Приговоренный

– Только как сделать, чтобы расписной не видел?

– Его тоже, думаю, на допрос иногда возят. Хотя бы для вида должны.

Дальше нам поговорить не дали. Проснулся в своем углу у двери вертухай, заметил, что мы перешептываемся, выругался по-русски и выдал на своем языке длиннющую тираду, из которой мы ничего не поняли. Но он, видимо, остался доволен своей красноречивостью, поэтому больше ничего не говорил. Тем более что мы сразу замолчали.

Во дворе Следственного комитета нас со Стасом разделили. Местные вертухаи повели нас в разные кабинеты.

Перед этим я остановился и посмотрел на окна третьего этажа так, словно оценивал возможность прыжка оттуда. Высоковато, конечно, но соскочить все же можно. Есть шанс даже ноги при этом не переломать – внизу мягкий газон.

Нужное окно я нашел сразу. Это было совсем не сложно, потому что следователь стоял за стеклом и рассматривал меня.

Там, в кабинете, знакомом мне еще с ночи, на столе подполковника уже не было генеральских часов с кукушкой, орущей безостановочно, без всякой устали.

На том стуле, который прежде занимал я, сидела незнакомая мне сердитая женщина лет тридцати. Может, даже старше. По виду этой особы трудно было определить ее возраст. Серьезная дама с львиными складками на широкой переносице, признаком властной натуры.

– Здравия желаю, товарищ подполковник! – сказал я почти радостно. – Как ваша рука поживает? – Я показал взглядом на гипсовую повязку.

– Хорошо поживает.

– А как кукушка? Перестала орать? Устала?

– Часы обещали к вечеру сделать. – Следователь голосом показал свое недовольство моей бодростью духа. – Кстати, ты, капитан, ночью адвоката требовал. Вот тебе, получи и распишись. Из Москвы только что прилетела. Еще и в гостиницу не успела устроиться. Сразу сюда пожаловала. С вещами. Познакомься.

Женщина встала. Она оказалась одинакового со мной роста, хотя была излишне худощавой, словно высушенной, и не по-дамски жилистой. В моем понимании такие особы обычно бывают носительницами весьма злобного и сварливого характера. Но мужья как-то их терпят.

Она по-мужски протянула мне руку и представилась:

– Альбина Борисовна Самокатова. Меня просил лично ваш командующий. Юрий Петрович мне сам позвонил. Я в Москве передала коллегам два начатых дела и прилетела сюда. Вам помочь. Сейчас знакомлюсь с материалами, хотя таковых пока, по сути дела, и нет. Есть только устный рассказ следователя, да и все.

– Буду вам весьма признателен. Квалифицированная помощь мне требуется. – Я разве что ножкой не шаркнул, постарался улыбнуться как можно приветливее, хотя настроение у меня было не слишком-то радужное, несмотря на искусственный бодрый тон. – Я не думаю, что вам будет со мной сложно работать. У меня мама до пенсии была психологом. Так вот, она говорила, что я ярко выраженный экстраверт. Правда, во время службы я старался исправиться, но интроверта из меня так и не получилось.

– Я из той же обоймы, поэтому надеюсь, что нам с вами будет легко работать. Я уже передала товарищу старшему следователю все документы о допуске к делу, осталось только вашу подпись поставить.

– Под распиской об оплате ваших трудов? – осведомился я, надеясь, что эти слова так и останутся шуткой.

Я прекрасно знал, что услуги адвокатов, тем более популярных в Москве, не по карману простому командиру роты.

– Нет. Мои услуги уже оплачены. Вам осталось подписать соглашение на ведение мной защиты ваших интересов во время следствия и суда. Если вам что-то в моих методах не понравится, то вы всегда сможете отозвать свою подпись, и ваше командование сразу подберет другого адвоката. Надеюсь, так же быстро, как нашло меня. Этот человек будет так же оперативно доставлен сюда спецрейсом Министерства обороны. Я лично уже из этого делаю вывод о том, насколько вы ценный для армии человек. Значит, и для всего нашего российского общества.

Последние слова явно были сказаны непосредственно подполковнику Халидову. Он, конечно, сделал вид, что не слышит их. Следователь был чрезвычайно занят своей левой рукой, которую придерживал правой. При этом он морщился, как ни на что не годный актер. Мне подумалось, что подполковник раздумывал, не слишком ли он разошелся.

