Великий Уравнитель

Досчитав до сорока и дождавшись, когда авто скроется вдали, я выбрался из кустов. Такие вот, значит, дела… Стыдно и горько, но даже своего родного города я боялся. Потому и завидовал тем, кто ездит на дачи или куда-нибудь в уцелевшие деревеньки. Милое дело – сел за руль, нагрузил в багажник разной всячины – и погнал. А если нет такой возможности? Если вся родня – из потомственных горожан, а на покупку дачи (да и машины тоже) семья так и не сподобилась? Сказать по правде, меня сроду никуда не возили – ни в Турцию, ни в Грецию, ни даже в самую ближайшую деревушку Новосветловку. Казалось бы – должен стать патриотом кирпича и цемента, да только – аюшки с кренделем! Не стал. Вместо этого взял и полюбил парк, что располагался в трех кварталах от моей панельной пятиэтажки. И так полюбил, что изучил его вдоль и поперек – до последней тропки и последнего деревца!

Вот скажите мне, можно ли пересчитать деревья в лесу? Вопрос – тупее не придумаешь! В лесу, конечно, нет, а в нашем парке дело это оказалось вполне реальным. Во всяком случае, число деревьев я определил совершенно точно – ровнехонько 6 723. В основном росли, конечно, тополя, но попадались и липы с яблонями. Сосен, скажем, уцелело всего-навсего восемнадцать экземпляров, а моих любимых кленов осталось только пять штук. А теперь делайте выводы о моих чувствах к парку, поскольку подсчетами древесных пород я занимался не одну неделю. Да и не только в подсчетах тут было дело. Парк я возлюбил давным-давно. Именно сюда мы выбирались с родителями на пикники (это когда я был совсем мальком), здесь же играли в бадминтон с отцом и дядькой метростроевцем. Да и позже я частенько прибегал в парк прятаться от жизни, поскольку в давнем том парке у меня имелось собственное надежное логово (в кустарнике подле уцелевшего фундамента бывшего спорткомплекса), а на одном из ветвистых кленов таился похожий на гигантское гнездо домик. Периодически их, понятное дело, разоряли, но я терпеливо восстанавливал все обрушения – чинил и латал до тех самых пор, пока в парк не вторглись строительные бульдозеры. Вот это стало реальной катастрофой! Я и на бульдозеры с грузовиками глядел, точно на вражеские танки. Ясно было, что тягаться с ними бессмысленно, да я и не тягался. Ежедневно прятался где-нибудь на отдалении, наблюдал, как сотнями валят деревья, как кромсают экскаваторными ковшами знакомые лужайки, и утирал ползущие по щекам слезы.

Но это было давным-давно, а сейчас я больше не прятался, шагая к ребятам на вечерний променад. То есть, это я его так называл, одноклассники, верно, и слова такого не знали, именуя мероприятие проще – сэйшн или вовсе тусня. Для родителей я «играл и гулял», хотя после восьмого класса никто уже не играет и не гуляет. Тут уже рулят другие глаголы: тусить, кучковаться, мутить движуху и так далее. Хотя разобраться по сути – ничего мы там не делали. Тупо гробили время, били баклуши, валяли дурака – мусолили темы, мутили мозги. А что еще делать, когда тебе вот-вот грянет пятнадцать, а ты ни ухом, ни рылом не вылез в пятнадцатилетние капитаны? Впрочем, это я малехо загнул. В нашем классе «Пятнадцатилетнего капитана» тоже, вероятно, один только я и читал. Да еще, может, Катя Цаплина. Были, конечно, и другие головастые ребята – серьезные да усидчивые – Вроде Эдика с Людкой, но те читали исключительно учебники, а в свободное время дудели в какие-нибудь кларнеты или истязали себя в секциях. Кто-то с репетиторами к ЕГЭ готовился, а иные и на вузы уже прицеливались. С выбором профессии я тоже одно время маялся – а потом вдруг понял, что нет в нашем городе «вуза», в который мне хотелось бы поступить. А уезжать в далекое далеко, где будет институт поприличнее, но уже не будет моего родного парка, отчаянно не хотелось. Жутко было. Прямо до озноба в копчике. Я бы и на сегодняшнюю тусовку ни за что не пошел, если бы она в другом каком месте затевалась. Но в парке – да еще с Цаплей да в компании с Вано можно было немножечко потерпеть…

