После того… Роман-демотиватор

– Что с них возьмешь… – думал Онуфриян, слушая бабу Клаву. – Абсолютно безграмотный контингент, распускающий вредные слухи… Впрочем, в институте кагэ… ээээ… в семинарии нас специально обучали работе со слухами, так что надо бы вспомнить лекции… Конспекты поискать, если Ефродуния не выкинула…

Отец Онуфриян прошел в алтарь – надо уж было готовиться к обедне, как вдруг странная мысль, подобно молнии, пронзила его мозг – Ломов!.. Отец Онуфриян, так же пивавший с Ломовым во времена своей семинаристской юности, нутром чувствовал, что факт исчезновения чучела сталевара, ящик НКВД со значкастым ломом, услышанное на исповеди от отца Иннокентия и разговоры о бесах – все это как-то связано между собой.

– Надо бы заводской музей освятить, – подумал отец Онуфриян, – бесов поизгнать, однако… А может, к Карлуше обратиться?

Поп Онуфриян взял в каждую руку по дымящемуся кадилу и неистово ими замахал, благо своды в храме были высокими, словно средневековый рыцарь моргенштернами, или какой шаолиньский монах нунчаками, как и учили его в семинарии на тренировках по рукопашному экзорцизму.

****

Кому могло понадобиться чучело, да и для какой надобности? Старший следователь по особо странным делам капитан Мымрик сходу выдвинул несколько версий.

Первая: кража с вредоносной целью, чтобы уничтожить замечательное чучело, в том числе и путем захоронения. К слову, в Мамоново уже давно некие активисты из ЛДПР – Латерально-Дундокротической партии района – предлагали захоронить чучело, предав его земле или кремации, и не раз продвигали в местный Совет по этому поводу законопроекты, однако, все их попытки разбивались об вето, неизбежно налагаемое на эти самые попытки представителями коммунистической партии.

Стас Мымрик-младший – сын пятиклассник, смышленый парень – подкинул вторую версию: это могли сделать залётные шаромыжники, чтобы возить чучело по отдалённым деревням и показывать за деньги. Хотя версия была не очень серьёзной, Мымрик-старший пообещал Мымрику-младшему, что будет рассматривать и этот вариант возможных событий.

Третья версия: хищение, совершенное группой неустановленных лиц, предварительно вошедших в сговор, с целью перепродажи в другой музей или частную коллекцию.

Четвертая версия от Лизаветы: его украл новый русский, чтобы попонтоваться, то есть, чтобы выставить чучело сталевара у себя в огороде.

Была и пятая версия, к которой он сам относился с большой настороженностью: чучело выкрали с целью обожествления Каземира, то есть идолопоклонничество.

Впрочем, возле музея околачивались довольно странные личности, у которых была своя оригинальная версия – чучело похитили инопланетяне. Но эти личности не выказывали своих блаженных причуд, а потому ничем не мешали Мымрику. Да и какой человек, находясь в здравом уме и рассудке, может поверить в существование каких-то там пришельцев? Основная масса мамоновцев, давно отученная во что-либо верить, естественным и здоровым образом, вообще, ни во что не верила. И в космос она не очень верила, предпочитая по старинке веровать в чертей да леших, как и их далекие предки в каком-нибудь допотопном каменном веке. Что же, как сказано в писании – да воздастся каждому по вере его…

Бабки же на мамоновском базаре, неистово крестясь, поговаривали, что чучело Каземира Егоровича вполне могло само ожить и сбежать, что без бесовской силы тут не обошлось. Потому бабки стали еще больше коситься на приходившую на рынок за овощами Варвару. Да и мамоновский поп Иннокентий, пусть нехотя, но маслица в огонек бесовщины плеснул, умудрившись умереть в день кражи чучела. А ведь именно отец Иннокентий отпевал Каземира Егоровича – тайком, ночью в заводском клубе, где стоял гроб с упокойным… Говорят, что поп Иннокентий, которому уж за 90 лет было, в молодости в НКВД служил, а как на пенсию вышел – грехи замаливать пошел.

Бабки во всем видели тайные знаки, даже где их – знаков этих – и отродясь никогда не бывало.

