Счастливо оставаться! (сборник)

– Пришла? – задал он глупый вопрос.

– А ты бы хотел, чтоб я в бане ночевать осталась? – огрызнулась жена.

– Ты чего, Ирка?

– Воспитанные люди, – Ираида глубокомысленно помолчала, – говорят «с легким паром».

– С легким паром! – улыбнулся Степан. – Посуду не мой – завтра вместе.

– Знаю я ваше «вместе»! – не сдавалась Ираида.

– Сказал вместе. Поднимайся наверх, Ирка.

Женщина задержала свой взгляд чуть дольше обычного. Этого было достаточно для того, чтобы понять – «удалась баня!».

– Как скажешь, Степ, – мягко и миролюбиво согласилась Ираида и, призывно качнув бедрами, начала свое восхождение наверх.

– Олька, – прошипел Вовик, – тихо! Мама идет.

Дети вытянулись в кроватях, как солдатики. Чуть подрагивали старательно зажмуренные веки, но в темноте этого было не видно. Ираида, войдя в комнату, остановилась и прислушалась – Вовка мерно сопел, а Ольга «спала» беззвучно, отвернув лицо к стене. Мать нагнулась и, уловив ритм дыхания по поднимавшемуся одеялу, перекрестила дочь. Поцеловать, как обычно, почему-то не решилась. Подошла к сыну – по простыне изломом из-за полной луны белели складки. Ираида улыбнулась – «какой жаркий!», сняла со спинки сваленное покрывало и укрыла мальчика. Над ним постояла чуть дольше. Немного помедлив, перекрестила и его.

Вовка крепился изо всех сил, чтобы не выдать себя, а мать все не уходила. «Ну, иди же, иди», – про себя взмолился мальчик, и Ираида направилась к дверям. Из-за них были слышны тяжелые шаги поднимавшегося наверх отца.

– Сте-еп, – прошептала Ираида Семеновна, – ты, что ли?

– А ты кого ждала? – с придыханием продолжил игру муж. – Уснули, что ли?

– Уснули…

– Точно?

– Неужели! После такого-то дня!

Ольга слышала, как со скрипом закрылась дверь в комнату родителей. Слышала, как тяжело легло на кровать отцовское тело, как хихикала мать, прыская в ладонь. Все эти звуки девочке были давно известны, поэтому особого интереса собой не представляли. Оля села в кровати и позвала брата:

– Вовка, ты спишь?

– Я что, маленький?! – возмутился мальчик.

– Иди сюда, – приказала старшая сестра, и Вовик послушно перебрался в ее кровать. Секунду-другую помолчали.

– Оль, а правда бабушка их язык понимает?

– Правда, – поспешила его заверить девочка.

– А ты?

– И я, – не поморщившись, наврала Ольга.

– И чего он говорит?

– Кто? – не поняла Оля.

– Ну, Трифон?

– Ну что Трифон говорит? Говорит, что он король, что…

– Заколдовала его злая ведьма… – продолжил Вовка. – Это я знаю! А тебе он чего говорит?

– Мне? – растерялась девочка.

– Тебе! – напирал Вовка.

– Ну-у-у… Мне он говорит, что я красивая… Что он меня любит… Что жениться на мне хочет…

Вовик смотрел на сестру во все глаза.

– А еще он говорит, что когда мы поженимся, то улетим отсюда навсегда. В дальние края!

– Да как же он полетит? – не поверил Вовка. – Он же король станет. Человек то есть.

– Ну-у-у, как улетит? – продолжала врать Оля. – На самолете улетит.

Мальчик засомневался в правдивости рассказа:

– Без тебя улетит?

– Почему без меня? – оторопела Ольга. – Со мной.

– Да как же с тобой?! – занервничал Вовик. – Ты же маленькая. Тебе мама лететь не разрешит.

– Почему это не разрешит?

– Потому что ты в школе учишься! А в школе жениться нельзя!

– Ну-у-у, я же не сразу жениться буду.

