Кондас

Солопшицами называли соломенных вдов, у которых муж пропал без вести – тогда многие уходили подработать на заготовке древесного угля, бывало, что некоторые погибали, раздавленные спиленными деревьями, были и другие трагические случаи, но о них никто ничего не знал. Позднее, когда началась гражданская война, мужья пропадали без вести, а жены оставались одинокими, их тоже называли солопшицами. Подруга в таких красках рассказывала об Иосифе, что Афанасии хотелось вытолкать её за дверь, но та добилась своего, «посыпала соль на рану». После ухода подруги, Афанасия закрыла дверь на засов и взяла «чумоданишко» Иосифа: она с таким остервенением бросала в чемодан личные вещи его, ходила по дому и проверяла, чтобы ничего не оставить. А ведь она оставила самое большое богатство, к которому был причастен Иосиф – ребёночка, который должен вскоре родиться… Она выставила чемодан Иосифа в сени, а дверь в дом закрыла на засов: родители гостили у Пелагеи, так что никто, кроме мужа, не пришел бы больше. Время было позднее, а она так и не ложилась спать, ждала развязки своей короткой семейной жизни. Пришел Иосиф, вошел в сени, толкнулся в дверь избы, она была заперта. Он стал стучать кулаком, ногой, думал, что Афанасия спит. Громко кричал, но из избы никто так и не вышел. Афанасия подошла к двери и сказала: «чумоданишко» свой видишь, там всё твоё! Можешь идти на все четыре стороны, а ко мне не подходи больше. «Да ты что, жена, ничего у нас с солопшицей не было. Ну, скатились несколько раз с горки, так какой в этом грех? Отопри дверь, Афанасия, замёрз я очень!» «Нет! Иди, грейся куда хочешь, а домой я тебя никогда не пущу!» Долго уговаривал Иосиф жену, она была непреклонна в своём решении. Такая обида захлестнула её, что она даже плакать не могла, брала в руки старые тряпки и рвала их на узкие ленточки, из них плетут круглые и квадратные коврики: их стелили при входе в дом из сеней, перед кроватями, чтобы босым ногам было не холодно вставать среди ночи по надобности. Так она сидела и все отрицательные эмоции «прятала» в эти ленточки, которые свивала в клубки: потом легче было вязать коврики. Иосиф постоял-постоял перед дверью, вздохнул, признавая свою вину, пошел по улице, но никого не встретил: время позднее, все разошлись по домам. Иосиф дошел до лавки. Это была очень долгая и холодная дорога, но он надеялся, что сторож лавки пустит его погреться. Он постучал в окно, подошел сторож, Иосиф попросился к нему погреться. Сторожу одному скучно было, он рад был Иосифу, но его удивило, что в такой поздний час Иосиф оказался на улице: с Портянки дорога была не близкая. Он впустил Иосифа, печь была растоплена, сторож посадил Иосифа к ней поближе и помог снять валенки. Даже в такой тёплой обуви ноги парнишки были ледяными, сторож одел на руки шерстяные рукавицы, стал растирать ноги. От ног тепло разливалось по всему телу, печка хорошо грела и Иосиф начал отогреваться. Сторож стал расспрашивать его, что случилось. Иосиф, ничего не скрывая, рассказал. Тот внимательно слушал его и в конце рассказа не стал утешать Иосифа: «Афанасия ни за что не простит тебя, парень! Она баба гордая, а обидел ты её сильно. Что же ты её в таком положении оставил дома одну. Придётся тебе уезжать из деревни, чтобы ещё больше не расстраивать, но сердце её ты не растопишь! Переночуй, а утром пойди в Клепики, там тебе работа найдётся: деревенька маленькая, но поможешь, чем сможешь, а сюда не возвращайся, мой тебе совет!» Иосиф лёг на половичках рядом с печкой, очень он промёрз и устал, да и переживал за свой поступок: теперь ребёнок будет расти без отца – это его больше всего огорчало и жгло сердце. Он уснул, сам не понял когда и как. Рано утром его разбудил сторож, Иосиф умылся, сторож угостил его варёной картошкой – она была полита льняным маслом, никогда вкуснее такой картошки Иосиф не едал. Собрался быстро, вещей особых не было, всё в маленьком чемоданчике, расспросил у сторожа дорогу в Клепики, поблагодарил его и отправился в новую Жизнь. Прошло более сорока лет, состарился Иосиф, бабушкой троих внуков была Афанасия, он узнал у Ощепковских жителей адрес и город, где жила Афанасия. Добрался издалека до дома, где жила с семьёй его жена. Постоял у дверей двухэтажного дома, подошел к балкону. В то время Пелагея жила у Афанасии (свои были проблемы), она выглянула с балкона и узнала в этом дряхлом старике с большой седой бородой Иосифа. Она перекрестилась, ещё присмотрелась к нему и пошла к сестрёнке: «Сестра! Погляди ка: под балконом на лавке уж ни Иосиф ли сидит?» «Сидит и пусть сидит! Отдохнёт и уйдёт, туда ему и дорога!» Пелагея ещё раз убедилась в твёрдом характере сестры: не захочет, не заставишь!