Об адвокате Самокатовой даже я слышал в связи с несколькими весьма резонансными делами. А уж подполковнику тем более следовало бы знать эту фамилию. Данное обстоятельство заставляло Халидова крепко задуматься.

Но я при этом хорошо знал, что такое сложный многооскольчатый перелом. Правда, у меня такой был только в лодыжке, когда я в пылу схватки нанес противнику хай-кик, то есть удар ногой в голову, не рассчитав дистанцию. Вместо того чтобы попасть в цель нижней частью голени, как хотел изначально и как полагается, я угодил туда лодыжкой. В результате – тяжелая травма головы у противника и жуткое повреждение ноги у меня.

Я почти месяц провалялся в госпитале, перенес две операции. Мне помогли вернуться в строй ежедневные длительные пробежки с переменной нагрузкой. Я перемежал легкий бег интенсивными скоростно-взрывными рывками. Мышцы укрепляли кости гораздо лучше, чем это делали врачи.

Надо сказать, что я всегда отказываюсь от приема медикаментозных препаратов, предпочитаю народную медицину. По этой части у меня есть собственный хороший специалист – жена.

Но следователь, наверное, не имел под рукой такого человека. Ему стоило бы залечь в госпиталь. Однако я понимал, что какие-то моменты, связанные с моим делом, не отпускали его с рабочего места. Я уже догадывался, в чем тут дело.

– Если не будет возражений, давайте приступим к допросу, – суетливо, словно торопясь куда-то, предложил подполковник Халидов и положил на стол перед собою несколько бланков допросов.

На верхнем из них уже была заполнена шапка и даже вписан первый вопрос, который сразу же и прозвучал:

– Подозреваемый, вы признаете себя виновным в преднамеренном убийстве Абдуллы Валиевича Рамазанова?

– Кого-то я вчера, если только правильно помню, кажется, убил. Но готов честно признать, что не смотрел его документы. Поэтому не могу с уверенностью утверждать, что это был именно Абдулла Валиевич Рамазанов, – ответил я, придерживаясь прежней политики поведения, не отрицая очевидного.

– Хорошо, уверяю вас, что убит был именно гражданин Рамазанов. Постарайтесь мне поверить. А пока расскажите, что произошло вчера в половине восьмого вечера в районе автозаправки на дороге Хасавюрт – Махачкала, где вы остановились для дозаправки машин.

Я посмотрел на адвоката Альбину Борисовну. Она держала в руках диктофон и записывала на него все, что здесь говорилось.

Я опять начал свой рассказ с командира автороты Полуэктова и с водителя, который попал в реанимацию после передозировки героином. Только потом перешел к описанию того, что произошло у автозаправки. В данном случае я не сваливал часть вины на слова капитана Полуэктова, просто передавал свое эмоциональное состояние и отношение к наркомании.

По окончании допроса я прочитал протокол, согласился со всем, что в нем значилось, собственноручно начертал: «С моих слов все записано верно» – и поставил подпись.

Потом Альбина Борисовна сказала:

– Это, по сути дела, был первичный допрос, который можно было бы проводить и без меня. Но должна заметить, что мы нарушили процессуальный кодекс. Товарищ подполковник, сначала я, как представитель защиты, должна была поговорить с обвиняемым. Вдруг мне пришлось бы уговаривать его отказаться от признания факта убийства?! Я это к примеру говорю. Чтобы объяснить необходимость первичной приватной беседы адвоката и подозреваемого. Но, поскольку это был первичный допрос, я хотела бы побеседовать с капитаном Онучиным с глазу на глаз прямо сейчас. Это можно сделать в вашем здании или нам обязательно нужно ехать в СИЗО?

– Вообще-то адвокаты, как правило, беседуют с подследственными именно в СИЗО, – сурово и серьезно произнес следователь. – Но для прекрасной дамы я могу сделать исключение и предоставить для работы свой кабинет. Полчаса вам хватит? Я на это время удалюсь по другим делам. Вы, Альбина Борисовна, займите мое место. Кнопка вызова караульных под столешницей, вот здесь. Еще одна – на полу. – Подполковник показал их Самокатовой, подошедшей к нему. – Это на всякий случай. Но мне кажется, что капитан Онучин ведет себя спокойно, чистосердечно признается в содеянном и не будет пытаться совершить побег.