В рассеянности я поднял голову. Светофор подмигнул мне желтым, чуть подумал и выдал красный. Наверняка собирался переключаться на зеленый, но увидел бледного да неоперившегося птенца и мстительно резанул запреткой. Это, значит, я так подумал. Потому что у всех своя судьба и своя дорога. А моя, получается, – вечно торчать перед «красным», перед нагромождениями баррикад и таящимися засадами. Кто бы другой разобиделся, а я притерпелся – потому и перебежал дорогу наперекор светофору. Какое-то далекое авто сердито бибикнуло, но я прыгнул за парковую калитку и там уже расслабился. Поскольку очутился на своей спасительной территории.

В моем родном парке!

Глава 3 Парковчанин

Наверное, не меньше тысячи раз я приходил сюда, а оскомина так и не появилась. Потому что малые родины не приедаются, и все такое. Потому что здешние травы и кочки, тишина с воздухом – все это было мое. И даже страхи здесь, в родном парке, были тоже «родными». Звучит глупо, но так оно все и обстояло. Я и на статейку занятную однажды набрел – про пользу ужасов. Автор там прямо из кожи вон лез, чтобы оправдать восторги, которые испытывает большинство обычных людей при контакте с пугающими произведениями мировой литературы. То есть, вопросы прямо так и формулировались: почему людям нравится пугать других людей? Почему людям нравится бояться? И вывод автор делал самый банальный: потому, что страх – одна из наиболее естественных природных эмоций, и отрицать его роль в развитии человечества – верх невежества. Заканчивал же этот мудрец совсем уж мажорно, убеждая, что страх – это вполне здоровая эмоция – такая же, как любовь, ненависть и зависть. А посему, дорогие читатели, бойтесь не страха, а того, что однажды вы разучитесь бояться, любить, ненавидеть, завидовать. Потому что означать это будет только одно: вы умерли для этого мира и умерли безвозвратно…

Такая вот развеселая статейка. Я даже вырезал ее и под стекло примостил. Рядом с фотографией Цапли. Жаль только сомнений моих она не развеяла. Я-то, по логике автора, был стопроцентно живым землянином – потому что боялся – и еще как!

Книжка на поясе съехала вниз, и, поправив ее, я активно закрутил головой. Глаза поедали пространство, и тоненько тикало в груди – сладко и немного болезненно. Потому что парк снова чуть-чуть изменился. Может, кто и не замечал подобных пустяков, но я эти ежедневные перемены наблюдал отчетливо. Тут обломили ветку, там кто-то землицы себе накопал, а к старым сорочьим да вороньим гнездам прибавилось еще несколько мохнатых шапок.