– А когда?

– Когда школу закончу. Через восемь лет.

– У-ужас! – не сдержался Вовка.

– Почему?

– Как же Трифон восемь лет гусем будет?

– Ладно, Вова, – на полном серьезе произнесла Оля. – Придется тебе сказать всю правду…

– Да? – простодушный Вовик не смог сдержать свое изумление.

– Да…

Ольга помолчала и начала свой правдивый рассказ:

– Ты думаешь, я твоя сестра?

– Сестра… – тоскливо повторил мальчик.

– Нет, Вовка. Не сестра я тебе.

– Че ты врешь-то? – не поверил младший брат.

– Ну-у-у, – назидательно протянула девочка. – Если ты мне не веришь, значит, я тебе и рассказывать не буду.

– Рассказывай, Оля, – раскаявшись, попросил Вовка.

– Последний раз… В общем, Вова, никакая я тебе не сестра. А ты мне не брат. И родители мне не родные, а приемные.

– А-а эт-то? – Вовик, заикаясь, ткнул пальчиком в Ольгин нос.

– Что это? Пятно? Это специально. Чтобы люди думали, что я вам родная. Но я не родная.

– А какая?

– Слушай.

– Слушаю…

– Я тоже… – Ольга таинственно помолчала. – Я эт-то… Как Трифон…

– Гу-усь? – обомлел Вовка.

– Сам ты гусь! – оборвала его сестра. – Принцесса я…

– Принцесса?

– Принцесса. Меня тоже злая ведьма заколдовала, как и его. Теперь вот ждать надо… Когда похудею и когда пятно пропадет.

– А когда? – поинтересовался Вовка.

– Да не знаю я когда! В общем, когда пропадет, тогда и расколдуюсь.

– А если не пропадет? – позволил себе засомневаться мальчик.

– Может, и не пропадет, – согласилась Оля. – Тогда все!

– Что все?

– То все… Пропадет наш Трифон!

– Куда?

– Не куда, а совсем, – поправила брата девочка.

Измученный фантазиями сестры Вовка тоскливо посмотрел и спросил:

– А она не придет?

– Кто?

– Ведьма.

– Ведьма? – Оля задумалась. – Ведьма не придет. Она же не ходит. Ведьма летает.

Из родительской спальни донесся приглушенный стон.

– Что это? – испугался мальчик. – Ведьма?

– Нет, – пояснила Оля, – это мама. Снится, наверное.

Стоны не прекращались.

– Я боюсь, – задрожал Вовка.

– Не бойся, – успокоила его сестра и спрыгнула с кровати.

– Ты куда?

– Сейчас…

Ольга приоткрыла дверь и поскреблась в родительскую спальню:

– Ма-ам!

Из-за двери ответили рвущимся голосом:

– Что-о-о?

– Ты плачешь? – с беспокойством спросила девочка.

– Нет! – послышался отцовский голос.

– Я маму спрашиваю…

Ираида не удержалась и изрекла:

– Господи, ну что за дети?! Ни днем тебе от них покоя, ни ночью!

– Не шуми, Ирка! – прикрикнул Степан и тяжело встал с кровати. – Ты чего не спишь, дочь? – ласково обратился он к девочке. – Иди, ложись.

Отец приобнял Ольгу за плечики и вошел вместе с ней в детскую. Увидев сидящего на кровати Вовку, погрозил ему пальцем:

– А ты чего? Ну-ка по кроватям, несплюхи!

Дети разбрелись – каждый в свою постель. Степан помахал им с порога – «Давайте! Давайте!» – и вернулся к себе. На кровати уже спала Ираида. Стараясь двигаться как можно тише, Степа Звягин натянул на себя одеяло и через минуту захрапел.

Утром в дом Звягиных постучалась беда – подняла с постели и закричала голосом Полины Михайловны:

– Сте-е-епа! Сте-почка…

Из кухни выглянула ни о чем не подозревающая Ираида, всегда стоящая на страже семейного покоя:

– Ма-а-ама, – с укоризной шикнула она. – Вы чего шумите? Спят же все!