– Если вы во мне так уверены, товарищ подполковник, то зачем на первой странице уголовного дела поставили розовую диагональ? – спросил я, не удержавшись.

– Просто я подумал, что офицер спецназа ГРУ – человек опасный, потому и поставил эту линию, – отговорился следователь. – Чтобы в СИЗО за вами присматривали. Но, несмотря на мое предупреждение, вы уже и там успели, кажется, наследить.

– Никак нет, товарищ подполковник. Не наследил.

Я не собирался брать на себя чужую вину. Тем более убийство, которое совершил расписной.

Но я уже понял, что Халидов не настолько прост, как хочет показаться. Актер из него получился бы никудышный. Это я заметил еще раньше, а сейчас уже просчитал ситуацию и почти понял ее.

Не исключено, что рюкзак с наркотиками уже найден. Или же этот подполковник стопроцентно определил, что он находится, к примеру, у мента с автозаправки.

Мой следователь неспроста решил быть таким добрым и предоставил нам с адвокатом свой кабинет для разговора. Бежать отсюда, несмотря на зарешеченное окно, гораздо проще, чем из СИЗО, где полно охраны. Подполковник Халидов, добрейшей души человек, толкал меня на это.

Прямо сейчас, как только выйдет из кабинета, он наверняка поставит во дворе дополнительного охранника, чтобы тот застрелил меня, если я попытаюсь выпрыгнуть в окно. Приткнет автоматчика или даже двух куда-нибудь на крыльцо, перед входными дверями. Я выпрыгну из окна третьего этажа и приземлюсь в десяти метрах от крыльца. С такой дистанции и пьяный не промахнется. Даже два.

В том, что решетка, прибитая гвоздями к тонкой раме, не выдержит даже одного удара ногой, Халидов, должно быть, нисколько не сомневался. Как наверняка и в том, что бить ногами я умею.

Более того, следователь, как я думаю, прекрасно слышал слова Альбины Борисовны о том, что ее попросил заняться этим делом командующий войсками спецназа ГРУ. Но ведь он вполне мог бы найти и адвоката мужского пола. Почему был сделан именно такой выбор?

Подполковник наверняка сейчас подумал, что женщину будет трудно обвинить в том, что она не смогла воспрепятствовать побегу. Ей просто физически и морально никак не удалось бы это сделать. Следователь решил, что я попытаюсь убежать из его кабинета. Вот и хорошо. Очень удобный случай, чтобы от меня избавиться.

Но в моей голове тут же возник и другой вопрос. А для чего ему, собственно, так уж необходимо от меня избавиться? Это было бы понятно, если бы следователь был уверен в том, что я видел рюкзак и точно знаю, что в нем находится.

С этим моментом мне еще предстояло разобраться. Поэтому я не мог сейчас предпринимать попытку к бегству.

– Я вас на ключ закрою, – предупредил следователь. – Оставлю его караульным. Если что, вызывайте их сразу. Они парни тренированные, с любым справятся.

На этот счет я сильно сомневался, но не стал озвучивать свое мнение. Не возразила и Альбина Борисовна.

Хотя я сразу увидел в этом деле очевидный прокол. Сам подполковник не закрывался на ключ, когда беседовал со мной, не передавал его караульным, чтобы они заперли нас снаружи. Причина состояла вовсе не в том, что он мужчина неслабый и достаточно тяжеловесный. Просто это была еще одна попытка следователя подтолкнуть меня к побегу. Халидов видел, как я на подходе к крыльцу рассматривал третий этаж, искал его окно. Это наблюдение и послужило для него сигналом к действию.

Едва дверь за подполковником закрылась и ключ дважды повернулся в замке, как Альбина Борисовна вытащила из своей дорожной сумки какой-то небольшой прибор и нажала на клавишу, включая его.

– Что это? – спросил я.

– Глушилка электронных сигналов. Здесь, в кабинете, наверняка стоят микрофоны прослушивающих устройств. Скорее всего в зеркало вмонтирована видеокамера. Иначе зачем держать его в служебном кабинете. Здесь не женщина сидит. Сейчас нас никто не видит и не слышит. Мы можем говорить свободно. Кстати, насколько я знаю, в здании Следственного комитета имеются специальные помещения, предназначенные для беседы подследственных с адвокатами. Почему подполковник Халилов не пожелал предоставить нам одно из них? У вас есть мысли на этот счет?

