Экспедиция в рай

– Ну, командуй.

Фокин с досадой сплюнул и отправился в сторону аптеки.

* * *

Фимка свою Шурочку не разлюбил, почему и был задержан на ее квартире. Вошедший вслед за милиционерами в жилище возлюбленной бандита неприметный товарищ в кожанке быстро отыскал злополучный портфель, покопался внутри и, не сказав никому «спасибо», убыл.

* * *

– Ловко! – Маршалк улыбался.

– Время идет, Карл Петрович, а приемы сыска, которым меня учили, не меняются. Да и повезло мне.

– В нашем деле везет тому, кто везет. Молодец, Осип Григорьевич. Я буду ходатайствовать о назначении вас на должность субинспектора. А это семьсот рублей в месяц! Да и карточки мы на спецскладе отовариваем.

– Спасибо за честь, ваше высокоблагородие, но позвольте отказаться. Не по душе мне в милиции служить.

– Новая власть не нравится?

Тараканов ничего не ответил.

Маршалк встал из-за стола, подошел к двери и выглянул в секретарскую. Затем плотно закрыл дверь, приблизился вплотную к Тараканову и прошептал:

– А вы думаете, я от Совдепии в восторге? Однако ж служу. Во-первых, потому что ничего другого делать не умею, а во-вторых, я считаю, что при любой власти граждане должны иметь право на защиту от таких, как пойманный вами сегодня Оболтус.

– Четыре года назад один австрийский полицейский, служивший под моим началом во Львове, говорил мне то же самое. Недавно я узнал, что он плохо кончил.

Маршалк развернулся и сел за стол:

– К сожалению, господин бывший коллежский секретарь, просьбу о вашей отставке удовлетворить не могу. Не имею полномочий. Вы, наверное, невнимательно читали предписание, которое вам выдали в ЧК. Вы мобилизованы советской властью на службу в уголовно-разыскную милицию. И покинуть эту службу можете не иначе, как с разрешения высшего начальства. Хлопотать о получении такого разрешения не советую – от службы вас, может быть, и уволят, но лучше вам от этого не станет. Поэтому идите к делопроизводителю, получайте подъемные, карточки, оружие, подыскивайте себе жилье и завтра ровно в девять утра жду-с вас в этом кабинете. Честь имею.

Тараканов зашел в бывшую надзирательскую. Фокин пил чай.

– Садись, Осип Григорьевич, угощайся.

– Спасибо, Герасим Ильич, не хочется что-то. Ты не знаешь, где можно комнату снять?

– Эка хватил! Комнату. Сейчас за каждый угол сражение разворачивается, а ты – комнату. Ты вот что, давай ко мне определяйся, а? У меня комната хорошая, две сажени[2], ватерклозет, самовар от хозяйки. Поставим вторую койку и заживем, как буржуи. Только половина квартплаты – с тебя. Согласен?

Глава 3

Командировка на малую родину

Дверь в кабинет открылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова агента Устюгина:

– Тараканов! Иди, Розенблюм тебя вызывает, – проговорив это, Устюгин убрал голову и захлопнул дверь.

Тараканов выругался про себя – Ванька-Колобок, которого он допрашивал третий час, наконец-то поплыл и вот-вот был готов дать признательные показания. Но если Розенблюм вызвал, то являться к нему надо было немедленно, Тараканов уже имел возможность изучить характер комиссара уголовно-розыскной милиции.

– Продолжайте, Степан Васильевич, – сказал он агенту Кольцову, надел висевший на спинке стула пиджак и пошел к Карлу Пертовичу.

В кабинете у Розенблюма Тараканов увидел агента Вейсброта – бывшего надзирателя старшего оклада Московской сыскной полиции.

– Разрешите, гражданин комиссар?

– Входи. Леонид Оттович, ты понял? – спросил Розенблюм у Вейсброта, очевидно, продолжая прерванный появлением Тараканова разговор.

– Понял.

– Тогда выполняй.

– Слушаюсь. – Вейсброт вышел из кабинета.

– Слушай, Тараканов, – не здороваясь, начал начальник, – ты же из Каширского уезда?

– Да.

– И там служил на железной дороге?

– Да, последние полгода, конторщиком на товарной станции.

– А станция Ожерелье в вашем уезде?

– В нашем. Восемь с половиной верст от станции Кашира.

