МимоЛётное. Впечатления

ХХХ

Румынская как бы джазовая группа на набережной играет хиты, от неаполитанских народных до классического рока; что они румыны, я выяснила, покупая диски (чистая благотворительность; жгли с радостью, это всегда видно, когда люди прутся от музыки).

Внезапно затанцевала проходящая мимо женщина предпенсионного возраста, но в отличной форме, свободная, радостная, изящная, огненно двигающаяся; потанцевала несколько мелодий, поддержала музыкантов, светилась от удовольствия. Я так никогда не смогу, а очень бы хотела.

Вдоль ансамбля движется июльская позитанская толпа; в том числе четверо детей одной семьи (это очевидно), два мальчика-близнеца, мальчик помладше и самая маленькая, девочка; все они американцы, классический такой калифорнийский тип, выгоревшие светлые волосы, вьющиеся чрезвычайно живописно; девочка в белом платье из кружев и явно и очевидно впечатлительнее братьев, те только оглянулись на оркестр, а она повернула голову и окаменела от удовольствия.

Тут розовые закатные облака, гладкое сияющее море, такой синевы и бирюзы больше нет нигде.

Ужинаем в Ше Блэке, старый Блэк всегда на месте в кипенно белой рубахе; фактически рулит сын, невероятной кинематографической красоты парень, у него есть опыт голливудских съемок, но он вернулся и каждый вечер тут, встречает гостей. Настоящая хозяйка, как водится, мама. Она в глубине за кассой. Мой любимец – пиццайоло, пританцовывает под tu vuoi fa americano, он обожает обучать детей (есть даже специальная, уменьшенная лопатка); я люблю, когда он делает пиццу в форме сердца, с кроваво-красным томатом; он вообще очень хороший, бывают такие люди, у которых хорошесть бегущей строкой на лбу.

Официанты у Блэка в смешных белых гольфах, как юнги, наверное; Юра с Украины, много лет тут; еще есть смешной дядька Розарио (он не подозревает, как веселит его имя нас, выросших на Итальянцах в России).

Эмилия, хозяйка магазина, встречает нас как родственников; нас тут все так встречают, мы как будто возвращаемся домой.

Это самое красивое место на свете. Вроде каждый камень выучен, каждый куст, и все равно на поворотах серпантина от панорам заходится сердце. Рай.

Две недели в раю.

ХХХ

C прошлого года многое поменялось; как ни разу за 10 лет. Часть сувенирного магазина с керамикой отдали под популярный «специалитет», льняные и хлопковые рубахи и платья; в двух ресторанах (и даже в родном пляжном!) понабрали официантов, новых, с ума сойти.

Пляж наш хорош лифтом в скале, ограниченностью пространства и тем, что мы здесь самые постоянные клиенты. В прошлом году сменили лежаки на адски дорогие и страшно неудобные; зонтики уменьшили; на столах в ресторане настелили скатертей и огламурили еду; на вход нынче поставили девицу, как в турецком оллинклюзиве, спрашивать номер комнаты. Нас по-прежнему водят в обход очереди, и то хлеб. На той неделе выйдет наш друг Нелло (а прежде работал без выходных), послушаем сплетни. Но причины перемен и так ясны: умер старый хозяин, наследники наперебой улучшают и разрушают.

В Сорренто снова свадьба в Сан Франческо, на маленьких площадях гастролирует ансамбль в народных костюмах, с ними пляшут народные танцы продавцы и «информаторы» (аск ми иф ю нид информейшн); в Позитано пускаются в песни и пляс официанты – уличный гитарист затянул Воларе; туристы снимают; луна почти полная; закат в розово-фиолетовой дымке; лодки сползаются на ночлег.

Арбузы уже медовые.

ХХХ

Никогда, никогда не надо допускать даже мысли, что можно найти место лучше того, где тебе ОЧЕНЬ ХОРОШО. Иначе мироздание тебе устроит вырванные годы.