Вот почему у них такие безобразные гнезда? Нормальные-то птахи стараются – плетут травинку к травинке, все щели затыкают, а эти накидают веточный ворох, умнут кое-как лапами – и готово! В общем, парк постоянно менялся. Когда-то большой и мохнатый от листвы и зарослей – совсем как медведь, в шкуру которого можно было легко зарыться, – теперь он съежился чуть ли не вдвое. Конечно, тайгой мой парк никогда не являлся, но все-таки это было кусочком настоящего леса. Вплоть до того черного дня, когда шустрые градостроители оттяпали от парка хороший ломоть. И не ломоть даже, а добрую половину – с дюжиной классных полян, с моим любимым оврагом, с массой сосен и рощицей кленовых деревьев. Скоренько вырубив «ненужный» лес и зачистив сектор, навезли гравия с плитами и в три-четыре месяца выстроили здоровенный торговый центр – с автостоянкой, с бетонными заездами и серией эскалаторов. Короче, облагодетельствовали. Еще и название дали вполне соответствующее: «АЛЛЕС». Типа, от немецкого: «Всё». Имелось в виду обилие товаров, но я тогда так и перевел для себя: всё – значит, копец и конец. Моим детским воспоминаниям и играм в прятки, прохладным теням и уютным вылазкам в кленовые дебри. На месте полян теперь раскинулась обширная автостоянка – сотни на три-четыре таратаек, а там, где некогда хрустели под ногами сосновые шишки, теперь высилась бетонная громада «АЛЛЕСА». Они и оставшийся парк как следует проредили – срезали все кусты, сровняли бугры и холмики, аккуратно засыпали малейшие ямки. Заросли Иван-чая, клевера и одуванчиков исчезли, вместо них повсюду насадили мелкорослой европейской травки. Пытались еще и деревья расставить в шахматном порядке, но тут у них то ли денег не хватило, то ли терпения. А то получилось бы совсем как в каком-нибудь парке Тюильри. Звучит-то красиво, но кто-нибудь видел этот парк? Я-то его подробно изучал – на фотках, на видео, в форумных описаниях. В общем, не парк, а полная ржачка – все ровненько, по ранжиру, даже количество веточек у деревьев с каждой стороны примерно одинаковое. А главное – все это на каменной площади, и сами деревья не в земле, а в деревянных кадушках! Прямо как в цветочных горшках. Мой дядя как-то на Южном Урале отдыхал, потом рассказывал, что у них там тоже какие-то хитрованы перед выборами по деревне прошлись и все горшки с цветами у населения временно изъяли. А после в землю сажали – прямо перед зданием администрации, чтобы к приезду большого чиновника все было красиво. Выкапывали наспех ямки и прямо с горшками эти цветы туда втыкали. Ну, а потом уж сельчане приходили, отыскивали свое родное и обратно выкапывали. Смех смехом, но и наш парк пытались причесать такой же нелепой гребенкой. Вроде и осталось что-то отдаленно напоминающее лес, да только от прежнего колдовского величия уцелело немногое. А вместо птиц динамики установили в разных местах, провода протянули – попугаи, павлины стали орать – ну, круто же! А поглядишь – в реалиях одни вороны с сороками. Опять же запахов добавилось от автостоянки. Ее и прежний парк вряд ли сумел бы осилить, а нынешний – прозрачненький да съежившийся – покорно глотал и с нами делился…

Я свернул направо и испуганно тормознул. Дорогу юрко перебежала крупная крыса. Увидев меня, тоже шарахнулась в сторону, столкнулась с пластиковой беспризорной бутылью, перепугалась еще больше. Мне стало смешно. Выходит, и меня можно было бояться – тощего восьмиклашку с большими ушами и бледным личиком, с полным отсутствием каких-либо заметных бицепсов-трицепсов и прочего мужского рельефа. Но крысу-то реально чуть инфаркт не хватил! Она же чуть под ноги не угодила – и не к кому-нибудь, а к монстру двуногому, жуткому и всесильному троллю! Так ей, должно быть, подумалось. Куценькая мысль прибавила бодрости, и я зашагал веселее.

В южной аллее наших не оказалось, на центральной тоже. Значит, шлепать следовало в северную – самую дальнюю и тоскливую. Там меня как-то покусала чужая собака, там же отобрали однажды мелочевку и надавали тумаков. А еще там высматривала себе местечко для красивой смерти наша школьная «горькая» парочка: Паша и Маша. Есть у нас такой симпатичный дуэт, обожающий помечтать о дружной кончине всего человечества. Об этом они могли трендеть с утра и до вечера – про способы ухода из жизни, про сценарии конца света, про то, как хотелось бы им выпорхнуть в мир в новом обличье. Паша при этом очень интересовался теориями многожизненности, Маша усиленно ему поддакивала. Хотя кто там у них был первой скрипкой, это еще следовало разобраться. Пашка-то, дурачок такой, больше во все это игрался, а вот в Машины глазки я и заглядывать боялся. Заячьим своим нутром за версту чувствовал в них вязкий и темный омут. Знаете, есть такие оценивающие взгляды – только одни высматривают, как бы кого охомутать, кому бы в рыло съездить или с кем потусить, а Машка смотрела совершенно иначе – точно и впрямь выбирала попутчика на тот свет. Вот на бедного Пашку выбор ее однажды и упал. Ну, и потянула его за собой – все равно как паучиха, облепив сетью.