– Есть мысли. Причем достаточно конкретные. Если вы сейчас посмотрите в окно, то наверняка увидите на крыльце пару автоматчиков. Возможно, там окажется один, но скорее всего для подстраховки – два. Мне думается, подполковник Халидов желает, чтобы я выпрыгнул из окна и меня застрелили бы при попытке к бегству. Он оценил мои навыки, характер и теперь почти не сомневается в том, что я сейчас так и поступлю.

– Значит, ему будет выгодна ваша смерть, Максим Викторович, не так ли? Объясните интерес следователя в этом.

– Вчера предварительный допрос не проводился. Товарищ подполковник показал мне два пакетика, один – с травой, второй – с желтоватым порошком. Их якобы нашли в карманах наркоторговца, убитого мною. Я должен был так подумать. Вслух он об этом ничего не сказал. Пару точно таких же пакетиков мне показывали мои сержанты, которые избили негодяя. Он желал продать отраву моим солдатам. Прошло слишком мало времени, нельзя было провести экспертизу. Тем не менее следователь заявил мне, что в одном пакетике содержалась простая трава, сорванная скорее всего рядом с каким-то домом, потому что в ней якобы есть примесь кошачьей мочи. Порошок – не героин, а только подкрашенный мел. Но сегодня, при вас, он эти пакетики предъявлять не стал и вообще не упоминал о них.

– Он сообщил вам, что Рамазанов – простой мошенник, никак не более?

– Да, ночью вопрос стоял именно так.

– Тогда я не понимаю скромности следователя, которую он проявил на допросе, состоявшемся только что.

– А я понимаю. Мне неизвестно, откуда у него появились пакетики, которые он показывал мне. Но сейчас подполковник отправил их на экспертизу и ждет заключения.

– А зачем ему это нужно?

Мне пришлось рассказать Альбине Борисовне о рюкзаке наркоторговца, пропавшем неведомо куда, и о полицейском на заправке.

– А эти сведения у вас откуда?

Теперь я вынужден был упомянуть про своих сокамерников, рассказать про смерть одного из них и допросы в СИЗО, где никто из нас не признался в убийстве уголовника, который должен был выяснить, куда подевался рюкзак. Такое поручение дал ему следователь со сломанной рукой. Разумеется, не лично, а через вертухаев.

– Вам, надеюсь, второе обвинение не предъявляют?

– Пока еще нет. Но ждать можно всего.

– Да. Тут вы совершенно правы. С вашей стороны, Максим Викторович, какие-то специальные просьбы или пожелания будут? – Альбина Борисовна встала, подошла к окну и заявила: – Так и есть, на крыльце два автоматчика стоят. Ждут вашего побега. Я, признаться, подумала, что вы преувеличиваете опасность. Это было бы естественно для человека, который постоянно рискует своей жизнью. Но теперь, пожалуй, соглашусь со всеми вашими утверждениями. Итак, ваши просьбы?..

– Вы к нам в отряд поедете?

– Обязательно. Мне необходимо поговорить со свидетелями. Я уже созванивалась с майором Оглоблиным. Он обещал посодействовать. Очень милый человек, заинтересованный вашей судьбой. Что-то ему передать?

– Главные свидетели – сержант Лаптев и старший сержант Горюнов. Оба контрактники, то есть люди бывалые, солдаты опытные. У Горюнова были два пакетика. Один с травкой, второй с героином. Они их отобрали у наркоторговца, которого я пристрелил. Нельзя допустить, чтобы эти пакетики попали в руки подполковника Халидова. Сержантов следует поберечь, не выпускать их взвод на операции. Там легче подстроить ловушку. Снайпер может отработать по тому и другому. Если пакетики целы, то их следует каким-то образом переслать на экспертизу в другой регион. Вплоть до Москвы. Или в ФСБ. Там есть собственная лаборатория.

– Это все?

Я слегка замялся.

– Ну же, говорите.

– Неплохо было бы организовать мне побег.

– Я адвокат, поэтому не имею права передавать такую просьбу, – твердо заявила Самокатова.

