Драма в кукольном доме

– А-апчхи!

Амалия схватила колокольчик, чтобы вызвать горничную, но он выскользнул из ее руки и укатился под кровать, да там и затаился. Баронесса Корф наклонилась, пытаясь высмотреть беглеца – но тот как в воду канул. Отказавшись от мысли о горничной, Амалия стала сама одеваться и приводить себя в порядок. Серый промозглый день просачивался во все щели и норовил взять за горло и придушить безнадежностью.

«Вероятно, завтрак еще не подавали… – подумала баронесса. – Или они из деликатности не стали меня будить?»

По правде говоря, Амалия принадлежала к людям, которые не прочь поспать подольше, но почему-то ей не хотелось, чтобы Киреевы узнали об этой ее особенности. Тех, кто поднимается рано, с первыми птичками, принято считать молодцами и работягами; а спящие допоздна, напротив, испокон веков вызывают только косые взгляды и подозрения в лености – даже если ты великосветская дама. Чихнув еще раз, Амалия оглядела себя в зеркале, тут поправила складочку, там убрала светлую прядь – и выскользнула из спальни.

В гостиной баронесса Корф обнаружила не только хозяев дома, но и новое, неизвестное ей лицо. Им оказался высокий старик в пенсне, который сидел в кресле, обеими руками опираясь на трость с массивным набалдашником. Тонкие бесцветные губы его стянулись в нить, и при одном взгляде становилось ясно, что нить эту выткало огромное разочарование в жизни, полной потерь и поражений. В тяжеловатой нижней челюсти старика просматривалось что-то бульдожье, но у Амалии все же мелькнула мысль, что бульдог, о котором шла речь, должен был давно утратить свою хватку. Сквозь редкие, совершенно седые волосы проглядывала розоватая кожа, дряблая шея утопала в складках галстука, завязанного на какой-то сложный и, вероятно, старинный манер. Незнакомец был прекрасно одет, но почему-то Амалия видела перед собой не одежду, а душу, которая устала носить тело. Взгляд у старика был такой, словно он жил на белом свете уже лет двести и все вокруг опротивело ему настолько, что даже отвращение вошло в привычку и давно потеряло свою силу.

– Вы говорите – дипломатия, – произнес он своим скрипучим старческим голосом, как две капли воды похожим на тот, который Амалия недавно слышала сквозь сон. – А я вот что скажу вам, милостивый государь: дипломатия тогда хороша, когда перья ее очинены острыми штыками, а чернила разведены порохом.

– И вероятно, настояны на крови, – заметил Георгий Алексеевич. Он пытался замаскировать свою фразу шутливой интонацией, но Амалия сразу же поняла, что хозяин дома не слишком жалует своего собеседника.

– На крови врагов, поверженных в прах, – уточнил старик спокойно. Взгляд его остановился на портрете, на котором красовался молодой нахал в орденах, и подобие улыбки скользнуло по тонким губам.

– Петр Александрович, здесь наша гостья, – поспешно заметила Наталья Дмитриевна. – Баронесса Амалия Константиновна Корф – князь Петр Александрович Барятинский, дядя моего супруга.

– Нет, нет, не вставайте, князь! – вырвалось у Амалии, когда она увидела, что старик попытался подняться с кресла. Однако он встал, хоть и не без усилия, и поглядел на нее сверху вниз. (Амалия не ошиблась в определении его роста – князь и в самом деле оказался очень высок.)

– Значит, это вы захватили мой флигель? – спросил князь после того, как произнес несколько учтивых фраз, продиктованных приличиями, о том, как он счастлив познакомиться с госпожой баронессой.

Амалии не понравилось слово «захватила», и она решила, что просто так этого князю не спустит.

– О да, пришла, увидела и захватила, – съязвила она, смягчив, однако, свою версию выражения Цезаря по-женски очаровательной улыбкой. – Мне говорили, что вас ожидают на Сиверской только через неделю.

– Гм! – промолвил князь, глядя на собеседницу с подобием интереса. – Действительно, я собирался приехать немного позже, но… – Он пожал плечами. – Один общий знакомый загорелся мыслью помирить меня с Иваном Сергеевичем, который серьезно болен. Однако наша встреча… скажем так, не удалась.

– А известно уже, что с ним такое? – спросила Наталья Дмитриевна с любопытством.

С некоторым опозданием Амалия сообразила, что речь идет о Тургеневе, слухи о болезни которого уже некоторое время циркулировали в прессе.

