Браконьеры судьбы

Вскормлённый в неволе,

Орел молодой.

Но напирала нечистая сила, отступал, выбиваясь из сил, Юраня; наконец извернулся и разбил в прыжке спасительное окно.

– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа – огонь! – донесся с улицы зычный бас долгожданного отца Василия. И уже хлестал благодатной свежестью мощный поток святой воды, вовремя пущенный героическим батюшкой из брандспойта подогнанной под окна двенадцатитонной пожарной машины.

Никогда доселе не слышал город таких отчаянных визгов, воя, проклятий растворяемых без остатка врагов рода человеческого.

– Жестоко, – скажете вы.

– Необходимо, – ответит Юраня, добивая контрольными ведрами затаившихся по шкафам уцелевших агентов преисподней.

Только бывалый бригадир Отелло успел заскочить в пустую бутылку и качался на волнах, горланя тоненьким голосом:

– Врагу не сдается наш гордый «Варяг», пощады никто не жела-а-ет!

Но его достал обиженный извращенцами кот, яростно утопив крейсер-бутылку в святой воде.

Все кончено. Tertium non datur. Третьего не дано.

Где в дальнейшем объявится эта бригада сатанинского труда? В какой части света вновь откроет чиновничий притон тайный десант царства теней?

На улице восходящее солнышко ласково приветствовало утомившегося Юраню. Ему навстречу уже порхала белой горлицей светящаяся от любви Натуся, согласная составить счастье всей его жизни. Стайка благообразных старушек спешила в храм на утреннюю службу, неся записки за здравие родных и близких. На душе было светло и радостно. Хотелось жить и трудиться, да поскорей закончить строительство детского садика, чтобы могли детишки, беззаботно играя, доверять взрослым за открывающиеся для них в стране радужные перспективы.

Тревожная любовь махновца

Ручаюсь за достоверность данной истории, имея на то довольно веские основания. Буду краток.

Начнем ее с лета 1917-го, когда вовсю витали в умах прогрессивных граждан возвышенные идеи революционных преобразований.

Ютилась недалеко от Петрограда больная чахоткой солдатка Катя – вдова погибшего в империалистическую Антона Костина. Получая пенсию на мужа, поднимала болезная Катюша двоих детишек – старшего сорванца Миху и младшенькую Светланку. Миха был смышленый малый, сколотил из ворованных досок лодку-плоскодонку, просмолил гудроном и ловил связанными еще отцом сетями рыбу в Разливе. Кормил ею не столько свою семью, сколько пятерых детей соседки Матрены, не имеющей и вовсе никаких доходов. И величали его за это соседи уважительно: Михей Антонович. Городовой входил в бедственное положение местной голытьбы и не привлекал Миху за браконьерство, разве что рыбки вяленой принимал иногда побаловаться.

В один тихий солнечный день заплыл Миха подальше к финским сенокосам, где в это время года сиг собирался, и заметил на берегу шалаш и господина в кепке, что-то увлеченно пишущего у костра. Познакомились с Ильичом, подружились, и до того увлекся новый знакомый рыбалкой, что часами с удовольствием с Михиными сетями возился, пока тот «Капитал» Карла Маркса на берегу изучал. Видел Миха и два чемодана нерусских денег в шалаше, но не тронул тогда, (о чем очень сожалел в дальнейшем, уже тянувши срок на Соловках). Днями рассказывал новый товарищ о светлом коммунистическом будущем, о неизбежном крахе загнивающего капитализма; о том, что землю отдадут крестьянам, а фабрики рабочим. Особенно любил заливать в Михины лопоухие локаторы, как много станет рыбы и медовых пряников с конфектами.

Снова встретились они уже в Смольном, куда Миха про отца соседских детей забегал узнать. Там часовой у входа не пускал его, а тут Ильич как раз:

– Миха, – кричит, – привет. Как жизнь рыбацкая?

Проводил его в кабинет, ходокам велел покурить, пока гостя чаем с баранками поил, и все интересовался: «Сильно ли революционные настроения в народе?» Большой души человек. Затем обеспокоясь, как Миха назад доберется (у большевиков намечалась ночная облава на контру), выписал справку:

«Михею Антоновичу Костину не чинить ни в чем препятствий».

Печать и подпись: председатель Совнаркома В. Ульянов (Ленин)

Вовсю заработала революционная мясорубка, перемалывая судьбы людские. Океаном разлилась кровавая бойня от Петрограда до Владивостока. Ручьями потекла по Руси кровь людская, как водица.