****

Вылитая тургеневская девушка – опрятная, нежная и во всех смыслах приятная – Алиса Ивановна Селезнева, медсестра заводского медпункта, была уроженкой Мамоново, как и ее мать, и мать ее матери, и той тоже, и мать ее… Алиса Ивановна как раз была на ночном дежурстве, а потому, приглушив свет, тихонько позвякивала ложечкой в стакане чая, размешивая облепиховое варенье, и предавалась воспоминаниям о своих прежних приятных грехах. Но вскоре приятные воспоминания были вытеснены тревогами вчерашнего и сегодняшнего дня…

После восьмого класса Алиса пошла в медицинское училище, по окончанию которого некоторое время проработала медсестричкой в детском саду, который закрыли из-за того, что у совсем обленившихся жителей Мамоново перестали рождаться дети. Тогда она устроилась на завод. Там-то старая фельдшерица Клара Исааковна, что уж померла лет двадцать как, и поведала молодой еще Алисе, что тот старый мудак-пенсионер, что приходил ставить капельницу гемодеза после запоя, и есть тот знаменитый некогда сталевар Ломовой, более того, он является отцом ее бабки Лукерьи, царство ей небесное, что лично ее маму – маму Клары Исааковны – Каземир Егорович, потрясая своим рыжим вихрастым чубом, ночью тайком прибегал просить принять роды у Феофеклы Токаревой. В 1927 году, кажись, это было… Отец Токарев Феофеклу-то топором зарубил, когда она принесла в подоле, будучи не замужем, но младенца пожалел – девочку Лукерьей назвали. Вечером милиция арестовала отца Феофеклы, и больше его никто никогда не видел.

Алиса Ивановна отпила чая и надкусила пряник – хороший пряник, надо бы домой не забыть таких купить. А кроме Лукерьи, у Каземира Егоровича было еще двое законных сыновей и пятеро внуков – все также отменные сталевары были. Но сын один на войне погиб, второй сгорел, когда печь прорвало и раскаленный метал…. Брррр… Не дай бог никому… Все пять внуков, из которых только двое женаты были, погибли вместе со своими семьями в авиакатастрофе над Черным морем, когда от профсоюза, как знатные сталевары-передовики, путевку в болгарский санаторий получили – в Варну летели… Короче говоря, от большого семейства Каземира остался только он один сам… Ну, если не считать Алисы и ее сына Кольки, которых Каземир не признавал и даже не знал об их существовании, хотя, вроде, должен был помнить дочь свою Лукерью… А потом и сам помер, да чучело из него для музея сделали… Алиса и сама боялась ходить в тот музей из-за того чучела, и Кольке запрещала. А вот теперь чучело исчезло… И бабки на базаре шепчутся – бесы, говорят, шалят, а чучело и вовсе само убежало… Жуть!.. Не стоило слушать этих бабок… Теперь все дежурство, вздрагивая от каждого шороха, так и просидишь – не уснешь…

Эх, хоть бы кто ногу сломал, что ли – так, глядишь, в суете и дежурство быстрее пролетит. Но, как назло, ногу ломать никто не спешил…

****

Однажды поздним вечером в бордель «Сосёнка», который в конспиративных целях назывался пошивочным цехом, что, собственно говоря, никого не водило в заблуждение, закатилась компания Сандаля. Быки и телки очень быстро нашли язык. После того, как они хорошо покуролесили, Сандаль выпроводил лишние уши, оставив подле себя самых крутых быков, и объявил девушкам лёгкого поведения, что теперь он – Сандаль – будет у них крышей.

– Надеюсь на полюбовное взаимопонимание, не то, сами понимаете, проблемы будут гарантированы! – пригрозил вполне интеллигентно Сандаль. – В том числе и проблемы со здоровьем…

– Ага, – сказала смешливая Надя, – надейся и жди, и не мороси!

– Как бы у тебя самого крыша не прохудилась! – ответила на предложение Вера.

– Высказанная надежда на взаимопонимание – это почти что предложение выйти замуж, но мы вынуждены отказать, из-за несовместимости характеров! – объявила и Люба, в знак несогласия одевая обратно ажурные трусики.

– Что ж… – сказал Сандаль, – Будем вас учить уму разуму. Сейчас будем каждый отдельный глаз на персональную жопу натягивать, чтобы вы не моргали не по делу, а потом всем скажем, что так и было с самого рождения. Усекли?..

Но тут объявился Дамба. Хотя Сандаль стушевался, но не подал вида. А испугался он отнюдь не кулаков Дамбы… Вовсе нет… Вокруг было достаточно быков и торпед, чтобы обломать того, но дело портило то, что Богдановский дядя – уголовный авторитет по кличке Брысь – был в Мамоново смотрящим. Все в Мамоново знали, что Брысь давно точил зуб на Сандаля – у него уже были с ним стычки из-за беспредела, творимого «сандалятами», как выражались в Мамоново. У Сандаля было уже достаточно сил, чтобы замесить Брыся, но он не желал больших разборок, грозящих кровавой войной с уголовным миром, и для Сандаля игнорирование Брыся было бы лучшей линией поведения. Но и отступать было нельзя – перед своими быками авторитет потеряешь.