– Ирочка, – проронила свекровь. – Ирочка… – и заплакала.

Видя, что Полина Михайловна не двигается с места, что волосы ее не собраны, а из-под плаща виднеется край ночной сорочки, невестка напряглась. Ираида не была склонна к долгим размышлениям, к анализу ситуации, всегда в запасе имела пару готовых для отпора фраз, порой и употребляемых-то не к месту, но в данный момент почувствовала, что неспроста ранним утром навестила ее всегда выдержанная свекровь. Ираида Семеновна молча поднялась. Словно в замедленном режиме вышла из дома и медленно, непривычно для себя, побрела в сторону застывшей в калитке Полины Михайловны.

– Ма-ам? – тихо спросила Ираида.

Свекровь отворачивалась от пытливых невесткиных глаз, пытаясь удержать душившие ее рыдания. Голос старшей Звягиной рвался:

– Ира… Буди Степу. Буди, девочка. Отец…

Ираида, по-женски быстро заразившаяся страшной бедой, все поняла и встречных вопросов задавать не стала.

– Иди, Ирочка, – заплакала Полина Михайловна. – Иди же. Скорей…

– Пойдемте, мама. – Ираида Семеновна подхватила свекровь под руку и, прижавшись к ней своим добрым телом, медленно повела разом состарившуюся женщину к дому.

Свекровь не сопротивлялась. Прежде статная, Полина Михайловна сгорбилась. Голова ее мелко и часто подрагивала, словно она с чем-то не соглашалась. Ноги ступали нетвердо, как будто после долгой болезни, подгибались. Казалось, женщина забыла дорогу и шла, словно слепая.

Ираида помогла свекрови подняться по ступенькам. Обе остановились в дверях и посмотрели друг на друга:

– Иди, Ирочка, – как заведенная, повторяла Полина Михайловна. – Иди. Буди Степу. Иди, Ира. Иди…

Ираида Семеновна усадила свекровь в кухне, дрожащими пальцами провела по плечам, поцеловала в затылок и прижалась к влажному виску:

– Сейчас, мама. Сейчас.

Свекровь пребывала в каком-то полусне: сидела прямо, не шелохнувшись, смотрела в одну точку. Ираида оторвалась от убитой горем женщины и быстро стала подниматься на второй этаж.

Степан, широко раскинув руки, крепко спал. К его большой голове медленно подкрадывался солнечный луч, частично запутавшийся в когда-то буйных кудрях. Рука, отброшенная на половину жены, была темной от загара и смотрелась как-то отдельно от тела. Ираида, застывшая над мужем, любовно медлила, пытаясь хоть немного отсрочить встречу Степана с бедой. Наконец решилась и тихо позвала:

– Сте-епа…

Провалившийся в глубокий сон супруг на зов не откликнулся. Ираида присела на кровать и легко коснулась руки спящего:

– Сте-е-епа, вставай… Вставай… – теперь потрясла мужа за руку.

Степан с неохотой открыл глаза и тут же закрыл, оберегая их от яркого света.

– Вставай, Степа, – настойчиво повторила Ираида. – Там Полина пришла… Мама.

– А который час? – поинтересовался муж, зевая и потягиваясь.

Ираида Семеновна не ответила и попыталась отвести взгляд. Она не знала, что говорить, как говорить, и потому медлила. От Степана не ускользнула растерянность жены, и он уточнил:

– А зачем мать-то так рано приходила?

– Она там внизу… Внизу сидит…

Звягин тревожно посмотрел на жену, и в душе поселилось нехорошее предчувствие:

– А что случилось, Ирка?

