Провинциальный библиографъ. II том

Небесный царь, Творецъ земли и света,

Твое величье темъ не подорвалось,

Что за молитвой Эмма разсмеялась?

О нетъ, не это нежное творенье,

Я самъ стою надъ пропастью Сомненья:

Для веры оказались эти слезы

Опаснее, чемъ жизненныя грозы;

Скажи, что въ мигъ, какъ крошка разсмеялась,

На небе эхо гимномъ отозвалось!

(По Чергальми) Пр. Б.

Евгений Комьяти.

Скорбь

Въ глубь леса безмятежную вхожу я;

Больное сердце поетъ, и, тоскуя,

Себя я также чувствую, какъ тотъ,

Кто скорбь съ собой на свадьбу принесетъ.

Лазурь небесъ светилась состраданьемъ,

Небеснымъ былъ обвеянъ я дыханьемъ,

Лучъ солнца поцелуи мне дарилъ,

А я изъ раны кровью исходилъ.

Я смерти только, смерти жажду, тая,

Среди цветов и блеска отцветая,

И тамъ, где все лишь радостью живетъ,

Струей изъ сердца кровь моя течетъ.

Но жизнь вокругъ волнуется напрасно:

Страдаю я глубоко, но без гласно.

Проникнутъ безпокойствомъ липы шумъ:

«Зачемъ ты, мой философъ, такъ угрюмъ?»

Листва плакучихъ ивъ груститъ со мною:

«Когда же скорбь разстанется съ тобою?»

Качнулись сладострастные цветы:

«Открой, поэтъ, о чемъ вздыхаешь ты?»

Все травки мне лепечутъ въ утешенье:

«О, верь въ добро, надейся на спасенье!

Когда все дышетъ радостью вокругъ,

Какъ можешь въ сердце адъ таить ты, другъ?»

И шепчутъ света солнечнаго волны:

«Тоскуешь ты, предсмертной муки полный?

Къ чему впадать въ отчаянье, поэтъ.

Когда вокругъ все – радость, блескъ и светъ?»

Я смерти только, смерти жажду, тая,

Среди цветовъ и блеска отцветая,

И тамъ, где все лишь радостью цвететъ,

Струей изъ сердца кровь моя течетъ.

(По Чергальми). Пр. Б.

«Поэты Финляндии и Эстляндии»

№13. СПб. 1898 год.

Идиллии и эпиграммы

Часть 1.

2.

Быстро таетъ первая волна,

Цветъ весенний быстро отцветаетъ,

Только сердца первая любовь

Съ новой споритъ долго и упорно.

(Съ немецкаго). Н. Новичъ.

Часть 2

2.

Любовь.

Мать бранила дочку: «И зачемъ я

Отъ любви спасти тебя старалась?

Весь мой трудъ пропалъ, какъ погляжу я!

Дочь въ ответъ ей: «Выслушай, родная!

Отъ него на ключъ я запиралась —

Онъ въ окошко входитъ вместе съ солнцемъ;

Отъ него я въ поле убегала —

Онъ по ветру вздохъ свой присылаетъ;

Я глаза и уши закрывала —

Онъ же, плутъ, стучится прямо въ сердце».

(Съ немецкаго) Н. Новичъ.

3.

Разница.

Я виделъ, тоскуя и вздыхая,

Воробей же, мимо пролетая,

Постучалъ въ окно мне по пути

И сказалъ: «О чемъ ты? Не грусти!

Безъ причины плакать не годится!

Пару зеренъ, капельку водицы

И невесты ласковый призывъ

Я имею – и вполне счастливъ!» —

«Птичка, птичка!» я въ ответъ: «скажи мне

Разве крылья легкия даны мне,

Чтобъ, какъ ты, взлетать я къ небу могъ?

А невесту – далъ мне разве Бог?»

Пр. Б. (Съ немецкаго).

4.

Не мути души девичьей.

Мыла девушка однажды

Ножки белыя въ ручье,

А надъ ней запела птичка:

«Не мути воды хрустальной!

Ведь ручей мой перестанетъ

Сводъ небесный отражать!»

