Настасья Алексеевна. Книга 4

Всё, что привезли с собой вновь прибывшие, выгрузили из самолёта прямо на выпавший совсем недавно снег, и те, кому предстояло лететь в посёлок со странным именем «Пирамида», подходили к вещам возле самолёта, выбирали свои чемоданы, коробки, баулы и несли к вертолёту, уже заглушившему двигатель. Можно было, конечно, все вещи сначала перевезти электрокарой в ангар, но это не имело никакого смысла, поскольку вертолёт приземлился совсем рядом с самолётом.

Настенька вышла из здания и с интересом наблюдала, как шахтёры торопливо носят свои вещи к заднему люку вертолёта, затем поднимаются в него по железной лесенке. Когда все оказались на месте, последним поднялся второй пилот – первый уже был за штурвалом, хорошо просматривавшимся сквозь стекло кабины – поднял за собой лесенку и закрыл дверь. Раздался гул взревевшего двигателя, лопасти закружились, опять раздувая остатки снега, и через несколько минут прогрева, когда по звуку пилоты определяют нормальность работы механизма, огромная машина подобно гигантской стрекозе оторвалась от земли, слегка зависла над нею и вдруг, словно сорвалась с цепи, понеслась, описывая широкий круг, в сторону залива, быстро удаляясь и уменьшаясь в размере, пока не превратилась совсем в маленькую точку и, наконец, скрылась за горой.

Чувство восторга охватило Настеньку при виде этой совершенно новой для неё картины, которая должна была стать частью её новой жизни почти на краю земли. Пришли в голову строки из песни любимой певицы Анны Герман:

Опять стою на краешке земли.

Опять плывут куда-то корабли.

Опять несёт по свету лесовоз

Дурман тайги и белый снег берёз.

Только никаких берёз здесь не было видно. Ни одного деревца вокруг. Голые горы. Ну, не совсем голые, а покрытые белой снежной пелериной. Нет, скорее, шубой. Совсем такой же, как та, что надета сейчас на Настеньке. И такая же белая шапка. При мысли об этом, ей припомнилось, как один поэт прошлой московской зимой при виде её одеяния неожиданно продекламировал:

Белая шубка, белая шапка,

На белой шейке кашне.

И только губы алеют ярко,

Смеются, быть может, мне.

Экспромт понравился, но автор его, видимо, влюблённый в Настеньку, был далёк от взаимности с её стороны. Тогда, как и сейчас, её мысли были привязаны к сыну, а из памяти ещё не стёрлись любящие глаза мужа. Поэтому она ни в кого не влюблялась, отталкиваясь от этого чувства всеми силами, понимая в глубине души, что мальчику нужен отец. «Но не отчим», – думала она, и отгоняла мысли о любви в сторону.

Наплывшие мысли о сыне прервал мужской голос, прозвучавший из-за спины:

– Вы тут не простудитесь, Настасья Алексеевна? Вы нам нужны здоровой.

– Ну, что вы? – ответила Настенька, – я тепло одета. А вы, простите, кто?

Перед нею стоял, улыбаясь, грузноватый мужчина средних лет, с гладким широким лицом, одетый в такой же, как у всех полярников, тулуп.

– Позвольте пожать вашу руку и представиться, – сказал он, протягивая раскрытую ладонь. – Меня зовут Василий Александрович. Я уполномоченный треста «Арктикуголь» в Норвегии. Вы будете у меня переводчиком.

– Я поняла, – произнесла Настенька, подавая свою руку для пожатия. – Мне о вас говорили.

– Интересно, что же вам обо мне говорили? – Хитро прищурившись, поинтересовался Василий Александрович.

– Только то, что вы будете моим начальником.

– И это всё? – засмеялся новый начальник Настеньки. – Не много. А я уж думал…

Не успел он договорить, как к ним подошёл Евгений Николаевич и присоединился к разговору:

– Вы уже нашли Настеньку, Василий Александрович? Познакомились?

– Нашёл, но я не могу так фамильярно называть Настасью Алексеевну. Это у вас, у газетчиков, так принято всех по именам звать, а я привык по имени и отчеству величать.

– Не совсем так, – смутился Евгений Николаевич, – просто мы с Настенькой давно знакомы, и я рекомендовал вам её в помощники.

– Тогда всё понятно. Спасибо за то, что вы предложили нам такую замечательную женщину.