Сперва попадает Миха на Южный Фронт в ряды Рабоче-крестьянской Красной армии, воюет с врагами молодой Советской республики. Но не понравилось там, не его это видно судьба-планида. И вот почему.

С детства трепетно относился Михей к прекрасному полу, поэтому, когда социализировали отцы-командиры нескольких представительниц чуждого класса и возили, пользуя еле живых, за собой, как-то охладел к марксистским идеям безбрачной любви, усомнился в правильности основ коммунизма. А тут как раз все в баню, а ему приказали шлепнуть по-быстрому двоих плененных беляков за ненадобностью. Повел он их за околицу, глядь, силы небесные, а штабс-капитан-то израненный – дядька Игнат его родный по матери. Пригодилась смекалистому Михе сноровка рыбацкая, и умчались они на конях втроем в дали дальние, безопасные.

День скакали они, ночь скакали по широкой украинской степи, вдруг вдали у реки засверкали штыки; видят – белогвардейские цепи. Хорошо приняли их в Корниловском ударном полку, как героев. Помыли, побрили, поставили на довольствие, а Миху назначили при кухне подсоблять. Отъехал он как-то подальше за дровами и видит.

Оцепила сотня белоказаков десяток махновских черногвардейцев в овраге и поливает перекрестным огнем – головы не поднять. Положили всех. Лишь (восхищенно смотрел Миха) отчаянная девица в белой черкеске с газырями и белой же папахе набекрень билась одна, словно умирающая в последнем танце лебедушка, сжимая в окровавленных руках саблю и маузер, насмерть разя рвущихся к девичьему телу озверевших от крови белопогонников. Десятка два порешила, не меньше. Но кончились патроны, повязали казачки птицу вольную, навалившись гурьбой, и отвезли на ее же тачанке в штаб корниловский на допрос с пристрастием.

Признали в красавице знаменитую Марусю-атаманшу, любимицу идейных анархистов, верную соратницу Нестора Махно. Как прибыла террористка Мария Никифорова из Парижа, гуляла с пятьюстами лихими ребятами по тылам красных и белых юга России, потроша буржуев и помогая бедноте. Будучи, как и все настоящие анархисты, благородным романтиком, с радостью готова была отдать жизнь молодую за социальную справедливость без насилия над личностью, напрочь отрицая государство, чиновников, сословия.

(Да, были в то лихое время бескорыстные герои, бойцы за хоть и призрачную, но правду. А сейчас кради и делись – никто тебе слова плохого не скажет, не одернет по-серьезному. O tempora! O mores! О времена, о нравы.)

Дале. Хлопцы у Маруси были хорошие, но дурные. Угодила, значит, Мария в лапы врагов революции, осечка в ее планах вышла. Вволю поизмывались над пленницей за порубленных без счета товарищей казачки-станичники да и закрыли в сарае, дабы казнить поутру.

И опять не ладно. Сильно глянулась молодому Михиному сердцу гордая Маруся, и не понравились беляки, определившие его на кухне дрова колоть. Не стал он ночью умирающую дивчину охранять, положил ее избитую на тачанку, и увез в степь раздольную – ищи-свищи ветра в полюшке. С ними еще красноармеец Петруха увязался, он в том же сарае расстрела ожидал. Да и пусть бежит, чай, живая душа, не басурман какой.

Долго выхаживал Миха зазнобу на отдаленном хуторе, внимая геройским историям трудной жизни анархической, проникаясь идеями свободными. Любили они там друг друга до умопомрачения, забыв на время про бойню гражданскую. Поправилась, расцвела Марусенька, аки цветочек аленький, подлечила на арбузах отбитые почки девичьи, ведь любовь – великая сила. Только пришло время вертаться в революционную армию вольных селян, воплощать благородные идеи Анархии – Матери Порядка, бороться за украденное узурпаторами счастье людское.

С восторгом встретили воскресшую Марусю в штабе Нестора Махно. Закатил батька трехдневную гулянку на радостях, где подфартило Михе, и выиграл он в карты саблю роскошную, полмешка керенок, карбованцев, немецких марок и австро-венгерских крон.

Доблестно воевали Миха с Марусей под черным знаменем за землю и волю, за самоуправление, за понятия светлые, анархо-коммунистические. Славно рубали без разницы и красных, и белых, и интервентов, защищая мечту революционную, чистую. Грабили банки, эшелоны, города, поместья. Реквизировали у богатых и одаривали бедных. Умел сердобольный Миха назидательно утешить маузером обираемых именем революции господ:

– Мы тебя сейчас экспроприируем, а ты и не воруй.