Подняла она къ певунье

Очи, мутныя отъ слезъ:

«Не тревожься ты, малютка, —

Вновь ручей твой прояснится!

Но когда меня ты ночью

Вместе съ юношей увидишь,

То ему тогда пропой:

Не мути души девичьей!

Ей не стать ведь снова ясной

И небесъ не отражать!»

(Съ немецкаго). Пр. Б.

5.

Миръ.

Мне родная все твердила,

Чтобы я, какъ кладъ, хранила,

Средь заботы повседневной,

Чистоту и миръ душевный,

Я же миръ свой утеряла…

Ахъ, зачемъ ты мне сказала,

Что встречаться не должна я

Съ темъ, кто миръ мой взялъ, родная?

Если бъ онъ на мне женился,

Вновь бы миръ мой возвратился.

(Съ немецкаго) Пр. Б.

6.

Перемена.

Каждый день бранять меня бывало:

Никогда я зеркала не знала, —

Какъ попало, голову приглажу

И, какъ мальчикъ, бегаю и лажу,

А теперь… «Что сделалось съ тобою?

Ты лишилась, девушка, покою!

Наряжаться стала, какъ кокетка,

И глядишься въ зеркало нередко!»

Какъ могла я такъ перемениться?

И чего мне хочется добиться? —

Пустяка, – ответъ даетъ сердечко: —

Получить отъ юноши колечко!

Н. Новичъ. (Съ немецкаго).

7.

Длинный день.

Когда былъ милый здесь,

Мне день весны былъ малъ,

Теперь же, безъ него,

День осени великъ!

«Какъ быстро день бежит!»

Другие говорятъ,

А я: какъ онъ ползетъ!

Скорей бы уходилъ!

И жду я, скоро-ль вновь

Придетъ ночной покой?…

(Съ немецкаго). Пр. Б.

8.

Затруднительный выборъ.

Гляжу я на девушекъ милыхъ

И тщательно ихъ изучаю;

Я лучшую выбрать хотелъ бы,

Но все нахожусь въ затрудненьи:

У первой – прелестные глазки,

Вторая за то посвежее,

У третьей – румяныя губки,

Четвертая – сердцемъ помягче;

И нетъ ни одной, отъ которой

Я могъ бы легко отказаться, —

Во всякой особая прелесть!

О, если бъ обнять ихъ всехъ сразу!

(Съ немецкаго). Н. Новичъ.

Ларсъ-Яковъ Стенбэкъ.

Финская родина

Безмолвно, тихой грустью томимъ,

Шелъ въ горы молодой певецъ; подъ нимъ

Финляндия прекрасная лежала.

Съ любовью скорбь въ груди его жила:

Его мечта высокая влекла —

Найти отчизну финна.

Присматриваясь къ жизни городской,

Онъ пораженъ былъ чуждой суетой;

Ему въ толпе безумной было тесно.

Среди ея волнений и тревогъ

Онъ все нашелъ, лишь одного не могъ

Найти: отчизну финна.

Въ иномъ поместье радовали взглядъ

Роскошныя строенья, паркъ и садъ;

Но ложной образованности язва

Подтачивала гордую семью;

Онъ въ ней не могъ найти мечту свою,

Найти отчизну финна

Онъ шелъ, не останавливаясь: вдаль

Его влекла души его печаль;

Онъ проходилъ леса, долины, горы.

Въ лесахъ невнятно ветеръ говорилъ —

О чемъ? Быть можетъ, онъ ему сулилъ

Найти отчизну финна?..

И шелъ певецъ, все дальше, все впередъ,

И встретилъ мирный и простой народъ;

Тамъ, верные обычаямъ стариннымъ,

Имели все открытый, смелый взор;

И понялъ онъ, что тамъ до нашихъ поръ

Жива отчизна финна.

Воскресла песнь въ груди его; и онъ,

Восторгомъ и любовью вдохновленъ,

Запелъ, подобно птичке беззаботной:

О, родина, тебя я розыскалъ!

Тутъ въ хижинахъ, среди родимыхъ скалъ,

Живет отчизна финна!

(Съ немецкаго) Пр. Б.

III.

Млечный путь.