Теперь смутилась Настенька:

– Ну, вы ещё не знаете, какая я, Василий Александрович, – так что не надо дифирамбов. Давайте, о чём-нибудь другом поговорим.

– Да, уж некогда. Вон, наш вертолёт садится.

Большая махина, называемая МИ-8-М, с лёту побежала по взлётно-посадочной полосе и, тормозя, подрулила поближе к воротам, и, некоторое время продолжая вращать пропеллерами (большим и малым на хвосте), постепенно затихла. На его оранжевой части корпуса выделялось слово «Аэрофлот», написанное крупными буквами, видными издалека. Над самой входной дверью красовалась эмблема: стилизованные крылья, распахнутые от серпа и молота. Название компании и эмблема подчёркивались широкой чёрной полосой, идущей по всему корпусу, охватывая иллюминаторы и сливаясь с тёмными светозащитными стёклами кабины. Эти стёкла делали кабину совершенно прозрачной, так что сидящей в ней пилот был похож на выставленный для обзора экспонат международной выставки.

– Пора и нам на посадку. Где ваши вещи? Я помогу, – и Василий Александрович собрался подхватить Настеньку под руку, чтобы идти к сгруженным чемоданам.

Но помогать ему не пришлось, так как шахтёры брали от самолёта все вещи подряд и несли в вертолёт, не позволив большому начальнику и его спутникам брать в руки тяжести. А в самолёт начали грузить вещи новых пассажиров.

Все трое подошли к вертолёту налегке. У Настеньки была в руках небольшая чёрная сумочка с документами и косметикой. Возле лесенки, подвешенной к открытому входу в вертолёт, стоял высокий парень в кожаной куртке, явно выделявшей его среди всех. Это был пилот, так называемый, командир экипажа. Он посмотрел на Настеньку, и его взгляд застыл. Она тоже посмотрела на молодого человека. Их глаза встретились.

Такое случается, возможно, раз в жизни или не происходит никогда. В одно мгновение она увидела в голубизне глаз глубокую грусть, тоскующий зов, почувствовала какое-то неизбывное влечение, тронувшее всю её душу, заставившее сердце обеспокоенно забиться сильней и чаще так, что даже перехватило дыхание. И он, не отрывая своего взгляда от голубых глаз незнакомки, принял их голубизну, как нечто неотвратимо входящее в него, пронизывающее всё тело. Вполне возможно, что это длилось бы бесконечно долго, если бы не Василий Александрович, подхвативший Настеньку справа под руку, направляя её к ступеньке лестницы.

– Как вас зовут? – услышала она, ступая одной ногой, обутой в высокий сапог, на лестницу.

– Настасья Алексеевна, – послышалось справа от того же Василия Александровича.

– Значит, Настенька, – с лёгкостью, как будто давно знал, произнёс пилот, подхватывая слева пассажирку, которая, благодаря двум поддержкам справа и слева, буквально взлетела по лестнице, едва успев коснуться трёх ступенек лёгкого трапа.

И уже оказавшись почти в салоне вертолёта до её слуха, а, может, с опозданием до сознания донеслись слова:

– А я Иван крестьянский сын. Можно просто Ваня.

Так они и познакомились. Через несколько минут Иван крестьянский сын забрался сам в вертолёт, окинул взглядом рассевшихся вдоль бортов, перекрывая спинами иллюминаторы, пассажиров, у ног которых возвышались не поместившиеся в грузовом отсеке тюки и чемоданы, мельком бросил взгляд на Настеньку и, без тени улыбки на продолговатом красивом лице, обрамлённым правильными дугами светлых бровей, прошёл в кабину пилота. Настенька с трудом успела уловить его озабоченно-сосредоточенное выражение глаз.

Механик, он же второй пилот, по объяснению Василия Александровича, постоял на лётном поле, вслушиваясь в то, как раскручивался винт вертолёта, затем быстро влетел в салон, убрав за собой лестничку, присел тут же у захлопнутой им двери на маленькую скамеечку. Гул двигателя мешал разговаривать, поэтому Настенька, повернувшись боком, уставилась глазами в иллюминатор.

Внизу пронеслись огни по краям взлётно-посадочной полосы, и началось море, когда кто-то коснулся плеча Настеньки. Она недовольная прерванным зрелищем обернулась, но внезапно обрадовалась при словах наклонившегося к ней механика:

– Командир приглашает вас, если хотите, в кабину. Там лучше видно.