Что там у нее в мозгах творилось, если честно, я и не пытался разобраться. Но есть ведь субъекты, что на полном серьезе и с самых юных лет примеряют на себе саван. Эдик, наш первый энциклопедист класса, именовал это разновидностью эскапизма. Все ведь кругом на этом повернуты. Кто от жизни убегает, а кто от собственного опостылевшего образа. Серьга величиной с ладонь – эскапизм, дурное тату, плеер в ушах или волосы крашенные – то же самое. Вано с Эдиком обычно не спорил, но в данном случае решительно вмешался. В самую первую неделю учебы они и сцепились. Паша на перемене завел речь о палачах и смерти – видать, за лето поднабрался фактов – вот и взялся рассказывать о музеях с мумифицированными телами, об орудиях пыток, о наиболее распространенных процедурах казни. И конечно, всякий раз сворачивал на свою излюбленную тему.

– Или вот – Петр Первый… Вроде образованный человек, даже талантливый, но ведь собственноручно пытал и обезглавливал. Спрашивается – зачем? Говорят, псих неуравновешенный, а может, он истину таким образом искал? Смерть – это ведь самая большая загадка – вот он и хотел понять, что чувствуют умирающие?

– Вот и экспериментировал бы на себе! – возмутился Геныч.

– На себе много не наэкспериментируешь. Всего одна попытка, – резонно возражал Эдик. – Потому и приходилось проводить опыты на посторонних, наблюдать, делать выводы.

– Ну, да – где там свет, а где и со свечечкой надобно поплутать, – хмыкнул Лешик.

– А что, свет в конце тоннеля – подтвержденный факт, – Паша авторитетно покачал головой. – Многие об этом свидетельствовали после клинической смерти. И гипнотизеры из своих пациентов массу информации вытянули – о прошлых жизнях, о моментах перерождения. Только это обычно скрывают…

– Ну, что за ерунду вы мелете, кто скрывает-то? – вмешалась Вероника.

Маша, сидящая тут же, метнула в ее сторону ненавидящий взор. Вероника этого даже не заметила, а я, конечно, поежился. Уж Маша-то в мундире палаче точно бы не заскучала. Тоже вовсю бы экспериментировала с народом…

– Конечно, скрывают! – с жаром заговорил Паша. – Если узнают правду, сами подумайте, что начнется. Сразу все ломанутся с Земли. Здесь-то нам что ловить?

– А там что?

Паша вздрогнул, а народ невольно поджался. Это в класс зашел Вано. Сходу швырнув свой ранец на законное место, он открыто прошлепал к Пашке.

– Вижу, не поумнел за лето – снова разводишь мракобесие?

– Почему мракобесие?

– Потому что только такие придурки, как ты, клюют на всю эту лабуду.

– Он не придурок! – отчеканила Маша, но Вано от нее попросту отмахнулся.

– А ты заткнись. Знаю, с чьего голоса этот воробей чирикает. Вместе, небось, по кунсткамерам бегаете, вены гвоздиком ковыряете.

– Урод!

– Дура! – спокойно отозвался Вано. – А на дур не обижаются. Мне Пашку жалко. Я же помню, как мы с ним носились по этажам в первом классе. Нормальный был парень, через семь ступенек легко прыгал, а теперь что? Глаза в кучку, мозги набекрень?

– Чего это набекрень? – набычился Паша. – Я правду говорю.

– Ну, да. Там ведь, на том свете, все прямо на стены лезут от тоски – скучают по Паше Свайкину. Прямо мечтают обнять и накормить йогуртом. Только другим вас там накормят – промолчу уж при дамах. А после хорошую клизму впендюрят – и на сковородочку. В такое даже я, атеист, легко верю. Дураков, как и козлов, надо учить.