Ясна безоблачная ночь; погашены огни.

Воскресли въ памяти моей умчавшиеся дни,

Сказанья старыя встаютъ въ тумане голубомъ,

И въ сердце, полномъ светлыхъ грезъ, повеяло тепломъ.

Какъ хороша улыбка звездъ! Какъ ясенъ звездный светъ!

Какъ будто вовсе на земле ни мукъ, ни смерти нетъ!

Немой языкъ и сказки звездъ не всякому понять;

Послушать хочешь ихъ? Одну успелъ я перенять.

Въ лучахъ заката, на одной изъ звездъ, онъ обиталъ;

Она – далеко, на другой… Эфиръ ихъ разделялъ.

Онъ назывался Суламитъ, она же – Салами;

Друг друга начали любить они еще людьми.

Еще при жизни на земле любовь ихъ разцвела.

Ихъ разлучила смерти мгла, греха и ночи мгла!

Хотя крылья выросли у нихъ въ безмолвии могилъ,

Но, понимаешь, ихъ самъ Богъ къ разлуке присудилъ.

Две одинокия души, разлучены Творцомъ,

Забыть другъ друга не могли… Въ эфире голубомъ

Межъ ними звездные миры, которымъ счета нетъ,

Горели въ пламенныхъ лучахъ и множество планетъ.

Однажды ночью Суламитъ задумалъ сделать мостъ.

Къ звезде любимой, изъ лучей и света прочихъ звездъ

И Салами съ своей звезды, разлукою томясь

И угадавши мысль его, за дело принялась.

И много, много сотенъ летъ пришлось трудиться имъ,

И протянулся млечный путь по высямъ голубымъ:

Въ себя принявши зодиакъ и увенчавъ зенитъ,

Чрезъ весь небесный океанъ блестящий мостъ лежитъ.

И херувимовъ страхъ объялъ: «О Господи! Взгляни

На Суламитъ и Салами, что сделали они!»

Но Богъ ответилъ имъ, весь миръ улыбкой озаря:

«Того, что сделала любовь, не уничтожу Я!»

И къ Суламиту Салами, когда былъ конченъ мостъ,

Въ объятья кинулась. И вмигъ, светлей всехъ прочихъ звездъ,

Зажглась въ ногахъ у нихъ звезда. Такъ, после скорбныхъ дней,

Въ минуту радости любовь горитъ въ сердцахъ людей!

О, знайте все, кому любовь отрады не дала,

Пусть разлучить васъ смерти мгла, грехи и ночи мгла, —

Ищите встречи, и она придетъ: когда-нибудь

Изъ мира этого въ другой проложите вы путь.

(Съ немецкаго) Н. Новичъ.

Юлий Векселль.

Месть гномовъ

Въ расщелине горной скрывается гномъ,

Онъ золото съ силою бьетъ молоткомъ;

Разносятся искры, а онъ все куетъ,

И злобно хохочетъ, и громко поетъ:

«Отъ солнца и света въ разщелины скалъ,

Въ подземную мглу человекъ насъ загналъ;

Надменный и жадный, онъ всемъ намъ вредитъ,

Но ядъ нашъ готовъ, онъ за насъ отомститъ.

«Мы золото въ мраке подземномъ куемъ,

Идетъ оно людямъ на гибель потомъ;

Въ глубокия шахты, во мглу галерей,

Коварно блестя, оно манитъ людей.

«Душой человека легко завладеть:

Лишь золоту стоитъ предъ нимъ заблестеть —

И солнечный день и небесную твердь

Меняетъ онъ съ радостью на ночь и смерть.

«Предъ золотомъ падаетъ поднятый мечъ,

О верности долгу забыта и речь;

Оно заставляетъ не верить любви,

Алтарь осквернять и купаться въ крови.

«Оно отнимаетъ детей у отца,

Вселяетъ неверье въ людския сердца

И въ юношахъ гаситъ ихъ пылъ молодой,

Ихъ кровь разбавляя холодной водой.

«Блести же, металлъ, все сильней и сильней,

Все громче ты, молотъ возмездия бей!

Погибнетъ людей ненавистный намъ родъ,

И снова земля въ нашу власть перейдетъ!»

