, Оливия,  – заметила старшая сестра,  – и вы напрасно не воспользовались удобным случаем. Отчего бы вам не постараться выйти замуж за сэра Руперта? В графстве нет жениха выгоднее его!

Мисс Лаура любила дразнить сестру замужеством, так как ее собственные шансы на успех в этом отношении уменьшались заметно.

– Выйти за него замуж?! – воскликнула молодая девушка.  – Да если б я только захотела этого, то я в одну неделю забрала бы его в руки. Я бы заставила его плясать под свою дудку, как тот лисльвудский фокусник, у которого еще есть волшебный фонарь, заставляет плясать своих марионеток.

Молодая девушка сделала своими маленькими белыми ручками движение, будто дергает проволочки картонных танцоров.

– Выйти замуж за этого маленького простака! – повторила она.  – Пусть лучше сделает это Лаура, если у нее хватит на это храбрости, хотя волосы ее стали довольно жидки и она приближается к… – Мисс Оливия докончила свою фразу притворным старческим кашлем.

– Благодарю, Оливия! – ответила ей Лаура.  – Предоставляю его вам. Я не настолько умна и – благодаря Богу – тщеславна, чтобы желать завлечь…  – мисс Лаура налегла на последнее слово,  – баронета, у которого столько десятков тысяч годового дохода. Предоставляю вам выполнить эту задачу, Оливия. Я же с удовольствием приеду к вам в Лисльвуд, если вы будете настолько снисходительны, чтобы пригласить меня… А так как я только бедная родственница, то вы поместите меня в одну из маленьких комнат второго этажа.

Полковник, сидевший с газетой в руках, посматривал украдкой на своих дочерей и смеялся над колкостями, которыми они обменивались.

– Ты совершенно права, Оливия, дочь моя,  – сказал он,  – если б ты жила в прошлом столетии, то могла бы выйти замуж даже за какого-нибудь владетельного князя. Нет в мире такого человека, который был бы в силах противостоять тебе, когда тебе придет в голову очаровать его!

Оливия подошла и начала разглаживать седые и блестящие волосы старика.

– Если я когда-либо выйду за богатого человека, то я сделаю это только для вас, папа,  – сказала она, бросая на своих сестер взгляд, говоривший ясно: для вас же я не сделаю ни единого шага!

Не было ни малейшего основания предположить, чтобы сэр Руперт имел намерение, заимствуя выражение майора, бороться против обольстительной Оливии Мармедюк, так как он на следующее же утро приехал в Бокаже, чтобы извиниться за вчерашнее невежливое поведение. Он пожаловал очень рано, чуть ли не во время завтрака, который только что был убран из столовой, в которую слуга и провел баронета.

– Я знаю, что явился слишком не вовремя, так что застал вас всех еще в утренних костюмах, как мне было предсказано,  – начал сэр Руперт.  – Мне тоже говорили, что я должен явиться сюда не раньше часа; но у меня не хватило терпения подождать. Я бы даже приехал к вам еще вчера вечером, если бы меня не удержали мои домашние.

Произнося эту странную речь, баронет краснел все больше и больше, повертывался на стуле и играл нервно хлыстиком с золотым украшением. На нем был изящный и щегольской костюм при большом изобилии драгоценных вещей, и от него несло «букетом Жокей-клуба».

Мисс Оливия засмеялась ему прямо в лицо.

– Нам совершенно безразлично, что вы застали нас в утренних платьях, сэр Руперт,  – сказала она,  – но все же он сделал очень хорошо, предупредив вас.

Баронет покраснел еще сильнее прежнего.

– Я говорил вам, собственно, о майоре Гранвиле,  – произнес он со смущением,  – разве вы его знаете?

– Нет, не имею чести, но я вполне уверена, что он милая личность.

Оливия отошла преспокойно к окну, предоставив отцу и сестрам занимать лорда Лисля.

– Гранвиль Варней? – сказал полковник Мармедюк.  – Я видел его в замке. Он говорил тогда, если не ошибаюсь, что служил где-то в Индии.

Сэр Руперт, не сводивший глаз с прекрасной Оливии, стоявшей у окна, не слышал, как казалось, что говорил полковник.