– Беда у нас, Степа. Отец твой…

– По-нят-но, – протянул Звягин и сел в постели. Он ненавидел наступившее утро. Боялся встречи с матерью. Боялся смотреть жене в глаза, дабы не увидеть в них лихорадочного отблеска беды. Боялся, что заплачет, а потому, нарочно огрубив и без того хриплый со сна голос, бросил Ираиде:

– Штаны подай!

Та беспрекословно, с излишней даже готовностью, протянула их мужу. Степан секунду подержал их в руках, словно примериваясь. Потом привычным жестом натянул штанины сразу на обе ноги и ловко, заученным движением встал.

– Сте-епа… – сделала шаг вперед Ираида, но коснуться мужа не решилась.

– Э-э-эх… – вздохнул Степан, стряхнул с себя что-то невидимое и, старательно обойдя жену, направился вниз. Ираида тенью скользнула следом.

На шум шагов Полина Михайловна не отреагировала: как ее невестка оставила, так она и сидела, уставившись в одну точку. Разве только немного раскачивалась из стороны в сторону, да губы ее при этом беззвучно шевелились. Со стороны могло показаться, что Ираидина свекровь разговаривает сама с собой.

«Господи, – подумала Ираида Семеновна, – как бы умом не тронулась. Ведь горе-то какое!»

– Мама, – осторожно позвал Степан.

Полина Михайловна повернулась на голос. Не закричала. Просто поджала губу, чтобы та предательски не дрожала.

Если бы мать заголосила, бросилась бы к сыну или, на худой конец, просто на пол, Степан знал бы, что делать. Но она молчала.

Ираида подтолкнула мужа к матери, тот с испугом оглянулся на жену, но шаг был сделан, и через секунду Степан уже сидел на соседнем стуле, выложив большие руки на стол.

– Надо идти туда, – проговорила Ираида Семеновна. – Нехорошо как-то… Один в доме. Не по-людски.

Полина Михайловна часто-часто закивала головой. Поднялась, с тоской глядя на сына, неловко переступая с ноги на ногу.

– Давайте, мама. И ты, Степа, тоже вставай. Я сейчас детей подниму и следом.

– Не приводи, детей, Ира, – попросила свекровь. – Не надо им это видеть. Рано.

– Рано не рано, – возразила Ираида, – а с дедом надо проститься. И справку надо. И обмыть… Господи, мама, обмыть же! Кого звать?

– Никого не будем звать. Сами со Степой. Отец не хотел.

– Не положено так, мама.

– Не спорь со мной, девочка, – попросила Полина Михайловна.

Перед ее глазами стояла та, давнишняя картина из позапрошлого года, когда вместе с мужем навещали в областной больнице лежавшую там на обследовании сватью. Была середина ноября – холодно, бесснежно и ветрено. Сначала стояли в вестибюле терапевтического корпуса. Сватья ругала врачей, медсестер, соседок по палате. Жаловалась, что кормят невкусно, по-больничному пресно. Долго благодарила за привезенные гостинцы и все время спрашивала: «Как там наши?»

Зиновий Петрович томился. Выходил курить. Потом возвращался. Сваха начала гнать гостей. В итоге простились, по-этикетному троекратно поцеловавшись.

Вышли молча и направились к воротам. Откуда-то слева раздался металлический скрежет: из «санитарки» выгрузили оцинкованные носилки, на них – голая мертвая женщина. Большая грудь свесилась, круглые крупные плечи пугали своей восковой желтизной. Вырвавшийся из-за угла ветер затрепал соломенную пергидрольную прядь несвежих волос.

– Чче-ерт, – выдохнул Зиновий Петрович и отвернулся. Полина Михайловна заспешила за мужем. Вслед послышался грохот опускаемого лифта. Хлопнула дверь санитарки, и машина отъехала.