(Съ немецкаго) Пр. Б.

Карлъ Тавастшерна

I.

Съ весеннею ласточкою.

Милая ласточка! Любишь ты въ высь,

Въ синюю высь уноситься —

Будь сострадательна: къ милой помчись,

Вестникомъ лета бедняжке явись,

Пусть ея взоръ прояснится!

Милая ласточка! Крылышкомъ ты

Нежно коснись ея щечки,

Съ липы стряхни на нее ты цветы,

Пусть ей навеютъ о счастье мечты

Белые эти цветочки!

Милая ласточка! Если она

Спрашивать что-нибудь станетъ,

Ты ей скажи, что морская волна

Шепчетъ о встрече, чиста и ясна,

И въ путешествие манитъ.

Милая ласточка! Милой ты спой

Песнь о любви безконечной

Ею ведь дышетъ просторъ мировой,

Дышетъ и солнечный лучъ золотой,

Дышетъ и ветеръ безпечный.

Милая ласточка! Жизнь есть полет,

Пой это людямъ, ликуя:

Пусть это горе людское пойметъ,

Крылья распуститъ и смело рискнетъ

Къ небу взлететь, торжествуя!

Н. Новичъ

II.

Признание.

Ночь темна. Надъ самою землею

Тучъ тяжелыхъ мчится караванъ.

Вздохи волнъ доносятся порою

Сквозь густой какъ облако туманъ.

Въ тепломъ плэде, въ хижине, ты внемлешь

Полнымъ страсти, пламеннымъ речамъ.

Ты молчишь, – быть можетъ, просто дремлешь…

Смутно виденъ твой образ очамъ.

Не тебе понять мои страданья;

Чемъ я счастливъ – легче ты поймешь.

Наконецъ, добился я признанья;

Безъ борьбы ты руку мне даешь.

Но съ руки перчатки не сняла ты;

Оглянувшись, пусто-ли кругомъ,

Говорить спокойно начала ты,

Словно речь Богъ ведаетъ о чемъ:

«Я бываю истинно счастливой

Въ те часы, когда внимаю вамъ,

Вашей речи нежной и красивой,

Вашимъ плавно льющимся словамъ.

«Но любить… любить васъ не должна я.

И не лучше ль въ памяти своей

Сохранить, ничемъ не омрачая,

Память лучшихъ выпавшихъ намъ дней?»

Но рука, что глажу я рукою,

Говоритъ инымъ мне языкомъ;

Этой речи верю я душою, —

Не словамъ подсказаннымъ умомъ.

То – слова бездушныя, пустыя,

Смыслъ ихъ – въ ручке маленькой твоей!

И тебе назадъ твоей руки я

Не отдамъ, – я верю только ей!

И ее целую я безъ счета,

Разставаясь съ милою. Изъ тучъ

Дождь полил… Пусть льетъ, коли охота:

Мне сияетъ счастья светлый лучъ.

Пр. Б.

Михаилъ Любекъ.

Восходъ солнца

Въ небе – ни тучки;

Въ море – волна не плеснетъ.

Ночь, довершая обходъ,

Пологъ свой съ мира снимаетъ.

Мгла исчезаетъ,

Берегъ изъ мрака встаетъ.

Резвыя нимфы

Всплыли изъ глуби морской;

Любо имъ плавать гурьбой!

Тамъ задремала малютка,

Прочия чутко

Слухъ напрягаютъ порой.

Вотъ надъ землею,

Блескомъ кровавымъ горя,

Медленно встала заря.

Нимфы бегутъ торопливо

Рдея стыдливо,

Небо встречаетъ царя.

Солнце, ты встало,

Миръ свой приветъ тебе шлетъ.

Радостенъ всемъ твой приходъ.

Въ грустномъ молчаньи природа

Вплоть до восхода

Спитъ и лучей твоихъ ждетъ.

Солнце, ты гордо

Смотришь на миръ съ высоты.

Богомъ земнымъ было ты,

Свергнутый миромъ владыка.

Какъ ты велико,

Сколько въ тебе красоты!

Пр. Б.

Оксаненъ

I.