– Почему дураков-то?

– Потому что вопросы тупые задаешь. Ты здесь десантом высажен. Тут твой плацдарм – и тут твое задание.

– Какое еще задание? – Пашка задиристо встопорщился. – Выжить любой ценой?

– Это идиоты так думают. Потому что думать не умеют, и мозги за лето отсыревают. Ну, и отдельные овцы с козами, – Вано ухмыльнулся в сторону Маши. – Выжить – да, но про цену – это ты с папашей своим покалякай. Может, он тебе объяснит.

– Причем тут папаша?

– Притом что мало сына за уши драл.

– Да он вообще меня ни разу пальцем не ударил!

– Оно и видно! – Вано рассмеялся. – Расслабились, твари! Пальцем не ударил… Пальцем у виска крутят и в носу ковыряют, а для удара имеются иные приспособы.

– Чего ты вдруг в бочку-то полез?

– Это ты у меня сейчас полезешь, – Вано стремительно заводился, это все видели. – Одни, значит, за кордон линяют, другие в райские кущи намылились! А нам, значит, без вас корячиться?

– Кто вас просит корячиться. Тоже можете уходить.

– Куда?! – Вано даже по голове постучал – сначала своей, а потом и по Пашкиной. – Вы здесь, муфлоны безрогие, попытайтесь рай смастерить. Здесь ваши родители и горшки детские.

– Предлагаешь им за горшки детские биться? – ехидно поинтересовался Геныч. – Они уж забыли, что это такое.

– Так я напомню, – сурово посулил Вано. – Потому что не фиг на огороды соседские заглядываться. Там вас стопудово капканами встретят.

– Не-е, их там йогуртом накормят, вискариком напоят, – хохотнул Лешик и огреб от Вано звонкую затрещину.

– Ты чего?

– Ничего! – отрезал Вано. – Тема гнилая, и закрыли базар. И чтоб больше ни слова про эту ломоту. Ты понял меня, Пашунь?

Пунцовый как рак, Паша сдержанно кивнул.

– Вот так. Со следующей недели лично буду у вас ручонки осматривать. Попробуете на тот свет податься, догоню и наизнанку верну…

Такой вот веселый вышел разговор. И ведь получалось у Вано сдерживать их. Я-то видел, что Машка – она безбашенная, никого и ничего не боится. Сначала молчит-молчит, а потом так вдарит или скажет что – мало не покажется. Хоть своим таким же, хоть даже директрисе. Но перед Вано и она пасовала. Не робела, нет, но и наглеть – не наглела. А, в общем…

Не мог я их понять. Потому как пробовал влезть в их шкуру, и ни разу у меня ничего не вышло. Даже мне, со всеми моими страхами перед жизнью, с тотальным пренебрежением товарищей и безответной любовью – совершенно не хотелось вскрывать себе вены, вешаться или стреляться. Да и чего ради? Страхи – штука не сладкая, но и с ними ведь живут. И любовь, пусть самая безответная, – чувство тоже здоровское. Типа – как бред горячечный, вроде и плохо тебе, а приятно. Дело-то ведь не в том, кто там и кого охомутает – ну, или не только в этом. Тем более что случай Паши и Маши был совсем иного рода. Тут не любовными драмами попахивало, а откровенной шизой. За что и бит был Паша тем же Вано не раз и не два. Тема суицида Вано всегда бесила. И получался в итоге театр. Или цирк, не знаю уж – что точнее. Поскольку, наслушавшись в первый раз Пашкиных пространных рассуждений о преимуществе ядов перед гильотинами, виселицами и огнестрелом, Вано форменным образом поколотил чудака. На глазах всего класса и той же возмущенной Машуни. Темный омуток в глубине ее глаз Вано ничуть не пугал, и Пашино лицо он попортил весьма основательно – порцию-то жертва получала фактически за двоих – в смысле за себя и за того парня. Ну, то есть, не парня, конечно, а девицы. И угрозу Вано сформулировал предельно вульгарно:

– Еще раз эту хрень услышу, нос с ушами оторву. На третий раз ребра переломаю, а после и вовсе в землю вколочу. А подругу твою наголо обрею и голой по городу гулять пущу. Все ясно?

