Античность сквозь призму иронии (сборник)

Олег Ернев

Античность сквозь призму иронии (сборник)

© О. Ернев, текст, 2014.

Античные шутливые истории

Автор благодарит Станислава Венгловского за его книгу «Античный анекдот», послужившей источником вдохновения для создания сборника «Античные шутливые истории».

Аристипп

Аристипп и Дионисий

– О, Дионисий, – Аристипп сказал тирану, —Дай денег мне, и я счастливей стану.– Дать денег, Аристипп? Но ты ведь учишь сам,Что ты нужды не знаешь. И словамТвоим я доверяю. Ведь философНи града не боится, ни морозов,Ни солнечных лучей. Его труды —Лишь только размышленье. И плодыОно мыслителю приносит золотые.Я прав?– Ты прав. Действительно, нужды яНе знаю.– Да, но деньги…– Ты их дашь.– Но логика…– Её на абордажВозьмём, когда приблизимся к монетам,Не забывая вывода при этом.Я подтвержу правдивость моих слов,Не нарушая логики основ.И, взяв мешочек золотом набитый,Сказал тирану он с улыбкой ядовитой:«Вот моего учения плоды:Ты видишь – я не ведаю нужды».

Аристипп и книжник

– Я, Аристипп, не выходя из дома,Читаю в день по три-четыре тома.Нет никого, кто б мог со мной сравниться.Минута – и прочитана страница.Уже я книг прочёл, наверно, тысяч сто.Ну? Впечатляет, Аристипп?– Нисколько.– Что?Не впечатляет? Как? Не хочешь ли сказать,Что больше книг прочёл?– Нет. Я люблю читатьНе быстро, понемногу, и к тому жЧитаю редко.– Вот как? Почему жНе впечатляет?– Что ж, давай-ка для примераСравним двоих: великого ГомераИ бездаря, что в день по тыще строкСлагает и слагал бы, если б мог,По две, а то и три тысчёнки.(Есть и такие старцы и мальчонки).Ну а Гомер? Две книги: «Иллиада»И «Одиссея» – вот писать как надо.Всё в этих книгах: мудрость, глубина,Страсть, войны, странствия… ОднаИз этих книг уже б прославила поэта.Он знаменит на все четыре части света.А тот, второй, издал три тыщи книг.Его ты знаешь? Нет. И я. Он не велик,Хотя, как видим, больше в двести разГомера написал.– Уж это точно.– НасСпасите от такого стихоплёта.А вот другой пример: допустим, кто-тоЕст мало и неспешно, ну а тот,Другой, набить торопится животОбильной пищей, жадно есть раз десятьВ день иль двенадцать. Если взвеситьЕго – полтонны весит он.Так толст, что от него сбежал бы слон.Кто здоровей из них – кто толстИль первый, кто в еде умерен, прост?– Конечно, первый.– Вот ответ, приятель:Не тот умён, кто тысяч книг читатель,А, как нас учит жизнь сама,Тот, кто читает с пользой для ума.

Аристипп и ученик

Был Аристипп учеником Сократа.Попасть к нему в ученики – наградаДля всех желающих. Какой-то гражданинПривёл к нему юнца.– Вот, Аристипп, мой сын:Балбес, наглец, глупец, тупица.Добился палкой я желания учиться.Привёл к тебе в ученики. СократМне говорил, ученикам ты рад.Но ты учти: какие есть пороки,Все в нём сосредоточились. О, Боги!Как я замучился с мальчишкою. Так что ж?Возьмёшь?– Возьму.– А денег что возьмёшь?– Полтыщи драхм.– Да ты сошёл с ума!– Не думаю.– Да это ж денег – тьма!За этого – такие вот деньжищи?Я не ослышался?– Я повторю: полтыщи!– Невероятно!!! – На лице отца борьбаДвух сил явилась. Он вскричал поспешно.– На эти деньги я раба куплю!– Конечно.И будет у тебя, мой милый, два раба.