Мы, например, сегодня поехали ПРОСТО ПОСМОТРЕТЬ место, которое нам предложили в качестве альтернативы нынешнему. Совершенно заброшенная бухта, синяя вода, три калеки народу, вот это вот все; собственность поделена между братьями-сестрами, объясняет нам мальчик ангельского вида с шевелюрой похлеще, чем у Анжелы Дэвис; сто ступенек, мостки, какой-то там ресторан, башня тетина, бассейн тоже тетин, в нем купаться нельзя, наш вон там пониже… Мальчик, наверное, решил, что мы отмороженные. Но мы уже знали, что не снимем этот затерянный мир.

Божечки, какая туда вела дорога. Даже не грунтовый, – бездорожный отвесный серпантин; чахлые проволочки вместо ограды; километровая пропасть; в некоторых местах такие пирамиды из камней, что очевидно: БЫВАЛИ СЛУЧАИ. Я тихо подвизгивала всю дорогу. И до виллы мы доехали только потому, что развернуться раньше было смертельно опасно.

В родное позитанское гнездо вернулись, как собаки, которые в припадке помутнения рассудка бляданули в сторону и приползли назад, униженно виляя хвостом. Мы живем в лучшем месте на земле.

ХХХ

На панорамной площадке, у церкви Святого Франциска, где каждый день женятся, и маленький смуглый азиат привычно сметает с булыжной мостовой рассыпанные очередными гостями церемонии лепестки роз, – в этом месте всегда что-то происходит; в прошлый раз развлекал народ уличный итальянский театр (подозреваю, что в национальных костюмах были в основном румыны); пели и плясали туристы и окрестные официанты. Сегодня на огромной домре (в названии не уверена – апдейт: бандура, конечно, как же еще!) играл украинский парень; на Роспрягайте, хлопцы, коней в пляс с подпеванием пустилась украинская группа и примкнувший к ней итальянский повар в колпаке. Маруся, раз, два, три, калина, чернявая дивчина в садуягодырвала, и итальянец на припеве практически перешел в нижний брейк.

ххх

Ночной город заполнен толпой, это его немного портит; возвращаемся по темному серпантину, который после дневного кошмара кажется пятиполосной магистралью; завтра утром пойдем бронировать следующее лето, кажется, двенадцатое по счету. Лучшее – враг хорошего; особенно если лучше не бывает.

ХХХ

Наш бармен родился в деревушке Ночелле, – это на сАмой горе, там есть автобусная остановка, маленькая парковка, остальное пешком, вместо улиц – ступени, парень живет 200 ступенек вниз от церкви. Два ОЧЕНЬ хороших ресторана. Нет, не по дороге, а в самой деревне. И еще очень жаль, что не знал: мы бывали уже в Ночелле, иначе посоветовал бы сегодня сходить на спектакль, видите, на холме видно, где яркий переливающийся свет, это сцена. Да, в том году, когда ребенок ходил по козьим тропам и познакомился с пастушьей собакой видом и размером – белый медведь, мы видели и выставку современного искусства, развешанную прямо на улицах, на дверях, фото, цитаты из Пазолини, за каждым углом открытие.

А брат нашего бармена работает парковщиком; это почти так же круто, как водитель автобуса, – миллиметровщики, понтярщики, привычным движением двигают кресла машины под себя, открывают настежь окна, подстраивают зеркала, иногда даже включают радио, чтобы за 5 секунд задним ходом вставить твой автомобиль в крошечную дырку, бампер к бамперу; место – самое дорогое, что существует в городе на скале, виртуозы. Водитель автобуса к этому еще умеет без нервов разъехаться на серпантине, где ширина полотна на полтора фиата 500, – с грузовиком, например. И глазом не моргнет, только лениво махнет рукой.

У парковщика Рафаэлло – невеста из Москвы, Лена. Нет, она не хочет переезжать сюда, здесь нет работы, только летом и только в отелях, я, например, говорит бармен, подрабатываю в Неаполе.

А мама наша плачет, – недавно мы оба уезжали на Рождество, представляете, оба – на Рождество, когда надо быть в семье? Рафаэлло в Москву, это далеко и холодно, мама плакала. Я? Я в Лос-Анжелес, моя подруга была американка, нет, она тоже не хотела сюда. Она хотела, чтобы я в Америку. Американцы вообще любят, когда громко, огни и много людей. Я родился здесь, я хотел бы здесь умереть. Теперь у меня девушка вооооон из той деревни, – в ней тоже вместо улиц ступени, всего между нами тысяча, но это рядом, мы думаем одинаково, понимаете, как это важно?