– Он очень плох, – сказал Петр Александрович спокойно. – Раньше он верил, что умрет в тысяча восемьсот восемьдесят втором году, потому что его мать когда-то увидела во сне его могильный камень с этой датой. Что ж, по крайней мере, он пережил восемьдесят второй.

– Сюда несколько раз приезжал тот учитель, Митрохин, – вмешался Георгий Алексеевич, обнаруживая явное стремление переменить тему. – Днем раньше вы бы с ним не разминулись. Бедняга, по-моему, рассчитывает выбиться в люди за счет писем Пушкина. Недавно дочь Александра Сергеевича, графиня Меренберг, дала опубликовать его переписку со своей матерью. Публика очень благосклонно относится к таким документам…

Князь едва заметно поморщился и тяжело опустился обратно в кресло.

– Ах, да о чем мы говорим! Как будто вы не понимаете, что на самом деле публике нет дела ни до Александра Пушкина, ни до его писем, – промолвил он. – Взять хотя бы вас, госпожа баронесса, – что вы о нем думаете?

– Я думаю, что те же самые глаза, которые когда-то видели его, теперь смотрят на меня, – честно ответила Амалия. – Но, по правде говоря, мне не кажется, что это равноценная замена.

Георгий Алексеевич усмехнулся, а князь, очевидно, не сразу нашелся что ответить, тем более что в образовавшуюся паузу вновь вклинилась Наталья Дмитриевна.

– Скажу прислуге, чтобы подавали на стол – пора завтракать, – жизнерадостно сообщила она. – Что касается флигеля, Петр Александрович, мы можем поселить вас в доме, в одной из гостевых спален.

– Я могу освободить флигель и перебраться в гостевую спальню, – предложила Амалия.

Наталья Дмитриевна засыпала ее словами, из которых следовало, что это вовсе не обязательно и они не смеют ее тревожить – а впрочем, если она не против, пожалуй, и в самом деле будет лучше, если князь устроится во флигеле, как он привык, а ей устроят ночлег в доме. (Хотя в самом флигеле, как вы помните, находилось две спальни, с точки зрения приличий такое близкое соседство баронессы и князя, пусть и весьма почтенного возраста, было не вполне удобно.)

– Ну вот, все и устроилось наилучшим образом, – сказал Георгий Алексеевич, когда переговоры по этому поводу были закончены, и повернулся к жене: – Душенька, мне тут пришла повестка на заказное письмо, так что я съезжу на почту, хорошо?

Наталья Дмитриевна поставила супругу на вид, что почта от них в нескольких верстах и что она уже давно просила всю родню посылать только простые письма, потому что их приносят почтальоны, а за заказными приходится ехать самому, да еще с удостоверением личности. Георгий Алексеевич развел руками и объявил, что тут он ничего поделать не может, потому что письмо не от родственника, а от жены бывшего однокурсника, которого уличили в растрате казенных денег и сослали в Сибирь.

– Помощи, должно быть, просит, – проворчала Наталья Дмитриевна, ничуть не смягчившись, – а когда ее муж был в силе, не слишком-то она рвалась знаться с нами… Хорошо, поезжай, если надо, но только сначала позавтракай.

Когда Амалия вернулась во флигель, чтобы забрать свои вещи, и выглянула в окно, ей показалось, что она видит в дальнем углу сада черного кота, который стоял там под сыплющимся снегом и словно кого-то ждал. Однако, присмотревшись, баронесса Корф пришла к выводу, что ее ввела в заблуждение игра теней.

Глава 5

Человек без будущего

Завтрака Амалия ждала с нетерпением – не потому, чтобы особенно проголодалась, а потому, что у нее сложилось убеждение, что с князем, который знал столько выдающихся людей и наверняка многое видел, будет о чем поговорить. Однако за столом Петр Александрович большую часть времени молчал, а общим разговором завладела Наталья Дмитриевна. Она жаловалась на то, что содержание имения обходится дорого и что в год на него уходит не менее двух тысяч рублей.

– Недавно пришлось выравнивать полы на террасе, потому что доски все сгнили и перекосились… Огород большой, но овощи то уродятся, то нет, а прошлое лето было такое жаркое, что все засохло… Садовнику тридцать рублей в месяц, сторожа недавно прогнали, потому что пьет горькую… Трудно найти хороших работников, очень трудно!

– Бедствуете, значит? – спросил князь с тонкой улыбкой.