Аристипп на коленях

Друг Аристиппа, некий АристонБыл Дионисием приговорёнК повешенью. И Аристипп тиранаПросил о милости так рьяноИ так настойчиво, что надоел ему.– Ещё раз явишься, и… сам пойдёшь в тюрьму! —Но Аристипп пришёл в четвёртый, в пятый разИ перед самой казнью. Был указУже зачитан. Вызван был палач.Из дома жертвы доносился плач.– Не заступайся, он сегодня зол, —Друзья сказали. – В бешенстве он столПеревернул. Там столько было блюдИ вин заморских. На расправу крутСегодня наш тиран, великий Дионисий,И ты с твоим умом, с твоей повадкой лисьей…А в дипломатии тебе ведь равных нет.И даже Диоген, который на весь светТебя позорит, лизоблюдом называяИ подлецом, не признаваяТвоей с тираном дружбы – даже онТвоим уменьем восхищёнРаспутывать узлы, что крепче стали.Твоё искусство на себе мы испытали,За что тебя и любим. Но поверь:Закрыта к милостям тирана прочно дверь.Иль хочешь ты, чтоб мы печальным взглядомСмотрели, как качаетесь вы рядом?Уймись, смирись. Надежды не осталось.– Надежда есть всегда. Коль мне досталасьТакая участь, чашу выпьюЯ до конца. И из тирана выбьюПощаду или же… – Тут вышел тот,К кому он шёл. Его приветствовал народВосторженно. И Аристипп – к тирану.Его увидев, тот: «И не проси, не стануЯ слушать! Нет!» – Но, на колени пав,Ему философ: «Дионисий, ты не прав!Он не заслуживает смерти. Но, однако,Я – на коленях! Диоген-собака,Ты знаешь, засмеёт меня. Плевать!Но на коленях буду я стоятьИ день, и два, и три…»– Ну, ладно, ладно, —Ответил Дионисий. – Мне приятно,Что ты, гордец, и – на коленях предо мной.Казнь отменить. Пускай идёт домой. —И – Аристиппу: «Ты – со мной на ужин.Прочту стихи. Как критик ты мне нужен».Ироники, клеветники – мы знаем —Всегда найдут объект, и долго осуждаемОн ими будет. Языки такого типаПрошлись и по поступку Аристиппа.Мол, на коленях, мол, лизал сапог.Но Аристипп врагам ответить смогДостойно: «Да, я испытал за друга страх.Стал на колени пред тираном я, понятно,Чтоб просьбу он мою расслышал внятно,Ведь у тиранов уши – на ногах».

Аристипп на корабле

Философ Аристипп в ученье ввёлТакую мысль, что человек, как вол,Всю жизнь трудиться должен, но твореньеЕго должно быть плодом вдохновенья.Коль человек – трудов своих творец,То счастье – вот трудов его венец.И что не столько важен род деянья,А важно, что деянье есть познаньеКак человека, так и жизненных основ,Иначе жизнь пройдёт под сенью глупых снов.Плывя на корабле однажды,(Корабль попал в жестокий шторм)Страдал от страха он, от тошноты, от жажды.Шторма он выносил с трудом.Пав на колени, он молился,Чтобы Нептун ему явился,И он ему сказал бы так: «Нептун,Ты видишь: я не стар, не юн,В расцвете сил, и в подземелье АдаСпускаться не хочу. Да мне туда не надо.Спаси от смерти! Жертвенных быковШтук пять я принести тебе готов».И спутники философа сказали:«Трусишка Аристипп, а мы не знали,Что дорожишь своей ты жизнью так».– Не дорожит своею жизнью лишь дурак, —Ответил Аристипп. – Бывают люди разными.О, спутники, мысль выскажу такую:«Рискуете вы жизнями несчастными,А я – счастливейшей рискую».