После того, как вернулись родители от Пелагеи, спросили об Иосифе, дочь всё без утайки рассказала им. «Как же ты теперь будешь, доченька?» – спросила маменька. «Как жили, так и будем жить, не расстраивайтесь! А простить его не могу: всё в сердце перегорело!» Вдруг она схватилась за живот, присела со слезами на глазах: вот они эти горькие слёзы только сейчас излились. А маменька поняла, что пора идти за повитухой, отослала Семёна за ней, а сама приготовила чистые полотняные полотенца, поставила на печь кипятиться корчаги с водой. Семён и повитуха пришли быстро: отец так любил и жалел свою дочь, что с Портянки в деревню бежал бегом, по пути зашел к крёстному Афанасии Валентину, у того были розвальни, молодая лошадь. Кум запряг лошадь, Семён поехал за повитухой. Она оказалась дома, быстро собралась и они поехали в розвальнях к Семёну. Дома уже криком кричала Афанасия, вода согрелась, всё было готово к приходу новой жизни. Повитуха помыла руки и Семёна попросила выйти из горницы: «Негоже мужику тут находиться! Если понадобишься – позову!» Афанасия лежала на широкой лавке, слушалась повитуху, та говорила ей, что надо делать, когда дышать, когда замереть и тужиться. Роды оказались скоротечными, хоть и были первыми и, как оказалось впоследствии, последними в жизни Афанасии. Семён из сеней услышал крик ребёнка, перекрестился и приоткрыл дверь. «Внучка у тебя родилась, Семён! Поздравляю! Хорошая, здоровенькая девочка, доношенная!» Семён положил в туес куриных яиц, взял полную крынку сметаны, чтобы отблагодарить повитуху. «Теперь растите, помогайте Афанасии, знаю, что она одна осталась, очень сожалею – лишние руки в доме всегда нужны, да что же поделаешь, судьба у твоей дочки такая». Она сказала «спасибо» за гостинцы и Семён повёз её домой, на обратном пути завёз куму лошадь, поздравил с внучкой. Кум сказал: «Нянька есть! Теперь будет и мальчик, даст Бог!» «Нет, кум, повитуха сказала, что не будет больше у моей дочери деток» – Семён заплакал скупыми мужскими слезами, кто же может после такого известия оставаться равнодушным.

Родители помогали растить внучку, она росла спокойным ребёнком, молока у Афанасии было достаточно, девочка питалась хорошо, а, когда можно стало вводить прикорм, девочке парили репу, варили гречневый отвар, кормили свежим творожком. Всё было хорошо, никто не «замечал», что Иосифа больше в их жизни нет. Праздники продолжались, на Рождество в каждом доме готовили разные угощения: домашние баранки на сметане и топлёном масле, ландринчиками запасались, раскладывали их по берестяным кулёчкам, чтобы можно было положить в мешочки, с которыми ходили колядовать ребятишки. Считалось, что они приносили в дом, в котором они пели рождественские песенки, истинное счастье и благополучие. Тексты этих песенок были связаны с Рождением маленького Иисуса Христа-спасителя всех христиан! Морозы не мешали ребятне ходить из дома в дом, петь колядки и получать гостинцы. Некоторые дома, где жили богато, не утруждали себя приготовлением стряпни, а в мешочки бросали мелкие монетки. После окончания колядок, славельщики, так их называли оттого, что они славили Рождение Христа, собирались в одном из домов и делили всё поровну, кто взрослее, считали монетки и делили их на всех. Зимой не все дети могли ходить в школу, потому что по очереди носили теплую обувь и одежду, не во всех семьях был достаток, а детей рождалось много, «сколько Бог давал», рожали всех! Все ждали теплых дней, весны, она на Урале была не всегда ранняя, но у природы свой «календарь», растения и деревья наливались соком. Среди хвойных деревьев, которых было больше, чем лиственных, у каждой семьи были приметные берёзки, на которых делались аккуратные надрезы, чтобы не навредить дереву, собирали берёзовый сок. Это тоже было лакомство для сельских детей. Начинала «просыпаться» черемша, растение с чесночным запахом, которое на закуску солили в больших туесах: всё, что давала щедрая Природа, шло впрок. Девочку в семье Семёна назвали Евгенией по крещению. Девочку любили и дедушка, и бабушка. Пелагея приносила малышке одежду выросших детей, оставила только одну рубашечку младшенького своего, которого материнское