– Конечно, – легко согласился я. – И майор Оглоблин не имеет права на такую просьбу отвечать. Убьют в тюрьме капитана, командира роты, и ничего страшного. Нового пришлют.

– Постарайтесь не давать врагам возможности себя убить. Я подумаю, что можно предпринять. Давайте заканчивать разговор. Вот-вот вернется следователь. Как думаете, куда он пошел?

– Конечно, в кабинет, откуда можно наш разговор прослушать и изображение с видеокамеры просмотреть.

– Я тоже так полагаю. Он уже наверняка убедился в том, что это не случайный сбой аппаратуры, установленной здесь. Сейчас подполковник возвращается к нам. Что у него, кстати, с рукой?

– Ночью попытался меня ударить. Но так уж вышло, что попал в стену, перепугал генерала, который за ней сидел. Часы с кукушкой упали на пол и сломались. Видимо, сложный перелом. Похоже, операцию сделали – капли крови на повязке. Но ложиться в госпиталь он не пожелал. Не хочет подполковник упустить возможность завладеть рюкзаком, содержимое которого может стоить несколько миллионов долларов. Такой шанс далеко не каждому следователю выпадает. Вот товарищ подполковник и решил всерьез побороться за свою финансовую обеспеченность. Кстати, Альбина Борисовна, глушилка у вас откуда?

– Мне ее перед самым отлетом доставили. Даже, кажется, минут на десять из-за этого самолет задержали. Какой-то офицер привез, объяснил, что это дает, как включать и заряжать аккумуляторы. Сказал, что это инструмент для качественной работы. Подарок от полковника Мочилова. Там, в коробке, и инструкция.

– Наш командующий может себе позволить делать такие подарки, – заметил я, отметив про себя, что участие в деле командующего спецназом ГРУ способно повлиять на ситуацию и на поведение многих людей. В частности, одного из них, давшего добро на мое задержание.

– Вы начальнику штаба нашего отряда майору Оглоблину показать глушилку не забудьте. Сообщите ему между делом, что это подарок командующего.

Глава 3

Самокатова и в самом деле была опытным адвокатом и очень даже неглупым человеком. Она совершенно правильно просчитала поведение подполковника Халидова. Тот вернулся к нам, как только Альбина Борисовна убрала в сумку свою глушилку.

Сначала в гулком коридоре послышалась его тяжелая поступь. Потом последовал разговор с вертухаями на каком-то местном языке. После чего повернулся ключ в замке. Следователь вошел и окинул нас хитрым взглядом, который ему самому, видимо, казался проницательным.

Альбина Борисовна встала и вышла из-за стола.

– У вас все нормально? – спросил подполковник, еще не усевшись.

– Стучать, товарищ следователь, надо, перед тем как войти, – назидательно произнес я. – А то вдруг мы тут с госпожой адвокатом чем-то неприличным занимаемся?

Халидов не смутился, но окинул адвоката внимательным, слащавым и липким взглядом.

На хамство со стороны младшего по званию он внимания не обратил и сообщил мне:

– Завтра или послезавтра тебя повезут в трибунал, где будут рассматривать дело об умышленном убийстве. В военном Следственном комитете с тобой поговорят полчаса, потом за тридцать минут все документы для трибунала подготовят и заведут машину. Ты, надеюсь, от своих показаний отказываться не будешь? Приговор я могу тебе сказать заранее, без учета твоего признания или молчания. Ты будешь лишен воинского звания и уволен из армии. После чего убийством станет заниматься республиканский Следственный комитет. Судить тебя будут как человека гражданского. Но ты, видимо, это и сам знаешь, если позволяешь себе делать замечания старшему по званию.

– А почему трибунал все дело не рассматривает? – спросила Самокатова. – Есть же и военный Следственный комитет.

– У них и без того забот хватает. Кроме того, существуют рекомендации Верховного суда по процессуальным вопросам. Мы им неукоснительно следуем. Разделяем определенные функции. У кого больше возможностей для полноценного раскрытия дела, тот им и занимается. Военный трибунал в состоянии рассмотреть только дело об убийстве офицером гражданского человека и вынести свое определение. Вопросами, связанными с наркотиками, он не занимается. Они в нашей компетенции. Потому дело и ушло к нам. А вы что, товарищ адвокат, выражаете недоверие Следственному комитету республики?

– Нет, я не выражаю. Просто спросила, для информации.