Ответ Аристиппа

Тиран сказал: «Поскольку, ты философ,Давай пофилософствуй, Аристипп.Давай нам выдай что-нибудь про рыб,Про рыб не хочешь – выдай про матросов.Ну, что-нибудь глубокое и броское,Короче, что-то очень философское».– Ты, Дионисий, чересчур уж резв,Особенно, когда не трезв.«Давай-ка», «выдай», «что-нибудь поглубже»,«пофилософствуй»… Ну и глуп жеТы, Дионисий. Я тебя учу,Как надо говорить. Но сам, когда хочуЯ говорю, а не когда захочетКакой-нибудь глупец. Ответь мне: «Разве кочетКричит зарю, приказу подчинясь?А соловей? Нет, он свистит, резвясь,По зову сердца. Так же и мыслитель,Когда он погружён в обительСвободных и глубоких дум,То изрекает, что придёт ему на ум.– Ах, так?! – вскричал тиран. – Тогда в конецСтола иди. Там, в месте самом дальнем,Ты будешь одиноким и печальнымНа нашем празднике.– И снова ты глупец:Ведь хорошо, что место это есть,И я иду, чтоб на него воссесть,Всегда тебе покорный, как ты знаешь.Но, милый мой, ты не подозреваешь,Что стулу этому оказываешь честь:Когда твоя закатится звезда,Забудут место, где сидел тиран-правитель,Но место то, где сиживал Учитель,То место не забудут никогда.

Диоген

Диоген и Аристотель

Гуляя, Аристотель размышлял,Чем киник-Диоген народ свой удивлял,В чём суть кинизма (а по-нашему, цинизма).Как сами киники твердили: это клизмаДля умников. Платон – пусторечив,Стратон – слезлив, Стробоций – молчалив,Сократ – гордец, а Гераклит так тёмен,Что кажется другим: глубок он и огромен.На деле же – пустая болтовня.А интересно, про меня,Что говорят они? Чем киник уникален?Лишь тем, что он парадоксален?Сбивает с толку неожиданный ответ?Где ожидаем «да», там слышим «нет»,И – ум в смятении. О, хитрый Диоген,Ты пробиваешь крепость стенНе лбом своим, а каверзным ответом.Хвалю тебя, ты мастер в деле этом.Что ж, я оружие твоёВозьму в свой арсенал, острее, чем копьёОно. Вот он идёт, однако.Задумал что-то Диоген-собака:Ухмылочка и потиранье рук.Но я сегодня парадокса друг.– О, Аристотель, ты?– Привет, лукавый киник.– Тебе принёс я в дар вот этот финик.Ты, правда, не берешь…– (Ага, готов к тому,Что финик, как обычно, не возьму,И острое словцо, небось, уж заготовил,Иронию к словцу тому пристроил.А я устрою каверзу ему:Я вместо «нет» поставлю «да» – возьму).Спасибо, Диоген. Как вкусен финик, право…– Ты взял?– Как видишь. Ты растерян? СлаваОружью твоему.– Ты никогда не брал…– Теперь вот взял. Что ж: финик твой пропал,А с ним ирония, и – что не мало —Циничное словцо твоё пропало.