А ступеньки это полезно: ешь, пьешь, потом идешь домой – и не думаешь, что надо заботиться о здоровом сердце, само собой все выходит. Вот моему деду 92, он здоров абсолютно. Хозяину отеля 90. Тоже все хорошо. Голова болит у конкурента, – тому всего 40, надо управлять хозяйством, нанимать, увольнять, следить за работой. У него всегда грустное лицо. Чем больше имеешь, тем грустнее: у меня вот маленький дом, что переживать и грустить? Никаких забот. Только мама плачет. Для итальянской мамы, знаете, сыновья всегда остаются маленькими мальчиками.

Приятного вечера, синьоры.

Мы на террасе одни: американцы внизу, где огни и толпы, смотрим на море, где мигают огни разнокалиберных лодок, по побережью вьется яркая дорога, а сбоку холма, очень высоко, подходит к концу спектакль, поставленный в крошечной деревушке. На вершине горы светится крест. Здесь вообще никогда не гаснет свет. Днем солнце делает все отчетливым и, несмотря на это, радостным. Вечером вот эти огоньки: один из них наверняка в доме, где итальянская мама ждет с работы маленького тридцатилетнего мальчика, который привык преодолевать 200 ступенек вприпрыжку.

Да, это очень хорошо, когда здоровое сердце. И когда мечтаешь умереть там, где родился. Лет через сто.

Мы очень любим итальянский юг.

ХХХ

Организм устроен так: первую неделю не верит своему счастью; только пляж, рыбы через маску (клоуны, пестрые ленты, похожие на мурен, мерлузы, анчоусы), крабы и морские ежи, знакомые подводные камни (каждый на что-то похож, хочется снять и похвастаться потом перед знакомыми мастерством природы). Гора книг.

Голова пустая, все как в тумане, приходится собираться, чтобы прочитанные слова не вылетали немедля наружу. Не столько вникаешь в текст, сколько ведешь соревнование: успею ли прочесть всю стопку, больше за год столько времени на неотрывное листание страниц не будет.

Краем глаза фиксируешь мелочи, которые хочется не забыть, а все равно забываешь: яркое, но неважное.

Что итальянский дядька так загорел спиной, что похож на курицу гриль. Что на повороте в город папа переводит через дорогу к магазину игрушек девочку, которая от солнца сделалась похожа на выточенную из гладкого эбенового бруска. И на пороге того же магазина с облегчением сваливается на прохладный пол смешной маленький мопс. Дети в количестве несчетном прыгают в вечернюю воду с резиновой лодки, пляж теоретически уже закрыт, но их пока не гонят: солнце не село. По набережной деловито ковыляют смешные малыши, едва вставшие на ноги.

Старик Блэк, хозяин ресторана, оказывается и хозяином лучшей дискотеки побережья. В прошлом году он был плоховат, казалось, не фокусируется ни на чем (такой рассеянный взгляд бывает у очень пожилых людей на пороге перехода), – этим летом ожил, радостно обнимал нас, как бывало (бен торнати, с возвращением), сын его, голливудский красавец, впервые НЕ В БЕЛОЙ рубашке; в пятницу старик – вот до чего взбодрился – лично контролирует продажу дискотечных билетов, строг и деловит. Просто символ старых денег, вложенных в новомодное и прогрессивное; только такие и не тонут, у них везде очередь; реноме великое дело. Но и пашут по-честному, на износ.

В церкви что ни день, свадьба; вечерами открыто, туристы на цыпочках, никаких всемирных ценностей внутри, но церковь живая, это нельзя объяснить, но можно почувствовать уже на пороге.

К концу недели попускает; выдыхаешь, хочется всегда сидеть на балконе и записывать все, что не успеваешь в остальной год. Вот, уже второй раз за день порчу лист; иначе ведь забудешь, как вдруг днем на закрытом – запертом в скалах – пляже начинают появляться взмокшие походники; сперва бабуля лет восьмидесяти в горных ботинках у стойки жадно пьет воду, отставив трекинговые палки и сняв рюкзак; подтягивается ее дед, потом группками еще какие-то люди в туристском (тут поверху проходит Тропа Богов, маршрут немыслимой длины и красоты, но как же, господи, надо любить такие походы в 35 градусов в тени).

