Солнце нашей доброты

– Да как! Один раз ходила. О поручни лестниц в подъезде держалась и спускалась вниз, потом по стеночке дошла до двери. Только ступила на крыльцо, сразу упала. Ладно сугробы есть, зима-то ранняя в этом году. Прямо в сугроб кувыркнулась. Кто-то проходил мимо, помог подняться. Посидела на скамеечке, кое-как поднялась, пошла дальше… Ох, и рассказывать не хочется. Не счесть, сколько раз падала. Все бока и внутренности отбила. Каждый раз помогали прохожие: один доведет до одного дома. Посижу чуток на скамеечке. Встану, пройду, чуть какая неровность – валюсь в ту сторону, куда качнулась. Как-то всё же дошла до магазина. Набрала целую сумку продуктов, и чувствую, тяжеловато. Но не выкладывать же обратно! Потащилась, вернее меня потащили вместе с сумкой. У подъезда дома остановилась, думаю, как подняться на третий этаж. Слава Богу, соседский паренек из школы шел. Взял мою сумку и до дверей квартиры донес, я чуть погодя следом поперлась, как обезьяна за поручни цепляясь, где нет поручней – на четвереньках. В квартиру забралась и есть не хочется: в голове стучит, ноги ноют, точно их наизнанку выворачивает. Сунулась в сервант – и таблеток никаких нет; есть только от давления и сонных таблеток три коробки. Я как раз недели три назад купила, чтобы сон наладить… Ох, мне бы только, чтобы ноженьки мои начали ходить, и не мотало меня из стороны в сторону! – воскликнула с глубочайшей надеждой мать и после минутного молчания проронила: – Неужели смерть моя пришла?

Последняя фраза сказана таким тоном, что меня до костей пробрал озноб, и дальнейшее развитее событий много раз повторяло это незнакомое прежде ощущение, словно я глазами матери заглядывал в запредельную сферу бытия.

– Я вызову врача на дом. Завтра с утра позвоню в поликлинику.

– Придет ли врач? Кому мы, старичьё, нужны?!

– Нужны. Еще как нужны!

С утра сделал вызов врача, который сначала, не хотели принимать, но, узнав возраст обращающегося за медицинской помощью, адресовали к специалисту, функционально близкого к геронтологу (эта категория врачей помогает смягчить старческие немощи – прим. автора). А ближе к обеду вызванный доктор звонила уже мне, и звонила в полной растерянности. Вид старушки, невнятно бубнящей себе под нос, с многочисленными синяками и ссадинами, неспособной стоять на ногах требовал немедленных действий. Врач сказала, что сама вызывает машину «Скорой помощи» и отправляет пациента в приемный покой городской больницы с предполагаемым инсультом.

Вздохнул с облегчением: 24 часа в сутки престарелый человек будет под присмотром профессионалов; недуг будет выявлен, и лечение даст положительный результат. Однако с утра до вечера бедную матушку продержали в приемном покое для уточнения диагноза. Взяли ряд анализов, сняли электрокардиограмму, провели комплексную диагностику на томографе и установили – острых заболеваний нет, инсульта не было, риска внезапной смерти нет. Мне сообщили из приемного покоя, что оснований для госпитализации нет, с минуту на минуту подойдет невропатолог, осмотрит, выдаст рекомендации, и следует забрать мать обратно.

Я, огорошенный, сел в автомобиль, ледяными руками повернул ключ зажигания. Через десять минут припарковался у ворот больницы в специально отведенном месте. Было около восьми часов, и кругом обступала такая темень, что, казалось, наступил конец света, по крайней мере, для нас. Резко похолодало, и мерзкий колючий ветер срывал одежду, развеивал последнее тепло. Быстро добежав до корпуса лечебного заведения, с опаской вступил в шлюз приема больных, залитый мертвенно-бледным светом, растекающимся по грязно-голубым стенам. В палате со стеклянными дверями увидел мать, сидящей на кушетке с застывшим в муке ожидания лицом.

Она рассеяно взглянула в мою сторону, и мне показалось, не узнала. Рядом сидели ещё несколько полураздетых больных и немощных женского пола, так что я не осмелился зайти. Расположился в коридоре в ожидании осмотра невропатолога. Через тридцать пять минут врач появился. Очень молодой, спокойный, вежливый. Еще десять минут длился осмотр и столько же оформление рекомендаций.