– Ты кто такой? – начал издалека Сандаль.

– А ты кто такой, чтобы у меня спрашивать, кто я такой? – парировал Дамба.

– Слышь, Дамба, ты бы не влезал не в свои дела? А?.. – начал втирать Дамбе Сандаль. – И вообще, лучше с нами дружить, чем не дружить. Я могу оставить тебя здесь, и ты будешь заниматься тем же, чем и сейчас, но при этом будешь нашим братаном. Делиться надо, девоньки и мальчики.

– Слышь, ты, геморрой недоделанный, ты кого, фраер, здесь лечишь?.. – изъяснился дерзко Дамба, подхваченными в КПЗ и от дяди словами. – Канал бы ты отсюда со своими сандалятами…

Сандаль понял, что ему не оставляют выбора, что пора бы и проучить этого, попутавшего берега, шмаровоза, и свистнул громко, как настоящий Соловей-разбойник. Тут же на свист босса набежали быки, и началось месиво. Дамба выдержал первый натиск, уложив нескольких, но силы были неравны… А в это время девочки успели сбежать…

Сандаль остановил бойню, чтобы быки не забили Дамбу окончательно – это было не в его интересах. Замочи он Дамбу по беспределу – блатные точно Сандаля на перо поставили бы…

Когда Дамба немного пришёл в себя, Сандаль, глядя ему в заплывшие от ударов глаза, сказал:

– Мы будем наведываться каждый день, пока вы тут не проникнетесь к нам пылающей любовью.

ГЛАВА 5

Иногда время летит как пуля, выпущенная бегущим за недругом ревнивцем, иногда плетется как старая, хромая, некормленая жадным хозяином ослица, тянущая в крутую гору тяжелый воз, а в Мамоново оно как будто шло, шло, упало и заснуло под забором, где и лежит себе, засиженное зелеными мухами… Но даже в этой серой будничности можно было найти то, чем успокоить свой истомленный удручением взор – будь то отражение на глади чёрных больших луж белоснежных, невесомых облаков, каждый раз терявших очертания под колесами проезжающих автомобилей, или неожиданный вид проплешин домов, обнажавших красные, веселые кирпичные кладки на серой штукатурке зданий, или же неунывающий кот Васька, который важно расхаживал в своих штанишках по двору дома на улице Космонавтов. Сегодня на нем были синие штаны с красными полосками, отчего кот стал похож на настоящего, прожигающего жизнь нэпмана. Завидев кота Ваську, несуразная фигура слесаря Матроскина, поддатого водкой, а потому жаждущего общения, косолапо двинулась к нему.

– Здорово, кот! – почесав свой красивый красный нос, поздоровался Матроскин.

– Ассалам алейкум! – ответил Васька на приветствие.

– Ты куда идёшь?

– Иду на поводу чувств, – пошутил Васька.

– А куда тебя ведут чуйства? – продолжал гнуть своё Матроскин.

– Куда глаза глядят!

– А куда глаза глядят?

– Слушай… —. кот сделал попытку прервать не обремененный смыслом диалог. – Тебе что надо?

– А ты знаешь, кто я? – продолжал Матроскин.

– Ты – алкаш Матроскин, – ответил кот.

– А вот и нет! – нисколько не обижаясь, сказал Матроскин. – Теперь я – Хаусмейстер в нашем кондоминиуме.

– В каком ещё кондоме? – спросил с тревогой в голосе Васька.

– Ну, в этом… нашем доме… – успокоил его Матроскин и неожиданно спросил: – А ты знаешь, кем я раньше был?

– Наверное, полосатым попугаем, – не задумываясь, сказал Васька.

– Ну, это было в прошлой жизни… – не согласился Матроскин. – Я имею ввиду, до того, как я стал алкашом?

– Трезвенником что ли?

– Правильно! – обрадовался Матроскин. – Я был философом!

– Правда? – обрадовался и кот. – Меня тоже иногда называют Филозовым.

– Вот! – еще пуще обрадовался Матроскин. – Оказывается мы с тобой коллеги.

– Ты что в коты хочешь записаться? – с подозрением спросил Васька.