Иначе, если сразу не запишешь, не упомнишь (и все время будешь смеяться от неожиданности), когда в тоннеле от Неаполя встретишь муляж дорожного рабочего с флажком; зачем он тут, бедняга, чтоб не разгонялись? Стоит, балбес балбесом, только пугает из-за угла.

Только тут можно увидеть на пакетике с сахаром, что сначала бог создал кофе, потому что без этого не смог бы создать ничего.

В горной деревне со смешным названием Монтепертузо, куда ведет дорога, где перед каждым изгибом бубнишь «только не автобус» (не разъехаться), навещаем ресторан, где хозяйка (то есть мать хозяйского семейства) безропотно, с первой попытки, дала мне как-то рецепт пирога с сыром; его тогда принесли на закуску, я не дожевав встала и пошла на кухню клянчить. Вот было на маленькой площади три места. Одно, с репутацией люкс, никогда не бывает полным; не такой, значит, люкс, чтоб тащиться так далеко. Второй вообще закрылся, хоть имел самую выгодную панораму. А эти полны; так всегда бывает, когда люди делают свою работу с радостью и желанием. Все лучше и лучше идут дела. Паоло (брат в зале; второй, Сальваторе, – шеф) всегда передает привет «вашему мальчику»; здесь с собой всегда дарят или «позитанскую виагру», смертельно острый перец, или смесь душистых трав, или вино. В соседнем доме несет вахту беспородный лохматый пес, сайгачит по балкону и облаивает прохожих; по лесенке с трудом поднимается к двери древний старикан, остальные, чуть моложе, толкутся на площади, мы и их знаем в лицо). Обязательный флажок на гастрономической карте.

Еще один вонзаем в Сорренто, Траттория Антика, в кожуру местного гигантского цитруса загружают лимонную пасту с лимонным соусом, который год с пристрастием допрашиваю по очереди персонал, показания не расходятся, рецепт один, но ни у кого еще не вышло повторить. Синьора, дело может быть в лимонах, таких нигде не найдете. Поедем домой – увезу тутошних, попробую соблюсти чистоту эксперимента; в успех не верю, но попытаюсь.

На двенадцатом году узнали, что в обожаемой Фаттории Терранова (апельсиновый джем приедет к любителям по расписанию в этом сезоне!), где мы покупаем много прекрасного, где мы ужинаем в немыслимой красоты ресторане, где все тискают овчарку Киру – и вайфай включает ее имя; в Терранове, оказывается, хозяйничают не только брат с сестрой Луиджи и Франческа (у Франчески мы с девочками были на курсах еды, ее равиоли одни из лучших в мире), – точнее, их не двое.

Их семь – семь! – братьев и сестер, последнего зовут Роберто, это он на хозяйстве в соррентийском магазине в нынешнем году. У них отличный сезон, все время битком народу. И еще там недавно снимали рекламу Дольче и Габбана; можно понять пацанов, где еще вид из огорода на два залива и прочие красоты.

А мужской портной Аттолини, у кого, по слухам, заказывает костюмы человек, похожий на премьер-министра Российской Федерации, снимал свой буклет у сладостных бутонов души моей, в двухзвездном мишленовском Дон Альфонсо, которому я бы отдала все звезды мира.

В этом году предденьрожденный вечер мы провели у них, и снова что ни блюдо, то шедевр (я заказываю только новое, то, что в меню с 2017-го; опять забыла заранее позвонить и попросить суфле из моццареллы, это на заказ, папа Альфонсо и сын Эрнесто полгода добивались нужной консистенции, потому что моццарелла не очень подходящая для суфле субстанция, хочешь попробовать – предупреди за неделю, в меню нет и не будет; на десерт «яблоко», в котором все из яблока, сахара ноль, работы не представить сколько, облачное суфле, сверху тончайшее желе, это произведение искусства и с виду, и по форме; дожидаемся полуночи по Москве, Марио, второй сын и главный управляющий, бежит на кухню: деньрожденный пирог с земляникой; хэппибёзди написали по-английски и просят за это прощения).