Итак, мне выдали справку о проведенном обследовании с бланками анализов, разводя руками: относительно здорова, а мы кладем больных с острыми заболеваниями. Смотря в глаза хладнокровного врача, понимал, что у него в запасе полно вариантов ответа. Например, это не по нашему профилю, нужна консультация специалиста, который сейчас за тридевять земель; увы, пациент скорее мертв, чем жив…

Подошел к матери и помог ей подняться.

– Поехали домой, мама.

– Как домой?! Я никуда не поеду. Ты что-то путаешь.

Врач-невропатолог сказал обнадеживающим тоном, что выписал ряд лекарств, которые при длительном применении могут помочь. Мать, словно не слыша, твердила:

– Никуда не поеду. Какая же я здоровая, если ходить не могу?

– Мама, пошли, старческую дряхлость здесь не лечат. Вызовем терапевта, купим таблетки, что невропатолог прописал, авось и полегчает. Главное у тебя нет инсульта. Сердце исправно. В твоем случае по-другому будем восстанавливать силы.

Уговорами и посулами вывел мать из больницы. На щеках её были слезы, а в глазах отчаяние. Ноги подкашивались. Она крепко уцепилась за мою руку, то и дело валясь с ног. Тот путь до машины, на который я потратил две минуты, мы кое-как преодолели на порядок дольше. В промерзшем автомобиле с заиндевелыми стеклами довез её до дома, довел до квартиры.

– Все, – сказала мать. – Иди домой. Дальше я сама.

– Давай же помогу раздеться, приготовить что-нибудь поесть.

– Нет. Пока возили по кабинетам на каталке я вся обмочилась. Они везут, а я в сапоги себе фуреню. Мне надо помыться, переодеться. Иди давай, я сама как-нибудь. Иди-иди.

С тяжелым сердцем поехал домой. Приехав, сразу справился по телефону о самочувствии. Мать довольно бодро ответила, что получше. Несколько успокоившись, занялся своими делами.

Рано утром внезапно проснулся и сел на кровать, взбудораженный предчувствием грянувшей беды. Словно кто-то за ухо поднял и тащил в морозную пустошь черной улицы. Шестой час утра, мать, верно, спит – тревожить её телефонным звонком не решился. По обыкновению, сделал короткую физзарядку, умылся, облился холодной водой, сварил кофе и сел за компьютерный стол. В течение полутора часов работал: составлял смету по фактическому расходу материалов.

Трудился я в строительной компании, возводящей жилые дома. По старым временам должность называлась прораб или строительный мастер. В подчинении у меня бригада из тридцати человек. Все – трудовые мигранты из Центральной Азии, и практически все не могли говорить по-русски. За исключением одного, Ахмеда, который был и толковым бригадиром и переводчиком-передатчиком указаний по работе.

У меня сразу установилась доверительная интуитивная связь с бригадой, которые ни шиша не знали по-русски, и отличались чрезвычайным трудолюбием и абсолютной нетребовательностью к условиям работы. В основном это были таджики – народ, относящейся к персидской группе. Прямые потомки когда-то великой Персии, средоточия знаний и могущества. Именно здесь долго хранилось знание о сути всего и вся, переходящее из одной цивилизации в другую, именно это знание вошло бесценными кристаллами во многие религии: христианство, ислам, буддизм.

Я смотрел на смуглых потомков великой Персии, ставших всего-навсего дешевой рабочей силой. И тягостная мысль подъедала ощущение собственного достоинства: не случится ли нам, россиянам, в скором времени стать колонией дешевой рабочей силы и несметной кладовой природных ископаемых богатств для евро-американского сообщества, уже подчинившего себе полмира. Те захватнические войны, что вели те же персы, римские императоры, Наполеон, вожди Третьего Рейха, ныне хитроумием (отличавшего, кстати, Одиссея – прототипа супергероев) идут по новым технологиям…

Около восьми утра набрал номер телефона матери. В ответ тягостное молчание. Проверил правильность набора номера – гробовая тишина. Тогда спешно оделся, торопливо спустился по лестнице подъезда, вскочил в автомобиль, с полтыка завел мотор и помчался по сонным улицам навстречу подкравшейся смерти. Словно выпрямившейся пружиной в мгновение оказался у дверей квартиры.

На звонок дверь не открылась. Имеющимся ключом стал открывать её, но механизм замка заклинило! И раньше случалось, что не с первого раза проворачивался засов. Кляня себя и ругая, что вовремя не заменил проклятый замок, уже подумывал о способе взлома. Вот будет шума в подъезде! Уж точно, не устраненные недостатки притягиваются и разрастаются в новую беду. Но все-таки замок поддался и дверь распахнулась. Я вбежал в квартиру и застыл, пораженный увиденным.