– Было бы не плохо… – мечтательно сказал Матроскин и, понизив голос, сказал: – Черти хотят разрушить наш дом!

– В смысле? – поинтересовался кот.

– Ты слышал сегодня стук? Аж, дом ходил ходуном…

– Ну, слышал… – удивленно сказал Васька. – Но ты же сам в это время ходил ходуном.

– В смысле?.. – настал черед поинтересоваться Матроскину.

– В это время Карл проводил над тобой опыты, – выдал кот.

– Вот сволочь! – разозлился Матроскин. – И это всего за какой-то пузырь самопала!

В этот момент Матроскина кто-то окликнул, и слесарь поспешил к новому собеседнику. Кот Васька собрался было идти дальше, как ему под ноги откуда сверху упала визитная карточка. Васька поднял карточку и прочитал: «Побираю. Обращаться к черту Ха-Пупо».

****

Бес Ха-Куко успокоил свою обиженную повесткой любовницу, по старой примиряющей привычке пощекотав Варваре одно местечко, и сказал ей на розовое ушко:

– Помогу, защищу, отомщу!

Немного подумав, Ха-Куко поднял скрюченную правую лапу до уровня груди, левую заложив за спину, уставил крючки глаз в верхний угол кухни на притаившегося там паучка-разбойничка – изобразив позу героя, но потом как-то осекся и сказал хозяйским голосом:

– Глупая ты баба, кто ж тебя за водку посадит-то – да ею кто не лень нынче торгует. Водка, она вещь такая: сегодня я у тебя водку беру, завтра ты у меня – кому нужнее. Водка – дело такое, необходимое при любой власти и погоде. И когда отменяют водку, следом наступает безвластье, ибо сама водка отменяет власть…

(…Отсутствие оной водки в продаже всегда приводило страну к катастрофическим последствиям, причем, к таким, что не дай бог… К примеру, та же Февральская революция произошла через пару лет после того, как царь Николай ввел ограничения на продажу сего, столь любимого в народе, напитка – вплоть до сухого закона во время Первой Мировой войны, да и СССР затем развалился не иначе, как после печально знаменитой горбачевской борьбы с пьянством, вызвавшей многокилометровые очереди за сей национальной идеей, отодвинувшими на задний план идеалы и завоевания социализма, который не смог конкурировать с водкой…)

Варвара перестала всхлипывать, услышав ответ беса, в котором мало что поняла, и спросила:

– А за что тогда, блин?

– За что, за что… – намекающе переспросил Ха-Куко.

– Ааааа!.. – догадалась Петропавловна. – Кажется, я знаю, кто это – это мой рыжий сосед, пес-собака-мент! Он меня к тебе ревнует и хочет за это меня посадить! Он мне намедни грозился – говорит, посажу за скотоложество!

– Это я скот?! – прогнусавил Ха-Куко.

– А то кто же? – деланно возмутилась пьяная Варвара.

– Ну, он у меня попляшет, козэлино! – выдал бес и, всё также, не сводя глаз с паучка, облизнулся.

Паучок, почувствовав уготовленную ему участь, учинил побег, выискивая какую-нибудь спасительную щелочку. Но разве может паучок спастись от длинного и когтеватого бесовского пальца…

Ха-Куко, не меняя позы, накликал Карла. Подвальный бес появился, однако, не став материализовываться, и его грузная фигура, отражаясь в зеркалах, троилась в трюмо, изрядно засиженным мухами, и потому основательно увеличивавшего природную рябость Карловой морды.

Ха-Куко красиво раздул пяточковые ноздри и сверкнул глазами, являя собой край негодующего раздражения.

– Милостивый государь! – сказал Ха-Куко в никуда. – Нас обидели! Мент – волчара позорный! – дело шьёт и пришивает арестантские пуговицы!

Карл оценивающе посмотрел из зеркала на Варвару Петровну. Ему понравилось слово «нас» – звучало авансирующе. Варвара же, хоть и привыкла к разным бесовским чудесам, стояла, как разинувшая пасть греческая каменная кариатида под спудом навалившейся тяжести.

Карл, наконец, шумно материализовался и, выпав из зеркала, зацепившись копытом за провод Варвариного фена, шлепнулся на пол пред очами Варвары, исторгнув порцию газа с запахом индола и меркаптана, который, впрочем, скоро потерялся в запахе дешевых, фабрики «Красная вечеря», духов Варвары.