Рыбное мороженое

Эрнесто, шеф, в прошлом году женился (брак почти династический, она дочь крупного соррентийского отельера), сейчас жена в состоянии, которое итальянцы романтически зовут «сладостное ожидание»; вот-вот должны родить, ты слышала? – слышала, конечно, жду, как будто мы родные.

Ливия дарит мне книгу, которую написал о них известный журналист; это история легенды. Презентовали за углом, на центральной площади у церкви, видела фотографии? – конечно, видела, я условными долгими зимними вечерами листаю новости мест, где две недели дышу счастьем.

Маленькая Сильвана, наш веселый проводник в винную коллекцию, на 35 метров вглубь, несметные сокровища: я по фейсбуку видела, что вы уже здесь, ждала, когда придете! Су-шеф Никола к концу вечера (последний рабочий день суматошной недели) очень уставший. Сегодня было 78 гостей, накрывали и на веранде, и в маленьком домике, где проходят уроки кулинарных курсов.

Мы должны были сидеть на улице, но ветер холодный, и я вижу, как ребята перекраивают книгу, где расписаны бронирования (кто-то переехал на мороз по нашей милости, но не могут же нас оставить на ветру). Неизвестный страдалец, прости.

Ливия собирает подарки нам и нашим гостям (паста, помидоры, все свое); рассказывает про сыновей – какие разные; и какие оба чудесные, говорю я совершенно честно.

Незнакома нам пара новеньких мальчиков, это нижняя ступень карьеры: предлагать хлеб, у них всегда немножко дрожат от ответственности руки; один вырос на наших глазах, в прошлом году, когда мы с девочками жили тут весной, подавал нам завтраки, теперь обслуживает ужин, радостно машет издалека.

Еще у них тут есть сомелье Маурицио. Он в кожаном фартуке. Пока я не увидела, как он улыбается, побаивалась, как строгого профессора. Теперь (спасибо фейсбученьке) я знаю, что это самый жизнерадостный человек на свете.

Когда уезжаем, провожать выходят все. Как родных.

И поэтому в следующий раз, когда едем в Сант-Агату на ужин (в другое место!), стараемся, как подлые изменники, проскочить незамеченными. Поход на сторону имеет уважительную причину; тут один из двух в регионе Кампанья ресторанов сети Буонрикордо, чьи керамические тарелочки коллекционирует любимая Ирина Ясина. И этот ресторан оказывается неожиданно прелестным. Во-первых, на стол с Очень Важным Хозяйским Видом помогает накрывать младший член семьи, Очень Серьезная Девочка. С какой радостью и ответственностью ребенок работает, с ума можно сойти. Расправляет салфетки, приносит воду, раскладывает приборы. Лет около семи. Зовут Филомена, не больше не меньше. Наверное, родители не хотели бы ей судьбы древней святой, отказавшей императору Диоклетиану, хотя вид у маленькой принцессы тоже очень гордый. Может, землячка София ЛОрен, сыгравшая Филумену в «Браке по-итальянски», вдохновила их; а может, дали имя какой-нибудь прабабки.

С собой уносим ликер мирто без наклейки (делают сами). Тарелку Буонрикордо дают, если закажешь традиционное для этой местности блюдо. Чаще всего это древняя еда бедноты; в жизни бы не взяла пасту (макароны!) с картошкой и сыром Проволоне дель Монако; оказывается вкусно до одури. Попутно разживаемся адресом производителя сыра (поедем брать на вынос и разведаем, что и как). На десерт беру странное и тоже древнее: в конвертик из лимонных листьев завернут сушеный виноград и мелко нарезанная цедра; раньше, видимо, сушили на воздухе, теперь делают в печи; изюм имеет цитрусовый вкус, никогда не встречала раньше ничего подобного.

На обратном пути второй раз в этом году плутаем; промахиваемся на дороге, которую обычно проезжаем вслепую. В первый раз заехали в дачную глушь, в тупик, разворачивались в полной черноте на краю обрыва в десять приемов, благодарили господа, что взяли маленькую машину – иначе застряли бы на узких улицах; сегодня неожиданно попали в Масса Лубренсе, высоко на горе, там рынок, посворачивали шеи в попытках разглядеть товар, поклялись в следующий раз приехать специально; сделали огромный крюк.