Диоген и борец-неудачник

Один борец (он ростом был не мал,Широк в плечах, с мускулатуройДовольно развитой, с хорошею фигурой)Попасть на игры Олимпийские мечтал.Участником был всех он состязаний.Но вот беда:Борцам проигрывал всегда,И, не имея ни наград, ни званий,От олимпийца был далёк весьма,Примерно, как от осени – весна.Он тщетно занимался физкультурой,Пред зрителем играл мускулатурой,Вступая в схватку, через мигСоперником к земле прижат был крепко,И хоть силён был, но противник цепкоВ замке держал его. И тут же – крикСудьи. Свисток. И снова схваткаПроиграна. И так из года в год.Он мучился, страдал, амбиций недостаткаНе наблюдалось в нём. Борцовский потЕщё не высох, а он снова вызываетСоперников. И вновь побед не знает.Смеялись все над ним.А Диоген сказал: «Послушай, Никодим,Не надо, не борись, не мучай тело.Не победишь. Оставь ты это делоТому, кто крепче и сильней.Найди себе хорошее занятье.Спортивная борьба – не радость, а проклятье,Когда всегда проигрываешь в ней».И наш борец, представьте, стал врачом,Послушав мудреца совета.То с клизмой возится, а то с параличом,То с порошками разными. На этоСо смехом киник отозвался так:«А Никодим-то не дурак:Борцов, которых победить не смог,Он в мир иной торжественно отправит:Он клизмами соперников отравит,А не помогут – то поможет порошок».

Диоген и кифарист

Какой-то человек однажды на базареСобрал толпу, играя на кифаре.Но не в восторге слушатели были,Они бранились, топали, кричали:«Чтоб молнии тебя испепелили!!!Чтоб колесницы в Ад тебя умчали!!!»Но кифарист с могучими плечами,Не оскорблённый этими речами,Играл, собою упоённый,Так страстно сам в себя влюблённый,Что, если б камни начали бросать,Он предпочёл того б не замечать.Философ Диоген, в раздумья погружённый,Приблизился к толпе, шумами привлечённый.Послушав, по плечу похлопал музыкантаИ так вскричал: «Я большего талантаЗа жизнь свою ни разу не встречал!Прекрасно!!! Вдохновенно!!! – он кричал. —О, Боги! Хорошо, что подарилиЕму вы мастерство и голос, что по силеИ красоте с Орфеевым сравню.Твоей игре я двадцать раз на днюГотов внимать и слушать твоё пенье!О, кифарист, о, чудное явленье!!!»– Эй, Диоген! – ему ответил кто-то. —Ты спятил! Лучше слушать бегемота,Когда он брачные призывы издаёт,Его рычание ласкает слух, а тот,Которому ты хлопаешь в ладоши,Терзает слух, доводит нас до дрожи.Ты принимаешь уксус за халву.– Я потому и воздаю ему хвалу,Что кифарист, телосложеньем схожийС гориллою, с такой же страшной рожей,Грабителем и душегубом мог бы стать,Вам резать глотки, животы вскрывать,Но вместо этого он мирно на базареДля вас играет, пусть фальшивя, на кифаре.

Диоген и лучник

Какой-то лучник, стрелы взяв и лук,На площади решил поупражняться вдруг.Установив мишень, в неё пускать стал стрелы.Но вот беда:Летели стрелы не туда,Куда пускал их лучник неумелый.Одна, вертясь, под облака взлетела,Вторая возле уха просвистелаГулявшего на площади, и он,Схватившись за ухо, издал проклятья стон.И третья, и четвёртая, и далеКуда-то не туда все улетали,Пугая зазевавшихся людей.Они кричали лучнику: «Злодей,Куда ты целишься? Ведь можешь ты кого-тоИ ранить и убить!» Но лучник был из родаСтроптивых и упрямых. ПродолжалСтрелять куда попало. ПрибежалНа крики Диоген. Такое видя дело,Он так сказал: «Чтоб избежать уделаПечального, прибегну я к уму.Стрелец не слышит нас и потому,Как следствие, я заключаю вывод,Что есть один парадоксальный выход».Усевшись под мишенью прочно,Он закричал прохожим: «Эй! Эгей!Кто хочет жить, ко мне, сюда скорей!Здесь его стрелы не достанут точно».