Нервно захихикав, Варвара суматошно сдернула висящий перекинутым через верх двери лифчик, запихав оный в бездонный карман своего, аляповато-безвкусной расцветки, халата и быстро окинула взглядом комнату – не надо ли что еще спрятать такого, что постороннему… ээээ… мужику, что ли… видеть не надобно.

Карл, с улыбкой на всё рыло, проводил исчезнувший в кармане лифчик, а затем встал, отряхнулся и представился:

– Карл!

– Карл Маркс? – спросила встревоженная Варвара, немного сомневаясь.

– Нет… – сказал явленный бес, польщенный подобным сравнением. – Для вас, прелестная дама, просто – Карл.

Варвара Петровна, уже совсем успокоившись, более толково пересказала всё Карлу, потрясая перед его мордой скомканной, но ещё не испустившей дух повесткой. Карл почесал за ухом, затем на что-то решившись, сверкнул глазами-пуговичками и, раздув ноздри, прохрюкал:

– Ну, ты у нас попляшешь, козэлино

Затем, победно вытянув бело-зелено-красные губы, громко чмокнул, выражая радость по поводу изведения ещё одного чмо человеческого рода.

****

Сандаль после обычного тяжелого криминального дня, незаметно перешедшего в ночь, собирался было уже отойти ко сну, но, почувствовав себя неуютно, решил возлечь со своей новой пассией – Светкой Соколовой, которая уже давно видела десятый сон. Он прихватил с собой бутылочку армянского коньячка и ввалился к ней в опочивальню. Не включая свет, Сандаль подлез к ней под одеяло и, нащупав шерстистую спину, скатился с кровати и пробубнил:

– Кто здесь?

– Я.. – ответил чей-то хриплый голос.

Сандаль включил свет и потерял дар речи – в постели лежал тот самый черт, которого он никак не мог позабыть, и который так часто приходил в его глупые сны, делая их ещё глупее.

– Не забыл меня? – с усмешкой спросил Ха-Топа.

– Ннннеееет! – выдавил из себя Сандаль, покрываясь потом.

– Это хорошо! – плотоядно облизнулся Ха-Топа. – Я вижу, ты большим человеком стал. Вернее, большим подлецом. Впрочем, ты всегда им и являлся.

– Что вам надо? – уважительно и со страхом в голосе спросил Сандаль.

– Правильный вопрос! – Ха-Топа, скинув с себя одеяло, присел на кровать, приняв довольно внушительный и устрашающий вид. – Теперь я буду твоей крышей.

– Крышей?..– переспросил Сандаль, выпучив от удивления глаза.

– Да, ты меня правильно расслышал. Ты – против? Давно в чужих руках не обсирался? – сказал Ха-Топа и, подойдя к Сандалю, забрал у него бутылку коньяка, после чего растворился в воздухе. Но через несколько секунд вновь появился и сказал:

– Да, чуть не забыл, забудь дорогу в «Сосёнку» – тот огород я окучиваю. Ты меня понял?

– Ппппонял, – с готовностью ответил Сандаль.

Когда Ха-Топа вновь исчез, Сандаль вытер со лба пот, сходил в ванную, а затем отправился в себе в спальню, где обнаружил в своей кровати храпящую Светку Соколову. Прежде, чем завалиться к ней под бок, он осторожно ощупал её, боясь, что она в очередной раз окажется чертом…

****

Валька Распутин – вернее Валентин Никодимонович Распутин, хотя все его называли только Валькой – уж битых три часа лазил по прибрежным кустам в поисках старого лома, разодрав штанину последних штанов. За последние полгода он так исхудал, что штаны постоянно спадали – перед выходом из дома он проделал на ремнях четвёртую дырку. Валька сел у затона и, схватившись за давно нестриженые кудри, посмотрел на свои худые ноги в потертых сандалиях, и у него проскочила крамольная мысль: «Утопиться, что ли?», однако, сразу же отмёл эту мысль. А как же Колька?.. А Алиса?.. А ведь он даже не расписался с ней…

Валька уж пятнадцать лет сожительствовал с медсестрой Алисой, у которой от Вальки был сын, однако, Валька, все же, сомневался в своем отцовстве, а потому отказывался записать Кольку на свою фамилию, хотя дать отчество и согласился…

Не, Алиска, конечно сперва скандал закатила, но потом притихла. Правда, находит на нее временами, но Валька держится стойко. Он хорошо помнил, как после Олимпиады-80, вернувшись с соревнований из Москвы, Ленка Рогаликова – жена его соседа, Сереги Рогаликова – родила негритенка. Все думали, охая и ахая: зарубит Серега Ленку, как дед Мазай – Муму, или как Раскольников – старуху Изергиль, но, ко всеобщему удивлению, все обошлось весьма мирно и счастливо – Ленка заплатила подруге из какого-то архива, и та состряпала справку, что Серега является каким-то боковым и внебрачным отпрыском какого-то потомка придворного арапа Ганнибала, а потому и является носителем черных генов, кои и «выстрелили» так нежданно. Конечно же, никто, кроме самого Сереги, в этот бред не поверил. Серега же, наоборот – был на седьмом небе от счастья и весьма гордился своим отпрыском негроидной расцветки.