– Как вы думаете: она сердится на меня? – спросил он неожиданно.

– Она?…  – проговорил с изумлением старик.

– Да, она, мисс Оливия… хотел я сказать; я знаю, что я был вчера крайне невежлив… но моя лошадь, черт бы ее побрал, такая пугливая! И я с большим трудом удержался в седле. Я рассказал об этом событии майору. Он ответил на это, что я выказал себя непростительно грубым… и потому-то я приехал извиниться. Я надеюсь, что мисс не будет помнить зла… Зато я никогда не забуду взгляда, который она бросила при этом на меня: он пронизал меня насквозь, как будто пуля… Простите ли вы мне, мисс? – обратился сэр Руперт с умоляющим видом к неподвижной Оливии.

– Отчего же и нет? – ответила она.  – Прощать вовсе не трудно. Я вполне понимаю, что вы, верно, привыкли произносить проклятия: в этом нет ничего удивительного… Но я-то не имею подобной привычки, а когда наш папа иногда проговаривается, то я прошу его быть вперед осторожней!

– Мне кажется, что мисс может распоряжаться, кем ей только захочется, полковник Мармедюк! – заметил Руперт Лисль, играя своим хлыстиком.  – Едва ли кто откажется повиноваться ей.

Оливия будто не замечала присутствия сэра Руперта. Зато он положительно не спускал с нее глаз и только кое-как отвечал на вопросы сурового полковника. Он вскоре догадался, что пора удалиться. Пожав руку полковнику и старшим дочерям, он приблизился к мисс Оливии – и удостоился коснуться ее пальцев, которые произвели на него такое действие, как горячие уголья.

– Прощаете ли вы мне? – спросил он ее снова.

– Ну, конечно, ведь я же сказала вам это! – ответила она с движением нетерпения.

Эти немногие слова осчастливили баронета. Он ушел, опрокинув нечаянно один из соломенных стульев, и через несколько минут послышался топот удалявшейся лошади.

– Ах, Оливия, ты была уж слишком нелюбезна с сэром Рупертом Лислем,  – заметил ей полковник.  – Положим, что он несколько неловок в обращении, но этому виною обстоятельства прошлого.

Мисс Оливия не обратила ни малейшего внимания на это замечание.

– В каких комнатах будете вы жить, папа, когда переедете ко мне, в Лисльвуд-Парк? – спросила она, немного помолчав.  – Когда мы были в замке, несколько лет назад, и управляющий показывал нам комнаты отца сэра Руперта Лисля, мне особенно понравилась дубовая комната на южной стороне. Из нее легко можно пройти в парк – через лестницу или подземный ход. Это хороший замок с различными затеями для героев романа.

– А есть ли надежда, что вы сделаетесь обладательницей этого замка? – спросила колко Лаура.

– Есть,  – ответила ей невозмутимо девушка.  – Пусть это не смущает вас; как только я сделаюсь леди Лисль, то позабочусь тотчас же найти вам жениха!

Глава XIX

Принят

После своего первого посещения полковника с семейством сэр Руперт приказал послать в Бокаже дичь, фрукты и цветы; последние предназначались преимущественно для мисс Оливии Мармедюк и сопровождались письмом, написанным хотя неровным почерком, но более изящным слогом, чем можно было ждать от владельца Лисльвуда.

– Я думаю, что это диктовал ему джентльмен, который отсоветовал ему приехать слишком рано, чтобы застать нас в утреннем, слишком халатном виде! – заметила Оливия, рассматривая герб, вытиснутый на атласной бумаге.  – Видите вы эту окровавленную руку, Лаура,  – продолжала она,  – и девиз, написанный на древнефранцузском языке: «Лисль оберегает, что Лисль приобретает»… Кто бы мог подумать, что этот тупоумный происходит от этого знаменитого рода? Я воображала, что Лисль из Лисльвуда должен быть высок, строен, надменен и суров. Папа тысячу раз больше похож на баронета!

– Род Мармедюков древен, как и род Лисль, Оливия; они отказались от пэрства, предложенного им Карлом Первым.