сердце не могло забыть. Больше детей у них с Сергеем не было, видимо, что-то произошло в материнском организме после такой утраты, но это не ведомо людям, не испытавшим такого горя. Многие детишки умирали в очень раннем возрасте, но «смирение и кротость» из заветов Христа примиряло их с тяжелой утратой. Афанасия делала по дому всю самую тяжелую работу, по пословице: «Я и лошадь, и бык! Я и баба, и мужик!» Она сама косила сено, ходила его ворошить, чтобы просохло, помогала тятеньке заготавливать лапник, плела из мочала крепкие верёвки, чтобы стога не разметало ветром. До Ощепково доходили слухи, что власть в стране сменилась, что царь отрёкся от короны в пользу брата, люди думали-гадали, что же теперь будет. Купец, живший в деревне, срочно продавал своё имущество с намерением уехать. Он смог продать только домашние вещи, лавку продать не смог, дом тоже никто не мог купить: денег у селян не было, чтобы купить за ту цену, которую выставил купец. Собрал он своё семейство, взял с собой шесть конюхов, чтобы они могли непрерывно, меняя друг друга, увезти его с семейством и домашний скарб, ценности, которые он не смог продать. Запрягли три подводы и поехали в неизвестность: они и сами не знали, где обоснуются, в деревне ли какой, в городе ли. Больше никто их никогда не встречал: как сложилась их судьба, живы ли все, никто не знал. В Ощепково из Усолья приехал уполномоченный, так он представился крестьянам. Рассказал, что к власти пришли большевики, царь Николай второй отрёкся от престола в пользу своего брата, Великого князя Михаила, но в дневниках Николая второго нашли запись о том, что «Великому князю Михаилу не гарантируют сохранение жизни», Великий князь Михаил корону не принял. В стране началась смута и безвластие, даже в такую глухомань докатилось политическое состояние Страны в лице приехавшего, имеющего мандат на призыв в Армию всех мужчин, которые по Закону подпадали под мобилизацию. Мужчин, старше 20 лет, призывают в армию, к этому списку приписали и мужа Пелагеи Сергея. По деревне в каждом доме раздавались рыдания матерей, братьев и сестёр, почти всех отцов призвали на службу. Не взяли только тех, кто болел серьёзным заболеванием, среди них оказался кум Семёна – у него был туберкулёз лёгких. У Семёна оказалось банальное плоскостопие, а набирали солдат в пехоту, куда же ему в дальние пешие походы. Но всех оставшихся предупредили, что они должны создать колхоз, дом купца приспособили под школу, бывшую школу – под сельсовет. Выбрали председателя колхоза, ему доверяли все крестьяне, деловой был мужик, ему необходимы были помощники, первая в список попросилась Афанасия, за ней «потянулись» другие. Она обещала обойти все дворы и рассказать крестьянам, что надо для организации колхоза: всему этому её научил уполномоченный. И крупный, и мелкий рогатый скот согнали в одно стойло, но каждый из колхозников, когда на улице темнело, приходили к своим «кормильцам» с кусочком хлебушка, пучком сена, пареной брюквой. Все видели, что в общем хозяйстве их скот не выживет: не было той сердечности по уходу за скотиной, они начали болеть, а лечить было некому. Созвали сельский Совет и приняли решение: раздать обратно всем хозяевам скот, пока он не вымер. Но большинство мужчин были мобилизованы, дома оставались старые да малые, а ведь для того, чтобы держать скотинку, кормить её надо. Это значило, что до весны-то продержались, а потом наступила пора сенокоса, полевых работ, работали одни женщины. Афанасия осталась вдвоём с отцом в доме: мама ушла к Пелагее помогать с ребятишками управляться, а сама Пелагея ходила и в поле, и на сенокос. Работали едва подросшие мальчики, лет восьми-десяти, какие из них ещё работники: им бы побегать по траве босиком, поиграть в привычные игры. Мамы ругали их за это, но что взять с детей, сердце матери не держало на них зла. Продукты, припасённые до весны, заканчивались, особенно быстро израсходовалась мука, а ведь ещё сев забрал из запасов зерно. Уменьшились посадки всех культур: без мужской руки не осилить женщинам. Некоторые дворы решались забить скотину, чтобы хоть как-то продержаться, прокормить детей и стариков. Ждали возвращения