– Вот и отлично. Вчера ночью на перегоне между Каширой и Ожерельем был ограблен багажный вагон поезда «Москва – Тамбов». Громилы убили трех сопровождавших и забрали девять миллионов рублей, отправленных Совнаркомом для раздачи жалованья тамбовским рабочим. Собирайся, выезжаем немедленно, я договорился, нам подадут экстренный поезд.

Тараканов хотел было сказать про Колобка и про перспективы раскрыть минимум десять разбойных нападений, но сказал только: «Слушаюсь!»

* * *

Настя примчалась вечером десятого, сжала Тараканова в объятьях и опять начала рыдать. Когда жена успокоилась, он рассказал ей о мобилизации, после чего рыдания возобновились.

– Ну хватит, Настя, хватит. Большевики страну до ручки довели, поэтому долго не продержатся. Я думаю, к осени кончится моя мобилизация.

– А когда старая власть вернется, простят тебе службу в большевистской полиции?

– Так я же по принуждению… – сказал Тараканов неуверенно. – Но все равно, выбора у меня сейчас нет. Не в бега же мне подаваться. И потом, при любой власти обыватель имеет право на защиту от воров и убийц.

Порешили, что Настя с ребенком продолжат жить в Кашире, на матушкином молоке, а Тараканов будет их навещать по мере возможности. Несколько месяцев такое положение дел можно было и потерпеть.

За две недели семью не удалось навестить ни разу. Он и в комнате у Фокина за это время ночевал только пару раз, все остальные ночи провел либо на осмотрах, обысках и задержаниях, либо – кемаря на стульях в кабинете. Новоиспеченный субинспектор до того осунулся, что был вынужден подвязывать веревкой свои довоенные брюки, которые месяц назад были ему чуть маловаты.

Поэтому, едва очутившись в вагоне экстренного поезда, Тараканов прислонился к стенке и тут же уснул.

* * *

В Ожерелье их встречала целая делегация. Люди в ней были почти все Тараканову знакомые: начальник службы движения инженер Калабушкин, начальник станции, начальник уездной милиции Трофимец, городской врач Смирнов и урядник, тьфу ты, черт, старший милиционер Харламов – единственный чин каширской полиции, сохранивший свою должность после двух революций.

Калабушкин предложил отобедать после дальней дороги, но Розенблюм решительно отказался и потребовал провести их на место происшествия.

Ограбленный вагон был отцеплен от поезда и отогнан маневренным паровозом на запасной путь, в дальний угол станции. Вход в вагон охранял юноша в фуражке реалиста, кожаной куртке и со «Смит и Вессоном» в кобуре на поясе.

Багажный вагон, как и всякий его собрат, эксплуатировавшийся в Российской империи, состоял из двух отсеков, разделенных дощатой перегородкой: меньшего, в котором находилась комнатушка багажного кондуктора, и большего, где непосредственно и размещался груз. В лобовой части вагона находилась открытая площадка, имевшая дверь в кондукторский отсек. Багажная часть вагона была снабжена двумя раздвижными воротами, с каждой боковой стороны.

Трупы, по приказу из Москвы, никто не убирал.

Кондуктор лежал у входа в свою комнатушку, головой к левому от входной двери окну. Это был парень лет двадцати пяти, высокий, плотный, с копной густых светло-русых волос. Пуля попала в левую часть его груди, и на черной форменной тужурке расплылось темно-бордовое пятно. Милиционер – бородач в старой солдатской шинели – сидел на стуле у противоположного окна. Все его лицо, стена вагона и стекло окна были залиты кровью. Его винтовка валялась тут же, на полу.

Чиновник наркомфина находился в багажном отсеке – лежал на куче тюков и деревянных ящиков у задней стенки вагона. Несмотря на то что одна из боковых дверей вагона была приоткрыта, ядовитый пороховой дым из помещения еще не выветрился.

Тараканов долго наблюдал за тем, как бессмысленно суетятся набившиеся в вагон люди, а потом не выдержал и громко спросил, обращаясь к Розенблюму:

– Товарищ комиссар! Разрешите начать осмотр?

Розенблюм аж вздрогнул от неожиданности.

– Да-да, начинайте.

– Тогда, товарищи, попрошу всех покинуть помещение и не мешать осмотру. В вагоне останемся я и доктор, а также вы, гражданин Калабушкин, и вы, простите, не знаю, как вас звать. – Осип Григорьевич вопросительно посмотрел на начальника станции.

– Терновский, Дмитрий Николаевич.

– И вы, Дмитрий Николаевич. Будете понятыми.

Субинспектор достал из кожаной папки бланк протокола осмотра и вопросительно посмотрел на присутствующих.