Наталья Дмитриевна надулась:

– Почему бедствуем, Петр Александрович?.. Просто все дается нелегко. Муж предлагал ульи завести, но я поговорила со знающими людьми – еще неизвестно, будет ли мед… У брата моего в имении семь ульев есть, так два года кряду меду не было.

«Неужели она всерьез думает, что ее рассказы могут быть кому-то интересны?» – мелькнуло в голове у Амалии. Георгий Алексеевич, очевидно, придерживался того же мнения, потому что откашлялся и спросил у князя, какие у него планы в этот приезд.

– Боюсь, в моем возрасте никакие планы уже не имеют смысла, – усмехнулся старик. – С жизнью, в сущности, покончено – то есть приходится уже не жить, а кое-как обороняться от небытия. Впрочем, эта тема вряд ли подходит для застольной беседы, и я прошу прощения, что затронул ее.

Наталья Дмитриевна, нахмурившаяся при первых его словах, оживилась и заговорила о том, что, если лето в этом году будет такое же холодное, как и весна, дачный сезон вряд ли удастся.

Из-за стола Амалия встала с чувством досады.

«Хорошая женщина, но до чего же ограниченная… Или нет? В смысле – не такая уж хорошая. Все-таки мелочно, да и жестоко прятать за шкаф снимки соперницы, которая уже умерла…»

Смутно Амалия надеялась на то, что после завтрака ей удастся пообщаться с князем с глазу на глаз и узнать от него что-нибудь интересное. Однако тут Георгий Алексеевич завладел дядей и стал обсуждать с ним заграничные цены на вина.

– Цены? Что ж, если вам угодно знать… – Петр Александрович говорил медленно, словно взвешивая каждое слово. – В пересчете на наши деньги медок идет по шестьдесят копеек за бутылку, сен-жюльен – семьдесят пять копеек, лафит – рубль десять. Это баденские цены, а что касается Парижа…

Амалия перестала слушать. Ей показалось, что Георгий Алексеевич раздумал ехать на почту, а раз так, вина он мог обсуждать до бесконечности. Вспомнив, что не успела дочитать вчерашний роман, гостья ушла к себе и села с книгой у окна. Бывают тексты, может быть, несовершенные, но в их мир хочется войти, подружиться с героем и порадоваться его успехам; а бывают тексты мастеровитые, куда входишь, как в вагон, едущий от одной остановки до другой, – и как только выходишь из этого вагона, перевернув последнюю страницу, немедленно забываешь и его, и героев-попутчиков. Начав читать с места, на котором остановилась, Амалия обнаружила, что начисто забыла имя поклонника героини, как и имя врага, строившего многочисленные и ужасающие козни, так что ей пришлось вернуться на несколько страниц назад, чтобы вспомнить, кто есть кто.

К обеду приехали сыновья Киреевых: Владимир – серьезный молодой студент в очках, с темными усиками, которыми он явно гордился, и Алексей – флегматичного вида щекастый увалень-гимназист с оттопыренными розовыми ушами. Старший смахивал на отца в молодости, младший пошел больше в мать. От присутствия в доме сыновей Наталья Дмитриевна сразу похорошела, посветлела лицом и стала хлопотать с удвоенной энергией, чтобы устроить для детей все как можно лучше. Через некоторое время вернулся и Георгий Алексеевич, который все-таки съездил на почту и получил адресованное ему письмо. С детьми он пытался играть роль отца семейства, покровительственным тоном задавал вопросы об учебе, об университетских делах, но чувствовалось, что в семье он все же играет вторую скрипку. Младшие Киреевы скорее были симпатичны Амалии, но от нее не укрылось, что они относятся к князю чуть ли не свысока – как к старому докучному родственнику.

За обедом Петр Александрович к случаю рассказал придворный анекдот из николаевских времен:

– Когда граф Канкрин[1] серьезно заболел, герцог Лейхтенбергский[2] спросил у своего знакомого: «Quelles nouvelles a-t-on aujourd’hui de la santé de Cancrine?» – «De fort mauvaises, il va beaucoup mieux»[3].

– Кто такой Канкрин? – спросил Владимир.

– Он был министром финансов, – ответил князь.

– А герцог Лейхтенбергский? – ломающимся подростковым голосом осведомился Алексей.

Петр Александрович бросил на него быстрый взгляд и стал смотреть в свою тарелку. Хозяин дома объяснил, что герцог был зятем императора Николая.