«Морг, видимо», – подумала Звягина и подставила лицо ветру. Муж закурил и между делом бодро и по-деловому сказал:

– В больницу, если что, не отдавай. Не хочу, чтобы голым… на носилках… в шахту. Сама обмоешь, чужих чтоб рядом не было… И бабок не зови…

Так и сделала. Хотелось припасть к застывшему телу, пугал холод. Дважды Полина вставала перед мужем на колени, и дважды сын поднимал ее и возвращал к страшному прощальному делу. Одевали Зиновия Петровича трудно и медленно – тело не гнулось, и пальцы не слушались. Мелкие пуговицы на рубашке все время выскальзывали из петель. Но Полина Михайловна не торопилась, застывая над каждой пуговицей и обращаясь к мужу с просьбой подождать.

Попросила расческу. Любовно провела по волосам, не замечая, как на лицо покойника падают ее слезы, оставляя за собой глянцевые полосы. Склонилась над мужем, многократно поцеловала оправившийся от морщин лоб, со стоном сбросила положенные на глаза Степаном пятаки и наконец-то отчаянно закричала: «По-че-му?»

– Почему он? Почему сейчас? За что?

Младший Звягин матери не мешал. Тихо делал свое дело – связывал веревочкой отцовские руки, так и норовившие лечь вдоль тела. Ему хотелось прижаться к отцу – к плечу, к рукам, к груди, в конце концов. Прижаться и заскулить, тонко и жалобно: вдруг встанет? Встанет и скажет: «Вы это, мать ети, чего? Чего надумали? Живой я пока…»

Было неловко при матери, поэтому держался, прилаживал эту дурацкую веревочку. Ждал. Чего только ждал?

Немного спустя Зиновия Петровича переложили на снятую с петель дверь, уложенную на добротные табуреты, когда-то им и сбитые. Осталась официальная часть: гроб, справка, место на сельском кладбище и прочие ритуальные вопросы. Ими и предстояло заняться Степе Звягину.

Выйдя на улицу, он заметил, что к дому потянулись люди. В основном это были старухи. От одного их вида Степе стало нехорошо, поэтому он бросился в противоположную сторону, намереваясь обежать полсела, пока доберется до нужного места. По дороге его окликали, спрашивали, когда хоронить. Звягин отмахивался, что пока не знает, но все равно, как положено, на третий день, и продолжал свой путь. Шагая, Степа вспомнил, что даже не спросил у матери, как это произошло, когда именно. Он двигался целеустремленно, словно рассекал стоящее перед глазами изображение мертвого голого отца.

Ираида в это время тоже зря времени не теряла. Разбудила Ольгу, наказала из дома никуда не выходить, Вовку покормить и ждать, пока не вернется или она сама, или отец.

– А когда? – переспросила ничего не понимающая со сна Оля.

– Когда-когда, – огрызнулась Ираида Семеновна. – Откуда я знаю когда?

Ольга, привыкшая к материнским причудам, на ответе не настаивала. Но видя мать странно встревоженной, робко поинтересовалась:

– Куда ты, мама?

– Ниче, доча, – невпопад ответила Ираида. – И это переживем.

Девочка с недоумением посмотрела на мать, но спросить так и не решилась, видя, что той некогда. Как только за Ираидой захлопнулась дверь внизу, Ольга подбежала к окну, наблюдая за матерью с высоты второго этажа. Та вела себя странно: сначала заскочила в дом напротив, где жила ее подруга Таня, но пробыла там не час, как обычно, а пару минут, не больше; затем вошла в калитку второго соседского дома, но проходить далеко не стала, а что-то крикнула копошившемуся в огороде хозяину. Да и еще вот что: на голове матери был черный платок.

Ольга растолкала Вовку, отчего тот пришел в негодование.

– Я спать хочу, – закапризничал мальчик и перевернулся на другой бок.

Но не тут-то было. Олю такое положение дел явно не устраивало. Она чувствовала, что что-то происходит, но понять что, пока не умела. Для этого ей жизненно необходимо было оказаться на улице, а сделать это было невозможно по одной-единственной причине – «из-за этого дурака Вовки».

– Вставай быстро, – прошипела девочка брату на ухо, – а то ведьма придет.