Паша тряс разбитой физиономией, потрясенная Маша тоже безмолвствовала. При этом оба видели, что класс, это «стадо баранов и пофигистов, аморалов и циников», все-таки берет сторону Вано и при любом раскладе готов поддержать любые репрессии в отношении роковых мечтателей.

Само собой, мечтать они продолжали. Но больше все-таки про себя и крайне осторожно. Вот и на этом вечернем променаде, скорее всего, их не было. С легким сердцем вернулся бы домой и я, но здесь меня ждал Вано, здесь тусил актив класса, а значит, обреталась среди прочих и Цапля. Короче, нельзя мне было пропускать подобные сборища. Из-за Цапли и чтоб народец не забывал, что существует на свете такой Петр Полетаев из 8 «Б». Смешно, наверное, но мне, в самом деле, казалось это важным. И даже когда в «Ревизоре» я как-то наткнулся на откровения Бобчинского, то в первый момент прямо офонарел от похожести. То есть, в классе все, понятно, ржали – и я ржал, но про себя-то мечту Бобчинского оценил на все сто – это когда, значит, он упрашивал Хлестакова насчет царя и вельмож. Мол, будет случай, передайте им всем, что в таком-то городе живет и коптит воздух Петр Иванович Бобчинский. Так, мол, и передайте! А зачем, для чего? Да чтоб засветиться! Что тут непонятного? Любой ценой. И не ради какого-то Олимпа, а просто чтобы не чувствовать себя пустым местом…

Впереди мигнул красный огонек, скользнул по темному древесному стволу, сполз на землю.

Сердце в груди болезненно стукнуло, я споткнулся и замер. В последней серии «Снайпер» за такой же сценой следовал выстрел, а после – придушенный вскрик и падение мертвого тела.

В нормальную голову подобная мысль вряд ли пришла бы, но я со всеми своими фобиями даже не особо ей удивился. Только бумкнуло в голове раз-другой, и захотелось метнуться за ближайшее дерево, а там зайчиком-попрыгайчиком на четвереньки и рвать во все лопатки. Все равно как той перепуганной крысе. Только попробуй – скройся в таком выбритом лесочке. Все как на ладони – голенько, аккуратненько – стреляй, не хочу.

Дразнящим зигзагом световая точка загуляла по траве, а мгновением позже из-за моей спины выскочила шумно сопящий ротвейлер и бросился ловить «зайчика». Опс!

Я с трудом повернул голову и разглядел коренастого мужчину, неспешно бредущего по тропинке. В одной руке он держал сложенный петлями поводок, в другой миниатюрный лазер – из тех детских, что продаются в уличных киосках. Я с облегчением перевел дух и даже мысленно назвал мужика красавой. А что? Нашел простое решение! Чем тянуть такую зверюгу на поводке, проще воспользоваться плодами цивилизации. Нажал кнопочку – и гоняй четвероногого друга по всем кочкам. Нет, ну, правда, красава!

Огненное пятно запрыгало по земле, и, проделывая уморительные кульбиты, здоровенная псина начала припадать к земле, совершая скачки вправо и влево, пытаясь поймать неуловимую искорку.

А в следующую секунду я услышал отдаленный смех и тоже рассмеялся. От облегчения и понимания, что «свои» близко. Фобии вновь вынуждены были расступиться. Живой и невредимый, я наконец-то добрался до своей цели.