Телевизор мерцал бликами сюрреалистичных картин. Из его динамиков изливалась неуместная развеселая мелодия. На полу, распластавшись, лежала мать, одетая в тонкий ситцевый халат, с накинутой шалью, чуть прикрывавшей спину. Босые ноги мертвенно-бледные. Вокруг в беспорядке валялись вещи, но расположение их таково, что вырисовывалась картина происшедшего. Потеряв равновесие, восьмидесятитрехлетняя мать упала навзничь и, возможно, потеряла сознание.

Когда пришла в себя, попробовала встать. Но сил не было даже доползти до дивана, где приготовила постель для сна. Длинными вязальными спицами двигала телефон к себе – и также неудачно. Стянула с кресла накидку, шаль, маленькую подушечку. Всем этим как-то укрывшись, затихла, так и не сумев подняться. Сквозивший холодный воздух из приоткрытой форточки и неплотно закрытой балконной двери лишал последних сил. Сон, смеживший веки, превращался в вечный. Палас был мокрый, что еще быстрее выстуживало затихшее тело.

О чем она думала и думает в умирающем слабеющим сознании. Я присел на корточки и положил руку на плечо, позвал её словно из небытия.

– Мама, ты слышишь меня?

Она чуть пошевелилась и с трудом открыла невидящие глаза. Жива!

– А-а это ты? Я лежу, лежу, а музыка играет, играет. И песни такие хорошие, что умирать даже не хочется… как холодно было. Посмотри, на месте ли мои ноги.

Я тронул ноги – ледяные, как ветер на улице.

– Сейчас я тебе перенесу на койку, – Просунул руки под спину и ноги, поднатужился: взять вес порядка семидесяти килограммов с нижней точки представлялось сложной задачей. Ведь тяжелее мешка с цементом не перемещал. Как-то сумел задействовать все свои мышцы и в два приема оторвал безвольное тело от пола. Выпрямил спину и на полусогнутых руках перенес на приготовленную постель. Укрыл маму теплым пуховым одеялом, поправил подушку, уселся рядом.

– Хорошо, – прошептала она, едва приоткрыв спекшиеся синие губы. – Тепло как! Как ты догадался прийти?

– Что ж тут удивительного? Не отвечала на звонки, вот и приехал, – ответил, ужасаясь от мысли: не спохватись, к вечеру обнаружил бы труп.

Мать мгновенно уснула, а я какое-то время сидел неподвижно, напряженно соображая, что делать дальше. Сегодня суббота, впереди два дня выходных. Эти дни без вариантов побуду рядом. Но как быть в понедельник? Мне на работу, взять отпуск невозможно.

Я в беспокойстве вышел на кухню и позвонил сестре и младшему брату – они словно вымерли, словно их и не было вовсе. Вне зоны доступности сотовой связи – бездушно твердил оператор. Заглянул в холодильник: пустой. Одна проблема нанизывается на другую. Тогда позвонил домой и кратко обрисовал ситуации. «Что ж, приезжай за мной, а дальше посмотрим, как быть» – сказала жена.

Я пулей помчался домой, по пути заехал в аптеку, выкупил лекарства, назначенные невропатологом, купил охлажденную курицу, творог, хлеб, молоко. Жена стояла у подъезда – ей также как и мне пришлось отменить все намеченные дела. Без лишних слов она села в автомобиль. И вот мы уже вдвоем разместились у койки. Жена некоторое время приходила в себя от увиденного беспорядка в квартире, от потрясающего запустения. Из-под одеяла выглядывало одно осунувшееся лицо матери, казалось безучастной ко всему, пребывающей в спасительном сне.

Разрезал на четыре части курицу, две из которых поставил варить на медленном огне, остальное положил в морозильник. Жена занялась уборкой квартиры, потом подключился и я. Через час квартиру основательно прибрали, почистили, помыли. Курица отварилась. В густой бульон бросил пару картофелин, разрезанных на крупные куски – вскоре сытное и легкоусвояемое блюдо было готово, но мать не пробуждалась.

Мы расположились на стульях возле кровати. Каждый из нас напряженно думал, что же делать дальше. Сидели молча, поглядывая то на друг друга, то на утишенного глубоким сном родного человека. Что бы ни говорили про нематериальность мыслей и чувств, от нашего отчаянного думанья мать вздрогнула и открыла глаза.