В жестоком бою отбили у белых два эшелона с продовольствием и отправили в голодающий Петроград. В Ростове выпотрошили все банковские сейфы. Из денег и ценных бумаг развели на площади огромный поминальный костер по старому миру, в котором нет места эксплуататорам, а будет только труженик новой формации. Особым шиком считалось у щеголяющих в золоте, бархате, мехах, обвешанных гранатами и пулеметными лентами махновцев патрулировать улицы, наводя революционный порядок. Романтики – что с них взять.

Один раз и у Маруси не выдержало девичье сердце, примерила она пару шмоток в магазине женского белья. За что и получила взыскание от Нестора Ивановича: не время расслабляться, пока народ страдает. Отладила Никифорова работу школ и больниц – как без этого.

Воевали с ними плечом к плечу и иностранные товарищи – анархо-синдикалисты. Один из них, талантливый испанский художник, в периоды затишья изобразил Марусю на крылатом вздыбленном коне с черным флагом, гранатой и саблей наголо. Очень удачная картина получилась, два на два. Если смотреть на нее снизу вверх, то Маруся лукаво подмигивала левым глазом – игра светотени, по-видимому, если не верить в мистику. Картине этой потом в одной тайной религиозной секте поклонялись вплоть до 1979 года, затем она в Эрмитаже хранилась в запасниках, но в 90-е была украдена и продана во Францию, где теперь и выставляется в Лувре. Жанр – революционный экспрессиосюрреализм, очень редкий, кстати. Обязательно посмотрите, не пожалеете.

А Миха попал в переплет однажды.

Отправился он с небольшим отрядом на железнодорожную станцию бронепоезд анархиста Гарина встречать. А тут внезапно австро-германцы прорвались через фронт и прут с орудиями – мама не горюй! Нельзя их было близко к станции подпускать: отберут прибывающий бронепоезд. Заманил их Миха посередь степи (а трава стояла сухая, высокая) и поджег с трех сторон, а с четвертой тачанками пулеметными встретил. Веселыми фейерверками взрывались в огне подводы с гранатами и снарядами артиллерийскими. Долго будут помнить захватчики землю русскую, гостеприимную.

Хоть и принимали пачками в свои фартовые ряды красноармейцев, григорьевцев, левых эсеров, вольных казаков – петлюровцев, но и Красная армия пополнялась такими легендарными личностями из бывших анархистов как командарм Василий Чапаев, его комиссар Дмитрий Фурманов, матрос Железняк, маршал Григорий Котовский. Так что сильней и коварней оказалась власть большевистская, предавая партизан анархических. Все трудней приходилось махновцам-марусинцам – прижимали их бойцы краснознаменные.

Доказала Маруся на съезде анархистов необходимость ликвидации одним взрывом всей большевистской верхушки, собрала надежных соратников по партии и двинула на Москву вершить теракт, думая, праведный. Ну и Миха, конечно, при ней. По пути разграбили банки Тулы, Брянска, Иваново-Вознесенска. Но не удался теракт в Леонтьевском переулке – чемодан взрывчатки не в то окно закинули. Многих повязали тогда чекисты. Могли бы больше, но предъявил Миха в нужный момент справку от Владимира Ильича (да-да, ту самую), чем и спас Марусю с парой других анархистов-висельников.

Разошлись их с Михеем пути-дороженьки, и отправилась неугомонная Маруся с поляком Витольдом в Крым – взрывать ставку Врангеля, затем планировала на Дон – рассчитаться с Деникиным. Но поймали ее контрразведчики белогвардейские да и повесили публично на площади симферопольской. «Да здравствует анархия», – вот последние слова любимицы всенародной.

Так и окончилась эпопея лихой анархо-коммунистки Марии Никифоровой, бескорыстно кующей жизнь новую, справедливую. И если вам скажет кто из предвзятых историков, что была она ни баба, ни мужик, а ведьма, манипулирующая людьми, не верьте, а послушайте лучше Михея. Уж он-то близко знал эту русскую женщину с тяжелой, но такой интересной судьбой.

А Миха уже навоевался досыта, поумнел и стал при НЭПе преуспевающим фабрикантом парусиновых штиблет. Справку от Ленина у него музей просил, но он не отдал, а повесил в кабинете на видном месте как охранную грамоту. Только справочку эту потом кто-то спер, и загремел Миха в Соловки на двенадцать лет. А сажал его тот самый Петруха, которого они с Марусей из белогвардейского плена вызволили.