Против рекомендаций Верховного суда все возражения адвоката ничего, по сути дела, не стоили. Альбина Борисовна это понимала лучше других.

– Меня на заседание трибунала в Ростов повезут? – вяло поинтересовался я.

– Ты, капитан, слишком высокого о себе мнения. Обойдемся и местным. Адвокат там, кстати, будет военный. Гражданских лиц до работы трибунала, как правило, не допускают. Это информация для товарища адвоката.

В этот раз меня сопровождали довольно опытные вертухаи. Наручники они надели, со своей точки зрения, правильно, защелкнули их за моей спиной. Потом они помогли мне забраться в машину без рук. Люди высокой культуры, мать их!..

Стас Копра сказал, что ждал меня больше получаса. Но этот парень, видимо, был философом в душе и потому сильно из-за этого не расстраивался. Он объяснил мне, что видит мало разницы в том, где ему сидеть – в камере или в машине. Наверное, в этом Копра был прав.

Я бы лично на его месте расстраивался еще меньше, потому что из машины все же проще убежать, чем из камеры СИЗО. Тем более что во время разговора с адвокатом я демонстративно, на глазах у нее вытащил из каких-то бумаг, лежавших на столе, канцелярскую скрепку и теперь в любой момент мог избавиться от наручников.

Машина поехала. Я дождался момента, когда вертухай в арестантском кунге снова задремлет. Стас видел, как я достал скрепку из рукава, распрямил ее и засунул в окантовку своих берцев. Это на случай обыска в СИЗО. Там, в обувном шве, едва ли кто-то сможет найти ее. Тем более что я подобрал на палец пыль с пола и размазал ее по канту.

Конечно, можно было бы вытащить из языков обуви алюминиевые пластины, которые я по примеру многих офицеров начал туда вставлять после того, как сломал лодыжку. Пластины можно хорошо заточить о стену, где обвалилась штукатурка и видны красные кирпичи. Правда, вертухаи заметят потертую кладку при первом же шмоне, которые в камерах проводятся минимум раз в неделю, без соблюдения какого-то графика. Затачивать алюминиевые пластины можно только перед самым побегом.

Да и делать это в присутствии расписного, которого я подозревал в работе на следователя, было бы по крайней мере неосторожно. Разве что заточить первую пластину и сразу же применить ее, перерезать уголовнику горло.

Это было бы проявлением того самого тюремного садизма, который мне не нравился в принципе. Хотя разыграть из себя умалишенного и озверевшего человека всегда можно. Надо будет держать такой вариант про запас. Как следует обдумать, просчитать все возможности и использовать их.

Говорят, что лежать в смирительной рубашке чрезвычайно мучительно. Не знаю, не пробовал. Но думаю, что я сумел бы выбраться из нее. Надо сильно напрячься, оказывать пассивное сопротивление, якобы не позволять надеть на себя смирительную рубашку, а потом, когда вертухаи все же напялят ее на меня, расслабиться.

Разница в объеме между напряженными мышцами и расслабленными у меня большая. Именно эта величина, насколько я знаю, определяет силу человеческого тела. Сами по себе накачанные мышцы только голову отупляют.

У меня будет достаточно времени на то, чтобы придумать нечто такое, что введет вертухаев в заблуждение. В СИЗО разрешается спать восемь часов в сутки. Арестант имеет право находиться на шконке лишь в ночное время. Днем разрешается только на табуретке сидеть. Хочешь полежать – устраивайся на полу.

Стас Копра сказал мне, что такие строгости в ходу только в малолюдных камерах, где сидят от одного до шести подследственных. В больших помещениях, где порой на всех даже шконок не хватает, бывает и так, что люди спят по очереди. Там вертухаи не придираются. Их просто пошлют подальше, вот и весь разговор. Попробуй потом узнай, кто отправил тебя по конкретному адресу, если ты даже не видел этого человека.

Но в общих камерах СИЗО сидят большей частью люди, которым грозят малые сроки за бытовые преступления. Народ посерьезнее содержится иначе. Да и в каждом изоляторе свои порядки. Где-то вообще спи хоть круглые сутки.

Копра мне много чего интересного про это рассказал. Его мнение было однозначным – хуже всего сидеть в одиночке. Там и психологически сложнее, и присмотр несравнимо строже.