Я бы умеръ…

Кончить счеты съ этимъ миромъ,

Умереть – когда я могъ бы?

Я бы умер съ легкимъ сердцемъ,

Будь моею эта дева.

Я бы умеръ, огорченный,

Если бъ песенъ даръ утратилъ,

Не нашелъ для нихъ сюжета.

Я бы умеръ въ упоеньи,

Если бъ родины забитой

Я дождался возрожденья,

И языкъ услышалъ финский

Съ устъ всего народа финновъ.

Пр. Б.

II.

Голодающая мать.

Финляндия родная,

Страдалица моя!

Твои страданья видя,

Душой болею я!

Когда ты грудь имела

Полнее, здоровей,

Съ любовью материнской

Кормила ты детей.

Теперь твой ликъ измученъ,

И грудь истощена,

Въ твоемъ потухшемъ взоре

Немая скорбь видна.

О, мать! Ты голодаешь,

Тебе не въ моготу;

Ты ощущаешь слабость,

Усталость, тошноту.

Склонись моя родная,

Сюда, на грудь мою!

Чтобъ снова ожила ты,

Сквозь слезы я пою, —

Пою тебе нарочно

На языке родномъ;

И – если бъ только зналъ я,

Что будетъ польза въ томъ —

Я сердце поразилъ бы

И, кровь пролилъ свою,

Къ устамъ твоимъ поднесъ бы

Горячую струю.

Пр. Б.

III.

Песня саволаксца.

Люблю я Саво вспоминать,

Мой милый край родной,

Где всемъ беду случалось знать,

Но где за грехъ сочли бъ роптать

На свой уделъ земной.

Какъ хороша моя страна

И рядъ ея холмовъ!

Какая въ поле тишина,

Какою прелестью полна

Въ ней сень густыхъ лесовъ!

Какъ очаровываютъ взоръ

Тамъ горные хребты!

Какой прохладой веетъ съ горъ

И сколько дальний синий боръ

Скрываетъ красоты!

Где небо звездное горитъ

Роскошнее зимой?

Что красотой своей затьмитъ

Сиянья севернаго видъ

Въ стране моей родной?

Одно лишь прелестью своей

Затьмить могло бы ихъ:

Еще прекрасней и милей

Сиянье девичьихъ очей,

Какъ небо голубыхъ!

Прибавлю къ этому одно:

Хоть беденъ Саво мой,

Смеяться въ Суоми грешно

Надъ темъ, что не было дано

Нам справиться съ нуждой.

Ведь Богъ не разъ вамъ посылалъ

На ниву урожай,

Межъ темъ какъ нашу – врагъ топталъ

И въ урожайный годъ страдалъ

Отъ города нашъ край.

Нередко миръ и тишина

Стоятъ въ отчизне всей,

Лишь въ нашей области война

Царитъ, безжалостна грозна,

И кровь струится въ ней.

Когда бъ могли мы разговоръ

Природы уловить,

Когда бъ умели древний боръ

Ручьи долинъ и скалы горъ

Заставить говорить,

Они могли бъ поразсказать:

«Когда-то здесь въ бою

Умели люди умирать,

Умели головы слагать

За родину свою!»

Вотъ почему всегда любилъ

Я Саво всей душой,

И изъ всего, что сотворилъ

Создатель въ мире, такъ мне милъ

И дорогъ край родной!

Пр. Б.

IV.

Къ южному ветру.

Ветеръ, ветеръ! Ты несешься

Къ Саво, родине моей,

Ты целуешь мимоходомъ

Все цветы родных полей, —

Мой приветъ сердечный къ милой

Занеси ты по пути

И ответъ ея, обратно

Возвращаясь, захвати.

Если бъ милую надъ краемъ

Водопада ты засталъ,

Береги мою голубку,

Какъ и я оберегалъ.

Если бъ ты ее увиделъ

У знакомаго ручья,

Расцелуй ее покрепче,

Какъ когда-то делалъ я.

Если милая заливомъ

Въ лодке маленькой плыветъ,

Помоги, какъ я когда-то,

Ей скользить по глади водъ.