мужчин, а о них никто ничего не знал: где воюют, с кем, за что? Пелагея к осени получила извещение, что её Сергей пропал без вести. Больше ни в одну семью в деревне не было никаких писем или извещений, там надеялись на скорое возвращение мужей, братьев, сыновей. А смута была не простая – это была Гражданская война, родные слыхом ни слыхивали о такой войне, где она идёт, вернутся ли их кормильцы… Мама Афанасии заболела, она с каждым днём становилась всё слабее. Семён пригласил травницу, та осмотрела больную и сказала: «Надсада! Попробую помочь, но слишком она слаба, может не выдержать лечения». Семён любил свою жену, он мог только сочувствовать в её немощи, травница парила какие-то «венички» в кадке, хлестала ими нагую больную, но та даже не стонала – сил не было. Всё, что могла травница, она сделала, но через несколько дней жена тихо умерла, никого не мучала, все страдания несла в себе. Остались Семён с Афанасией вдвоём, но ничего не радовало его в Жизни, даже любовь к дочери и внучке не перевешивала дикая тоска. Афанасия слышала по ночам, как он скрежетал зубами, чтобы не плакать, а эта боль сжигала его изнутри, наутро он выходил из дому уставшим, как будто и не спал ночью, а именно так это было: не было рядом его верной, любящей и любимой жены. Жизнь без неё казалась пустой, бессмысленной. От этой внутренней боли он не мог избавиться ни днём, ни ночью, не дожив до весны, он умер. И так бывает, не зря в народе говорится: «Жили они долго-долго и умерли в один день» – несколько месяцев разделяло их уход в мир иной.

Никто из мужчин, призванных в первый призыв, не вернулся. Дошло до тех, кто был старше, но мог стоять в строю и воевать, правды никто не знал, что они шли защищать: то ли красных, то ли белых, а некоторые говорили, что их забирают «зелёные», власти в стране тяжело удержаться, когда в народе такой разброд. «Мудрые римляне давно подметили простую истину: времена меняются и мы меняемся вместе с ними!» Так и в этой далёкой таёжной деревеньке люди начали принимать все тяготы жизни, приспосабливаться к тем условиям, которые выпали на их долю. Скота во дворах совсем мало осталось, коров, коз, гусей, уток пришлось пустить под нож: надо было выживать, кормить семьи. В некоторых домах оставили курочек: едят мало, не как утки-прорвы, а детям надо для роста хоть яйцо съесть. Афанасия же одна с дочерью сохранили корову, делились с родственниками молоком, у Пелагеи трое деток, все ещё маленькие, сами по дому не работники, им помогала тётка всем, чем могла. Крёстный Афанасии Валентин, больной туберкулёзом, после консультации с фтизиатром узнал, что туберкулёз может перейти в открытую форму, тогда от него могли заболеть члены семьи. По приезду домой, Валентин сразу же отправился к травнице. Та осмотрела его, послушала его дыхание и сказала: «Травки уже не помогут, но поддержать тебя смогу: будешь пить, как скажу. А ты в это время возьми маленького щенка от крупной собаки, корми всем, что будешь есть сам, не скупись, но и душой не привыкай. Как вырастет собачонка, придётся зарезать её, как барашка режут-в ней твоё спасение, шкурку сними и поставь мясо с салом и костями томиться в большом чугунке в печи. Топи долго, часа четыре-пять. Остуди, сними весь жир, надо выставить на холод, чтобы жир сверху был, легче снять и положить в отдельную посудину, а остальное отдай на корм домашним животным. Этот жир по одной столовой ложке пей с чаем, добавляй мяту, чтобы легче пить было. Только пей за час до еды, чтобы снадобье подействовало. Так и пей, а на всякий случай возьми ещё щеночка, откармливай и люби: тебе первого жира хватит, чтобы хворь ушла!». Валентин отблагодарил травницу, сделал всё так, как она сказала. Через шесть месяцев из щенка вырос большой упитанный пёс, его в доме звали просто Пёс, все домочадцы знали, что это лекарство для хозяина. Действительно, жира вытопилось много, Валентин выставил горячую посудину в сени, чтобы жир «подхватился». Пить жир действительно было тяжело, он добавлял в чай сушеную мяту, но желание выздороветь преобладало над всеми неприятными проблемами. Валентин уже через месяц почувствовал, что кашель стал не таким навязчивым, без