Настенька была счастлива. Её первый полёт и в кабине, в кресле второго пилота, откуда открывался прекрасный обзор. В первое мгновение ей показалось страшным сесть в кресло, которое, казалось, зависло в воздухе. В кабине под ногами тоже было прозрачное стекло, поэтому ощущение было такое, что ты находишься в воздухе и вот-вот упадёшь. Но падения не происходит, и к этому постепенно начинаешь привыкать.

После самолёта, летящего на высоте девять тысяч метров, откуда проплывающая земля выглядела большой развёрнутой картой с малюсенькими домиками вдоль тонких речушек, вертолёт виделся летящим совсем близко от земли. Правда, сейчас у Настеньки под ногами были потемневшие воды фиорда, а слева неторопливо проплывали высокие стены гор. Это потом уже она узнала, что они называются Столовыми горами, так как в отличие от остроконечных гор, эти завершаются плоскими крышами, то есть равнинами, словно огромные столы, накрытые белой снежной скатертью, как сейчас, и расцветающей цветами в летнюю пору. Столы сидели прямо в морской воде, и лишь кое-где можно было заметить узкие лоскутки побережья, покрытого снегом.

Но это было слева. А с правой стороны залив омывал собой плоскую равнину, тоже белую от снега, и где-то подальше начинались горы, прятавшие за собой недавно зашедшее солнце, след от которого в виде яркой оранжевой полосы отчётливо наблюдался, вызывая в душе восторг.

Увлечённая изумительными видами, необыкновенными сочетаниями белого и тёмно-синего цветов, заметившая даже плывущий под ними кораблик, Настенька всё же не могла не думать о сидевшем слева через небольшой проход командире, который назвал себя Иван крестьянский сын. Его уверенная посадка за штурвалом, спокойные руки, не могли скрыть какую-то непонятную Настеньке грусть в его глазах. Шестым чувством начиная понимать, что что-то должно случиться, она боялась этого. Боялась даже думать об этом человеке, но не могла.

А, собственно говоря, почему нельзя думать? Вот он сидит в шлеме и наушниках, героическая личность. Она видит его профиль. Продолговатое лицо с прямым носом, чуть впалой щекой. Взгляд устремлён вперёд. Он не боится лететь над бездной. Конечно, он герой. Сейчас её жизнь всецело принадлежит ему, зависит от движений его рук. Стоит ему что-то неправильно сделать, и она рухнет в чёрную пропасть. Да, внизу уже темно, хотя над горами справа ещё виден ускользающий быстро свет.

Вот такой героический человек мог бы заботиться о Настеньке и её сыне. Она представила себя с Женечкой на своих коленях, в этом же вертолёте, и она объясняет сыну, что ничего страшного в полёте нет, когда за штурвалом сидит папа. А малыш весело смеётся, показывая ручкой на пролетающих далеко внизу чаек.

Может ли Ваня с такими грустными глазами быть отцом её сыну? Настенька поймала себя на мысли, что назвала пилота по имени, словно всё давно решено, когда он ни слухом, ни духом об этом даже не догадывается.

Вот он отрывает правую руку от штурвала и подносит её к голове, поправляя наушник. И тут, будто какой-то невидимый огонь внезапно ожёг Настеньку. Она не могла отвести взгляда от этой руки. До её сознания внезапно дошло, чего она внутренне боялась. И это произошло. На безымянном пальце правой руки Ивана блеснуло золотое обручальное кольцо. Парень был женат, а она готова была определить ему главную роль в своей жизни.

Открытие оказалось столь неожиданным, что у Настеньки ёкнуло сердце, и она часто задышала, пытаясь справиться с собой. А пилот, краем глаза наблюдавший за пассажиркой, мгновенно понял по устремлённым на его руку глазам причину её внезапного волнения, и как-то поспешно охватил рукой штурвал, пряча за ним опять кольцо на пальце. Но было поздно. Настенька замкнулась. Щёки уже не горели той радостью, что охватила их при виде восхищавших её пейзажей, при ощущении необычности полёта в кабине пилота и всего нового, что её окружало. Глаза потухли. И ей захотелось быстрей прилететь на землю, чтобы уйти от так предательски обманувшихся чувств.