Если милую ты встретишь

На пороге, какъ порой

Мне встречать ее случалось,

Ей объятья ты раскрой.

Если жъ милой не увидишь

Ты нигде въ родныхъ местахъ,

Если взятъ уже землею

Дорогой, безценный прахъ,

Брось цветокъ ей на могилу

И шепни тихонько ей:

«За тобой и милый скоро

Отойдетъ в страну теней».

Пр. Б.

V.

Невеста кормчаго.

«Не бойся ты, Анна, голубка моя,

Бущующихъ волнъ Пюёртяя!

Хоть ихъ успокоить не взялся бы я —

Пусть ропщутъ оне не смолкая:

Кому все пороги знакомы, какъ мне,

Тотъ можетъ довериться бурной волне».

Сказавъ это, Анну, невесту свою,

Вильгельмъ въ свою лодку сажаетъ

И вотъ ужъ волна подхватила ладью

И, пенясь, борты заливаетъ;

Доволенъ Вильгельмъ, – какъ ребенокъ онъ радъ.

Невесте своей показать водопадъ.

«Сияетъ луна надъ поверхностью водъ,

Сияетъ такъ ярко и нежно;

Одинъ только звездный не спитъ хороводъ,

Все прочее спитъ безмятежно.

Съ какимъ наслажденьемъ съ тобою вдвоемъ

Теперь я последнимъ забылась бы сномъ!»

Такъ Анна сказала, изъ ясныхъ очей

Слезу въ упоеньи роняя;

Теченье межъ темъ становилось быстрей,

Ладью за собой увлекая;

Но ловко Вильгемъ управляетъ рулемъ:

Недаромъ такъ гордъ онъ своимъ ремесломъ

Влечение съ детства имелъ онъ къ реке:

Обрызганный пеною белой,

Онъ мимо пороговъ не разъ въ челноке

Катался, отважный и смелый;

Въ ней камни подводные съ детства онъ зналъ

И могъ не бояться предательскихъ скалъ.

Но тамъ, где теченье сильнее бурлитъ,

И камни встречаются чаще,

Тамъ младшая дева Ахтолы сидитъ,

Окутана пеной блестящей;

Пасетъ она стадо Велламо и взглядъ

Порой устремляетъ на бурный каскадъ.

Есть сердце и въ этой груди молодой,

Подъ пенистой белой одеждой;

Пылать оно можетъ и тамъ, подъ водой,

Любовью и тайной надеждой.

Отважнаго кормчаго съ давнихъ ужъ поръ

Привыкъ на порогахъ встречать ея взоръ.

И старанное чувство волнуетъ ее:

Русалка тоскуетъ, вздыхая,

Не зная, чемъ сердце утешить свое,

Чего оно хочетъ – не зная.

Сидитъ она молча средь пенистыхъ волнъ

И ждетъ, не покажется ль милый ей членъ.

Вильгельмъ же съ невестой быстрее стрелы

Въ ладье къ водопаду несутся:

Ее то подымутъ на гребень валы,

То вновь черезъ край ея льются.

Невеста бледней и бледнее лицомъ,

Вильгельмъ же бесстрашно стоитъ надъ рулемъ.

Завидевъ Вильгельма, веселья полна,

Русалка къ нему подплываетъ:

«То онъ, то Вильгельмъ мой! Но кто же она!

Кого онъ съ собою катаетъ?

О, горе мне, горе! Онъ больше не мой,

Онъ любитъ, онъ связанъ съ подругой земной!»

И, местью пылая, русалка плыветъ

И быстро со дна водопада

Скалу поднимаетъ къ поверхности водъ;

Предъ этой нежданной преградой

Безсильно искусство, ломается челнъ,

И гибнетъ съ невестой Вильгельмъ среди волнъ.

Скала же по слухамъ и ныне цела:

Доныне средь волнъ Пюёртяя

Виднеется «девы Велламо скала»;

Подъ ней, безутешно вздыхая,

Русалка сидитъ, молчаливо грустна:

Забыть о Вильгельме не можетъ она.

Н. Новичъ

Суонио

I.

Воробей.