Так вот… Колька за обедом и рассказал отцу про странное событие с щукой, ящиком НКВД и украшенным каким-то значком ломом. Валька, не раз выпивавший с Каземиром Егоровичем, сразу признал в том ломе наградной лом, о котором знатный сталевар не раз рассказывал. Если найти тот лом – его ж можно продать, как антиквариат! Тыщ пять, наверно, стоит!.. Вот Колька дурень – такую вещь выкинул! Валька хотел было взять сына за шкирку и отвести на берег, чтобы тот показал – куда лом забросил, однако, Кольки уже и след простыл – слинял, паршивец… Пришлось Вальке тащиться и искать наугад… Благо Колька примету дал – как раз напротив бесовской ямы.

Не, ну, а что делать?.. После сокращения с завода, где Валька работал компрессорщиком пятого разряда, он перебивался случайными заработками – иной работы в Мамоново просто не было. Нет, была, конечно, возможность устроится на базаре в ларек и торговать водкой да сигаретами, но, однако, всем было хорошо известно, что за устройство на работу в ларек надо было «дать» хозяину того ларька – Ашоту, Ваське-барабану, Ахмеду и т.п., а потому мужики в ларёк работать не шли…

…Вот уж битых три часа Валька Распутин лазил по прибрежным кустам в поисках старого лома, когда столкнулся в кустах нос к носу с новым настоятелем мамоновского храма отцом Онуфрияном.

****

Санька Сандалетов сидел не в духе, после вчерашнего визита к нему черта, в своем особняке и принимал бригадиров своих «быков», прибывавших к нему после ежемесячного сбора дани с местных торговцев, ларечников и прочих фирмачей, которых он «крышевал». В начале смутных времен в Мамоново образовалось около десятка таких группировок, но Сандаль со временем многих подмял под себя, а от иных просто-напросто избавился – кого взорвал, кого убил на «стрелке», к кому заслал киллера. Таким образом, Сандаль стал практически единственным хозяином в городке.

В этот раз он послал бригаду отморозков к одному фраеру, промышлявшему скупкой металлолома и державшему на базаре ларек, который заартачился и не выплатил Сандалю положенную сумму. Этого было просто так оставлять нельзя: сегодня одному поблажку сделаешь – завтра все тебя пошлют куда подальше. Нет, авторитет терять нельзя. Потому и послал Сандаль к этому фраеру Ашоту своих быков во главе с Ленькой Зубом.

Ленька, и вправду, был еще тот отморозок. Еще в пятом классе, будучи известным школьным хулиганом, нокаутировал табуреткой десятиклассника, в шутку давшего ему пендаля. После восьмого класса Леньку, наконец-то, выперли из школы в ПТУ, в котором он не проучился ни дня. Со временем Ленька стал ходить на ставшее модным в то время каратэ, где немало преуспел, однако его криминальный характер дал знать о себе, и Ленька сколотил дворовую банду, с которой и грабил прохожих на ночных улицах Мамоново, пока его не подобрал Сандаль, объяснивший Зубу, что можно зарабатывать деньги гораздо большие, но, однако, для этого Леньке следует слушать Сандаля.

Когда Ленька со своими отморозками приехали к Ашоту на свалку металлолома, тот явно испугался и после оздоровительных процедур, проведенных с помощью раскаленного утюга, поставленного ему на волосатую грудь, а также лома, воткнутого в задний проход, мигом вспомнил, где у него лежат все деньги – и не только причитаемые Сандалю, которые с превеликой радостью отдал Зубу. На прощанье Ленька Зуб сфотографировал Ашота лежащего голым на столе, всего в ожогах от утюга и с ломом в заднем проходе – Сандаль любил рассылать такие фотографии своим «крышуемым» в целях профилактики, от чего те беспрекословно, боясь попасть под подобные процедуры, вовремя и сполна платили дань Сандалю.