крови. Он продолжал пить жир и верил в выздоровление. Он, собственно, верил травнице, так как врач ничем помочь ему не смог и ничего хорошего не предложил – живи, сколько проживёшь. Прошло общим счётом около полгода, Валентин чувствовал себя хорошо, кашля ни простого, ни кровавого не было. Он съездил к врачу, тот принял его и удивился: «Ты ведь умереть уже должен был, где же твой туберкулёз: анализы подтверждают, что ты здоров!» Валентин не стал рассказывать, как он лечился, поблагодарил врача и попрощался. Домой ехал и чуть ли ни пел от радости: главное, что он теперь не опасен для близких – он прошел это испытание. Афанасия ходила на молокозавод сдать немного молока, чтобы взять сливочного масла. Она первая встретилась со своим крёстным, Валентин рассказал ей первой о своём выздоровлении. Они обнялись, расцеловались, Афанасия от радости всплакнула. Они вместе поехали к Валентину домой. Там, узнав, что их хозяин выздоровел, все запрыгали от счастья и по очереди обнимали Валентина. Тётка Валиха накрыла на стол, поставила то, что Бог послал. Все вместе попили чаю с домашним хлебом. Рядом со столом крутился Дружок, ему давали кусочек хлебца, налили в чашку водички и положили оставшиеся от обеда косточки. Все любили эту собачку, дружили с ним, назвали «Дружок» – ему не грозила участь первого Пса. Дома Афанасию ждала на печи Евгения – это было самое тёплое место в избе. Она очень хотела кушать, но мама всё не приходила. Когда она пришла, они вместе поставили самовар, Валиха угостила Афанасию куском свежего каравая, они с мамой намазали масло, которое принесла Афанасия, получились вкусные и сытные бутерброды, спать они легли вместе на печи, чтобы согревать друг друга. Тяжело жилось и физически, и морально: нет ни отца, ни мужа, ни маменьки. Есть бесконечно горюющая по пропавшему мужу Пелагея. Афанасия старалась поддержать её во всех трудных случаях, она была для сестрёнки и Папой, и мамой, и мужем. Но дни летят за днями, да что там дни – годы, время так скоротечно, а мы, глупые, мечтали, скорее подрасти, не понимали, что эти годы, когда ты ещё мал – самые счастливые. Выросли и Евгения, и Николай, и Тоня, и Иван. Каждый пошел бы своей дорогой, но они колхозники, паспорта в Сельсовете, без документов никуда не уйдёшь, не уедешь. Паши, копай, собирай урожай, но даже денег за эту работу не платили, все работали в колхозе за трудодни. А закончив семилетку, считалось, что больше не надо учиться, что уже взрослые, а ведь так хочется заниматься наукой, научиться лечить людей, учить малышей и выводить их в «люди», да мало ли кому что хочется. Паспорт не давали на руки никому. Для девушек одна дорога, замуж выйти и воспитывать детей. Для юношей только одно: работа на полях, за скотом ухаживать, специально никто никакой профессии получить не мог. А в деревне начала появляться полевая техника, так приезжали механики из города, учили желающих работать на тракторах, водителей для грузовичка. А в город – ни-ни! Вернулись с войны тяжелораненые мужчины, которые не успевали нарадоваться встрече с родными, но лечить их было некому, даже фельдшера в колхозе не было, так они и уходили, теперь уж в сырую землю с пожеланиями родных и близких: «Земля тебе пухом! Царствие небесное!». Это окончательно старило женщин, дождались, а век оказался таким коротким…

Началась другая война – Великая Отечественная, подросшие ребятишки снова с заплечным мешком уходили. Кто-то уходил добровольцем, не ожидая повестки из Военкомата. Евгения поехала в Усолье «на разведку». Там она пошла в Военкомат, ей повезло: военком был сегодня на месте, она уговорила её выслушать. «Ты что не понимаешь, какое время! Каждая минута дорога, сутками дома не бываю, о чём мы с тобой будем говорить?» Евгения попросилась отправить её на фронт, девушка она была физически развитая, не скажешь, что ей всего семнадцать. «А что ты умеешь? Да, а сколько тебе лет?» «Восемнадцать, скоро девятнадцать стукнет!» «А ты на самолёте летала хоть раз?» Евгения знала только, как управляться с лошадьми. Ответила правдиво: «Не летала!» «А хочешь попробовать? Сейчас нам надо набрать на курсы инструкторов по парашютному спорту, готовить для