Когда бы петь умелъ я

На всякихъ языкахъ,

Когда бъ на мощныхъ крыльяхъ

Носился въ небесахъ —

Финляндию родную

Тогда бъ я воспевалъ

И все ея стенанья

Творцу передавалъ.

Быть можетъ, устремилъ бы

На насъ Онъ взоръ благой,

И край нашъ осветилъ бы

Лучъ солнца золотой!

Такихъ высокихъ песенъ

Мне петь не суждено,

Взлетать на мощныхъ крыльяхъ

Мне къ небу не дано…

Но пусть, хотя и слабый,

Раздастся голосъ мой —

Ведь прочихъ птичекъ пенья

Не слышится зимой!

Съ весной вернутся птицы,

Поющия звучней,

И, пенью ихъ внимая,

Умолкнетъ воробей.

Пр. Б.

II.

Молитва за отечество.

О, Царь царей, Свой взоръ благой

Ты обрати на край родной!

Владыка неба и земли,

Свои дары ему пошли!

Немногочисленъ нашъ народъ,

И не ему отъ всехъ почетъ,

Но и народъ, что всехъ сильней,

Что онъ – безъ помощи Твоей?

Ты только знакъ рукою далъ —

И вмигъ последний первымъ сталъ,

И вмигъ во прахе и въпыли

Лежать великие земли.

Чтобъ обнаружилось ясней

Величье благости Твоей,

Своим орудьемъ избиралъ

Ты часто техъ, кто нищъ и малъ.

Кто былъ Твой избранный народъ? —

То былъ евреевъ жалкий род:

Ты ихъ отличилъ отъ другихъ

И стражемъ правды сделалъ ихъ.

Кому былъ ведомъ Вифлеемъ —

И что жъ? Онъ избранъ былъ затемъ,

Чтобъ счастье высшее иметь:

Христа рожденье лицезреть!

О, Боже праведный! Яви

Намъ благодать Твоей любви!

Мы не желаемъ громкихъ делъ,

Для насъ хорошъ и нашъ уделъ.

Но мы хотимъ, чтобъ край родной

Всегда Твоимъ лишь былъ слугой,

Чтобъ онъ дела Твои творилъ

И просвещению служилъ.

III.

Вечеръ.

Спеши къ намъ, тихий вечеръ,

И приноси съ собой

Работамъ – окончанье,

Трудящимся – покой.

Пусть отражаютъ волны

Бурливаго труда

Зеленый, мирный островъ

Спокойно, какъ всегда.

Душа моя походитъ

На этотъ бурный прудъ,

Тревоги дня ей также

Покоя не даютъ.

Когда же вечеръ тихий

На землю снизойдетъ,

Тогда и образъ милый

Въ душе моей встаетъ.

Пр. Б.

IV.

Утро любви.

Надежды светъ погасъ въ моей душе, —

Какъ въ полночь, въ ней темно и мрачно было,

Въ отчаянье въ груди застыло сердце.

Взглянулъ я на тебя – ты покраснела! —

То занялась любви моей заря!

И вновь въ душе надежда пробудилась.

И яркий лучъ блеснулъ въ твоихъ глазахъ! —

То первый лучъ любви моей пробился,

И мракъ исчезъ изъ сердца моего.

Ты лишь одно словечко мне сказала —

И встало солнце пламенной любви!

И вмигъ растаялъ ледъ въ застывшемъ сердце.

Пр. Б.

VI.

Пустота.

Я дома, – все, какъ будто, по старому кругомъ,

И все уже не то, что раньше было!

Цветы цветутъ, какъ прежде, въ порядке прежнемъ домъ,

Но какъ теперь все выглядит уныло!

Брожу я съ думой горькой: где делась та рука,

Которая доныне была мне такъ близка,

Которая уютнымъ все делала вокругъ?

Безъ преданной подруги какъ грустно стало вдругъ!

Какъ пусто, пусто!

Опять играютъ дети, болтая, какъ всегда:

Бедняжки ничего не понимаютъ.

Они поютъ, смеются, и слезы иногда

Отъ огорчений детскихъ проливаютъ.

Брожу я съ думой горькой: где материнский взоръ,

Хранивший неустанно детей до этихъ поръ?