Одно упоминание о ведьме подняло Вовика с кровати взрывной волной:

– Заче-е-ем?

– Не зачем. А за кем, – продолжала Оля добиваться поставленной цели.

– За ке-е-ем? – дрожащим голосом переспросил мальчик.

– Ну не за мной же, – успокоила его сестра.

– А почему за мной? – отстаивал свои рубежи Вова.

– Потому что дрыхнешь до обеда…

До обеда, конечно, было еще далеко. Но на всякий случай Вовка решил подчиниться.

– А где мама? – полюбопытствовал мальчик.

– Ушла.

– А папа?

– И папа ушел. Я главная.

Вовик помрачнел:

– Умываться, что ли?

– Можешь не умываться, – великодушно разрешила Оля.

– А можно, – с надеждой уточнил Вова, – не буду завтракать?

– Нельзя, – отрезала Ольга и насупила брови. Необходимость накормить брата определялась ею как первостепенная. Она помнила о материнском наказе и собиралась его выполнить во что бы то ни стало.

Дети спустились вниз, но на столе вместо привычного субботнего разнообразия их ждала в сковороде остывшая яичница.

– А блины где? – поинтересовался Вова.

Оля посмотрела на пустую плиту. На всякий случай даже в холодильник. Блинов нигде не было.

– Я не буду яичницу, – затянул знакомую песнь Вовка.

– Будешь как миленький, – пообещала ему сестра. – А то к Трифону не пойдешь.

Вовик, благодарный уже за то, что ему не пригрозили ведьмой, попробовал было увильнуть от предстоящего завтрака, но был быстро водворен на место.

– Не хочешь – как хочешь, – нарочито равнодушно сказала Оля и приступила к еде.

Мальчик занервничал. События сегодня явно развивались не по традиционному сценарию.

– Последний раз спрашиваю: будешь? – буркнула Оля, вожделенно посматривая на вторую половину яичницы. Ела девочка всегда с отменным аппетитом.

– Буду, – тоскливо пообещал Вова и наконец-то присел за стол.

Сестра не торопилась быть щедрой: аккуратно по краю вырезала почти оранжевый желток и словно нехотя переложила Вовке в тарелку.

– Я хочу со сковородки, – заныл мальчик.

– Обойдешься, – успокоила его Ольга и чуть поласковее прокомментировала: – Мама не разрешает.

– Тебе тоже не разрешает.

– Я – это другое дело, – печально произнесла девочка. – Я же не родная. Значит, на меня это не распространяется.

Этот аргумент показался Вовику вполне убедительным: тарелку решено было оставить.

– А почему мне желток? – на всякий случай с опаской поинтересовался мальчик.

– Ну я же желток не ем.

– Я тоже не ем, – чуть не плача сообщил Вова.

Ольга быстро соскребла с чугунной сковородки бело-мутное желе и с жадностью засунула в рот:

– А белка не-е-ет. Уже.

Вовка с недоверием посмотрел в жующий рот сестры и следом – на осиротевшую сковороду: там не просто не было белка, там вообще ничего не было.

– Не-е-ету… – удовлетворенно протянул мальчик. – Будешь еще?

Вовка подобострастно пододвинул свою тарелку с желтой кляксой сестре. Оля с готовностью согласилась и принялась за еду. Брат удовлетворенно наблюдал за процессом потребления и еле сдерживал внутреннее ликование: «Всю гадость съела!»

Гадости в Ольгином представлении явно было маловато для нее одной, поэтому она вновь заглянула в холодильник. Там ее ждала пустота. «Да уж, – подумала она. – С таким завтраком недолго и ноги протянуть!» Аккуратно прикрыв дверцу холодильника, задумалась. «Бабушка!» – промелькнуло в ее кудрявой голове, и она повеселела.

– Вовка, пойдем к бабушке?

– Лучше к Трифону, – абсолютно честно расставил тот приоритеты.

– К Трифону нельзя – мама не велела. Опять в баню посадит.