– Давайте выйдем, покурим, – тоном приказа предложил Розенблюм.

Милицейское начальство вышло. Тараканов перешагнул через труп кондуктора, сел на откидной стул, положил на столик бланк и посмотрел на доктора Смирнова. Тот поставил свой саквояж прямо на пол, снял пальто и стал засучивать рукава.

* * *

– Что скажете, товарищ Харламов? – Тараканов достал папиросу, а потом протянул пачку бывшему уряднику.

– Премного благодарен, ваше благородие! – Урядник сунул папиросу в рот, чиркнул спичкой и, спрятав ее в ладонях, поднес Тараканову.

Дождавшись, пока субинспектор раскурит плохой табак, он закурил сам и только после этого ответил:

– А черт его знает. С Каширы до Ожерелья поезд все время в подъем идет, скорость до десяти верст опускается. Запрыгнуть на площадку – дело плевое. А в темноте никто и не заметит. Вот только что потом? Как они собирались в вагон проникнуть?

Багажные вагоны всегда помещались впереди поезда, перед пассажирскими. Во избежание возгорания от искр паровоза передние их части обивались железом. Железом была обита и входная дверь. На всем пути следования эту дверь полагалось держать закрытой. Багажный кондуктор имел право открывать ее только на станциях погрузки или разгрузки, при полной остановке поезда. Между тем замок на двери был целехонек, сама дверь никаких следов взлома не носила. Отсутствовали повреждения и на боковых дверях, а открыть их, не повредив, можно было только изнутри вагона.

Тараканов выпустил струю дыма и сказал:

– Раз проникли, значит, дверь им кто-то открыл. Кто-то из тех троих, что внутри находился. Ключа от вагона мы не нашли, выходит, они его с собой захватили. Идем далее. Денег взяли девять миллионов. Какими купюрами, я не знаю, но даже если вся сумма состояла из одних «кать»[3], то и тогда похищенное на несколько пудов тянет.

– А если все мильоны тысячными «керенками» были?

– Вряд ли. Деньги на выдачу зарплат везли, а зарплаты-то не тысячные! Но мы это уточним. Так вот – такую ношу на себе не унесешь. Выходит, подвода была. А раз подвода, то среди грабителей кто-то местный. Ну не приехали же они сюда на лошади из Москвы!

– Опять пойдем лошевладельцев шерстить, как в шестом годе?

– Без толку. Тогда мы точно знали, что экспроприаторы лошадей в городе нанимали. А теперь? Весь уезд прошерстить придется, а в деревнях, почитай, в каждом дворе по лошади. Да и возница в доле: не поехал бы несведущий человек ночью в полосу отчуждения железной дороги. А раз в доле, с нами откровенным не будет… – Тараканов задумался. – Харламов, а что это за скорый поезд такой, который у каждого полустанка останавливается?

Старший милиционер пожал плечами.

Субинспектор подошел к Терновскому:

– Дмитрий Николаевич, скажите, а поезд в Ожерелье имел остановку?

– Нет! В том-то и дело, что нет. В Кашире ему паровоз поменяли, и он должен был до Узунова без остановки дуть. Это мы его в Ожерелье задержали – дальше однопутка, а с Узунова телеграмма пришла – надо было экстренный пропустить. Машинист на платформу вышел размяться и увидел, что дверь в багажный вагон открыта, вот он тревогу и поднял. А так бы до Узунова не хватились, а это еще два часа ходу. Да и там могли не хватиться, если багаж грузить-выгружать не надо было. Тогда до Михайлова.

– А в Кашире багаж грузили?

– Я наверно не знаю, но скорее всего – да. Я могу телеграфировать, справиться.

– Будьте любезны.

К беседующим подошел Розенблюм:

– Закончил, Тараканов? Если да, тогда пойдем в контору совещание проводить.

* * *

Тараканов встал и откашлялся.

– Картина ограбления мне видится следующей. Преступление произошло между часом и половиной второго ночи – в час поезд отошел от станции Кашира, где в багажный вагон производилась погрузка, а через полчаса машинист обнаружил ограбление. Преступники запрыгнули в поезд на ходу, между станциями, и их сообщник открыл им дверь. После этого они застрелили кондуктора и милиционера, потребовали у чиновника указать на денежный груз, потом застрелили и его. Открыли боковую дверь, выкинули баулы в поле, сами спрыгнули вслед за ними. Ноша тяжелая, поэтому без лошади они обойтись не могли. Следовательно, привлекали местного возчика. Мои предложения: осмотреть путь между станциями, местные товарищи говорят, что третьего дня шел сильный дождь, поэтому на прилегающей к полотну местности должны остаться следы. Вряд ли, конечно, по ним мы установим преступников, но направление поисков они нам подскажут. Далее – проверить убитых, изучить их биографии, связи, знакомства. Для этого просмотреть дела в управлении дороги, в наркомате финансов и в управлении милиции. У меня все.

Розенблюм повернулся к начальнику милиции:

– Товарищ Трофимец, прочесывание организовать сможете?

– Сделаем, товарищ комиссар. Своих сил, конечно, не хватит, так я к деповским рабочим обращусь, товарищи помогут.

– Отлично. Займитесь этим немедленно. Еще какие-нибудь предложения будут, товарищи?

– Разрешите, товарищ комиссар? – нерешительно спросил Харламов.

– Слушаю вас, товарищ.

– Тут в версте от станции деревенька есть – Слободка. Так у тамошних жителей железнодорожные кражи – что-то навроде промысла. Поезда, особенно тяжелые, на станцию тихим ходом идут, вот и приноровились крестьяне вагоны грабить. Если вагон открытый, с углем там или с дровами – сверху залазят, если закрытый – топором могут дырку в стенке прорубить. Мужики с вагонов товар скидывают, а бабы с ребятишками подбирают и домой волокут. Не мешало бы слободских проверить.

– Ну что ж, предложение дельное. Вы этим и займитесь. Товарищ Трофимец, выделите товарищу людей в помощь.

– Еще бы ордерок.

– Какой ордерок?

– Так обыска надо проводить, а без ордеров вроде не велят теперь.

– Да как же я тебе дам ордер, если я не знаю фамилий обыскиваемых?

– А я вам сейчас назову.

* * *

След от повозки нашли аккурат посредине между станциями, в четырех верстах от каждой. Судя по оставленным в весенней грязи отпечаткам, к дороге подъезжала одноконная крестьянская телега. Никаких особых примет след не имел. Кончался он в пяти верстах от железнодорожной линии – на гравии Большой Зарайской дороги. Искать дальше было бесполезно. От того места, где кончался след, до дома Тараканова по прямой было не более двух верст, поэтому субинспектор решил проведать семью. Наказав деповским рабочим, с которыми он занимался розыском, передать начальству, что скоро будет, Осип Григорьевич поспешил домой.

Когда он, грязный и промокший, ввалился в избу, обе его женщины завыли, как по покойнику. За ними заревел и сынишка. Пришлось всех успокаивать. Первой пришла в себя мать и тут же поспешила собирать на стол.

После огромной тарелки щей с куском говядины и сковородки жареной картошки на настоящем сливочном масле Осип Григорьевич полулег на диван, блаженствуя, закурил папироску.

– Папка, ты где был? – сын устроился рядом и прижался к нему всем телом.

– В Москве, сынок. – Тараканов рукой отогнал от ребенка табачный дым и затушил папиросу.

– Гостинец мне привез?

– Нет, сынок, не привез. В следующий раз приеду, обязательно привезу.

– А ты разве не навсегда приехал?

– Нет, нонче же надо на службу возвращаться. Да и тебе за гостинцем.

– Не ходи никуда, оставайся дома, мне гостинцы не нужны.

– Нельзя, сын, начальник заругает.

Личико у Ваньки скривилась в начинающемся плаче.

– Это что такое, а? Не вздумай плакать. Ты что, барышней у меня растешь? Тебе, может быть, куклу в гостинец привести? Не плачь, говорю. Я недолго на службе буду, скоро навсегда приеду.

– Сколько дней?

– Точно не знаю, мало.

– Шесть?

– Немного поболе. Дней пятнадцать.

– Уже тепло будет, когда приедешь?

– Наверное, тепло.

– Тогда пойдем на речку купаться?

– Пойдем, и искупаемся, и рыбы наловим. Снасти-то наши в порядке?

Через час он вышел на улицу. За ним следовало все семейство.

– А что, мать, подорожали небось извозчики?

– Почем мне знать, я пешком хожу.

– Не подорожали, как стоили два рубля до станции, так и стоят, – сказала жена.

– Тогда пойду на Московскую, найму «ваньку». Устал я что-то, да и спешить надо.

* * *

Розенблюма он нашел в конторе пассажирской станции. Начальник проводил очередное совещание.

– А, Тараканов, явился! Где шлялся?

– Домой заскочил, товарищ комиссар, с семьей повидаться.

– Ты сюда что, отдыхать приехал? Товарищи мне уже доложили о твоих «успехах». Только зря время потерял и людей от работы оторвал. «Лекок» хренов. А вот товарищ Харламов паек свой не зря получает. Пока ты матушкиными пирожками брюхо свое набивал, он и похищенное нашел, и преступника.

Ошеломленный субинспектор молчал.

– Телеграмма пришла из Ожерелья, вот, почитай. – Комиссар бросил Тараканову кусок телеграфной ленты.

«Деревне Слободка найдены баулы денег арестован василий харитонов мясоедов» – прочитал Осип Григорьевич.

– Через пять минут ростовский «скорый» прибывает, мы на нем в Ожерелье и отправимся, придется «скорому» сделать там непредвиденную остановку. Твое счастье, что успел.

* * *

Оказалось, что никаких денег найдено не было. Телеграфист, по своей телеграфской привычке не передал союзы, предлоги и прочие мелкие части речи. В оригинале текст телеграммы звучал так: «В деревне Слободка найдены баулы из-под денег. Арестован Василий Харитонов Мясоедов».

Розенблюм телеграфиста чуть не убил.

– Сволочь буржуйская! Ленту, сукин сын, экономил или ток электрический? Или лень тебе было пару лишних раз ключом ударить? Моли бога, что я в Москву не успел отрапортовать, а то бы не сносить тебе головы!

Оказалось, что Харламов, производя обыск у одного из известных ему железнодорожных воров, нашел три казенных брезентовых баула с трафаретными надписями: «Н.К.Фин. Р.С.Ф.С.Р.» и остатками сургучовых печатей.

Когда Розенблюм вошел в кабинет начальника станции, Мясоедов – тщедушный мужичонка в рваной поддевке – бухнулся на колени:

– Нашел я брезент, ваше превосходительство, нашел, Христом Богом клянусь! – завыл он.

– Какое я тебе «превосходительство», сукин ты сын! Все мозги свои пропил? Где нашел, когда?

– Виноват, виноват, господин товарищ комиссар. Виноват! Сегодня нашел, поутру, у железки.

– А чего ты там поутру делал? А?

Мясоедов опустил голову.

– Дык мы это… Дровишек пару поленьев с поезда скинул, а когда собирал, мешки энти и увидел.

– Значит, с вагонов воровал? Государственное имущество похитить хотел? Московских рабочих без дров хотел оставить?

Недоуменью Мясоедова не было предела:

– Дык нешто с полсажени поленьев Москва убудет? Туда небось таких саженей мильон кажный день подвозят. Сколько лет с вагонов кормимся, а Москва до сих пор не замерзла.

– Вот видите, товарищи, как он рассуждает! – обратился Розенблюм к присутствующим. – Типичный люмпен. Вчера вязанку дров украл, сегодня – людей убил и вагон с деньгами ограбил.

– Не убивал, не убивал, барин! – заорал Мясоедов.

– Трофимец! – позвал начальника милиции комиссар.

– Я!

– Везите его к себе. Даю вам ночь. Чтобы к завтрашнему утру этот люмпен указал, куда спрятал деньги, и назвал соучастников. Вопросы?

– Никак нет, товарищ Розенблюм! Разрешите выполнять?

– Выполняйте.

– Тараканов!

– Я.

– А почему бы вам не пригласить меня к себе в гости? А то в здешних номерах наверняка клопов – тьма тьмущая.

* * *

Когда вернулись в Каширу – уже начинало темнеть. Розенблюм пошел на вокзал, отправить в Москву телеграмму о результатах розыска. Тараканов ждал его на улице минут двадцать. Потом комиссар через сторожа сообщил, что остается ночевать на станции.

– Начальник его соблазнил, – сообщил сторож. – Сейчас сидят, коньяк пьют, а кухарка им ужин стряпает. Велел вам завтра в восемь утра быть.

Прежде чем ехать домой, субинспектор решил прогуляться вдоль линии.

«Между станциями восемь верст. При хорошем ходе поезд преодолеет их минут за десять. Из-за подъема он ехал полчаса. Бандитам надо было успеть заскочить, отворить дверь, расправиться с сопровождающими, найти деньги, выкинуть их из поезда и спрыгнуть самим. Получается, что сесть на поезд им нужно было как можно ближе к Кашире, чтобы времени на само ограбление осталось как можно больше. Да и запрыгнуть в только что отправившийся поезд проще. Багажный вагон – первый от тендера паровоза, и его площадку оттуда не видать. По инструкции машинист, начав движение, должен несколько раз обернуться и посмотреть на станцию – убедиться, все ли в порядке и нет ли сигналов к остановке. Если бандиты это знали, то первые саженей сто они на поезд садиться бы не стали. А на открытой местности стоять им было несподручно – бригада могла их увидеть. Выходит, что они где-то спрятались, а когда поезд проехал мимо – заскочили на площадку. Где?»

Тараканов перешагнул через пути и оказался на крутом склоне железнодорожной насыпи. Внизу, саженях в двадцати пяти, располагались маленькие домики станционных служащих. Подсвечивая купленным во Львове электрическим фонариком, субинспектор двинулся вдоль насыпи в сторону Ожерелья. Пройдя с полверсты, он увидел то, что искал – вдавленные в мокрую землю пустые рогожные кули. «Здесь, здесь они прятались! Три-четыре человека». В ожидании поезда налетчики курили – Тараканов обнаружил шесть гильз от папирос «Асти» фабрики «Дукат» – удовольствия по нынешним временам недешевого.

Субинспектор принялся было собирать окурки, потом вздохнул и пошел на станцию – за понятыми.

* * *

В 8 утра следующего дня Тараканов стоял перед начальником свежий и бодрый как огурчик – ночь, проведенная дома, стоила недели отдыха. Зато Розенблюм выглядел так, как будто всю ночь разгружал вагоны. И несло от него, как из винной бочки. Начальник хотел спустить свою похмельную злость на субинспектора, но в это время в кабинет зашел Трофимец.

– Ну что, раскололи?

– Не признается, товарищ комиссар, как мы ни бились. Стоит на своем – нашел, и все!

– Значит, плохо бились! Работать не умеете!

– А я думаю, не он это, товарищ Розенблюм, – подал голос Тараканов.

– Что? Как это не он?

– Ну сами посудите: во-первых, баулы он никуда не прятал. Харламов мне вчера сказал, что они у него во дворе на веревках висели, сушились. А стал бы бандит, укравший девять миллионов, так себя подставлять? Зачем вообще человеку, у которого есть пара миллионов, подбирать баулы? Во-вторых, судя по всему, ограбление было задумано и спланировано умным человеком. А стал бы умный человек иметь дело с этим Мясоедовым, который всю свою жизнь ворует с железки и про которого и полиции было известно, и милиции? Ведь Харламов пошел к нему чуть ли не к первому. Зачем организатору гранда так рисковать? И зачем оставлять такого соучастника в живых? Он не пожалел того, кто ему вагон отпер, а уж этого бедолагу и подавно бы в расход пустил. И вообще, на кой он им сдался? Похищенное увезли на лошади, следовательно, у преступников был соучастник из местных, но у Мясоедова лошади нет.

– Не он, говоришь. Хорошо, тогда кто?

– Пока не знаю.

– Ты не знаешь, Трофимец не знает. Зато я знаю. Рассуждения твои, Тараканов, гроша ломаного не стоят. Нет у тебя партийной подготовки. Ты плохо знаешь крестьянство. Плохо ты изучил характер мелкого собственника. Мужик куска гнилой веревки не выкинет. А тут – несколько аршин прекрасного брезента! У него рука не поднялась его выбросить. Привезли бандиты деньги в его дом, переложили в другую упаковку, может быть, даже приказали ему баулы сжечь, а он пожалел. И то, что он полиции личность известная, тоже во внимание принимать нельзя. Бандиты считают, что полиции он известен, а милиции – нет. И правильно, в общем-то считают. Если бы советская власть не доверила бы Харламову служить в милиции, знали бы мы про Слободку? Вот ты тоже из бывших полицейских, знал ты про Мясоедова?

– Нет.

– Вот! А откуда об этом мог знать товарищ Трофимец? Знал ты про Мясоедова, Трофимец?

– Я только три месяца как по милиции служу, а до этого слесарил у Сан-Галли[4].

– Вот и я про то. Откуда питерскому пролетарию знать про здешнего Мясоедова? На это-то бандиты и надеялись. Ну а то, что у него лошади нет – значит, был еще один местный, с лошадью, может быть, из той же Слободки. И какой из всего мною сказанного мы можем сделать вывод? А вывод очень простой. Собираемся и дуем в Москву. Здесь нам пока делать нечего. Мясоедова берем с собой и показываем нашим московским специалистам. Они его быстро разговорят! Трофимец продолжает заниматься розыском на месте. Вопросы?