Как будто посмеивается эта земля над нами: знакомые, говорите, места? Такой крошечный клочок, а за каждой развилкой открытие. Сколько же жизни надо, чтобы узнать тебя, любимая моя?

Остаться бы встречать осень, выдохнуть надолго, разобрать каракули в блокноте (записываешь впопыхах, откладываешь на потом, а времени все меньше), привести в порядок обрывки, сложить на складе ненужных вещей, за которыми никто не придет.

Еще ни у кого не вышло отыскать утраченное время, поймать и удержать солнечный блик, описать запах моря, вкус нечаянной радости.

На повороте фары выкрадывают из темноты целующихся почти-подростков; какое счастье, что у них еще все будет, что была вот эта секунда высоко над ночным морем, когда – наверняка, я помню! – казалось, что все навечно и ничего не кончается. Это и правда так. Здесь это понимаешь ясно.

ХХХ

Нам, приверженцам постоянства, даже пропажа местного ушастого кактуса (кто, какая сволочь царапала на нем итальянское «киса и ося были здесь», ножом по живому), – даже пропажа кактуса доставляет беспокойство. Даже псевдоклассические статуи, гармонично внедренные в ранее пустые ниши, нарушают привычный ход вещей.

Нам, сторонникам неискания лучшего (лучшее вот оно, рядом, у него от солнца еще зеленее глаза, и от счастья хочется плакать), – нам любая перемена не в радость, зато от привычного мы не устаем.

Я так люблю эти места, что начинаю скучать по ним, едва приехав: как в глубине самой сильной любви всегда предчувствие непременной вечной разлуки, так и тут, едва зайдется сердце от узнавания серпантинных виражей, уже представляешь обратный путь в осень.

Каждый год из прошедших двенадцати, каждые две недели лета, каждый день этих двух недель я считаю ступеньки от фуникулера к лифту (лифта два, в одном по пути всегда Элтон Джон, в другом итальянские страдательные), который привозит в прохладную галерею, ведущую к пляжу. Ступеньки ведут себя коварно. Иногда их 49, иногда 51. Вообще их ровно полсотни, но первые несколько дней они играют с нами. Потом как будто успокаиваются и перестают колыхать пространство и время.

Каждый день я мысленно бью себя по рукам в одних и тех же точках: на верхней площадке, с которой виден город и бухта целиком, потом на этих ступеньках, к лифту, оттуда через сосновую крону вода всегда видится нескольких ослепительных морских цветов, очень хочется, чтобы техника наконец дошла до того, чтоб моргнул – и немедленно напечатал картинку, вот ровно с такими красками и подробностями, чтоб не выбрасывать потом разочарованно в айфоновскую корзину бледную копию оригинала. Потом еще одно место, за ресторанным столиком, белые занавески пошло полощет долгожданный ветерок, там сарацинская вилла, в ней поселились за бешеные деньги молодые дураки, они лезут на скалу, на которую и смотреть-то страшно, я не вижу, как они, безмозглые, прыгают в прозрачную воду; обычно на этой скале сидит нахохленный альбатрос, но дурни так его напугали, что он теперь, даже когда они съехали, пасется на соседнем низком булыжнике, мне не нравится это изменение, но и оно не портит вида: лодки, белые следы на чернильной поверхности, если на эти росчерки смотреть сверху, всегда еще есть бирюзовая тень. Я бью себя по рукам, чтобы не фотографировать каждый раз, когда смотрю. Но сердце каждый раз ухает вниз: нет ничего на свете сравнимого с этой идеальной прелестью, никакой океан, никакие райские острова в подметки не годятся маленькой амальфитанской бухте.

Я люблю это место так, как дОлжно любить родные места: с открытыми глазами, отчетливо понимая недостатки и изъяны; я могу понять тех, кому здешняя яркость видится дорогой показухой; спасает стаж, мы вросли, мы не чужие, нам так больно от ненужных изменений, как будто выросли тут.