заброски в тыл врага радистов, попробуешь?» «Да!» – уверенно ответила Евгения. Военком кому-то позвонил, ругался, грозил «разогнать» всю шайку, а потом повёл разговор о ней: «Я сейчас тебе девушку пришлю, объяснишь всё, пусть попытается полетать». Военком объяснил, где находится аэродром и как туда на лошади проехать. Евгения поблагодарила военкома, что время на неё потратил, поехала на аэродром. Это была небольшая площадка, очищенная от пней и всякой другой поросли, выровненная трактором. На этой площадке стояли два маленьких самолёта, лёгкие, они удивили Евгению: она ожидала увидеть махину, на которой и лететь-то страшно. К ней подошел старший инструктор, спросил, кто она и что здесь делает. Евгения рассказала о военкоме, который её сюда послал. Мужчина внимательно осмотрел Евгению, очень тщательно, как будто он «выбирал лошадь», только что зубы не смотрел. Решил, что эта девушка будет здесь более необходима, чем на фронте, куда она просила призвать её добровольцем. «Пойдём! Сделаем контрольный полёт, чтобы ты знала, сможешь ли летать не для развлечения, а для работы!» Они подошли к одному из самолётов, рядом с ним были механики, которые делали предполётную подготовку. Они доложили старшему инструктору, что самолёт к вылету готов. Пришел пилот, по приставной лестнице поднялся в самолёт, предложил Евгении следовать за ним. Евгения с трепетом в душе проследовала за пилотом, он показал, где она может сесть, пристегнуться перед полётом. Во время взлёта самолёта у неё замерло сердце от страха: она ни разу не поднималась на самолёте на такую высоту, прислушивалась к своему внутреннему состоянию. Вскоре она обвыклась и могла даже с высоты осматривать землю со всеми лесами, домами, реками. Она увидела с высоты Каму, по которой ездила на речном трамвайчике: река показалась ей величавой и очень красивые берега, покрытые густыми лесами. Она быстро освоилась в полёте, пилот иногда поворачивал голову, чтобы узнать, как она себя чувствует: Евгения показывала пилоту большой палец, что означало «всё в порядке». Пилот был удивлён, что впервые летевшая в самолёте девушка, чувствует себя адекватно, не паникует, не просится снижаться, чтобы выйти. Они полетали по кругу над аэродромом три раза, самолёт пошел на посадку. Приземлились благополучно, пилот подсказал Евгении, чтобы та не забыла, что она пристёгнута. Евгения сделала всё правильно и вышла перед пилотом, спокойно и твёрдо стояла на земле. Пилот доложил старшему инструктору, что девушка подходит для обучения, никаких препятствий для отказа нет. «Мы тебя зачисляем в класс подготовки инструкторов для прыжков с парашютом! Давай паспорт, оформим всё официально!» А в сельсовете никому из колхозников не выдавали паспорта, чтобы они не ушли в город, тогда в колхозе работать некому будет. Евгения попросила старшего инструктора дать ей документ о зачислении в отряд инструкторов, чтобы председатель выдал ей паспорт. Получив завизированную, с круглой печатью бумагу, Евгения отправилась домой. По дороге заехала в Военкомат, военком только что откуда-то вернулся, они встретились с Евгенией на улице. Она рассказала все новости, военком пожелал ей удачи и терпения: учиться надо очень прилежно – прыжки с парашютом дело опасное, многое зависит от самого парашютиста. Евгения поблагодарила военкома и поехала на свою малую Родину-Портянку. Председатель, прочитав распоряжение с курсов по прыжкам с парашютом, выдал ей Паспорт: он дал распоряжение секретарю, чтобы она выписала Евгении паспорт. Секретарь была близкой подругой Евгении. «Нюра! Ты ведь будешь по моим метрикам заполнять паспорт, никто не помнит, когда я родилась, добавь мне годок к рождению, чтобы меня по необходимости взяли на фронт, если у меня что-то не получится с курсами. Пожалуйста! Я не могу больше жить в деревне, мама не будет против, а, может быть, даже обрадуется: руки будут развязаны». Подруга под свою ответственность добавила год к рождению Евгении, отнесла паспорт на подпись и печать к председателю. Он доверял своему секретарю, не глядя подписал и поставил печать. Подруга вручила паспорт Евгении, они обнялись и попрощались: что будет в дальнейшем, никто не знал.