Диоген и Македонский

Жил в бочке Диоген, купался в море,Горячим тело подставлял лучам,Беседовал с друзьями по ночам,Не зная бед, не зная горя,Питаясь, как нам пишут, только знаньем,И наслаждался мира созерцаньем.И вдруг в один прекрасный деньЕго накрыла чья-то тень.– Ты кто? – спросил пришельца Диоген.– Я – Македонский Александр, дружище.Я слышал: знание – единственная пищаТвоя. А вместо крепких стенВот эта бочка. Значит, ты – отшельник.– Отшельник? Что ж, пусть будет так.Хотя какой-нибудь дурак(А их немало) мнит, что я – бездельник.Что Александру нужно от меня?– Полцарства хочешь?– Мне и полконяНе нужно твоего, ни в доме полоконца.Уйди, не загораживай мне солнца.– А хочешь, я возьму тебя в поход?– Зачем?– Ты повоюешь год,Почувствуешь вкус битвы, звон металлаУслышишь.– Для чего?– Чтоб обострённей сталоЧутьё для жизни восприятья.И мышцы вздулись бы. В железные объятьяТы б принял мир.– Я принял. Что потом?– Потом… потом вернёшься в домИль в эту бочку. И, подобно Богу,Лежи и наслаждайся понемногуЧем хочешь.– Ну, а я что делаю, глупец?Уйди и дай мне солнце, наконец.

Диоген и Платон

Платон любил ковры. Орнамент ихБыл для Платона, как Гомеров стих,Красив, изыскан, символичен,Богат, почти метафоричен,Метафизичен и, признаться надо:Ковры – всех небожителей услада.Ну, а Платон среди философов был Бог,И по коврам своим ходить часами могБосой, в раздумьях, и едва лиКовры ему не помогалиПлести орнамент мыслей, слов и фраз.Но киник-Диоген пришёл к нему как раз,Когда он о Душе обдумывал трактат.– А, Диоген? Входи. Я очень рад.И киник, осмотрев философа жилище,Сказал сердито.– Я-то думал, пищаТвоя – духовная, и пищи нет иной.А ты… ты тут передо мной,Гордясь собой, предметы выставляешьРоскошные, ты по коврам ступаешь,Как царь персидский; из сосудов пьёшьСеребряных, златых… Богатенько живёшь!И впариваешь грекам неразумным,Как хорошо духовным быть и умным,И что богатство – тлен, и попадать не стоитБогатству в плен, что лучше быть, как стоик,Который на материю плюёт.Да ты, Платон, плутишка ещё тот!Твоим идеям веры нет отныне.Твои ковры, шпалеры – знак гордыни.– Ты б ноги вытер, Диоген.– Нет, не хочу!Твою гордыню я, Платон, топчу.(От ярости он стал багрово-синий).Топчу!– Да, топчешь, но… своей гордыней.

Диоген и старуха

Одна старуха – было ей под сто —Пред зеркалом себя приукрашала.Как живописец, в баночках мешалаНе то густые снадобья, не тоБелила и румяна или краски,Потом туда же вылила яйцо,И мёд, и молоко. И без опаскиВсё это налепила на лицо.Взяв кисточку, глаза нарисовала,Но этого ей было мало:Она ещё нарисовала губы,Придав им розы алой цвет,Как черепаха втиснула в корсетСебя, потом натёрла мелом зубы,Держа их, разумеется, в руках.Их, вставив в рот, вскричала: «Ах!».А после «ах!» раздался крик:Как видно, прищемила здорово язык.Всё это Диоген увидел, проходя.Остановившись, он воскликнул: «О, дитяИ пошлости, и глупости, куда тыСпешишь, и где тебе, старуха, будут рады?Коль для живых стараешься – напрасно:Нет красоты в тебе ни тела, ни души.А коль для мёртвых, то всё ясно:Минуты дороги. Спеши. Спеши».

