Собрание сочинений. 3 том

– Ты кому-то говорил про Челябинск?

Володя взгляда не отвёл:

– Никому ни слова, Фёдор Петрович.

– Верю. Ступай.

Через райкомовского заворга и секретаря райисполкома исполнительную Галину Александровну он перевёл Катерину секретарёмприёмной первого. Как ему казалось, никто этого не заметил.

В первый вечер после пленума Лиза встретила его улыбкой, но он ошибся о её причине: Лиза улыбалась не от радости и счастья, только несколько дней назад вернувшихся в их дом. Она действительно была удивлена изворотливостью и живучестью мужа.

– Федя, я не стану тебя поздравлять с избранием первым, не думаю, что это хороший выбор, но уверена, что ненадолго. Какой артист в тебе погиб, Федя! Как ты все разыграл: и лечение, и прощение, и ребёночка – все в одну колоду, и банк твой. Все кончилось, как у порядочных супругов, – постелью и страстными поцелуями. Тебе надо было любой ценой получить перемирие в семье, чтобы стать первым.

Фёдор поймал её за плечи:

– Лиза, да, момент был ответственный, но ведь ничего не изменилось, все мои обещания остаются в силе. Что тебя не устраивает? То, что твой муж стал первым секретарём?

Лиза выпросталась из его объятий и отошла к столу:

– Меня не устраивает твоя постоянная ложь, ты заврался настолько, что в экстазе назвал меня Катериной. Господи, до чего мы дошли? И ты считаешь, что имеешь моральное право быть первым руководителем? Да никогда!

Фёдор не на шутку испугался:

– Ты что, собираешься ехать в обком?

Лиза засмеялась:

– Этого ещё не хватало! Тебя и так очень быстро раскусят. Подводим итог: я еду к Вале на Север, там сделаю аборт. Оттуда подам заявление на развод. Можешь привести в дом Катю. Хотя тебя, наверное, снимут с должности, и девушка потеряет всякий интерес.

К дому подошла машина.

– Это за мной. Нина прислала. Прощай.

И она хлопнула дверью.

Через месяц Ганюшкин попросил разрешения на выходные слетать в Сургут. Валентина выговорила ему все: и пьянки, и разборки, и девушек, как будто их было много. Лиза молчала. Вечером он подошёл к ней, когда остались вдвоём в комнате:

– Прошу тебя вернуться домой. Ну, не дело жить вот так. Мне без тебя плохо.

– А мне хорошо, Ганюшкин? Как ты думаешь? – Она вытерла слезы. – Не упрекай меня, что не выполнила все обещания, но детей у нас больше не будет. Заявление на развод я написала, но так и не отправила. И я хочу домой, на свою работу, в свой дом.

И они вернулись вместе.

Через год Ганюшкина направили в Москву на учёбу. Лиза, собирая его, молчала. Когда подъехал Володя, она обняла мужа и прошептала:

– Федя, если ты не начнёшь там пить, мы будем самой счастливой семьёй. Помни это.

На курсы прибыли первые секретари сельских райкомов со всех союзных республик, в номере с Фёдором поселился грузин Вано. Вано отправляли в столицу всем районом, два молодых человека внесли в номер его вещи, среди которых было несколько больших кувшинов с вином.

– Фёдор, в Сибири пьют самогон, у нас делают чачу. Но я привёз лучшие вина, которые, как малых детей, нянчат наши виноделы, Герои Труда. Вот это вино из винограда хихви, это оджалеши, здесь качичи, нет, мцване. Это известное ркацетели, каберне, алиготе, да, кувшин шардоне и кувшин чхавери. На полный курс марксизма-ленинизма!

Фёдор осмотрел все эти чудеса и сказал соседу:

– Дорогой Вано, я совсем не пью, придётся нам с кем-то поменяться местами, чтобы у тебя был настоящий сосед.

Грузин вскочил:

– Ты что, дорогой Фёдор, не уважаешь Вано Аргуташвили? Мы не будем пить, мы будем пробовать.

Фёдор боялся, что вино может вызвать реакцию, о которой говорил врач в Челябинске, но внутренне он уже понимал, что пить будет. Налили по бокалу, Фёдор отпил два глотка, в голове привычно зашумело, он выпил ещё, заколотилось сердце, налил полный бокал и выпил залпом.

– Ну вот, дорогой, а говоришь, что не пьёшь. Давай ещё.

Ганюшкин едва сидел на лекциях, перед зачётами стоял под душем и тщательно натирался одеколоном. После сдачи зачётов и получения свидетельств гуляли ещё три дня, грузин договорился с заведующей общежитием. Ганюшкина погрузили в самолёт, и испуганный Володя принял его с трапа самолёта в Тюмени. Пока ехали домой, Фёдор выпил ещё бутылку коньяку.

Лиза открыла дверь без удивления и огорчения, Володя занёс чемодан. Весь следующий день Фёдор отсыпался, но междугородный звонок его поднял.

– Здравствуй, Пахотин. Почему не на работе?

– Приболел, завтра выхожу.

– У тебя пленум на декабрь, готовь, пошлю инструктора в помощь, а проведёте сами. До свиданья.

Жизнь вернулась в уже почти забытую колею. Вечером Ганюшкин приезжал домой и входил с помощью Володи, утром стакан коньяка, кофе и горячий суп. К обеду надо было подкрепляться, и он выпивал стакан прямо из сейфа. В хозяйствах ни с кем не ужинал, заезжал к хорошим знакомым, где ему всегда были рады. Лиза молчала, утром помогала собраться и ждала финала, который она хорошо представляла. Говорить с Ганюшкиным об этом было бесполезно:

– Лиза, кто пикнет? Да они у меня все вот где! – И показывал свой крепкий кулак. Лиза не комментировала, потому что границу понимания Фёдор уже перешёл. Так прошли ещё три месяца.

Пленум райкома по организационно-партийной работе готовили громко, материалы печатали в газете, к обсуждению через журналистов привлекли рядовых членов партии. Доклад Ганюшкин дважды возвращал на доработку, причём работал над ним дома, под коньячок, быстро обнаруживал слабые места, делал на полях беспощадные замечания и требования. Он знал, что в аппарате его недолюбливают как выскочку: вчера был заворгом, сегодня первый. Наконец, доклад утрясли, стали разбираться с выступающими.

– Скажи, пожалуйста, что может интересного доложить пленуму парторг Сорокинского совхоза? Он же безграмотный, в слове из трёх букв четыре ошибки делает. Если ему есть что сказать по содержанию работы, поезжай к нему, и готовьте текст на месте. Но чтобы это было выступление, а не пожелания трудящихся, – распекал он заворга Митрохина.

Накануне пленума вечером к нему домой приехали два директора совхозов.

– Извини, Фёдор Петрович, едем из Тюмени, подписали нам титулы на животноводческие комплексы. В облстрое так и сказали: «Благодарите своего первого, он тут все пороги обил». Тут была доля правды, Ганюшкин пару раз заходил к строителям, но ребята явно переоценивают его роль. Теков и Митрофанов переглянулись:

– Фёдор Петрович, у нас бутылочка коньячка есть. Сбрызнуть надо это дело.

Ганюшкин неловко улыбнулся:

– Вы, друзья, не забывайте, что пленум завтра, какой коньяк?

– Да ну, Фёдор Петрович, по рюмочке не повредит.

Ганюшкин пошёл на кухню, Лиза была на взводе:

– Федя, не пей, завтра пленум, будет кто-то из обкома, и как ты будешь выглядеть? Им-то в зале сидеть. Хотя – когда они в Тюмень успели смотаться, я Текова сегодня в госбанке видела?

Но Ганюшкин уже не слышал, принёс холодную закуску, конфеты, рюмки. Выпили по одной, потом по второй, Теков хотел достать ещё одну бутылку, но Ганюшкин категорически поднял руки. Расстались. Проводив гостей, Фёдор вошёл в комнату и у кресла увидел оставленную Тековым бутылку. Взял её, Лизе крикнул, что пошёл в кабинет работать, закрыл дверь и сел на раскинутый диван. Убрать бутылку уже не было сил, он знал, что не уснёт, если она будет тут, вообще не уснёт, если не выпьет ещё рюмку.

К полуночи бутылка была пуста, Фёдор сумел спрятать её в сейф, где накопилось уже немало тары, едва стянул с себя брюки и рухнул на постель. После неудачного лечения опьянения происходили быстрее и проходили долго и тяжело. Он не слышал будильника, в шесть вошла Лиза и ужаснулась: опухший, полупьяный Фёдор не мог двух слов связать. Она насильно поставила его под душ и добавила холодной воды:

– Что ты делаешь, мне холодно, Лиза!

– Постой хоть четверть часа, хмель выйдет. Федя, сегодня пленум, как ты мог?

– Ладно, все обойдётся. Приготовь мне кофе и рюмку коньяку. Ты же знаешь… И не переживай, из обкома никого не будет, а свои переморщатся и не пикнут.

– Ох, Федя-Федя! – только и сказала Лиза, помогая ему надеть костюм и поправляя как всегда свалившийся в сторону галстук.

Он быстро прошёл в свой кабинет, Митрохин вошёл следом и доложил:

– Только что прибыл заведующий орготделом обкома товарищ Пахотин. Он заехал в колхоз Ленина, к открытию будет.

– У тебя все готово? Смотри! А что Пахотин так неожиданно, ведь не собирался?

– Не могу знать, Фёдор Петрович.

– Ладно, свободен.

Прямо в сейфе налил рюмку, выпил. Заел каким-то мускатом, что ли. С Пахотиным поздоровались на ходу, доклад читал второй секретарь, выступления пошли нормально. Фёдор чувствовал, что похмелье начинает его донимать, выступил пот, в руках появилась дрожь. Пахотин написал записку и передал ему. Фёдор развернул:

«Заключительное слово за докладчиком. Тебе лучше не выступать».

Когда все разошлись, в кабинете остались он и Пахотин.

– Я специально приехал без предупреждения. К сожалению, жалобы в обком на твою пьянку имеют основания. Завтра доложу первому, жди вызова.

Вызова Ганюшкин не дождался. Приехал секретарь обкома по селу, срочно собрали бюро, потом пленум, и Ганюшкина освободили от обязанностей первого секретаря, члена бюро и члена райкома. Партийной организации было рекомендовано в двухдневный срок решить вопрос о пребывании Ганюшкина в рядах партии. Уже выходя через чёрный ход, вспомнил, что в сейфе осталась недопитая бутылка, вернулся, попросил уборщицу потихоньку вынести всю тару, бутылку поставил в портфель и пошёл домой.

Лиза уже все знала. Он прошёл на кухню, налил полный стакан коньяка и выпил.

– Эти двое вчера приезжали специально тебя споить и бутылку оставили специально. Федя, как хочешь, но я так жить не могу. Я сегодня же уезжаю к Вале в Сургут. Сберкнижки все на месте, пей, гуляй. Меня тебе упрекнуть не в чем, я боролась, сколько могла. Теперь только ты сам можешь что-то предпринять. Но – без меня. Прощай.

Он остался один, вообще один, без семьи, без работы, без партии, конечно, он не пойдёт на это унизительное собрание. А Катя? Так давно её не видел! Может быть, в ней спасение? Позвонить?

Он набрал номер, Катя ответила сразу:

– Я все знаю, Фёдор Петрович, даже как-то странно. Но мы не будем больше встречаться, тем более, что есть парень, который зовёт меня замуж. До свиданья, Фёдор Петрович.

Вот так. Ганюшкин так громко захохотал, что сам испугался собственного голоса. Мир встал на дыбы! Все перевернулось в один день! Достал из портфеля початую бутылку, глотнул из горлышка, стало полегче. Кто-то стукнул дверью, окликнул хозяев. Фёдор вышел: Володя, водитель!

– Здравствуй, Володя, дорогой ты мой человек. Проходи. Видишь, я теперь совсем один.

– Как это – один? – не понял Володя. – А Елизавета Александровна?

Ганюшкин горько улыбнулся:

– Она уехала к дочери на Север. Так что я холостяк.

– Я что пришёл, Фёдор Петрович, вы меня извините, но мы с вами как жили дружно, так и остаёмся. Если чем могу – всегда помогу. Ну, побежал я, машина на улице.

Когда хлопнула дверь, Ганюшкин сел в кресло и заплакал. Надо было жить, а он не знал, как.

Почему ему вдруг вспомнилась эта картина: сидят в котельной мужики, на всех один стакан. Пускают его по кругу, все честно, без обмана, а тут приходит он, всех спугнул, все нарушил. Ну-ка, где это было? Да, в южной квартальной котельной. Ещё не понимая, что он собрался сделать, Ганюшкин поставил в карман полупустую бутылку и надел пальто, потом снял, нашёл в кладовке фуфайку, старые валенки и пошёл к той котельной. Мужики будто не уходили, или ему так показалось, когда он вошёл, они насторожились, а потом как-то по-свойски пригласили к столу:

– Садись с нами, чем богаты…

– Кто это? Ты его знаешь?

– Какая разница. Человек.

Раз в неделю он ходил в сберкассу и снимал деньги, но они быстро кончались. Вокруг него постоянно были какие-то люди, никто из бывших сослуживцев не звонил и не приходил. Нина в выходные оставляла дома, он терпел, пока она делал уборку, что-то готовила.

– Папа, воздержись, закройся за мной и отоспись. Посмотри на себя, ты похудел, состарился. Папа!

Она уходила, и он доставал бутылку.

Несколько раз заходил в ту котельную, когда было тяжело одному. Вот и в этот раз мужики встретили его, как своего, посадили за стол, налили стакан водки. Ганюшкин достал из кармана свою бутылку.

Выпили по кругу, гость неуверенно поставил на стол стакан, захрипел, завалился на бок и потерял сознание.

– Мать твою… Нам только этого не хватало.

– Чего орёшь? Беги к моей, у нас телефон есть. Вызывай скорую.

Через полчаса больной Ганюшкин уже лежал в реанимационной палате, а сестры все не могли поверить, что это вчерашний секретарь райкома.

18

После обхода доктор Струев сказал, чтобы больного готовили к переводу в отделение терапии, а Ганюшкина упокоил:

– Я договорился с заведующей отделением, вас положат в отдельную палату.

Первую ночь в отделении он спал плохо, постоянно подходили сестры со шприцами, помогали повернуться на бок и делали больные уколы. Под утро крепко уснул, даже увидел сон, нормальный, без крови и боли. Будто косит он траву на родных лугах, как бывало в доармейской юности, косит, а травы высокие, густые, но сила молодецкая, Фёдор даже рад тому, что вслед за литовкой остаётся высоченный рядок травы. И вдруг откуда-то со стороны Большого Омута, где и дорог-то никаких нет, идёт девушка, в летнем платье, платок так повязан, что только одни глаза. Подошла и молча стала траву сгребать. Фёдор остановился:

– Ты что делаешь? Трава же ещё не просохла, сопрёт в валках.

А та его не слышит, сгребает и сгребает.

– Остановись, тебе говорят! И кто ты такая, что на нашем покосе управляешься?

Она глянула на него, и Фёдор отпрянул: Лиза, та ещё, какую он встретил в райкоме комсомола и с которой целовались в кабинете до одури, а она все показывала на дверь, которая изнутри не запирается. Пошёл было к ней, а она платок скинула, и не Лиза уже, а девчонка с первого курса института в Свердловске, а потом ещё и ещё лица, и вдруг Катя. Ну, прямо как живая.

– Катерина, а ты тут откуда?

– Да вот пришла посмотреть, как ты без меня.

Фёдор хотел было пожаловаться, что измотала болезнь, жить не хочется, такое было состояние, но удержался, спокойно ответил:

– Жалко, конечно, что расстались, все-таки восемь лет вместе.

– Ладно, воспоминания тебе оставляю, а я замуж выхожу.

– А ведь я любил тебя сильно, наверное, никого так не любил.

И проснулся. Так обидно, что сон кончился, интересно, что бы ответила ему Катя? Открыл глаза: перед ним на табуретке сидит старик с окладистой бородой и длинными, давно не стрижеными волосами. Фёдор даже оробел, но старик руку положил ему на плечо:

– Не пужайся, я не виденье и не из твоих снов, которые ты только смотрел.

– Откуда вы про сон знаете?

– Да только то и знаю, что ты сказал. Это хорошо и правильно, если мужчине девушки снятся. Душу должно волновать, иначе заскорбнет. Мужчина всегда остаётся мужчиной, а вот женщина отцвела, и куды теперь? Я вот восьмой десяток доживаю, а новой раз такое приснится, что встаёшь ночью и молишься о греховных помыслах своих. Ну, ладно, не о грехах пришёл я к тебе, как услышал про твоё несчастье. Пришёл, чтобы поддержать и помочь тебе по-человечески. Али ты меня не признаешь?

Фёдор смутился. Конечно, он узнал этого старика, который в первый год его председательства пришёл на приём с рассказами о чудесах природы. Ганюшкин тогда сильно спешил, деда выслушал и практически выпроводил, но предложения его записал и дал соответствующие распоряжения. На сад выделили небольшую сумму бюджетных средств, Фёдор поехал к новому директору совхоза, вчерашнему парторгу, с которым у бывшего заворга были самые хорошие отношения. Он же и рекомендовал парня на директора совхоза. Как его фамилия? Господи, неужели совсем память отказала? Фёдор пробежался по алфавиту, как делал в таких случаях, вспомнил: Гейн, Виктор Карлович, из второго поколения поволжских немцев, в первый год войны переселённых в Сибирь. Гейн идею поддержал, и надо отметить, многое было сделано. Ганюшкин несколько раз был на Острове, его увозили на катере, Гейн показывал новые посадки, уже оформившиеся аллеи яблонь, груш, слив, мощные заросли кустарников малины, смородины, ежевики, плантации земляники нескольких сортов.

– Все делается нашими рабочими и школьниками, научный руководитель агроном Людмила Сизова, а вдохновитель всего – старец наш Тимофей Павлович. Он часто вас вспоминает, благодарит за поддержку.

Ганюшкин даже насторожился: с чего бы это? Ну, деньги пробил, технику кое-какую, какая ещё поддержка? Но возражать не стал. А вскоре Виктор Карлович привёз ему гостинец. Целый пакет яблок в приёмной уложили в огромную вазу, и Гейн вошёл с нею в кабинет:

– Ты купил или продаёшь? – шутя спросил Ганюшкин.

– Обижаете, Фёдор Петрович, это яблоки из нашего сада.

Встретились с дедом на Острове уже в августе, захотелось своими глазами посмотреть на то, о чем по всему району разговоры шли. Дед встретил на пристани, прошли по посыпанным песком дорожкам, а дед все теснит гостя в одну сторону, попутно сожалея, что отказали в строительстве санатория.

– Мы вызывали бригаду института курортологии, дали заключение, что не хватает нескольких микроэлементов, чтобы официально признать грязь лечебной.

Старик возмутился:

– И это называется наука? Люди лечатся, лежачие встают и кидают костыли, я сам пользуюсь от ревматизма и прочих костных дел. Ладно. Вот, пришли, полюбуйтесь! Вот, дорогой Фёдор Петрович, какие чудеса Господь позволяет делать недостойному и грешному человеку.

На развесистой яблоне, каждую ветвь которой поддерживали берёзовые подпорки, густо гнездились яблоки разных сортов и форм, груши и сливы.

– А что удивительного, Тимофей Павлович? Такие опыты проводил ещё Мичурин.

Старик всплеснул руками:

– Ну, до чего вы бестолковый человек. Я вам про Фому, вы все про Ерему. Скажите на милость, если бы Господь не попустился и не позволил бы вмешиваться в дела творения, смогли мы вырастить на яблоне грушу, да ещё в Сибири? Да ни в жисть! Вот ракета полетела в космос, это что, просто так, подожгли и полетела? Да на все соизволение Божье! Без Бога ни до порога – это ещё когда старики сказали. И тут так же. Поглядел Господь на людей, на дела их и решил, что можно им позволить подняться чуть выше, осознать себя. Хотя, по моему разумению, рановато бы. Вот вы грамотный человек, вы Библию читали?

Ганюшкин вспомнил, что была в рекомендательных списках в партшколе такая книга, он полистал и бросил: скучно и неинтересно.

– Так я и думал. В этой книге, признанной во всем мире самой лучшей, описано, как Господь создавал твердь земную и воды, птиц и зверей, как бездну заполнил звёздами. Как развивалось обчество и как государства создавались и гибли по его воле в один миг. Попам вы можете не верить, но знать Библию должон каждый культурный человек. Это же целый мир, философия, не от Кантов и Гегелев, а от первоисточника. Вот у вас куры есть?

– Есть, жена ими занимается.

– Правильно. Куры яйца несут, потом цыплят выпаривают. Так?

Ганюшкин начал возмущаться:

– Чего вы темните? Яйца, курица. Какая связь?

– Я не темню, напротив, просвещаю. Скажите мне, что появилось вперёд: яйцо или курица?

– Какая разница? Была эволюция, в результате которой образовалось и яйцо, и курица, чтоб они пропали!

– Эволюцию придумал Дарвин, а перед смертью просил прощения у Бога за дерзость свою. Все великие учёные, отрицавшие Бога, в конце жизни приходили к нему, уверовали. Вот наш Павлов Иван Петрович, русский физиолог, всю жизнь кормил собачек по звонку, а перед смертью признался, что нет никого выше Бога. Это же общеизвестный факт.

Ганюшкин протянул старику руку:

– Спасибо за беседу, найду время, почитаю библию, потом продолжим…

И вот старик сидит у его кровати, а Фёдор никак не может вспомнить его имя.

– Ты не напрягайся, сынок, зови меня дедом Тимофеем либо дедой Тимой, мне больно глянется. И скажи мне свою жизню, как если бы Господь тебя спросил: как ты жил, праведно ли, не обидел кого понапрасну, не навредил сам себе. На дверь не гляди, врач мне знакома, позволила говорить с тобой, сколь душе угодно. Успокойся и скажи.

Фёдор хотел что-то сказать, а горло перехватило, слово завязло, только слезы потекли по худому и заросшему лицу. Он вытирал их рукой, а Тима остановил:

– Не тронь, это горючие слезы, они из самой глубины сердца. Их бы собрать да на божничку положить, как покаяние.

Ганюшкин никогда не думал, что способен совершенно незнакомому человеку рассказать самые потаённые тайны, вплоть до первопричины не сложившейся семейной жизни, патологической ревности жены к прошлому. Рассказать про пристрастие к спиртному, которое выбросило его из жизни, про лечение в Челябинской клинике и почти часовую процедуру беспрерывных рвотных позывов, когда после последнего страшного укола медсестра в клеёнчатом халате, чтобы не заблевали алкоголики, подходит к каждому с тупым и бесстрастным вопросом: «Водочки налить?», а сама стаканом по бутылке постукивает. Их человек десять, все корчатся в рвотных судорогах, вода смывает всю гадость в отверстие в центре комнаты. Про девочку Катю, с которой как с женой прожил почти восемь лет, и позови она его сейчас, он пошёл бы за ней хоть куда. Но она его оставила и устраивает свою жизнь, а он уже ни на что не способен. Сказал про уход жены, про их неродившегося ребёнка.

– Я не вижу смысла в жизни. Все кончено. Ты поверишь мне, что я жалею, лучше бы умереть в пьяном угаре, чтобы ничего не чувствовать.

Старик опустил голову и слушал покаяние своего новоявленного товарища. После этих слов он опять взял его за руку:

– А теперь послушай меня, сынок. Ты пережил страшное, не каждому дано, но ты вышел из преддверья адова человеком, об этом слезы твои мне сказали. Ты даже сам ещё не понял, что ты преодолел. Самое трудное – себя, сынок, свою гордыню. Ты же умный человек, а весь в предрассудках. Бог так создал, что мужик до брака может такое творить, что уму не постижимо, вот как ты, по словам твоим. И ничего. В браке он праведник. А женщина, если допустила ошибку, зарубку получает на память. Вот ты и ухватился. Гордыня, Фёдор, ломай её, большой грех перед Богом и людьми. У тебя дочки умницы и красавицы, надо думать, я не зрил, но надеюсь, ибо есть нужда. Ты должон жене в ноги пасть и прощения просить, а ты ждал, когда она рухнет. По вину так скажу: Господь вино создал как продукт, и его следно принимать, но ограниченно. Ты нарушил завет и поплатился. Ничего, и без вина люди живут, и ты будешь, тут у нас расхождений нет. Я не волшебник и не чародей, а простой смертный человек, но я на три десятка годов прожил больше, чем ты, и на тридцать годов тебя мудрее. Когда ты станешь на ноги, соберёшь вокруг себя семью свою и тоже скажешь покаянные слова, так же доступно, как мне. Только ты доверься Богу, не надо в церкву ходить, ежели веры нет, но ты ведь крещён, пусть даже погружением, как было в те времена, и у Бога записан. Обратись к нему с просьбой пособить тебе встать на путь истинный, семью вернуть, радость, счастье. И ты увидишь, как это хорошо. Ну, кажись, все, а то доктор уж дважды в дверь заглядывала. Я ухожу, но мы с тобой встретимся ещё, в самую радостную минуту. Да хранит тебя Господь!

Сразу после обхода в палату вошла Лиза. Фёдор закрыл глаза и ждал. Лиза встала перед кроватью на колени, провела прохладной рукой по небритой щеке мужа:

– Похудел-то как, и оброс. – Она поцеловала его в щеку. Фёдор улыбнулся и открыл глаза. – Я думала, ты спишь. – Лиза смутилась. – Врач говорит, что все идёт к лучшему. А кто у тебя был, что за старик?

Фёдор взял жену за руку:

– Это уникальный старик, он знает все мои беды и проблемы и разом их все решает. Да, представь себе. Похоже, он угадал даже твой приезд.

– Я прямо с автобуса, вещи в коридоре оставила. Ты пока процедуры принимаешь, я схожу домой, а к вечеру приду и буду с тобой все время.

– Где же ты будешь спать?

Лиза засмеялась:

– А ты меня пустишь с краешка! Девочки мне пообещали кресло прикатить, оно раскидывается, как у нас.

Вечером Лиза пришла с большой сумкой, взяла ведро и чистую тряпку, тщательно с моющим средством вымыла пол, к тому времени нагрелся титан, сестры помогли положить Федора на каталку, и Лиза повезла его в ванную.

– Елизавета Александровна, смотрите, чтобы вода была не больше пятидесяти, – крикнула вслед доктор.

Ганюшкин, лежащий под простыней голый, ни за что не соглашался раскрываться, его так и положили в простыне, и только потом Лиза с трудом выволокла её из ванны. Она намылила ему голову, вехоткой натёрла спину, грудь и живот. Ноги, сидя по пояс под мыльной шапкой, он мыл сам, стесняясь Лизы. Потом она спустила воду, окатила из душевого шланга тёплой водой и завернула в мягкую домашнюю простыню.