Глава 4 Променад

Если выражаться точнее, народ, конечно, не смеялся, а гоготал. Не учили у нас в школах красиво смеяться. И улыбаться не учили, и говорить, если честно, тоже. Вроде и был даже предмет такой – риторика, только что мы там делали, я и сейчас толком не вспомню. Скорее всего, ничего путного, поскольку как бурчал наш Миха себе под нос, так и продолжал бурчать, как мямлили мы у доски, умирая от косноязычия, так и продолжали умирать. Кое-кто из девчонок в начальных классах изъяснялись даже более по-человечески, – сейчас все больше фыркали да жеманно тянули жаргонные словеса. «Да ты чё-ё? Зашибись… Приколи, реально тебе говорю…» – ну, и в таком вот приблизительно духе.

В общем, народ гоготал, и на этот самый гогот я вышел, как на проблеск маяка. Мое появление, кстати, тоже было встречено ожидаемым аудиовсплеском:

– О-о, Полетай припорхал! Отпустили, что ли? Мама с папой?

– Да он реально сбежал! С балкона на простынях спустился.

– Вау! Хой-ёоу!

– А-аа!..

И так далее – в такой же примерно тональности. Еще и Юрка Жигунов временами старался – изображал, обалдуй такой, соловья-разбойника. Хотя свистуном он действительно был мощным. Закладывал три пальца в рот и выдавал такой колоратурный пассаж, что уши закладывало. За что и получал по загривку справа и слева. И, конечно, довольно гоготал, воспринимая затрещины, как высшую похвалу своему свисту. Добавьте к этому вопли павлинов с попугаями, которых наши остряки, разумеется, тут же принимались передразнивать – и получался редкой пестроты концерт. Не во всяком зоопарке услышишь.

Так примерно мы и тусовались. Лешик, самый бойкий на язык, без конца сыпал остротами и анекдотами. Народ с готовностью реготал. Иногда кто-нибудь из девчонок взвизгивал, парни тут же отзывались утробным уханьем и ревом. Я даже как-то подумывал – не записать ли все эти вопли да рыки на аудио, а после прокрутить на классном часе. А лучше на уроке биологии. Не знаю, как бы отреагировал учитель, а Дарвин, создатель теории видов, точно был бы доволен.

Впрочем, и у нас водились свои молчуны, свои аристократы. Тот же Макс сидел чуть в сторонке – как обычно на своей спортивной «Хонде» в двести кубиков и в общем гаме не участвовал. Он в нашем классе тоже появился сравнительно недавно – всего-то в прошлом учебном году, практически вместе с Цаплей. Впрочем, в коллектив, благодаря денежкам и шустрым от природы мозгам, вписался быстро и легко, но мне всегда казалось, что коллектив-то его как раз не интересовал. И девчонки наши его тоже не интересовали – никто, кроме Цапли.

Он и сейчас вдруг негромко принялся насвистывать знакомый мотивчик. Я бы не обратил внимание, но, чуть обернувшись, Цапля метнула в его сторону цепкий взор, и я сразу припомнил эти залихватские строчки: «Baby, you can drive my car…» Ну, конечно! Что еще мог выбрать этот хитрец, сидя в седле? Разумеется, «Битлов» – и именно эту песню. «Хонда», конечно, не «car», но тоже очень даже ничего, потому Цапля и отреагировала, как положено девчонке со слухом и вкусом.

Тут тоже таилась своеобразная тонкость. Галдящая толпа, конечно, ничего не заметила, а между ними словно зыбкий мостик протянулся. Макс, точно человек-паук, выбросил липкую нить паутинки, и Цапля ее поймала. Тут же, понятно, выпустила, однако и этим маленьким успехом красавчик Макс остался, похоже, доволен. Он и меня поймал в прицел своих темных глазищ, губами изобразил усмешку победителя. В качестве свидетеля и конкурента я его ничуть не беспокоил, а вот мне его взгляд решительно не понравился. Это толстокожему Вано были до лампочки все наши зыбкости да тонкости, но я-то понимал прекрасно, что после Вано главным соперником у меня значился Макс. Умный, циничный, а главное – отлично понимающий, что наша Цапля и не цапля вовсе, а настоящая принцесса. Другие этого не видели, а Макс, гад такой, видел прекрасно…