– Вы кто? – спросила она, глядя в упор.

– Я твой сын Никита, а рядом моя жена Светлана, – ответствовал я, ежась от колючего взгляда.

– А-а, Никита, мой первый сыночек! Ты разве женат?

– Женат, и давно. У нас есть взрослый сын Вячеслав.

– И он женат?

– Нет, он не женат. Он учится в институте.

– Мой внук Слава. Я только что его видела. Цветут яблони в нашем саду. Слава в зеленой рубашке идет по дорожке сада под руку с такой красивой девушкой, что сердцу радостно за них. И она в зеленом платье, с густыми и длинными волосами похожими на лён, который в послевоенное время трепали на речке.

– Сейчас начало зимы. Ты в последние дни тяжело заболела.

– Я не заболела. Меня бросили одну мыкаться со своей старостью. Этой ночью моя душенька побывала в новом доме, куда мне скоро переселяться… Иду я и рассматривая кругом. Изба наша деревенская. Отец наш гнедую лошадь запрягает. Лошадь с норовом: брыкается, копытами стучит. Хочется ей воли, но и отца не смеет ослушаться. Любили отца лошади… Во двор зашла и чувствую, кто-то вслед идет. Оглядываюсь, а это Нюрка, сестра старшая. Пальцем манит меня и молчит. У меня вдруг ноги онемели, и ни шагу не могу ступить, прямо кулем валюсь. Вижу, что Шурка знает, как направить ноги. Никак не могу подойти: валюсь и валюсь. Все бока избила. И какая-то музыка играет и песни все такие хорошие, что ровно заслушалась их и невмочь подойти ближе и зайти в избу нашу… Потом смотрю вместо избы ты стоишь, нагибаешься и берешь меня на руки.

– Ты бредишь. Сегодня утром я приехал и нашел тебя лежащей на полу. Взял тебя на руки и перенес на постель. Помнишь это?

– Как же ты догадался прийти? Ведь еще чуток и не было бы возврата?

– Не знаю как.

– Сердце тебе подсказало!

– Возможно. Давай-ка, поешь. Будешь кушать?

Мать отрицательно помотала головой. После череды слабых препирательств согласилась. Взяла дрожащими руками чашку с бульоном с накрошенными кусочками хлеба и растолченным картофелем. Сил у неё не хватало, чтобы даже поднести ложку ко рту. Тогда жена взяла чашку и стала кормить с ложки, точно малого ребенка. Почувствовав вкус свежеприготовленный еды, мать охотнее и даже жадно открывала рот. Вскоре к нашему общему удовольствию чашка опустела. От сытной еды глаза закрылись. Вновь пришел благостный сон.

– Езжай в аптеку за памперсами. Встать она не сможет. Придется тебе учиться надевать памперсы, – промолвила Светлана.

– Почему мне учиться? Ты же рядом?!

– Пока рядом, – уточнила жена. – Ты же знаешь, что и у меня родители требуют постоянного ухода.

– Они же не лежачие!

– Ну и что. Кто знает, что будет завтра?

– Вдруг в памперсы она по большому сходит… ну это самое… накакает! Что делать?

– Подмывать.

– Мне?!

– Тебе. Придется отбросить разного рода неловкости. – Жена устало вздохнула. – Звони сестре, брату. Пусть тоже принимают участие.

Ночевать остался в квартире у мамы. Не раздеваясь, улегся на диване со смешанным чувством тревоги и досады. В этой квартире я родился и вырос, и невольные воспоминания теснили грудь. Я смотрел в ночное окно, на блики теней по стенам. Особо памятные дни детства и юности возникали так живо, словно предлагая снова пережить знаменательные мгновения, соотнести прежние мечты и представление о большой взрослой жизни с этой самой большой взрослой жизнью.

Тут я вспомнил об ответственном возрасте. Прочитанные прежде строки возвращались полные нового смысла, проясненного лихорадочным думаньем о грянувшей беде. В самом деле, черта ответственного возраста – это переход либо в безграничное безвременное развитие определившегося Я, получившего некую космическую прописку в виде формирования бессмертной индивидуальной души.

Либо начало собственного умирания, опустошения, одряхления, гниения. Иначе говоря, в черте ответственного возраста возникает либо способность генерировать божественный импульс

«БОГОПОДОБНОГО ТВОРЕНИЯ»,

либо доживать на врожденных наследственных рефлексах и приобретенных от влияния современных реалий, пропитанных парализующим страхом потерять, упустить, остаться без крова, денег…

И, безусловно, высочайшее напряжение СОВЕСТИ даёт шанс не упустить момент перехода черты ответственного возраста в рассеянном состоянии и суметь совокупностью всех сил (физических, душевных, интеллектуальных) делать поразительные вещи, пронизанные освоенным божественным импульсом.

До сестры и брата я дозвонился лишь вследствие проявленной настойчивости. И та и другой обещали подумать, каким образом организовать уход за матерью. Но сколько они будут думать, и будут ли вообще принимать деятельное участие? Вопрос повисал в воздухе. По-человечьи, они должны были всё бросить и примчатся сюда.

В пятом часу ночи пробудился от прерывающегося голоса матери, призывающего к себе. Я вмиг оказался у постели.

– Что-нибудь надо?

– В туалет.

– Попробуй встать. Я тебя придержу и потихонечку дойдем.

Мать в точности исполнила сказанное мною. А я тихонько радовался, что не придется возиться с памперсами.

– Куда же подевался он? – вдруг спросила мать, укладываясь с моей помощью в постель.

– Кто он?

– Только что здесь стоял в углу. Такой высокий, что головой упирался в потолок, стройный, весь в черных одеждах, с черными кудрями. И как будто без лица. Вот здесь стоял в углу и молча смотрел. Ему сказала: «Зачем опять пришел, кто послал тебя. Теперь я здесь не одна. Со мною сын». Он скрежетал зубами. Я силилась увидеть его лицо; от моего внимания оно должно было проступить. Он все больше тряс волосами, скрежетал зубами и подступал ко мне… Видимо, испугалась и позвала тебя.

– От твоего рассказа меня дрожь пробрала. Где ты, говоришь, он стоял? – спросил я.

Мать указала рукой, и я решительно шагнул в скрытый мглой угол комнаты. И тут же вздрогнул от звука, похожего на крик летучей мыши.

– Ты что-нибудь слышала?

– Так он всегда приходит и уходит, – отвечала мать. – Он стоял и слушал нас.

– Твоя квартира захламлена вещами, с которыми связаны самые различные и даже противоположные воспоминания. Я бы все эти не нужные вещи просто взял и вывез на свалку.

– Здесь многие вещи Кати и Андрюши.

– Ну и что?! Я лежал и думал, как быть дальше. Сегодня воскресенье, завтра на работу мне. Как ты тут одна будешь?

– Как-нибудь.

– Будем сегодня переезжать к нам в квартиру. Вот что я решил!

– Ты бы сначала у Светланы спросил. Пустит ли? Зачем мне вам мешать? Как-нибудь здесь одна. Буду передвигаться ползком. Ну а за продуктами ходи ты.

Я не воспринимал её возражения и решил вообще никого не слушать: иногда приходится поступать волевым способом, иначе любое намерение утонет в бесконечной говорильне. Ближе к обеду появился дома и твердым тоном сообщил, что на время болезни будет лучшим вариантом, если мать поживет у нас. Видимо, Светлана предполагала такой ход развития и обреченно вздохнула: она работала на полставки и поэтому большую часть времени зимой находилась дома, летом – на даче. Значит, бремя ухода в большей мере ляжет на неё.

Мы подготовили комнату, и втроем – я, жена и сын – поехали за матерью. Взяли её матрац, одежду, коробку с таблетками. Ослабевшая старушка кое-как оделась. Опираясь на наши плечи, доковыляла до машины. Придерживаемая нами, опустилась на сидение и прощальным взором окинула видимую часть дома, где прожила добрые пятьдесят лет, словно предчувствуя: возврата не будет.

Наш дом – обыкновенная девятиэтажка советских времен, построенная тремя годами раньше пресловутой перестройки, провозглашенной самым непопулярным и самым говорливым советским правителем. Дом кирпичный, с удобной планировкой, с мусоропроводом, электроплитой, удачно вписанный в ландшафт берёзовой рощи. Дома на нашей улице располагались как раз с привязкой к гористой местности, без умопомрачающей симметрии сталинских и хрущевских времен.

Дома мать, утомленная сборами и дорогой, залегла спать. А я стал разбираться с лекарствами в коробке. По большей части были либо просрочены, либо с поврежденной упаковкой, так что смело можно их скопом выбросить, что я и объявил пробудившейся после короткого сна матери.

– Сонные таблетки оставь, да посмотри, есть ли слабительные: пожалуй, неделю не ходила по большому.

– Что за сонные? Как ты их купила?

– Да как! Добралась до аптеки и спросила таблеток, чтобы спать. Тогда у меня сон совсем пропал. Купила сразу упаковок семь. Теперь на ночь обязательно пью таблетки две-три, а то и больше.

Я разыскал потрепанную упаковку снотворных и стал читать аннотацию – мне сразу стало нехорошо…

– От одних этих таблеток загнуться можно! – Я невольно сравнил противопоказания с проявившимися нарушениями у матери. Один к одному.

– Эти таблетки выбрасываю в урну, – сказал я. – В качестве успокоительного будем использовать экстракт пустырника. Кроме того, ты теперь не одна как в старой захламленной квартире. И тот, высокий и кудрявый, что скрежетал зубами, сюда не сможет пробраться.

Я ощущал себя домашним доктором, и чтобы не напортачить, стал строго и неукоснительно выполнять схему лечения, выданную невропатологом. Купил автоматический тонометр с функцией памяти для контроля артериального давлении. Первое, что пришлось выполнить – это наладить нормальное функционирование организма, то есть диетическое питание, регулярное опорожнение кишечника, физические движения, позитивный эмоциональный настрой и полноценный сон.

Аппетит у матери вскоре появился, и она охотно поедала предложенные блюда. Причем, первое время продолжали кормить из ложки. Сразу обозначилась проблема с запорами, как будто толстая кишка напрочь зацементировалась каловым скоплением. Пришлось ставить клизму: через задний проход закачать около литра теплой кипяченой воды.

Эта процедура оказалась крайне неприятной. Мать разделась догола, улеглась на простынь, расстеленную на полу ванной комнаты. Улеглась со словами: «Срамота-то какая!» Нас также коробила подобная прочистка кишечника. Однако возможная интоксикация организма от разложения каловых масс страшнее.

Светлана аккуратно ввела в толстую кишку пластмассовую трубочку. А я держал высоко над головой нечто подобное грелки. По команде жены снял пластмассовый зажим с трубочки, и вода под собственным весом устремилась в зашлакованный кишечник. Вскоре вся вода перетекла в утробу. Надо было подождать немного, но мать заерзала по полу и практически вся вода вытекла на пол. Я бросился остановить растекание жидкости, запрудив и промокнув тряпкой. После чего процедуру пришлось повторить. На этот раз сфинктер удерживался легким усилием пальцем.

Я быстро убрал клизму, с опаской подумывая, как суметь усадить на унитаз. И когда наступила эта переломная минута, конечно же, не получилось так, чтобы кишечник бурно исторг разбухшие какашки в предназначенном месте. Пока поднимал мать, пока усаживал – и пол и стены оказались в отвратительных ошметках каловых масс. В то время как мать сидела на унитазе, мы с женой, надев резиновые перчатки, спешно взялись за уборку. Я капитально промыл пол, Светлана – стены, покрытые кафельной плиткой. После чего решено было устроить основательный банный день.

Я, сверх меры напрягая мышцы, перебазировал смущенную мать в ванну, где она тут же встала на четвереньки. Светлана взяла гибкий душ и сверху стала поливать благодатной водой. И тут мать словно ожила. С необыкновенным блаженством то и дело повторяла: «Хорошо как, батюшки! Хорошо как! Забыла, когда так мылась! Какая тут чистота, вода, мыло, пена! Хорошо! Прямо до косточек грязь отмывается. Хорошо как! Дай Бог вам здоровья и долгие лета. Как не знаю благодарить вас?!»

Усадив мать, укутанную махровым халатом, в кресло, тщательно помылись и мы. Потом, как полагается, пили втроем чай с травами.

Сознание к матери возвращалось чрезвычайно медленно. Она порой обращалось к Светлане: «Ты кто? Как тебя зовут? Что ты тут делаешь?», чем расстраивала её до слёз. Самостоятельно передвигаться мать не могла: с кровати в кресло, в туалет, за обеденный стол передвигалось с моей помощью, а в отсутствие меня – поддерживаемая Светланой.

Очень трудным делом оказалось наладить правильный сон. У матери установился исключительно свой ритм сна и бодрствования. Она могла пробудиться в два часа ночи и смотреть до нашего пробуждения в окно на огни ночного города и рассыпь звезд. Устав от неподвижности, вставала и с шумом падала.