– А снег-то больше не идет! – вдруг всполошилась Наталья Дмитриевна. – И даже солнце выглянуло! – Снег перестал идти еще до обеда, и солнце показалось примерно тогда же, но она словно только что это заметила. – Госпожа баронесса, отчего вы ничего не едите? Неужели вам не нравится?

По справедливости, Амалия должна была ответить, что не привыкла к таким большим порциям, какие подавались у Киреевых, и решила немного перевести дух, но нам всегда совестно признаваться, что другие переоценили наши силы, пусть даже речь идет только о поедании котлет. Гостья отделалась довольно вялой и натужной шуткой о том, что, напротив, все ей очень нравится, просто она готовится к решительному штурму тарелки. Все засмеялись – точнее, почти все, потому что князь ограничился одной улыбкой, такой же вялой, как и вызвавшая ее острота.

Заговорили как-то вразнобой и каждый о своем. Наталья Дмитриевна сообщила, что собиралась показать гостье окрестности – живописнейшие, между прочим, – но ввиду капризов погоды от этой идеи пришлось отказаться. Владимир вспомнил университетского профессора, который подыскивал себе на лето дачу на Сиверской. Георгий Алексеевич сделал плачущее лицо, повторил свою филиппику против хищных дачников, тяпнул, кстати, рюмочку водки (чему супруга не успела воспрепятствовать) и с изумленным видом застыл на стуле. Алексей рассказал, что товарищи в гимназии дали ему кличку Крокодил, потому что однажды учитель географии спросил, какие животные водятся в Европе, а он тайком читал под партой книгу, не расслышал вопроса и ответил наугад.

– Однако крокодилы все же водятся в Европе, – заметил князь. – В зоопарках, – добавил он после легкой паузы.

Обед пролетел почти незаметно, а после него, пользуясь тем, что немного распогодилось, Амалия вышла погулять в сад. На траве там и сям лежал мокрый снег, который на земле уже успел растаять и превратил ее в месиво из грязи и воды. Нежно-розовый кукольный дом уже не казался таким идиллическим, и вдобавок где-то в ветвях деревьев вороны препирались так громко, словно они были новыми правителями мира и делили его на части. Подобрав юбку, Амалия сделала несколько шагов по дорожке, едва не угодила в лужу, подумала, что на сегодня с нее хватит прогулок, – и, опустив глаза, увидела на пелене нерастаявшего снега четкие отпечатки кошачьих лап.

Почему-то это открытие обнадежило ее. Черный кот оставлял следы, стало быть, он вовсе не был привидением, которое выбралось из старой фотографии. «Да, но не стоит сбрасывать со счетов котов, которые живут в доме, – подумала Амалия, забавляясь про себя. – Конечно, это следы кого-нибудь из них». Чтобы проверить свою догадку, она пошла по следам и, поблуждав по саду, оказалась возле ворот. Здесь следы терялись, так что не было никакой возможности установить, куда делось животное, которое так заинтриговало Амалию. Зато вместо кота она увидела незнакомого человека, который ходил взад и вперед возле ограды, куря папиросу. Появление молодой женщины застало его врасплох: он отшатнулся, выронил папиросу и сдавленно чертыхнулся. На вид незнакомцу было лет тридцать пять; худой, бледный, с черными кругами под глазами и костистыми скулами, которые туго обтягивала кожа, он был некрасив – и в то же время чем-то притягивал взгляд. Какой-нибудь художник, пожалуй, счел бы, что перед ним интересный тип. Но Амалия не была художником, и поэтому она сразу заметила, что незнакомец стоит в холодный день без перчаток и вообще выглядит порядком обносившимся.

– Здравствуйте, сударь, – выпалила она. (Ни тогда, ни потом она не могла объяснить себе, почему ей пришло в голову начать разговор именно с этой фразы.)

– Д-добрый день, сударыня, – нервно ответил незнакомец. Он потерянно посмотрел на папиросу, упавшую в грязь, и перевел взгляд на собеседницу. – А Наталья Дмитриевна дома?

– Дома, – ответила Амалия, решив на всякий случай ничему не удивляться.

– Значит, я зря приехал, – мрачно изрек незнакомец.

«Нет, ему не тридцать пять, а, пожалуй, меньше тридцати, – размышляла Амалия, приглядевшись к своему собеседнику. – Широкий образ жизни, вот в чем дело. И, конечно, он много пьет. Позвольте, а не может ли это быть…»

– Вы, случайно, не видели здесь кота? – спросила она вслух.

– Нет. У вас убежал кот?