Но вертолёт и так уже совершал посадку, зависнув на мгновение над широкой вертолётной площадкой с недлинной лётной полосой, обозначенной по бокам посадочными и заградительными огнями, просторным ангаром, в котором прячутся на ночь вертолёты, и по другую сторону площадки трёхэтажным продолговатым зданием, где разместился кабинет командира вертолётного отряда, вся его бригада бортмехаников и пилотов, включая метеорологическую службу с башней наблюдения, жилыми помещениями штата сотрудников и даже столом для игры в настольный теннис. Напротив этого здания, поближе к начинающемуся отсюда Грин– Фьорду, где он встречается с Ис-Фьордом, на самом мысу, уставившимся своим носом на возвышающуюся на противоположной стороне залива гору Протектор, названную так (в переводе с английского означает «защитник»), поскольку она как бы защищает собой в какой-то степени от северных ветров, расположились док для технического обслуживания вертолётов, склад горюче-смазочных материалов, проще ГСМ, котельная и небольшая электростанция для автономного обеспечения энергией.

Разобравшись с вещами, Настенька вместе с Василием Александровичем и Евгением Николаевичем сели в подкативший прямо к вертолёту ГАЗ-69 и поехали в Баренцбург, в новую жизнь. И хорошо, что всё вокруг было новым, отвлекающим от мыслей о том, что перед тем, как идти к машине, Настенька протянула на прощание руку Ивану крестьянскому сыну, снявшему с головы наушники, след от которых всё ещё пролегал дужкой по густой шевелюре русых волос, и вновь обратила внимание на обручальное кольцо на правой руке, которой он мягко пожал ей руку, сказав, как ей показалось, многозначительно:

– Желаю хорошо устроиться. Надеюсь, мы скоро встретимся.

Мысли о его словах быстро ушли сами собой, перекрываемые впечатлениями от совсем рядом находящегося заснеженного пространства между тёмной поверхностью вод фьорда справа и горами, кажущимися высокими, совсем близко слева.

Василий Александрович посадил Настеньку рядом с водителем из уважения к её женскому полу, а сам несколько грузно забрался на скамейку в кузов, так что ей было хорошо всё видно, а начальник за её спиной комментировал:

– Тут вам захочется иногда погулять, но будьте осторожны, с гор может сойти лавина. Правда, снег только недавно выпал, но всякое может быть.

И в подтверждении слов об осторожности заговорил водитель Женя, невысокого роста, но крепенький паренёк в кепке фирменном тулупчике:

– Я на днях тут столкнулся с медведем. Ехал как раз на ГРЭ, а снег шёл сплошной стеной, вдруг смотрю – прямо перед носом туша белая движется. Я ему в зад упёрся машиной и засигналил, тогда он свернул с дороги налево к берегу.

– А куда вы ехали? – спросила Настенька скорее машинально, потрясённая тем, что здесь вот так просто можно встретиться с медведем.

– Да, сюда же, откуда мы сейчас едем. Мы это место называем ГРЭ. В недавнем прошлом здесь обитала геолого-разведочная экспедиция. Вот это место и прозвали ГРЭ. Так и сейчас зовётся, хоть экспедиции давно нет.

Но Настеньку волновал вопрос о медведе, и она почти испуганно спросила:

– И что же, эта зверюга часто здесь ходит?

– Нет, Настасья Алексеевна, – вмешался в разговор всё слушающий Василий Александрович, – я здесь третий год, а видел белого медведя всего несколько раз, да и то не в Баренцбурге. Просто сейчас время миграции. Но маршруты их проходят в другом месте. На Пирамиде они чаще бывают. Нас ГСВ оберегает. Они следят за фьордом и горами. Если медведь появится, жителей посёлка сразу предупреждают по радио, а бойцы ГСВ отгоняют зверя от посёлка.

– А если не заметят? – встревожено поинтересовалась Настенька. Женя, вы же встретили?

– Да, это редкость, – смеясь, ответил водитель. – Обычно медведь в посёлок боится заходить. Вот когда наступит полярка, тут они посмелее.

– Что наступит?

Настенька встречалась с терминами, значение которых ей было непонятно, и она спрашивала.

– Полярка – это полярная ночь. Она уже приближается. В конце октября солнца уже почти не видно, – пояснял Василий Александрович со смехом в голосе и добавил: – Жаль, что ваш спутник Евгений Николаевич спит, сидя тут. Много пропускает.

– Нет, я не сплю, – несколько хрипловатым голосом сказал будущий редактор. – Я сижу с закрытыми глазами, но открываю их иногда, и потому всё вижу и слышу.