Сидел с Михой на соседних нарах один известный репрессированный троцкист, который рассказал по секрету следующее.

Будто бы не повесили Марию Никифорову. Поступила она, как Лев Задов, на службу в ЧК, где работала агентом по ликвидации за границей наиболее опасных врагов советской власти. Но свидетельств этому мало, посему врать не буду.

Часто вспоминал Михей в ночных тюремных кошмарах любовь свою первую, а проснувшись, грустно напевал, не веря, что нет его зазнобушки:

– Где же ты Маруся?

С кем теперь гуляешь?

Одного целуешь,

А меня кусаешь.

А за решеткой отзывались соловьиной трелью прощальные слова Марусины:

– Миха, Миха, где твоя улыбка,

Полная задора и огня?

Самая нелепая ошибка, Миха,

То, что ты уходишь от меня.

Затем откинулся с чистой совестью, воевал в штрафбате против немецко-фашистских оккупантов, был ранен, награжден и геройски погиб, освобождая Прагу весной 45-го.

Как толкует вера православная – лучше искупить грехи на этом свете, чем нести их на тот.

* * *

Я никогда не был сторонником анархических преобразований, но глядя на нынешнюю армию обнаглевших чиновников, так хочется вернуть милую нашу Марусеньку с Махно, уж они-то конкретно знали, что делать с паразитирующими элементами. И не скрыться тогда с наворованным ни за сейфами банковскими, ни за границей прозрачною.

Покайтесь публично по телевизору. Поделитесь с людьми по-хорошему. Ведь по кругу идет мать-История.

Воры и коммерсанты

Мемуар де ля ви

А сейчас я расскажу вам небольшой эпизод из начала 90-х.

– Стой, Толик, тварь поганая. Ты когда деньги за литру отдашь, падаль конченая? – нарушил утреннюю тишину городского двора истошный вопль Степановны. Щуплый мужичонка с сизым носом и связкой удочек присел от неожиданности.

– Засекла з-зараза, – покосясь на высунувшуюся из окна третьего этажа здоровенную тетку, прошептал он, нехотя обернулся и виновато улыбаясь, ответил: – Элеонора Степановна, с вашим талантом можно на митингах деньги зарабатывать, а вы на нас энергию тратите.

Тетка, было, задумалась, но вдруг, резко повернувшись, с развороту закатала кулаком в лоб зашедшему на кухню мужу:

– Куда, сволочь, сахар берешь, свинья диабетная!

Тот, заморгав глазами, открыл, было, рот, но Степановна, спохватившись, вновь выкинулась из окна… Толика на горизонте не было.

– Ушел гад, – смачно плюнув на лысину вышедшему из подъезда дворнику, обреченно опустилась на стул рядом с мужем. Притихла.

Жизнь не радовала. Небольшая квартира, полученная через тридцать лет работы станочницей, мизерная пенсия. Сын в тюрьме на восемь пасок. Невестка – стерва, внук – двоечник. Подрабатывали, продавая с невесткой разведенный спирт дворовым алкашам, благо их сторонились и участковый, и соседи, опасаясь взбалмошного характера Степановны и ее абсолютной несдержанности на язык. Один раз, правда, схлопотала синяк, обозвав отмороженного уголовника Черепа «гомиком гнойным».

Вошла на кухню невестка. Бабы стали собирать передачу в тюрьму. За окном зашаркал метлой дворник, завизжал первый троллейбус, увозя на рынок заспанных торговцев с огромными баулами. Забегали по двору собаки, таща на поводках надменных хозяев. Обычное утро в простом российском городе.

Проснулся и Санька. Крики Степановны, пронесшиеся через весь многоэтажный двор, и влетевшие в Санькину форточку, он принял за команды мордастого режимника, будившего юных зеков на зарядку. Из спецшколы, где Санька отбарабанил два из своих тринадцати лет, его вчера привез отец, купив на вокзале сникерс и самогона. Матери у него не было. Были две старшие сестры и тетя Света Заноза – сожительница отца. И зачем она хранила дома эти пустые кошельки, которые Санька с пацанами на рынке воровал? Они и стали причиной его отсидки. Жили плохо. Отец, Юра Дударь, несмотря на солидное криминальное прошлое, не мог вписаться в новую жизнь и промышлял случайными заработками.

Под окном интеллигентно скрипнули тормоза.

– У-у-у, волки жирятинские, приглушенно донеслось из кухни, – поотъели репы – в джип не влезают.