– Он не мой, – зачем-то уточнила баронесса Корф, хотя ее собеседник вполне мог обойтись без этого уточнения. – Но я его ищу.

– Ведьма потеряла кого-то из своих котов? – хмыкнул незнакомец.

– Ведьма?

– Ну, Наталья Дмитриевна.

– Верхом на метле я ее не видела, – не моргнув глазом, объявила Амалия. – А вы… вы ведь Сергей Киреев, верно?

– Он самый.

– Почему вы не зайдете?

– Пф, – фыркнул Сергей, неуклюже поведя своими узкими плечами. – Зачем? Меня все равно выставят. – И он мрачно посмотрел на розовый дом, блестевший в лучах предательского весеннего солнца.

– Нет, так не годится, – покачала головой Амалия. – Пойдемте со мной.

Старший сын Георгия Алексеевича поглядел на нее с удивлением, но она уже повернулась и зашагала к дому, не оставив собеседнику пространства для маневра, так что Сергею оставалось только следовать за ней. В гостиной никого не было, но из соседней комнаты доносился стук шаров: там играли в бильярд.

Появление блудного сына на пороге бильярдной произвело эффект, весьма далекий от благоприятного. Георгий Алексеевич промахнулся по шару и разорвал сукно концом кия, Владимир с глупым видом застыл на месте, Алексей открыл рот, а пухлая, улыбчивая, гостеприимная Наталья Дмитриевна в мгновение ока обратилась в напряженное, источающее неприязнь существо. Только князь, сидевший в кресле у стены, не шелохнулся и даже бровью не повел.

– Здравствуйте, папенька, – неприятным голосом проговорил Сергей, засунув руки глубоко в карманы. – Здравствуйте, маменька. Добрый день, Петр Александрович. Счастлив видеть, что вы совершенно не изменились.

За минуту до того Амалия сняла пальто и отдала его горничной, но ее спутник избавляться от верхней одежды отказался и как был, с поднятым воротником и в грязной обуви, проследовал за баронессой Корф.

– Что вам угодно? – спросила Наталья Дмитриевна дрогнувшим голосом. Но глаза ее метали молнии, которые не сулили вновь прибывшему ровным счетом ничего хорошего.

– Мне нужны деньги, – просто ответил Сергей. – Я задолжал Митрохину, и хозяйка требует уплаты за квартиру.

– Ты ставишь нас в неловкое положение, – промолвил Георгий Алексеевич после небольшого молчания. – Я уже давал тебе деньги две недели тому назад. – Он вздохнул и безнадежно спросил: – Сколько?

– Сто.

– Это слишком много, – вмешалась Наталья Дмитриевна. – У Митрохина вы взяли только рубль.

– А квартиру вы не считаете, маменька? А как насчет калош? И перчатки мне тоже нужны. Да и есть-пить бесплатно нигде не дают.

– Могу дать только двадцать рублей, – вмешался Георгий Алексеевич, протягивая сыну две смятые бумажки. – Бери и… и ступай.

– Двадцать мне мало будет, одни калоши в пять рублей станут, – угрюмо промолвил Сергей, но бумажки все же взял и небрежно засунул в карман. – Жаль, что у вас с деньгами туго, ну да мы-то с вами знаем почему, да?

И что-то такое глумливое проскользнуло в его тоне, что Георгий Алексеевич побагровел и стал тяжело дышать.

– Я требую, чтобы ты немедленно покинул этот дом! – рявкнул он.

– Покину, куда я денусь, – развязно ответил Сергей. – А вам, маменька, лучше бы поинтересоваться, кто сейчас на даче Шперера живет. Ручаюсь, вы очень, очень обрадуетесь.

Георгий Алексеевич открыл рот, как-то враз пожелтел лицом и сник. Сыновья глядели на него во все глаза, но взгляд, который ни с чем нельзя сравнить, принадлежал все же его жене.

– На даче Шперера? – проговорила Наталья Дмитриевна неожиданно высоким, тонким голосом. – Значит, опять, да, Жорж? Это она, да? А заказное письмо – это только предлог, чтобы с ней увидеться? – Муж не проронил ни слова. – Посмотри на меня! Что же ты молчишь?

Вместо ответа Георгий Алексеевич шагнул к старшему сыну, который стоял, недобро усмехаясь.

– Убирайся! – прошипел Киреев. – Вон, я сказал!

Он сделал попытку взять Сергея за плечо, чтобы вытолкать его из комнаты, но тот успел отскочить назад.

– Я сам уйду… Мое почтение, Петр Александрович! Счастливо оставаться!