Диоген и ученик

Однажды ученик спросил у Диогена:«Мы оба киники. Скажи мне откровенно,За что нас люди бьют, когда в ответМы вместо «да» им отвечаем «нет»?Или такой поступок совершаем,Который, в принципе, неожидаем?Вот, например, вчера, валяясь на траве,Я палкой получил по головеОт юноши. С красоткою под ручкуОн шёл, рукой показывал на тучку.Красотка хохотала. Тут вдруг я…Она вскричала, будто бы змеяЕй под ноги… Но надобно признаться:Я в натуральном виде был, люблю валятьсяНа солнышке. И я перед девицейРаскланялся, стараясь не смутиться,Как ты учил, улыбчивый, нагой.И тут – удар воинственной ногой.Я произнёс лишь фразу или две.И вновь удар – уже по голове.Удары сыпались, как град. От шалопаяДрачливого сбежать сумел едва я.Бежал, скуля собакой жалкой.Ужасно, коль по голове тебя бьют палкой…Что делать? Как нам голову спасать?»– Что делать? Шлем покрепче надевать.

Диоген

– Собака-Диоген, ты просишь подаяньяУ статуй каменных. В своём ли ты уме?Быть может, твоё долгое скитаньеТебя лишило разума? В сумеТвоей нет ни обола. Неужели,Ты думаешь, что камни в самом делеРасщедрятся, из бронзы потечётВ твою суму ручей щедрот?– Нет, не надеюсь, я же не дурак.Я просто приучаю себя такВладеть собой, не злиться и не дуться,Когда придётся натолкнутьсяНа те сердца, что холоднее, чем у статуй.Моё терпенье будет мне наградой.

Дионисий

Дионисий и Асклепий

Асклепий, врачеванья Бог,В почёте был. Молилась вся столицаУ ног его, чтоб он помогЗдоровым быть. Сынишкою гордитьсяМог величавый Аполлон.Что, впрочем, ежедневно делал он:Их статуи стояли рядом,Обласканные восхищённым взглядомЛюбого, кто кидал тот взглядНа статуи. Кидавший час подряд,От изваяний глаз не отрывая,То восклицал, то плакал, то, рыдаяОт чувств, под ними землю целовал.Но как-то Дионисий старшийУ статуй постояв, печальный и уставший,Такой приказ издал:«Асклепий золотую бороду имеет.От блеска бороды язык немеет,Не в силах красоты той описать.Но бороду немедля оторвать!»– Как?! Почему?! Зачем?! – вскричал народ. —Что сделала она тебе?– А вотЗачем, о эллины, взглянитеНа подбородки сына и отца:У папы гладок он, как стих льстеца,А сын, в каком, простите, виде?По пояс золотая бородища.Для злых сатириков обильнейшая пища.Они набросятся на тему, как один:Безусый папа – бородатый сын.Писакам лишь бы что-то осмеять.Жаль бороды. Немедля оторвать!