– Это было очень глупо с их стороны. Мне бы очень хотелось быть графиней! Слова «леди Оливия» звучали бы недурно.

Через три дня баронет приехал в Бокаже в сопровождении своей матери и майора. Он не дал матери покоя, пока она не согласилась ехать к полковнику Мармедюку, чтобы пригласить его вместе с дочерьми в замок.

– Уверяю тебя, милый мой Руперт,  – говорила мать,  – что молодые девушки не бывают нигде!

– Что за нужда? Они будут, конечно, у меня… должны быть у меня! – воскликнул баронет.  – Ведь я самый богатый человек во всем Суссексе, и было бы весьма странно, если бы они не приняли моего приглашения! Нет, они, верно, будут!

– Руперт, не будь же странным! – заметила ему на это Клерибелль.

– Во мне нет и тени странности… Мне нравится полковник.

– Вам нравится полковник? – сказал майор со смехом.  – Я готов скорее верить, что вам нравится кто-нибудь из его дочерей.

– Нет, ни одна не нравится,  – отвечал ему Руперт, заметно покраснев.  – И отчего же мне не интересоваться исключительно старым служакой? Я люблю полковника и хочу, чтобы он был у меня с дочерьми. Если я захочу, то они и останутся у меня навсегда!..

– То есть если они захотят здесь остаться! – сказал с неподражаемым хладнокровием майор.

– Кажется, я сам знаю, как нужно выражаться! – произнес раздражительно молодой человек.

– Без всякого сомнения, сэр Руперт, но вам не следовало бы забывать, что джентльмену неприлично возвышать голос, даже в своей гостиной, когда он обращается с разговором к гостям.

– К гостям? – повторил баронет с насмешливой улыбкой.  – Вы здесь уже так давно, что было бы нелепо считать вас только гостем, а не членом семейства.

– Руперт, – вмешалась Клерибелль,  – неужели ты забыл?…

– О нет, я помню все! – ответил баронет.  – Как не помнить, когда люди напоминают вам почти ежеминутно все об одном и том же! Даже банкир мой может засвидетельствовать вам, что мои воспоминания поддерживаются ежедневно материальными средствами… Впрочем, все это вздор; вы можете, майор, оставаться здесь сколько угодно, есть и пить что вам вздумается и тянуть с меня столько, сколько только возможно; но я прошу не мешать мне делать, что и как я хочу… Повторяю опять: я вовсе не желаю, чтобы кто-нибудь вмешивался в мои распоряжения!

Баронет быстро вышел, захлопнув с шумом дверь. Он впервые возмутился против власти майора.

Приехав в Бокаже, Гранвиль Варней догадался немедленно, которая из всех молодых девушек так обворожила сэра Руперта Лисля. Старшие сестры были заняты бесконечным вязанием, между тем как Оливия сидела у камина, апатично перелистывая какую-то книгу. Майору удалось подсесть к ней, что, по-видимому, было не по душе юному баронету, сидевшему с матерью. Однако майор, несмотря на все свое пылкое красноречие, не успел приковать внимания мисс Оливии; она отвечала, смотря ему прямо в глаза так, что он ретировался с внутренним содроганием.

– Что за странная девушка – младшая дочь полковника!  – сказал он сразу Руперту.  – Ее было бы можно назвать Семирамидой в изношенном платье.

– Я не знаю никакой Семирамиды,  – ответил баронет с явным неудовольствием,  – и могу вас уверить, что у мисс Оливии будут великолепнейшие и все новые платья.

– Безумный! Я надеюсь, что вы не влюблены в наружность мисс Оливии!.. Не поверю, чтобы вас пленила эта девушка с таким смуглым лицом и черными глазами! Старшая Мармедюк несравненно красивее и грациознее ее.

– Старшая – просто пень, тогда как мисс Оливия – самое восхитительное создание во всем мире! – возразил баронет.

Но хотя мисс Оливия старалась всеми силами оттолкнуть от себя угождения майора, он сумел приобрести симпатию полковника, который, между прочим, разговорился с ним о войне, о порядках в Пенджабе и о его войсках. Кончилось тем, что он пригласил Гранвиля к семейному обеду на следующий день. Баронет слышал это и сказал не стесняясь: