Сказка, повесть и рассказ

И вот, в один из таких вечеров, в дверь лечебницы постучали. Погода стояла холодная, дождливая. Накинув на плечи плед, и взяв в руку лампу, я пошел к двери.

– Кто вы? – Спросил я и приложил ухо к дверному полотну. Снаружи кроме шума дождя не было слышно ничего. Я еще раз спросил. И снова, кроме льющейся и капающей воды ничего не услышал. Интереса ради, решил выглянуть, и посмотреть, есть ли вообще там хоть кто-нибудь. Но как только я открыл замок, дверь распахнулась, и внутрь ввалился человек. Он промок насквозь, и уже начинал замерзать. Одежда прилипла, и напоминала морские водоросли. Губы посинели, и тряслись. По лицу струйками стекала вода, даже глаза, и те покраснели.

– Здрасьте! – Поприветствовал я, и прямо около двери начал стягивать с ночного гостя мокрую куртку. – Как же вас в такую непогоду занесло сюда?

– Да, вот… – пролепетал он, унимая зубную дрожь.

– Пойдемте! – Пригласил я жестом, и отдал ему свой плед. В одной руке держа лампу, в другой мокрую одежду, я быстро шел по коридору. За спиной отчетливо слышалось хлюпанье ботинок, полных воды. В кабинете, откуда я только что вышел, тлел камин, переливаясь красными огнями.

– Раздевайтесь! – Скомандовал я. – Завернитесь в плед, и раздевайтесь. Обувь тоже снимайте!

Гость нерешительно потоптался на месте, а потом нагнулся, и стал разуваться. Но нагнулся он с такой грацией, с такой легкостью, что я невольно позавидовал ему. Вскоре из одежды на нем был только мой плед. Мы придвинули кресло ближе к очагу. Продрогший гость расположился в нем, и укрылся пледом. Я подложил дрова в камин. Они быстро занялись ярким пламенем. В комнату начало вползать тепло. Мокрую одежду я отжал в раскрытом окне, и развесил над камином. Прогретая огнем, она сразу же начала источать еле заметный пар. Мокрые ботинки мы поставили тут же, на каминную решетку. Дрожь гостя унялась, он явно согревался. Лицо утратило синюшный оттенок, а зубы перестали стучать.

– Спасибо! – Сказал он, глядя на огонь.

На вид лет двадцать, невысокого роста, крепко сложен. Скорее всего, его работа связана с физическим трудом. – Подумал я. Но было в нем что-то не от простого трудяги. То, как он держал голову. Гордо, с достоинством. В движениях чувствовалась некая пластика, совершенно не свойственная грузчикам, или другим профессиям, связанным с тяжелым трудом.

Я подошел к стенному шкафу, где хранились всевозможные бумаги. Там, на нижней полке, за закрытыми дверями я держу бутылочку восхитительного вина. Признаюсь откровенно, не испытываю страсти к горячительным напиткам. Скажу более, меня страшно раздражают пьяные люди. Но, согласитесь, порой хочется после тяжелого дня, развалиться в кресле с трубкой в зубах, и потягивая из бокала хорошее вино. Такое ощущение, что три эти действия как-то дополняют друг друга, и по отдельности не имеют такого удивительного влияния. Я налил два бокала, себе и гостю. Ему нужно было согреться, а я приготовился к тому, что должно было вскоре произойти. Проработав с людьми довольно долго, я научился улавливать момент, когда человек хочет чем-то поделиться. А учитывая, мокрую одежду, и мое гостеприимство, сидящий в кресле обязательно вскоре заговорит. Бокал вина ему только поможет в этом.

Камин слегка потрескивал разгорающимися поленьями, гость сидел, и казалось, прислушивался к чему-то. Потом тряхнул головой, прогоняя наваждение, отпил из бокала, и заговорил.

– Я теперь ко всему прислушиваюсь. – Он повернул голову в мою сторону. – Вам не кажется, что в звуках, окружающих нас, можно что-то услышать?

– Что услышать? – Спросил я.

– Почти год назад я стал отцом. – Начал свой рассказ мой ночной гость, после долгой паузы. – Ребенок был желанный, и мы оба, я и жена, с нетерпением ждали его появления. Но родился он не как все. Он появился на свет в абсолютной тишине. Мне рассказывала потом повитуха. Сам то я не присутствовал, боюсь зрелищ такого рода. Но с ее слов, в момент рождения, она словно бы оглохла. Все вокруг наполнилось тишиной. Даже жена, тяжело дышавшая в тот момент, замерла и затаила дыхание. И в этот миг появился он. Открыл глаза, сделал первый вдох, набрав полную грудь воздуха. Но, вместо того, чтобы закричать, и возвестить всему миру о своем рождении, он просто облегченно выдохнул. Это был выдох путника, который прошел трудный путь, и наконец добрался до цели. Казалось, младенец вдохнул в комнату жизнь. И она вновь наполнилась звуками. Разными. Обыденными. К которым мы настолько привыкли, что не замечаем их вообще. Но именно так звучит жизнь. Даже тишина имеет свой голос. Нам только кажется, что она молчит. А ведь она говорит. На своем, особенном языке.

Ребенок не издал ни звука. Ни при рождении, ни потом. Жена приняла это как проведение Божье, как испытание, которое было послано ей. Мать не может меньше любить ребенка только за то, что он немой, или калека. Мать любит свое дитя просто так, всем сердцем, не взирая ни на что. И нет ничего в мире чище материнской любви. Другое дело отцовская любовь. Никто не может сказать, что это такое. Да, она есть, но какая? В чем выражается? Не знаю. Что я почувствовал, когда впервые увидел сына? Всеобъемлющую любовь к этому крохотному созданию? Нет. Я почувствовал волшебство. Касание чуда. Рождение жизни. В младенце, что сейчас лежал на руках жены, есть душа. Она делает его живым. И мне совсем неважно сможет он говорить в будущем, или нет. Он мой сын. Он часть меня, и часть моей души.

Ребенок рос смышленым, и подвижным. Хлопот с ним у нас не возникало. Хоть он и молчал все время, но, мне кажется, понимал гораздо больше тех, кто не умолкает вообще. Мы были счастливы. Все втроем. Как вы догадались, эта идиллия не могла продолжаться бесконечно долго. Вскоре я стал замечать, что жена как-то по-другому смотрит на сына. Не так как раньше, с безграничной любовью. Теперь в ее взгляде порой читалась тревога, или недоумение. Я спрашивал, но она отмахивалась, говоря, что нет ничего серьезного. Может, она не хотела говорить, потому что боялась, что я не пойму ее. Может, не знала, как об этом сказать. Я терпеливо ждал, но видел, как она меняется. Теперь уже было ясно, с ней что-то происходит. И вот, однажды, она собралась с силами, и призналась:

– Милый, мне кажется, я слышу нашего малыша.

На мой недоуменный взгляд она продолжила:

– Я знаю, он не говорит. Но, когда он на меня смотрит, и я слышу его дыхание, я готова поклясться, что слышу его голос. Едва различимый, почти незаметный. Он напевает мою колыбельную. Ту, что пою каждую ночь. Я начинаю подпевать ему, и он, видя, что я услышала, улыбается мне.

И тогда я испугался. Испугался по-настоящему. Дело в том, что наша работа связана с большим риском. Мы семья цирковых актеров, и наши выступления требуют предельной концентрации. От этого зависят наши жизни. Поэтому, когда партнер начинает слышать голоса, жди беды.

Ночной гость замолчал, и допил остатки вина. Я понял, что наступила трагическая часть рассказа. Некоторое время гость глядел на прогорающие поленья, потом встал, и проверил высохла ли его одежда, развешенная на камине. Я поднялся со своего места, и наполнил опустевшие бокалы. Гостю, чтобы смягчить воспоминания об утрате, и себе, за компанию.

– Мы репетировали, когда она сорвалась. – Продолжил он, после нескольких глотков вина. – Номер был несложный, и я даже представить не мог, что такое может случиться. Мы летим навстречу друг другу, еще мгновение, и я почувствую ее пальцы в своей ладони. Но, за мгновение до этого она отводит взгляд в сторону, словно услышала что-то. Будто хотела обернуться на чей-то голос, позвавший ее. Кончиками пальцев я почувствовал холод воздуха, который колыхнулся, когда ее пальцы прошли в сантиметре от моих. Она поняла, что ошиблась слишком поздно. Глаза расширились, в них мелькнул испуг. Потом, смирившись с неизбежным, она закрыла их, и полетела вниз, навстречу своей смерти. А я смотрел, не в силах что-то сделать, видя, как она летит, приближаясь к земле. Такой я ее и запомнил навсегда. Летящей. Не падающей, а летящей. Волосы развиваются, глаза закрыты, а в уголках губ спряталась улыбка.

Вот так, полгода назад я стал вдовцом. Единственным близким человеком для меня теперь был сын. Тогда я и понял, что такое материнская любовь. Почувствовал и испытал. Когда всего себя отдаешь без остатка, а взамен получаешь улыбку. Простую детскую улыбку. Или чувствуешь, как тебя обнимают маленькие ручки. Обнимают, и прижимаются к тебе с такой безграничной любовью, которую не выразить и миллионом слов. Я словно растворился в сыне, проводя каждую свободную минуту с ним. Но работу не бросил, все также продолжая выступать на арене цирка. Мои номера стали одиночными. Гимнасту, у которого разбился напарник очень сложно подобрать замену. Никто не хочет доверять свою жизнь тому, с кем уже однажды случилось несчастье. Я выступал отрешенно, словно выполнял заученные команды и движения, а мой разум отключался. Фантазия переносила меня к сыну, или я вспоминал наши с покойной женой выступления. На качестве это не отражалось, мы же профессионалы, и можем выполнять нашу работу чуть ли, не с закрытыми глазами. Но чем больше я думал об этом, тем больше мне казалось, что есть нечто неуловимое, что-то постоянно ускользающее от моего взгляда. То, что окружает меня постоянно, но остается невидимым.

Пару месяцев назад я понял, о чем незадолго до смерти, говорила жена. Понял потому, что услышал. Среди шума аплодисментов, после выступления, я услышал ее. Хлопки в ладоши, разные по силе, и тону, сливались в один общий гул, схожий с грохотом водопада. Однако слух выбирал отдельные из них, какой-то определенной громкости и тональности, и они стали превращаться в слова. Она говорила со мной. Только вместо губ у нее была тысяча рук. Вначале я улавливал лишь ее интонацию, но от выступления к выступлению, вскоре различал отдельные слова, а иногда и целые фразы. Мне хотелось, чтобы овации длились как можно дольше, чтобы я мог спокойно поговорить со своей женой. Сказать, как сильно ее люблю, услышать ее ответ.

Голос рассказчика дрогнул, а в отблесках пламени камина сверкнула мокрая от слез щека. Тогда я понял, что когда открыл дверь, и впустил гостя на порог лечебницы, лицо его было мокрым вовсе не от дождя, а от слез. И красные глаза совсем не от холодного ветра. Я понял, почему он с удивительной легкостью и грацией наклонялся, чтобы развязать шнурки и разуться. Те вопросы, которые появлялись, вскоре сами находили ответ. Одно только никак не укладывалось. Что он здесь делал в столь поздний час? По всему получалось, что сумасшедший сам пришел в лечебницу для душевнобольных. Случай небывалый, такого еще не было. Я отогнал от себя эти мысли, и продолжил слушать гостя.

– Понимаете, – сказал он. – Со мной что-то происходит. Я вижу это, но ничего не могу с собой поделать. А еще мне страшно. Но страшно не за себя, а за сына. Кто позаботится о нем, когда меня не станет. Должен быть какой-то страховочный вариант, на тот случай если вдруг со мной случится непредвиденное. А задумываться над этим я начал совсем недавно. И знаете почему?

Гость вопросительно посмотрел на меня.

– Нет, не знаю. – Покрутил я головой.

– Теперь я не слышу жену. – Он встал с кресла, и подошел к развешенной на камине, уже просохшей одежде. Снял ее, и принялся одевать. Ему было приятно, он кряхтел от того что она горячая. Последними были туфли. Хоть он и понимал, что они не просохли полностью, но все равно собирался уходить. Я выглянул в окно. Дождь не закончился, но заметно утих.

– Пора? – Спросил я вставая.

– Да. – Гость кивнул. – Спасибо за то, что пустили переждать непогоду, за то, что выслушали, и за вино. Вино у вас просто удивительное.

Мы вышли из кабинета, но теперь не быстро двигались по коридору, а шли не спеша, словно оба о чем-то задумались. Я размышлял о том, что идущий рядом человек исцелился, и больше не слышит голос умершей жены. Возможно осталась привычка прислушиваться к окружающим звукам, но это вскоре должно пройти. Что это было? Временное помешательство, или еще какое-то отклонение? А может дар, позволяющий поговорить с тем, кто покинул тебя навсегда. Ночной гость подошел к двери, и взялся за ручку. Но перед тем как надавить на нее обернулся.

– Мне не хватает ее голоса. Я теперь не выступаю ради аплодисментов. И она больше не говорит со мной голосом тысячи ладоней. Ее я больше не слышу. – Он тяжело вздохнул. – Теперь я слышу ЕГО.

– Кого? – Недоуменно спросил я.

– Сына. – Ответил гость, и чуть помолчав, продолжил. – Мы иногда разговариваем, или поем колыбельную, которую ему пела мать.

Я подумал тогда, что хорошо было бы, если сегодняшний гость пришел и завтра. Это уникальный случай. Человек подошел вплотную к грани безумия, и находится в одном шаге от него. Он пока еще может осмысленно говорить, и не понимает, что тяжело болен. Но скоро иллюзия полностью поглотит его рассудок.

Гость пожал мою руку, вновь прозвучали слова благодарности. Потом он окинул взглядом помещение, и открыл дверь.

– Доброе место. Хороший приют. – Произнес он, но слова адресовались не мне. Было похоже, что он разговаривал сам с собой. Что-то вроде мыслей вслух. Гость поднял воротник куртки, и втянув голову в плечи, зашлепал по лужам прочь от лечебницы. Я еще немного постоял, глядя ему вслед, притворил дверь, закрыл замок, и вернулся к себе в кабинет. Весь следующий день я ждал появления ночного гостя вновь, но тщетно. Он не появился ни на следующий день, ни через день. Больше мы никогда не встречались. Однако примерно через месяц, поздно вечером, в дверь лечебницы постучали. Когда я открыл ее, то увидел на пороге большую корзину. В ней, укрытый одеялом до самого носа, спал ребенок. Рядом лежала записка с именем «ВАРО».

4

Через пару недель Ленистр оформил все необходимые бумаги, и перевез мальчишку к себе домой. Из несостоявшегося кабинета решено было сделать еще одну спальню. Дружно засучив рукава, они освободили комнату от скопившегося хлама, и, расположившись на дощатом полу, принялись рисовать проект кровати для нового жильца. Проект получился грандиозным. А утром они приступили к его воплощению. Работа кипела почти месяц, и прерывалась только на обслуживание таймомеров. У мастера теперь был помощник, а у юного помощника интересный и мудрый наставник. Вдвоем они пытались воплотить в жизнь несбыточное. Они так сдружились, что умудрились даже несколько раз поссориться, во время изготовления этой кровати.

С нее невозможно было упасть, потому, что она занимала всю комнату, от стены до стены. На входе, бросалось в глаза, что потолок немного низковат, но это был не потолок. Из всех стен, соединяясь в середине, тянулись канаты. Они образовывали многолучевую звезду, поверх которой наложили спираль. Она рождалась в центре, и с каждым кругом становилась все шире, и шире. Пока не касалась одной из стен. Это была кровать в форме паутины. Было похоже, что в дом забрался огромный паук, и свил здесь свою ловушку. В паучью сеть попалось плотное покрывало с подушкой и одеялом. Канаты были натянуты так, что почти не провисали под тяжестью Варо, а хорошо закрепленное толстое покрывало, создавало у спящего, ощущение ровной поверхности.

Вдоль одной стены стояли платяной шкаф, высокий комод, тумбочка, и табуретка, которые поначалу использовались как лестница. У другой стены, возле окна, был рабочий стол со стулом. Попасть вверх на кровать неподготовленному человеку можно было только по импровизированной мебельной лестнице. Спуститься же, практически везде, где расстояние между канатами позволяло спрыгнуть вниз. И пока тело Варо не окрепло, он пользовался лестницей, но уже через пару месяцев, мог просто поднять руки, и подтянувшись исчезнуть под потолком, практически не прилагая при этом никаких усилий. Хотя правильнее будет сказать над потолком. Там он развесил всевозможные образцы пород деревьев. Они свисали этакой гроздью из брусочков и кубиков. При прикосновении они перекатывались, и едва слышно постукивали. Под эти звуки Варо и засыпал. Для него это было что-то вроде сказки на ночь. Он протягивал руку, касался, и дерево отвечало. Глаза сами закрывались, а воображение начинало рисовать красочные иллюзии, под этот тихий деревянный шепот.

5

Каждый день они приходили к загадочному первому таймомеру, и открывая обнаруживали внутри тринадцать монет. Учитель поведал Варо о некой странности механизма, благодаря которой, там ежедневно куда-то пропадали вначале одна, а с недавнего времени, две монеты. А может это и не странность была, а особенность. Простой с виду механизм, внутри был единым целым, и если исключить, хотя бы одну, маленькую детальку, часы бы остановились, и перестали работать.

Монетоприемник состоял из трех лоточков. Механизм, открывающий зрителю циферблат со стрелками, запускался когда деньги оказывались внутри. Замком служила маленькая собачка, удерживающая крышку в закрытом состоянии. Она откидывалась в сторону, когда ключ проворачивался в скважине. Сами же часы состояли из пружины, свитой из трех пород дерева, трех шестеренок, которые вращали стрелки, и маятника, задающего ритм работы. Все детали, не смотря на их кажущуюся хрупкость были сделаны добротно и качественно. И они были деревянными.

Самой мощной и надежной частью была пружина. В ней было несколько нитей, перекрученных между собой. Вместе они не только делили нагрузку, равномерно распределяя ее, но и как бы помогали друг другу. В общем, если не присматриваться, можно было подумать, что это одна мощная деревянная пружина с необычным текстурным рисунком. Она никогда не ломалась, и была самой надежной деталью.

А вот самыми изнашиваемыми оказались шестерни. Даже не они сами, а их зубцы. Они или стачивались под нагрузкой, или просто ломались. Конечно, какое-то время механизм мог обходиться без одного или двух зубьев, но тогда вся нагрузка распределялась на остальные части устройства, что сокращало их ресурс службы, и влияло на точность часов.

В мастерской, у плотника были заготовленные на всякий случай готовые шестеренки, и прочие запчасти. И он, видя поломку, или какой-то непорядок, легко и быстро устранял его. При всех ремонтно-восстановительных работах теперь присутствовал его ученик. Ему было все интересно, и он с любопытством наблюдал за своим учителем. Который, казалось, забыл, что такое молчание. Он не умолкал ни на минуту, комментируя каждое свое действие. Ленистр спешил поделиться всеми своими знаниями и наблюдениями. Но не для того, чтобы сбросить бремя работы на юные плечи, а для потому, что считал своего ученика способным, правильно применить эти знания. Огорчал только тот факт, что он не услышит от него ни слова.

Наконец, наступил тот день, которого они оба ждали с нетерпением. День когда Варо должен был один сходить, и обслужить одну из коробок мастера. Выслушав все напутствия, и получив необходимые инструменты, они расстались на пороге. Учитель смотрел вслед удаляющейся спине, и от нетерпения теребил подол своей рубашки. Когда юноша скрылся за углом, он пошел, и еще заварил себе чай. Ожидание за столом не такое утомительное, как на пороге, или на улице. Вид из окна успокаивал, и заставлял думать о вечном. Разгоралось лето. Зеленое, жаркое, с неутомимыми мухами, и холодной освежающей водой. Весна – пора зарождения. Лето – время созревания. Осень – богатое урожаем. Зима – ночной сон, когда все должно отдохнуть. Это время волшебных сновидений, время чудес, и исполнения желаний. Пушистый снег – чем не магия? Говорят, что это одеяло, которым нас укрывают для того, чтобы сон был красивым, и добрым. Чтобы наши души не замерзли. Чтобы северный ветер не пугал их своими кошмарами. Чтобы укрывшись теплым снегом, мы заснули, и не просыпались до самой весны. А уж тогда, с первой капелью, стряхнув с себя сонное наваждение зимы, радовались бы каждому цветку, и листику, который пробился наружу.

Сердце Варо готово было выпрыгнуть наружу, от переполнявших его в это время эмоций. Но внешне он оставался сдержан, и собран. Это было первое, самостоятельное задание, и он должен выполнить его точно, и без приключений. До заветной коробочки оставалось чуть больше двух кварталов. Ярко светило солнце, и высокое голубое небо населяли небольшие, больше похожие на клочки ваты, облака. Легкий ветерок шевелил листья на деревьях. Они перешептывались друг с другом, обсуждая одинокого парня, который шел, глядя прямо перед собой. Сумка слегка позвякивала при каждом шаге, стукаясь о спину. Широкая лямка от нее перечеркивала грудь Варо от плеча до бедра. Он шел, широко размахивая руками, и стуча каблуками по мостовой. В его голове пели птицы, в ритм его шагам. Он двигался под музыку, которую сам же и производил.

Вот и она, деревянная коробка, к которой он так спешил. Мелодия стихла, остался только едва слышный стук сердца. Но и он растворялся, уступая звуку, доносившемуся из таймомера. Это было ритмичное тик-тик-тик-тик. Варо потянул за лямку, и сумка переползла со спины на живот. Он откинул клапан, и запустил туда руку. Слегка повозившись, с задумчивым выражением лица, он извлек деревянный ключ, и вставив его в скважину, провернул до характерного щелчка. Звук, доносившийся из коробки, изменился. Юноша откинул крышку, и заглянул внутрь.

Маятник вращался туда-сюда, одна шестерня двигалась быстро, другая медленно, а третья вообще едва заметно. Варо отодвинул штору, и взглянул на стрелки. Они двигались так же, как и шестеренки. Проверив точность работы, и ссыпав мелочь, он подкорректировал показания. Когда он это делал, ему показалось, что он слышит едва различимое, недовольное, бормотание. Он оглянулся по сторонам, но никого не увидел. Тогда он решил, что может часы мастера издают такой звук, и приблизил лицо почти вплотную к механизму. Издалека могло показаться, что кто-то засунул голову в деревянную коробку, и застрял там. Не шевелясь, чтобы не шуршать одеждой, он слушал с замершим сердцем. Недовольное бормотание повторилось. Теперь он различал отдельные слова. Но это был не один голос, а несколько. И они переговаривались между собой. Кто это? Внутри никого. Варо еще раз осмотрел устройство, как снаружи, так и внутри. Никого. Ни единой живой души. Но голоса были слышны, он их пусть и не отчетливо, но слышал. Засунув снова голову в коробку, Варо напряг свой слух, и замер.

Внутри кто-то говорил, что не будет больше работать за бесплатно, что он тоже рассчитывает на вполне адекватное вознаграждение. Он требует награду немедленно. В противном случае, он прекратит свою работу, и тогда все пожалеют, что связались с ним.

Шея у ученика затекла, и неудобное положение тела, не позволили дальше подслушивать ругающихся. Он медленно закрыл коробку, и, все еще находясь под впечатлением от пережитого, убрал ключ в сумку. Потом отправил туда же мешочек с деньгами, и потянув за лямку, переместил ее за спину. Ступни его ног развернулись, и взяли курс домой. Музыки и песен в его голове больше не звучало, там сейчас творилось непонятно что. Вперемежку с его собственными мыслями, там были слышны отголоски подслушанной беседы. Он шел, приближаясь к дому, даже не заметив, что отсутствие его слегка затянулось. На крыльце его встречал Ленистр. Увидев задумчивого ученика, он спросил:

– Что-нибудь случилось?

Получив в ответ успокаивающую улыбку, которая значила: « Не волнуйся, все в порядке», мастер успокоился. Читать мыслей он не умел, но по лицу Варо понял, что волноваться и правда не о чем. Они прошли в дом, и сели за остывший ужин, после которого Варо убедил Ленистра не ходить больше к первой коробке. А если и ходить, то только с ним. Вы спросите как он это сделал? Слушайте.

Он отдал мастеру все инструменты, мешочек с деньгами, а когда дошла очередь до ключа, он показал его, и убрал в карман, показав жестом, что ключ теперь принадлежит ему. Затем, изобразив пальцами шагающего человека, и похлопав себя ладонью по груди, дал понять, что теперь он будет туда ходить. На возражения Ленистра, он ответил, хлопнув в грудь себя и его. Это означало: «Вместе».

Следующим вечером они пошли к этой коробке вдвоем. Но Ленистр был не особо разговорчив в этот день, и больше наблюдал за Варо и его действиями, чем что-то делал сам. Но все же, что-то в поведении ученика изменилось. Это был тот особенный наклон головы, когда к чему-то прислушиваешься, затаив дыхание. Не осталось незамеченным и то, как он, выполнял свою работу – крадучись, словно боялся спугнуть кого-то, производимым шумом. В тот день они заменили одну шестеренку. Самую большую. Она почему-то лопнула. И хоть механизм не остановился, а продолжал исправно отсчитывать секунду за секундой, точность его была под угрозой. Ученик словно догадывался, что какой-то узел должен выйти из строя, и захватил с собой почти весь набор запчастей.

После того, как он установил новую шестеренку, он еще долго стоял, и слушал работу механизма. Ленистр подергал его за рукав, но Варо поднял вверх указательный палец, призывая к тишине. Спустя минуту, или две, удовлетворенный выполненными манипуляциями, он плавно закрыл крышку. Защелкнув замок, он спрятал ключ в карман, и жестом предложил учителю продолжить их вечернюю прогулку. Они шли по улице как отец с сыном, молча, размышляя каждый о своем.