– Тише, Пупок, вмешалась тетя Света, – пусть Санька поспит, намаялся в спецшколе. А в джип садится Володька Еврей – коммерсант с шестого этажа. За ним два мордоворота по утрам заезжают. Магазин ночной у них с Компотом за линией. «Волчий глаз» называется. И две бензоколонки на выезде. Ему на дверь каждую ночь кто-то объявление клеит:

«Лицам еврейской национальности, желающим навсегда покинуть СССР.

Место сбора: Чернобыльская АЭС, четвертый блок.

Администрация»

– Да я, Свет, ничего. Как в тюрьме легкое вырезали, задыхаюсь периодически. Оставь, Дударь, покурить. Да не грей стакан, не задерживай очередь.

Зашел Боцман, накатил полстакана и сразу к делу:

– Вчера у Михалыча был в конторе, у него строительный кооператив в центре. Дела заворачивает – мама не горюй. На работу приглашал, сказал, что сейчас всех придурков берет. У него там полгорода собирается. Пошли, сами увидите.

– Не обманет?

– Исключено. Он честен патологически.

– И крыша у него есть?

– Он сам кому хочешь крыша.

– Это ж надо, офигеть! Семь судимостей иметь, и ни разу не сидеть!

Троллейбусы не ходили – у машиностроительного завода дорогу перекрыла шумная толпа бастующих заводчан. На импровизированной трибуне упражнялись в красноречии коммунисты, эсэры, жириновцы. Одни требовали зарплату за шесть месяцев и возврат в социализм, другие отвлекали обещаниями рая земного, третьи грозились всех пересадить за колымский хребет. Тащили с трибуны за малиновый пиджак упирающегося главу районной администрации. Тот решительно не хотел уходить и прицельно брыкался дорогим ботинком в головы оппонентов. Молча били нескольких блюстителей порядка, имеющих неосторожность приблизиться к бушующему пролетариату.

Пока пробирались сквозь толпу, один визгливый интеллигент, распираемый от избытка чувств, угодил Боцману локтем в ухо, но тут же получил в ответ кулаком в очки и пинок в филейную часть. Далее задерживаться не стали, хотя обстановка и располагала послушать умных людей – на работу шли устраиваться.

Контора

У ворот кооператива лежал в пыли, живописно раскинув руки и ноги, рыжий детина в дорогой модной джинсовке и буровил что-то по пьяни.

– Это Вася Бургомистр, он на рынке деревянными членами торгует. Младший научный сотрудник НИИ, между прочим, – узнал Пупок.

Рядом два раздетых по пояс мужика мыли из шланга девятку. У одного наколото на груди «Русский, китаец – братья навек» и профили Сталина и Мао, у другого на спине – «Проснись Ильич, взгляни на наше счастье».

– Машина здесь, значит Михалыч на месте, – обнадежил Боцман, заводя друзей во двор старинного здания.

А там – деловая жизнь кипела, будто Нью-Йоркская биржа в период торгов. Присутствовал цвет нашего общества. Одни желали что-нибудь дешево купить, другие якобы имели много чего продать. (Страна переживала творческий подъем. У многих прорезался талант к торговле – даже простой цыган без носков или щербатый сторож могли предложить с умным видом пару вагонов острейшего дефицита, тонну редкоземельного металла или колбу красной ртути, не брезгуя при этом брошенным окурком. Куда ни плюнь – гений коммерции. Маркс удавился бы с досады).

Трое алкашей бойко разгружали на склад фуру со спиртом «Рояль». Два прибалта набивали до отказа «КамАЗ» медным профилем. Бригада строителей укладывала огромную кучу рубероида. Особняком ждали аудиенции несколько важных чиновников с портфелями – это они потом насобачатся расхищать казну без меры, а пока любой копейке рады.

У забора высокий джентльмен методично бил короткими ударами в живот толстяка в кепке, приговаривая злобно:

– Ты кого, Курдюк, кинул, гнида!

Отчего тот комично подпрыгивал, икая:

– Кастет, прости. Кастет, прости.

От компании к компании слонялся, грустно взирая на рождение нового мира, отец одного из коммерсантов, старый коммунист, ответственный номенклатурный работник на пенсии, и бубнил удивленно-презрительно:

– Чем вы тут занимаетесь?

И снова:

– И чем это вы тут занимаетесь, а?

Два мента искали Лекаря, завалившего из «калаша» грузинского Вора с двумя абреками, а наткнулись на уркагана Вовдю и ну прессовать его у стены:

– Признавайся, нам все известно.