Насмешливо блеснув глазами, он на прощание отвесил в сторону Амалии нечто вроде поклона и вышел из бильярдной.

– Жаль, сукно разорвалось, – пробормотал расстроенный Владимир, кладя кий. – И зачем вы, сударыня, его привели?

Глава 6

Ссора

«В самом деле, зачем я его привела?»

На этот вопрос Амалия не могла сама себе дать исчерпывающего ответа. Какую-то роль, конечно, сыграли фотографии первой жены Киреева, спрятанные за шкаф, глухое упоминание о старшем сыне, ставшем изгоем, и ощущение глубоко запрятанной фальши, которую баронессе Корф стал с некоторых пор внушать розовенький кукольный дом.

«По крайней мере, с чистой совестью могу сказать одно: я не могла уйти и оставить у ворот человека, который… который когда-то был частью этой семьи и которого из нее, полагаю, выжили».

Она не успела додумать свою мысль, потому что бильярдная, в которой Амалия находилась, неожиданно превратилась в театр, на сцене которого разыгрывается душераздирающая драма. Наталья Дмитриевна произнесла несколько бессвязных слов о даче Шперера, об обманах, о двуличности, о какой-то Марии Максимовне и перешла в наступление на мужа, который, судя по его лицу, в эти мгновения был сам не рад, что вообще появился на свет.

– Ах! Вы меня убиваете! – закричала на него жена. – Я умираю… Я сейчас умру!

И она в обмороке повалилась на пол. Владимир и Георгий Алексеевич бросились к ней, причем студент кричал «Мама, не умирай», а муж все еще продолжал бормотать бессвязные извинения, что жена все не так поняла. Впрочем, он вскоре перестроился, стал звать горничную и потребовал немедленно вызвать доктора.

Общими усилиями Наталью Дмитриевну перенесли на стоящий в бильярдной старый диван и стали приводить в чувство. Владимир метался, на глазах его выступили слезы; Георгий Алексеевич твердил, что все пройдет, что жена сейчас придет в себя, но голос у него был неуверенный. И тут старший сын напустился на него:

– Я ведь видел ее возле станции, эту ужасную женщину – она гуляла с черным котом и отвернулась от меня! Я решил, что обознался… но нет же! Как ты можешь так поступать с мамой? После всего, что она сделала для тебя!

– А что такого она для меня сделала? – завелся Георгий Алексеевич.

– Вылечила от пагубной привычки! Отказалась от мечты стать пианисткой…

– Ах, скажите пожалуйста! Да таких пианисток сколько угодно в любом доме!

– Добровольно заточила себя в глуши! Занимается делами имения, вместо того чтобы…

– Да не себя она здесь заточила, а меня! – вне себя выкрикнул Георгий Алексеевич. – Придумала, что ей плохо в городе, что ей надо жить в деревне, а на самом деле… А, да что тут говорить!

Он отошел к окну и яростно запустил обе руки в волосы. Наталья Дмитриевна шевельнулась на диване и тихо застонала:

– Жорж, ну почему ты так кричишь? Зачем же кричать… И ты, Володя… Володенька… Ах, что-то мне нехорошо… совсем нехорошо…

Она говорила очень тихо, то и дело останавливаясь, и водила рукой по груди, словно там, в глубине, что-то мучительно болело. На лице хозяйки дома было написано страдание, и Амалия почти была готова поверить ему – когда Наталья Дмитриевна на долю секунды повернулась в ее сторону, и между ресниц хозяйки дома блеснул такой неприязненный взгляд, что гостья застыла на месте.

«Ах, ловка! Ну до чего же ловка…»

Впрочем, по-настоящему Амалию заинтересовали только два момента: упоминание о черном коте, который, судя по всему, принадлежал пассии Георгия Алексеевича, и поведение князя Барятинского, а также младшего сына Натальи Дмитриевны. Оба они, когда хозяйка дома удачно изобразила обморок, предпочли роли статистов. Петр Александрович устремил взор куда-то вдаль, словно даже не отдавая себе отчета в происходящем, и, пожалуй, его реакцию можно было списать на то, что он хорошо знал жену племянника. Гимназист по кличке Крокодил смотрел на мать скорее с любопытством, как смотрит искушенный зритель на актера, от которого ожидает чего-нибудь в высшей степени занимательного – и это оказалось тем более неожиданно, что Амалия была готова поклясться, что из двух братьев старший куда интеллектуальнее и сообразительнее.