3.

Их поселили в четырехэтажном доме с вертикальной надписью на фронтоне большими буквами, видными издалека, на английском языке HOTEL. Евгению Николаевичу, поскольку он ожидал в ближайшем будущем приезда жены, выделили двухкомнатный номер с кухней, душем и туалетом, а Настеньке, как одиночке, предоставили однокомнатный номер с теми же удобствами, только кухня была поменьше, но с кухонным столом и электроплиткой на две конфорки. Оба номера на четвёртом этаже, оба с видом на фьорд.

На обустройство Василий Александрович выделил полчаса, после чего пригласил к себе на ужин. Он тоже жил в этом коридоре, чуть подальше. Едва Настенька успела раскрыть чемодан, переодеться и привести себя в порядок, как раздался телефонный звонок. Она даже не обратила внимания на телефон, стоявший на тумбочке возле кровати. Подняв с удивлением трубку, услышала:

– Так мы вас ждём, Настасья Алексеевна. Все уже собрались.

– Кто это все? – удивилась Настенька.

– Так это мы с женой и Евгений Николаевич с водкой, пошутил Василий Александрович.

– А я привезла с собой вино.

– Это как-нибудь в другой раз. Сейчас приходите просто так. Будем пить виски. Но не задерживайтесь.

Настенька подошла к зеркалу на дверце шкафа, критически осмотрела всю себя, повела из стороны в сторону грудью в белой блузке с отложным кружевным воротником и поверх неё белой кофточке с приколотым золотым скорпионом, обозначавшим, что она родилась в ноябре (это подарок сестры Веры), встряхнула только что расчёсанными волосами, легко взлетевшими и опустившимися вновь на плечи, и, довольная собой, пошла в гости, не забыв запереть номер и положить ключ в кармашек умеренно короткой белой юбки.

Только она нажала кнопку звонка, как дверь тотчас, словно автоматически, широко распахнулась. Встречавший Василий Александрович, опешив первое мгновение, воскликнул целой тирадой слов:

– Белоснежка! Белая мадонна! Даже туфли белые. Красавица! Вы откуда такая? Как вы к нам попали? Ну, проходите же скорей. Пусть на вас посмотрят. А я закрываю глаза и дверь.

Но дверь закрыть он не успел. К ней, пока ещё открытой, торопливо подошёл пилот вертолёта и, увидев уполномоченного треста, тут же спросил:

– Простите, Василий Александрович, вы не знаете, куда поместили новую переводчицу?

И тут Иван видит Настеньку и буквально остолбеневает. Сделав два шага в комнату, Настенька оглянулась и тоже замерла от неожиданности. Их глаза снова встретились и обожгли друг друга той же самой непонятной искрой огня, что скользнула между ними в аэропорту у входа в вертолёт.

Неизвестно, сколько бы они так стояли, глядя друг на друга, если бы не вопрос Василия Александровича, прозвучавший с долей подозрительности в голосе:

– Ваня, что, собственно, случилось? Ты не на вертолёте к нам?

Пилот, одетый по-прежнему в кожанку и похоже, что только что с работы, а он действительно не успел даже к себе домой, виновато проговорил:

– Нет-нет, всё в порядке. Просто Настенька забыла в кабине свою сумочку. Я подумал, что, может быть, она ей срочно нужна.

А Настенька, услышав это, только теперь вспомнила, что положила сумочку рядом с креслом пилота, когда сидела в кабине, но так была занята мыслями об Иване, что, покидая кабину, забыла про сумочку и, наверное, вспомнила бы о ней только завтра, ибо, одеваясь в гости, она достала из рюкзака свой большой туалетный набор со всем необходимым и пользовалась им.

Она покраснела и потянулась было рукой за сумочкой, но сзади услышала голос жены Василия Александровича Татьяны Борисовны:

– Только не через порог. Да вы, Ванечка, проходите в комнату. Будьте у нас гостем. Мы принимаем приехавших, а ведь вы их привезли, так что тоже сегодня самый дорогой гость, да ещё красавец.

Татьяна Борисовна, относительно худая женщина, потому что худой её можно было назвать только в сопоставлении с комплекцией её мужа, в солидном возрасте, отмеченным морщинками на лице, и одетая в элегантный твидовый костюм серого цвета в клеточку, с белой косынкой на шее, завязанной большим узлом. Она назвала красавцем Ивана и пригласила его в компанию, очевидно, в пику своему мужу, так неосторожно восхитившимся красотой Настеньки. Во всяком случае, дело было сделано, и новый гость вошёл с Настенькой в большую комнату, в которой стоял уже накрытым стол.