Столь радужные перспективы Вовке не понравились – мальчик загрустил. Чувствуя себя обманщицей, Оля попыталась найти компромисс с совестью и предложила брату для начала навестить Трифона. Отдать, как говорится, почести царственной особе. По столь торжественному случаю Вова позволил себя причесать и даже надел слежавшуюся по сгибам белую футболку, тщательно охраняемую Ираидой на всякий случай. Вид мальчика напоминал парадный портрет младшей группы детского сада: черные шорты – белая майка и волосы, расчесанные на косой пробор. Последнему соответствовать было особенно сложно, так как буйные кудри Вовы Звягина не желали укладываться ни в одну сторону – они просто торчали перпендикулярно голове, отчего та зрительно увеличивалась в размерах.

Оля удовлетворенно посмотрела на брата и приступила к работе над собственным образом. Для достижения цели из материнских закромов было добыто ни разу не надеванное платье, тоже дожидавшееся торжественного случая. По мнению Оли, он как раз и наступил. Войдя в роль сироты при добрых, но приемных родителях, девочка помнила о своем благородном происхождении, поэтому и наряд подбирала соответствующий. Ну никак заколдованная принцесса не желала предстать перед суженым в холопском наряде!

Из дома дети вышли, словно два лилипута на арену цирка. По подолу Ольгиного платья густо колосилась рожь в обнимку с ромашками и васильками, на мятой хлопчатобумажной груди сидела палехская брошка, а на ногах – белые кружевные носки, тщательно оберегаемые Ираидой в ожидании первого сентября. Внешний вид Вовки таким великолепием не отличался, он поражал своей выдержанной строгостью: ничего лишнего – черный низ, белый верх. Небольшой диссонанс вносили непослушные завитки на голове, но против них существовало только одно средство – ножницы. Ими Оля воспользоваться как-то не решилась.

В момент приближения процессии к загону с гусями Трифон с интересом долбил чего-то клювом в пустом корыте. Еды в нем не было. Вовик выдернул руку из рук сестры и бросился к плетню. Забывшись, он собрался закричать «гуся, гуся», но вовремя осекся и уважительно произнес: «Три-ифон, Трифочка». Гусак злобно покосился на посетителя и зашипел. Мальчик с благоговейным ужасом сделал шаг назад и с надеждой посмотрел на приближающуюся Олю. Та явно ощущала себя хозяйкой положения и отомкнула калитку. Трифон развернулся к детям и, прокладывая себе дорогу среди копошащихся в земле сородичей, пошел вперед.

Вовка спрятался за спину сестры. Девочка осталась один на один с грозно шипящей птицей. Трифон неудержимо надвигался – Оля остановилась и приготовилась выбросить руку с волшебным шиканьем. Впрочем, этого не потребовалось: гусак продефилировал мимо, направляясь к распахнутой калитке. Поравнявшись с ней, Трифон приветственно гоготнул и вывалился в Ираидин огород.

– Трифон ушел, – почему-то шепотом сообщил Вовка.

– Вижу, – ответила Оля и про себя отметила, что птица не кормлена – корыта были пустые.

«Странно, – подумала девочка, – даже воды не налила». Обычно Ираида всегда об этом помнила, а если что-то не успевала, то просила соседку Таню или, на крайний случай, саму Ольгу. В этот раз мать наказала дочери только Вовку покормить и никуда не выходить из дому: «Ждите, когда приду». А когда придет, не сказала, и куда пошла – тоже. Оле стало тревожно, еще и Вовка подлил масла в огонь:

– Трифон ушел, мама ругаться будет. Тебя в баню посадит.

– Почему это меня? – грозно уточнила девочка.

– Ты же главная, – хитро напомнил Вова.

– Ну и что? Не я же Трифона выпустила.

– Нет, ты.

Оля презрительно посмотрела на брата:

– Давай, Вова, ты еще маме скажи!

Тут мальчик при слове «мама» затосковал и плаксиво спросил: