Один день. Сборник новелл

Мы идём в магазин за едой, за туалетной бумагой «зайка», которая что наждак, за чаем, кофе, молоком, зубной пастой и «Альпин Гольдом», конечно. У неё всегда находится небольшая заначка. Мы будем пить горяченный чай со сладким, как любим. Вместе. Вдвоём.

– Спасибо! – я.

Она улыбается как-то по своему – больше глазами, а губы очень, очень забавно посмеиваются отдельно… будто сами по себе.

Мне кажется, что глаза говорят с самыми близкими, а с помощью языка, рта, губ рождаются нужные слова для окружающих. Так остаётся нетронутой сокровенная тайна влюблённых сросшихся душ и сохраняется обычный порядок среди чужих друг другу людей.

Потом мы гуляем. Просто так. По парку. Иногда заговариваем о книжках или фильмах. Молчим. Она останавливается и смотрит на небо. Говорит:

– Знаешь, а ведь свет такой разный. Постоянно. Каждый день, даже если стоит безоблачная погода, он отличается от самого себя прежнего. Порой достаточно посмотреть на него под определённым углом, заметить его переменчивость и он уносит тебя в какие-то далёкие воспоминания или чувства – туда, где свет когда-то был таким же. Такое вот путешествие во времени. С помощью света. У тебя бывает такое?

Я не знаю, как ответить. Но ощущаю, что ощущаю, о чём она говорит. Я знаю, что это, когда за окном зима, а свет льётся не прозрачно-матовый и сверхяркий в отблесках, а лёгкий и цветной, как летом, и вот ты уже в деревне на каникулах.

– Бывает.

Мы возвращаемся домой. Нас не было несколько часов. Мои ноги приятно ноют от долгой и полезной ходьбы и я усталый закрываю глаза и плюхаюсь всем весом на кровать, где я лежу сейчас… где открываю глаза. Моё путешествие окончено.

И я по-прежнему один.

6. Жалость – это камень

Я простила его. Злилась и кляла, но простила. Очень скоро. Наверное, потому что давно предчувствовала и, затаившись, ждала. Не послушалась, в общем.

И потом снова ждала. Надеялась, что он вернётся.

Я и сейчас его жду. До сих пор сердце легчает на секунду, теряет вес, как в вакууме, когда вижу в толпе знакомую фигуру. Незнакомца, похожего на твоего папу. Только похожего. Совсем не похожего, по честности. Глаза выдумывают схожесть, а я подчиняюсь им сознательно. Потому что сердце тогда отпускает и я выдыхаю.

Самое больное в жизни это разрыв. Когда сросшиеся души разрывают надвое беды и обстоятельства – обстоятельства и есть наши главные беды, то обе половинки начинают медленно угасать до полной погибели. Но не бывает такой силы – способной устранить незримый клубок нитей окончательно, тех сосудов и вен, что питали прежде единый организм. Они натягиваются, но не рвутся. Так и мы с твоим отцом остались связанными. Навсегда. Я «слышу» его сердцем. Даже если человека уже нет в живых – связь остаётся, покуда не уйдёт второй. Таков закон.

Потом обстоятельства и страдания принялись мучительно разрывать нас с тобой. Беды сплачивают какое-то время, но после…

На первое место вышла твоя… болезнь. И ты и я отдавали все силы, внимание, разговоры ей. И скоро вместо любви к тебе у меня остались только долг и жалость. Мне стало противно быть собой! Я пыталась заставить относиться к тебе, как прежде до болезни, но смотрела на то, как ты лежишь в кровати и радуешься лишь тому, что можешь немного пошевелить головой, руками пока твои друзья во дворе гоняют мяч, слушала, как ты врёшь бабушкам по телефону, рассказывая о том, что почти здоров, что можешь сидеть, подниматься самостоятельно, и рыдала. Я не понимала, откуда берётся у тебя столько мужества и почему его нет у меня. Я жалела тебя, а жалость не должна быть первее любви. Настоящей материнской любви. А любить из жалости… разве ты родился для этого?

Проклинала здоровых детей. Не понимала, чем эти «заурядные, тупые выродки» заслужили лучшей судьбы? Так я их называла. Так злилась. И желала порой, чтобы с ними случилось то же самое… это ужасно.

Я завидовала «нормальным» семьям. Завидовала себе прошлой. Когда могла гулять, играть с тобой и посвящать время себе. У меня были увлечения. Я была красивой. Нравилась мужчинам. После твоего отца у меня были отношения. Может, я пыталась таким образом отомстить ему или что-либо доказать? Неважно.

А потом ты сросся с кроватью окончательно. Тебе исполнилось восемнадцать. Мне всего сорок четыре, но я казалась себе старухой. Я ненавидела себя по всем статьям. Моя жизнь, моя бесчувственность, мой эгоизм, злоба, зависть, ненависть, моя преждевременная старость, моя жизнь, мой сын. Да, я ненавидела себя и за тебя. За то, что родила тебя. Именно тебя. Связав наши несчастные судьбы. Подарив тебе такую несчастную жизнь. И не знала, как избавиться от этих мыслей. Я выедала себя изнутри и всё чаще притворялась. Улыбалась, ходила быстро и будто бы легко, отвечала чаще «хорошо», нежели «нормально» и совсем никогда – «плохо». Но в душе было всё наоборот. Сердце стало слишком полным, как камень. Жалость – это камень. Жалость без любви. Чувствовать (что угодно) – легко. Думать об этом – тяжело.

Я устала, выдохлась, почувствовала вдруг, что предаю тебя смертельно, непростительно. Захотелось бежать. И забыть обо всём на свете. В том числе и главное о тебе.

7. Путешествие второе

Я хочу видеть свет и трогать мороз и есть снег. Хотел. Изредка у нас получается погулять. Очень редко. Мне жалко её и потому на вопрос, который звучит всё реже: «Хочешь, погуляем?» – я отвечаю, из всех сил притворяясь искренним: «Конечно, нет! Чего я там не видел», – всё чаще слыша тишину, согласное молчание, вместо прежних приятных уговоров.

Подошло время обедать. Нет мамы – нет обеда. Логично. Я не голоден. Не страшно. Прислушиваюсь то и дело к дверному замку. Его щелчок – моё спасение. Дверь молчит, молчат стены. Интернет достал. Нашел, что дети.. то есть взрослые, которые стали инвалидами ещё в детстве с похожими травмами и диагнозом редко доживают до тридцати.

Мне 24.

Включаю ТВ, чтобы не думать. В случае чрезмерного напряжения мозга – жмите на кнопку. Превосходно помогает.

Там:

1. Обручальное кольцо. Сериал.

2. Ефросинья. Продолжение. Сериал.

3. Вести

Чуть задерживаюсь на канале, чтобы по бегущей строке узнать стоимость доллара. Зачем? Да, просто так. Знать, что что-то меняется.

4. Обзор. Чрезвычайное происшествие.

5. Виола Тараканова в мире преступных страстей. Сериал.

6. Любовь-морковь. Комедия.

7. «Мой друг зонтик», «Чуня» и т. д. Мультфильмы.

8. Дом 2. Lite.

9. Следаки. Сериал.

10. Я против! (Прямой эфир)

11. Дорожные войны.

12. Биатлон. Чемпионат мира.

13. Хочу ребёнка. Мелодрама.

Тут главное не увлечься.

14. Каникулы в Мексике 2…

И такие передачи не позволяют мне этого сделать. Кстати, после просмотра телевизора не обязательно гипнотизировать стену, чтобы опустошить башку перед дорогой.

«ВЫКЛ».

Мамы нет уже часов шесть. И я собираюсь в новое путешествие:

«Я иду её искать. Я иду возвращать её домой. Ко мне. Собрался спешно. Подбирать фасоны нет времени, что если она в беде? Вдруг ей стало плохо или остановилось сердце, пьяный убогий подросток ударил её или она попала под машину или в руки какого-нибудь психа? Интернет кишит подобными случаями! Я должен спасти её. Это логично.

Я беру немного денег, телефон, паспорт, свинцовую гирьку против гопников – она удвоит силу удара, помню, так говорили мои друзья во дворе.

Нужно действовать быстро, ведь скоро начнёт темнеть, что затруднит поиски. Я бегу по луже, утопая в грязи, плевать на одежды и пусть на меня смотрят, как на психа – ноги для того и нужны, чтобы преодолевать препятствия, а не обходить их!

Чего бы с ней не случилось, вряд ли помощь придёт со стороны. Я мчусь по дорогам, запрыгиваю в трамвай. Он едет слишком медленно! Откуда я знаю куда идти? Не знаю! Просто бегу, доверяясь интуиции, решаю, куда завернуть в последний момент, не зная что ждёт меня за углом.

Я спрыгиваю с трамвая через три остановки – к продуктовому рынку (я пробегаю его насквозь, не думая – по привычным координатам, проверенному нашими ногами пути. Её нет) – за ним галерея (где я был однажды с отцом, вместо последних уроков тайком от матери), и я вокруг, и я за неё (так через двор короче) – супермаркет кишит чужими людьми («вы видели, вы видели? – может с утра, может днём.. здесь… не было моей мамы»? – никто не знает) – длинная ровная, спокойная и монотонная, как древняя почти иссохшая река, узкая улица городского бульвара отнимает не мало сил у пешего, а я бегу! (десятки лавочек, скрепками держащие контуры проспекта, чтобы те не расползлись на дорогу и в грязные дворы, усеяны людьми всех возрастов, дурацкими декоративными собаками, не понимающими, что с ними происходит, бутылками, обёртками, пьяными телами – всем, чем угодно, кроме неё… усталой)

куда она спешит, зачем бежит от меня?

потом – до конца, упираясь в переход, почти стёртый на гудящем потоке (отдышка, нагнувшись, руками в колени) – сквер героя Гуртьева с засахаренными после вчерашней оттепели и утреннего морозца деревьями, снова приманил своей лыжнёй пару спортсменов – городская площадь пуста – её дворы и закоулки – огромный академический театр, избавленный от безвкусных колонн – к бронзовому Бунину, что стоит, скрестив руки, на городском холме – нет, нет, нет! – к музею, но скорее закусочной рядом со старыми добрыми беляшами, через мост, под которым мёрзнут утки вбок.. вниз.. к реке к стеле и вдоль реки (тихое уютное место) до раскидистой ивы, нависшей прямо над водой – перешел мост и на старую Ильинскую улицу с её развилкой и множеством магазинов, танком на постаменте, сквером (когда закончатся силы, я отдохну там, на деревянной скамейке) – обратно по Болховской к любимому театру – в парк, за ним, где в центре какой-то памятный камень, как кусок астероида и дальше – по самой протяженной Комсомольской (заглядывая каждому в глаза, не пропуская прохожих, витрин, отражением в которых вдруг застряла она) до автовокзала – потом на маршрутку и обратно до – железнодорожного, с которого ещё можно будет уехать домой в случае неудачи…

Нет. Нет. Нет!

уезжаю.

Я открываю глаза, которые не желают пускать слёз. Да, они блестят, но потому что устали. Голову снова кто-то колит, как орех. К вечеру, постоянно к вечеру. Стемнело. Похолодало. На часах почти восемь.

Её нет.

Альбом «The Nationаl» 2005-го на репите.

Обычный денёк превратился в рассказ с непонятной развязкой. Но только не для меня. Я всегда угадываю конец! И вот и теперь: я беру ручку, отрываю клочок бумаги от журнала – глянцевый лист не принимает чернил – и тогда я пишу на ладони. На левой ладони, над и вдоль линии судьбы я записываю свой вариант завершения необычного дня моей скучной лежачей жизни. А говорят ещё «под лежачий камень вода…»

Моей жизни.

8. Все повторяется

Знаешь, в последние несколько недель я вспоминаю твоего отца все чаще. Все чаще я вижу в тебе его. Ты взрослеешь и вы становитесь все больше и больше похожи. Все повторяется. Безвыходно, без вариантов. Не знаю плохо это или хорошо. Мальчик всегда живет в мужчине. Мужчина в мальчике. Твой отец так и не вырос когда то, так и не повзрослел и потому не смог жить по правилам. А ты… После нашего несчастья мне казалось порой, что ты в свои двенадцать лет намного мудрее, сильнее, бесстрашнее большинства людей, проживших много дольше, чем ты. И в то же время – ты вечный ребенок. Идут дни и я замечаю, как ближе к концу… ты… ты будто бы возвращаешься обратно к детству. Как это случается у стариков.

Митя, я теряю тебя! Теряю тебя, также как когда-то потеряла твоего отца. Но он ушел стремительно. В один миг не стало его, словно умер, а ты покидаешь меня медленно, мучительно. Угасаешь на моих глазах. И ты не представляешь, как я счастлива, когда поутру, заходя к тебе в комнату слышу, как ты дышишь, вижу это. Да, каждый день я ликую от того, что ты проснулся. Каждый новый день, которых становится у нас с тобой все меньше и меньше.

Нет, я не выдержу твоей смерти. Я не смогу и взглянуть на тебя мертвого (Господи, какое же страшное слово!). И еще и потому ухожу.

Много причин я привела, правда? И все они ничтожны. Но сердце требует оправданий, чтобы продолжать биться. Лучше запомнить тебя живым, улыбающимся, несмотря ни на что всегда радостным. Как же тебе это удается, мой милый мальчик? Мой сын. Быть таким сильным. Уйти, выдумав себе историю, где ты будешь жить всегда, пока жива я. Книжка с белой безымянной обложкой, где все мы вместе и счастливы.

Однако с некоторых пор и в твоих глазах я тоже начала замечать это угасание. Почти каждый день ты смотришь куда-то в стену, а потом лежишь, не шевелясь, с закрытыми глазами, но я знаю, что ты не спишь. Ты уходишь в себя. Куда-то очень далеко. И я боюсь, что когда-нибудь ты не вернешься оттуда, даже если я буду рядом.

Да, в последние несколько недель я вспоминаю твоего отца все чаще. Вспоминаю тебя здорового, всех нас в то время, когда мы были вместе и словно переношусь в тот короткий светлый отрезок нашей жизни. Я будто бы пытаюсь скрыться в прошлом от настоящего. Более того, мне хочется вернуться в прошлое и, нет, не сделать так, чтобы все было по-другому, а просто остаться там жить навсегда, в этом одном моменте и чтобы ничего не менялось, не двигалось вперед. Да, время лечит, но и многое, очень многое рушит и отнимает. В конце концов, оно просто забирает самое себя у нас. Так пусть лучше время не начинается вовсе, не рождается, пусть его совсем не станет.

Наверное, я схожу с ума, но иногда я думаю, что могу ещё найти твоего отца, воссоединиться с ним и этот момент тогда станет билетом в прошлое. Я представляю, как, встретившись, мы пойдем с ним, взявшись за руки, в нашу первую маленькую квартирку. Мы называли её «коробочкой», когда только начинали снимать, ты был ещё совсем маленьким. Ключи чудесным образом отыщутся во внутреннем кармане его пальто. И в квартире, конечно же, никого не будет. И вся обстановка будет прежней, той самой, какой сделали её мы. Даже запахи те же. На выходных мы любили печь шарлотку. На кухне всегда еле слышно играло радио «Маяк» с этой ностальгической мелодией из песни «Подмосковные вечера» на заставке перед новостями. В окно спальни льет свет. В доме становится сразу же намного теплее, чем на улице. И потому нас слегка размаривает. Совершенно ничего не хочется делать – ни есть, ни пить, ни разговаривать. Вокруг витает какое-то ощутимое блаженство и нам достаточно того, что мы есть, что мы рядом, можем дотронуться друг до друга. Мы раздеваемся, ложимся в постель и просто засыпаем в обнимку. А проснувшись поутру, я понимаю, что чудесным образом оказалось в раю. Мы молоды, мы вместе, тебе всего лет шесть не больше. Воскресное утро, ты неуклюже, как медвежонок забираешься к нам в постель. Выходной и мы с чистой совестью позволяем себе поваляться в кровати дольше обычного. Вот так втроем. И вроде бы ничего не происходит. Совсем ничего примечательного, но я ощущаю себя беспричинно и бесконечно счастливой. Потому что мы единое целое в этот момент. В этот миг мы – бессмертны!

Рай – это прошлое, это застывшие теплые сердцу воспоминания.

Знаешь, существует такая теория, что пространство и время существовали всегда, что все повторяется в каком-то бесконечном цикле. И возможно, мы с тобой живем, такие, какие есть сейчас уже в тысячный раз и столько же ещё будем. А это значит, что спустя миллиарды лет у нас будет ещё один шанс. Ещё одна жизнь, которая возможно сложится чуточку иначе. А может и будет такой же – какая разница, главное, что мы обязательно встретимся вновь.

Помнишь, несколько дней тому назад тебе снился сон про птицу? Так вот этой птицей была я. И я чувствую, что ты это тоже понял.

Тогда я не дала тебе ответа на твой вопрос и потому хочу сделать это в моем письме: может быть спустя долгое время, может быть в следующей жизни, но…

Да, мой мальчик, птицы всегда возвращаются.

Все повторяется, мой милый мальчик, все идет по кругу.

9. Прошлое не умирает

Прошло уже шестнадцать лет, как папа ушел от нас, но я отлично помню его. Вернее, все в нем кроме лица целиком, кроме готового образа, понимаете? Большие темные глаза, что никогда не юлили, не ходили из стороны в сторону – он всегда смотрел глаза в глаза и меня так учил; густые черные волосы, которые слегка завивались сзади за ушами, если он долго не стригся, теплые ладони, что всегда пахли газетной краской. И эта манера шутить с очень серьезным, просто каменным видом, отчего становилось ещё смешнее. Сутулость, острый кадык, вызывавший потаенное отвращение и, конечно же, здоровенный крюк носа, над которым мы вечно смеялись всей семьей. Но стоит попытаться собрать все в кучу – камера внутреннего глаза – того, что обращен к памяти, моментально сдает в фокусе и от отца остается одна мутная размытость, заключенная в абрис.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.