Дионисий и Филоксен

Поэзия – что в ней такого?Понятно, что основа её – слово,И рифма, и метафора, и мыслиЖелательно, капустой чтоб не кисли.Эпитеты, сравнения и проч.Но почему любой не прочьВместить своё либидо в рифмыИ не боится, как корабль о рифыРазбиться в бурном море том,Что мы поэзией зовём?Ни умный критик, ни знаток, ни генийЕго не остановят: нет сомнений,Что к гениям себя причислит он.О, бездари, вам имя – легион!Тот – лекарь, тот – портной, а тот – электрик,Тот – фармацевт, а тот – сантехник,Тот – грузчик, этот – железнодорожник,Тот – диспансера венерического кожник.К профессиям своим, зачем-то вдруг,Все стали добавлять «поэт» иль «драматург».Но более всего любой старательСебе приписывает: «Я – писатель».И как-то стало всё наоборот:Забыв, что женщина имеет женский род,Во имя, вероятно, политесаУ нас любая поэтессаОфициально заявляет: «Я – поэт».И от таких поэтов белый светТак посерел, так поскучнел, стал тусклым.В поэзию был вход всегда столь узким,Что – парадокс – но лишь большим талантамТуда был вход: писателям – Атлантам.И всё же, почему толпойТуда стремятся все? Да вот и мы с тобой,Читатель, мы с тобой туда же…Уверен я, тебя не зная даже,Что руки твои тянутся к перу,И ты на поэтическом пируВыискиваешь для себя местечко,И трепыхается твоё сердечко…Но я отвлёкся. Дионисий-старшийБыл властью наделён монаршей.Владея всем, одним лишь не владел —Талантом поэтическим. Но делРифмаческих бросать был не намерен.Как все бездарности, он был уверен,Что жаждет мир его стихов.(Я знаю, Коновалов, ты – таков.И ты – Метёлкин, да и ты – Зайчук.Жуются, словно каучук,Все ваши опусы. Полезных много дел,Но вы печальный выбрали уделБыть бездарем и отправлять в печатьТо глупое, что должно бы молчать.Но не о вас я). Дионисий-старший,Две тысячи стихов создавший(верней, что под стихами понимал),Их Филоксену-критику читал.И Филоксен – а он талантлив был, и музамСлужил, взаимным дорожа союзом —Тирана выслушав стихи,Так отвечал: «Стихи твои плохи.Всё плохо в них: и рифма, и звучанье.Прости, но твой удел – молчанье.Брось, не пиши – за умного сойдёшь.Но если это ты другим прочтёшь…»И вот однажды – этот же вердиктНа новую поэму. Нервный тикМгновенно исказил лицо тирана.– В каменоломню!!! – он вскричал.– Как странно, —Пожал плечами правдолюб. —Зачем ты, Дионисий, зол и груб?Ты двадцать написал плохих тетрадок,А как судьбу мою решать – предельно краток.Такую краткость – да в твои б стихи.Но, повторяю, что стихи – плохи.На рабский труд отправлен Филоксен:В пещерах камни он выламывал из стен,Потом он камни те тесал.А Дионисий всё стихи писал.По критику соскучился. Уж больноЛюбил его за ум, хоть было больно,Что тот не льстил ему в теченье многих лет.Вдруг он одумался? И вот поэтИзмученный, больной, с иссохшими губамиСтоит перед тираном. Тот стихамиСвоими упиваясь, всё сильнейСвой голос возвышает. И синейЕго лицо от страсти и экстаза.Красны от напряженья оба глаза.Со лба обильный льётся пот.Он кончил и сказал: «Ну… вот…Тебе поэма… Что ты скажешь? Только помни…»– Да помню. Отправляй назад в каменоломни.

Исократ

Исократ и болтун

Один болтун(Он был, хотя и очень юн,Честолюбив, тщеславен) к ИсократуПришёл и так сказал: «Я платуТебе принёс, какую ты берёшь.В ученики меня возьмёшь?Ты должен будешь передать искусство,Чтоб на любое мог воздействовать я чувство,Чтоб кто слезами обливался, кто-то потомКогда б держал я речь перед народом,Чтоб был я весь в подарках и цветах,Чтобы меня носили на руках,Чтобы у воинов вздымались кверху пики,Чтоб раздавались радостные крики…»– А сколько ты принёс?– Вот, пять монет.Ведь ты берёшь обычно столько.– Да, за ученье пять, но только…С тебя пятнадцать. Или нет…Все двадцать пять.– Но почему так много?– А потому, – сказал оратор строго, —Что слишком трудно будет мне с тобою:Твои слова с такою частотою,С такою скоростью летят из этих уст,Лишь впору под щитом искать от них спасенья.Чтоб был эффект от моего ученья,Сосуд быть должен изначально пуст.Смогу тогда ученье я начать,Когда я научу тебя молчать.Ораторству учить – не знает кто же —Задача исключительно трудна.Но вот молчать заставить болтунаВ пять раз труднее и в пять раз дороже.