– Да что вам может быть известно?

– Что ты выпотрошил сейф.

– Какой нахрен сейф?

– В отдел его надо, иди, вызови воронок от Михалыча.

– Да не дает он нам звонить никогда, пошли пешком.

У входной двери в окружении шестерок блистали фиксами уголовные авторитеты: Самогон, Буржуй, Фома.

– Здорово, братва лихая, – приветствовали соискатели работенки знакомых.

– Здоровей видали, да ни за что срок впаяли.

– От работы каторжанской потеряешь вид жиганский.

В приемной, вокруг початой банки вина, три девицы в коротких юбках апатично закусывали порезанным на дольки яблоком.

– Да благословит Господь вашу трапезу, девчонки, – оживился Боцман.

Здесь же катала Пузогрей с запасным тузом в ладони охмурял в карты красного от напряжения бизнесмена из Одессы, пока Михалыч не видит. У картишек нет братишек.

В кабинете за одним столом Димон и Синоптик, сокурсники Михалыча по институту, составляли очередную смету на ремонт мягкой кровли и фасада. За другим – Михалыч, адвокат Даркин и председатель воинов-интернационалистов Гарик сочиняли характеристику и ходатайство о взятии на поруки, томящегося под следствием, головореза – Ваньки Бульдозера:

– Прекрасный семьянин, пользуется уважением в трудовом коллективе…

– Михалыч, возьми троих бойцов на работу, помявшись, подал голос Боцман, ты обещал вчера.

Крепкого вида парень со шрамом на лице, оторвался от печатной машинки, грустно осмотрел бригаду, похожую на вышедших из окружения партизан и вздохнул тяжко:

– Завтра в восемь с трудовыми книжками, у кого есть. Получите аванс и в командировку на месяц. Там у вас вся дурь выйдет. И продолжил печатать характеристику:

– Особенно необходимо отметить безмерную любовь к животным, тяжелое уголовное детство, острый недостаток витаминов в период полового созревания…

Принесли телеграмму из Мурманска от Славика. Пару слов и о нем, малость контуженном в Афгане.

Пригласили, не подумавши, Славика на один светский раут с участием зарождающейся демократической элиты. То ли от недостатка культуры, то ли при виде приличного общества, но произошло у него там странное помутнение рассудка, выразившееся в следующих непотребных действиях.

Сначала он просто громко матом выражался, встревая в светские беседы. Потом украл со шведского стола две бутылки коньяка, раскатисто пукнул в ответ на замечание вести себя подобающим образом и смачно высморкался в салатницу с морепродуктами. Цепко ухватил одну важную даму за декольтированную грудь, другую за кокетливо оттопыренный зад и долго не отпускал, отбиваясь ногами от их возмущенных кавалеров. Без устали сигал, отплевываясь от охранников, вокруг стола, то вскакивая наверх, то ловко ныряя под низ, забрызгивая деликатесами визжащих гостей. Наконец, победно свистнув, выскользнул через черный ход и уехал к тетке в Мурманск, с которой наладил Михалычу поставки свежемороженой скумбрии.

За окном притарахтел на трофейном мотоцикле BMW 42-го года выпуска местный байкер Витя Щука – он у Михалыча дальнобойщиком на «СуперМАЗе» работал. Тут же образовалась толпа любопытных. Щука степенно снял немецкую каску и, оглаживая бороду, принялся демонстрировать интересующимся краник на бензобаке, с помощью которого двигатель прекрасно работал на любом топливе – от ацетона до солярки. Один неверующий даже побежал за керосином – проверить.

Витя просил рассказать о нем подробнее.

Щука – выхлопная труба

Еще работая в автоколонне, любил Витя колесить на государственном рефрижераторе по необъятным просторам нашей социалистической Родины в поисках левого заработка. Однажды на Кавказе загрузили его дети гор мандаринами и отправили выгружаться к землякам в Ростов. То ли заблудился Щука в лабиринтах дорожных, то ли почувствовал что-то неладное, но оказались мандарины в овощных магазинах Москвы, а Витя – дома с пачкой денег неправедных. Приезжали потом темпераментные джигиты пару раз, искали его быстроногого в автоколонне, крича: «Моя убытки понес», но не нашли, а тут и перестройка началась. Были в его жизни и побег на «КамАЗе» из чеченского плена, и возвращение пешком от литовской границы, и попытки украинских да белорусских таможенников конфисковать товар с машиной. Ну да леший с ним, демоном автотрассы.