Ивану предложили снять свою кожанку, и он, смущённо бросив взгляд на строгий чёрный костюм поверх белой рубашки с красным галстуком Василия Александровича, посетовал, что не готовился к приёму и не надел фрачный костюм, которого у него и не было.

– Ничего страшного, – успокоила по-хозяйски Татьяна Борисовна, – у нас не свадьба, а семейное застолье.

Обеденная комната, а точнее сказать гостиная, была интересна не только висевшими на стенах картинами с видами гор и фьордов Шпицбергена, но и большими окнами по противоположным стенам – с одной стороны окно смотрело на Грин-Фьорд, с другой стороны оконные стёкла занимали едва ли не две трети стены, отделявшей комнату от кухни, так что через них хорошо были видны холодильник, большая электрическая плита и столик для приготовления пищи.

Между окном на кухню и столом с яствами стоял большой диван, на который и усадили Настеньку между двумя кавалерами, чьи жёны на данный момент находились далеко в России и не могли ревновать к прекрасной одинокой даме. Об этом, рассаживая гостей, громко объявил Василий Александрович и попросил кавалеров ухаживать за своей соседкой., а Ивану, севшему слева от Настеньки, предложил обращать внимание и на хозяйку, поскольку сам он сел как бы во главе стола, за его торцом, а с другого конца, ближе к выходу на кухню, как и полагается хозяйке, которой предстояло бегать поминутно за новыми блюдами, села его жена, за которой он не мог ухаживать издали.

Настеньку обуревало безотчётное чувство страха оттого, что рядом и опять слева сидит этот человек с удивительно печальными глазами, буквально выстрелившими в неё при первом взгляде. От этого выстрела она не успела отойти, а он опять рядом. «Это много для одного дня», – подумала она. И ещё ей подумалось очень удачным то, что с другой стороны сидит Евгений Николаевич. К нему она привыкла. Отношения между ними сложились дружескими, но не более того. Даже после смерти Володи он продолжал встречать её, как старший товарищ, готовый придти на помощь в любую минуту. Но то в Москве, где у него рядом была жена, а как будет здесь? Мужиков всегда тянет на сторону, когда поблизости нет супруги, хотят они этого или нет. Потому то, что два мужчины по бокам – это даже хорошо.

Но Настеньку обеспокоила мысль о том, кому из них отдавать предпочтение. Если обращать больше внимания на Евгения Николаевича, то хозяева могут подумать, что они давно в любовных отношениях. А этого Настеньке очень не хотелось. В то же время, прояви она себя лучше в сторону Ивана, это может показаться странным, и она боялась, что так всё может и случиться, ибо только о нём она теперь и думала.

Как бы пошёл этот вечер дальше, трудно сказать, если бы не внезапный звонок в дверь. Хозяева переглянулись вопросительно.

Со словами «Кто это может быть?» Василий Александрович направился к двери. Вскоре оттуда донёсся его восторженный, словно поющий, голос:

– О, какие гости! И как вовремя! Леонид Александрович, Наталья Германовна, вы очень кстати, прямо к столу! Мы ещё даже не начали.

Сидевшие за столом сразу же поднялись и пошли встречать новых гостей.

– Это Настасья Алексеевна, с сегодняшнего дня моя переводчица, – радостно представил Настеньку Василий Александрович, и, повернувшись к Евгению Николаевичу, назвал его имя, и добавив, – наш новый редактор. А потом уж, как и полагается по этикету, представил пришедших, – Леонид Александрович, директор рудника Баренцбург, в чьём подчинении вы хоть и не находитесь, но он всем командует, и его великолепная супруга Наталья Германовна, которой тоже неплохо бы понравиться, несмотря на то, что она никем не работает.

Между тем, директор рудника, среднего роста, с круглым полным жизненной силы лицом (бывают такие лица, в которых непременно наблюдается энергия руководителя) в чёрной меховой шапке на голове и в дублёнке, широко улыбаясь, сказал:

– Ну, я рад, что мы кстати. Да и зашли то мы специально, чтобы узнать, как устроилась переводчица. Сам я на ГРЭ не смог приехать: дела заели, а сейчас вот решили с Натальей проведать вас на минутку.