Оратор Исократ

Оратор ИсократОднажды гостем был на дружеской пирушке.Его друзья резвились. Их подружкиИм вторили. Оратор был не рад,Что он попал сюда: гетеры,Разнообразье блюд и вин,Крик, хохот, суета без меры.Средь шума Исократ сидел один,В молчаньи созерцая пирПод звуки арф и звучных лир.К нему одна красивее другойГетеры ластились, услуги предлагая.Танцовщица полунагая,Изображая, видимо, собойВенеру в покрывале, станцевала,Отбросила изящно покрывало.Венеры стан настолько был хорош,Что сила эротическая в дрожьМужей всех бросила, но… но не Исократа.Он был недостижим для взгляда,А также трепетного телаТанцовщицы, потрясшей зал.Всесильный Эрос – всех пирушек идеал —Над ним не властвовал. ПределаИного жаждала оратора душа.От возбужденья тяжело дыша,Гетера к нему села на колени.По стенам, потолку метались тени,И кое-где уж раздавались стоныЛюбовные, и мраморные столыТелами заняты ласкающихся пар.– Ты, кажется, утратил дар,Что вас, мужчин, от женщин отличает, —Гетера молвила. – А если нет его,То женщин большинствоБез дара этого, как правило, скучает.И, спрыгнув с исократовых колен,Гетера сразу же попала в пленк юнцу.– О, Исократ, – друзья сказали. —О, Исократ, ты – красноречья Бог.Никто б из нас, сидящих в этом залеТебя переиграть в ораторстве б не смог.Произнеси ж такую речь,Чтобы остра была, как мечПоходный наш афинский боевой,Чтоб красоты была такой,Что… ну, ты понимаешь сам,Чтобы взлетели души к небесам,И увядающие расцвели бы розы,И в чаши винные скупые наши слёзы…Ну, и так далее, не нам тебя учить.– Нет, не просите, я не буду говорить. —В ответ оратор. – Как я разумею:То – не ко времени, друзья, что я умею.А что ко времени, – вздохнул печально он, —В том, извините, не силён.

Менандр

Менандр и комедия

– Менандр, ты помнишь: праздник на носуВеликих Дионисий? Где же пьеса?Иль ты не проявляешь интереса?Вот я свою комедию несуНа конкурс. – Филемон сказал. – Так что жеС твоей комедией? Похоже,Ты исписался, и отсутствует желаньеВступить со мною в состязанье?– Нет, почему ж… Я зрителям дал слово.– Но чем поклонников ты будешь восхищать?Где пьеса? Пьесы нет!– Комедия готова.Осталось лишь стихи к ней написать.– И где ж они?– Вот в этой голове.– Но ведь осталось две недели.– Две?– Ты не успеешь.– В самом деле?В отличье от тебя, мне хватит и недели.

Менандр и Филемон

В Афинах жили два поэта:Менандр и Филемон. И этоСобытие имело для АфинБольшую значимость. И каждый гражданинСледил, как два соперника сражалисьНа поприще поэзии. ОниСражались в праздничные дниВеликих Дионисий и являлисьИсточником всеобщего вниманья,Когда вступали оба в состязанье.Менандр – комедии был Бог.И Филемон – поэт – весьма неплох.У зрителей Менандр имел большой успех,Но вот в литературных состязаньяхОн был вторым. А Филемон – тот всехПоэтов побеждал, в наградах весь и в званьях,Ему – единогласно, без сомнения,И место первое, и денежная премия.У Филемона – связи и друзья,Интриг он мастер несомненный.Менандр – у того стезяДругая: каждый стих его нетленный.Менандру – бурные аплодисменты.От судей Филемону – комплименты.На представлениях Менандра – рёв и стон,Но премию получит… Филемон.Они столкнулись как-то к носу нос.С улыбкою задал Менандр вопросПоэту «первому»: «Признайся, ты ведь знаешь,Чем, Филемон, меня ты побеждаешь?И, если честно, золотом звеня,Ты не краснеешь, победив меня?»